СОБОРНОЕ НАЧАЛО ПРОФЕССИИ ЖУРНАЛИСТА

История нашей отечественной журналистики начинается не 300 лет назад, а намного-намного раньше. У нее корни общие с нашей литературой, и начинается она с летописей.Потому-то, например, «Слово о полку Игореве» – событийное явление не только истории нашей литературы, но и нашей журналистики.

Образы людей и природы в летописях в высшей степени документальны, но они же и в высшей степени высокохудожественны. Это свойство зримо представлено в иконах, где реальное лицо – лик святого,где документальное также и более чем художественное. Это более чем реальность, сверхреальность, – итог соблюдения особых условий и правил профессионального творчества, профессиональной подготовки.

Такое славное начало нашей журналистики обязывает к соответствующей высокой требовательности оценок всей истории журналистики как словесного литературного творчества.Оно обязывает не забывать заветы подвижнической, подлинно героической журналистики и продолжать их. Перед вами – попытка воссоздания завещанных правил и условий героической журналистики, где я лишь скромно следую пушкинской традиции, которая, конечно же, не прерывается после празднований юбилеев.

ЧИСТЫЙ СВЕТ ЛАМПАДЫ. В пушкинском «Борисе Годунове», по содержанию и исполнению словно свыше ниспосланном, одно из действующих лиц – монах Пимен. Его даже «действующим лицом» вроде бы и считать неудобно, настолько кратковременно явление монаха перед нами. Вся сцена в Чудовом монастыре – двести строчек текста, из них пименовская речь – сто пятьдесят две строки, и в ней знаменитый монолог – двадцать семь строк (лишь 125 слов!), – какие уже тут «действия», правда? Но в боговдохновенном творении все второстепенное крайне необходимо, к месту. Пимен же по своему значению в трагедии, названной А.С. Пушкиным «комедией о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве», никак двум главным действующим лицам не уступает.

Пимен – летописец. Монашеская келья и в ней Пимен перед ровным светом лампады как бы присутствуют в каждой сцене, им и написанной. Вся трагедия – сказание Пимена. И посвящена-то она «драгоценной для России памяти» Николая Михайловича Карамзина, великого летописца, автора первой отечественной истории.

Пимен – творческий портрет Н.М. Карамзина и автопортрет А.С. Пушкина. На Пимена не грех равняться всем нынешним летописцам, включая журналистов. Он – их идеал. Самое сокровенное из раздумий Пимена – в его первом монологе. Он произносит его ночью, под утро, перед иконами, без лукавства и утайки. Слышит его только Бог. И это уже как бы исповедь. 125 слов монолога – завет нам (Собр. соч. в 8 тт. Т. 6. М., 1969, с. 22-24). Что же в этих скупых словах сокровенного, заповедного и для нас?

Пимен относится к летописанию, погодовым записям, как к «сказаниям» о действительных событиях, то есть он рассказывает о них как честный свидетель. Это рассказ безо лжи, без надуманности. Пимен включен в событие, как в со-бытие, совместное бытие с теми, о ком он пишет.

Еще одно, последнее сказанье –

И летопись окончена моя.

Это завершение летописи, свода сказаний о действительных событиях, представляется Пимену как исполнение долга. И долга необычного, поскольку он завещан от Бога. Пимен осознает свое словесное творчество свидетеля событий как исполнение порученного ему самим Богом.Только труд, выражающий исполнение долга, завещанного от Бога, имеет оправдание для Пимена. Так же осознается и неслучайность «грешного» бытия Пимена.

Исполнен долг, завещанный от Бога