Зачарованные тайной 10 страница

Я видела, как в конце жизни она ютилась под лестницей в одном индийском доме, где ее держали из сострадания.

Разочаровавшись в поисках гуру, дама придумала себе учителя-невидимку, обитавшего неведомо где, в одном из недоступных уголков Гималаев или же в неземных сферах. По ее словам, он посвящал ее в учения, которые она воспринимала таинственным образом[111]. По-видимому, разум бедной женщины помутился. В конце концов иностранцы, видя бедственное положение соотечественницы, прониклись к ней жалостью и госпитализировали ее. Позже я узнала, что после недолгого пребывания в больнице, куда ее поместили, она скончалась.

 

Подобные случаи весьма многочисленны. Притягательная сила «благословенных островов», иллюзорных то ли реальных, то ли духовных миров, по-прежнему существует, и странники снова и снова пускаются в путь к призрачной цели и терпят крах, не добравшись до земли обетованной из-за того, что так и не поняли: «благословенные острова» находятся внутри нас, и единственный надежный проводник — это мы сами[112].

Во время одной из моих последних поездок в Пекин ко мне явилась женщина лет сорока в сером одеянии полумонашеского покроя. Гостья рассказала, что она — чешка, ученица Линкольна Требница, который жил в ту пору в Тяньцзине с небольшой группой своих приверженцев. По ее словам, в их общине, терпевшей жесточайшую нужду, находилась смертельно больная француженка. Женщина пришла просить меня от имени своих друзей о помощи.

Линкольн Требниц был венгром; по крайней мере, некоторые так утверждали, правда, без особой уверенности, ибо все знали, что у учителя — множество масок.

За несколько лет до этого визита Линкольн Требниц, выдававший себя за буддистского монаха, столь искусно одурачил нескольких наивных жителей юга Франции, что те люди распродали свое нехитрое имущество, чтобы отправиться на вырученные деньги с лжемонахом в Китай. По словам Требница, там их должны были принять в монастыре, где он якобы был одним из высших духовных лиц[113].

Разумеется, Требниц не был монахом, и жертвы его обмана оказались на улице. Каким-то образом незадачливые эмигранты, которых обобрали до нитки, сумели вернуться во Францию.

 

Вот еще одна похожая история. На свои сбережения супруги С. купили небольшое бунгало в Калифорнии. И вот, по совету одного чудака итальянца, ставшего бхикху (буддистским монахом), они продают свой дом со всем его содержимым и отправляются с этими деньгами в Бирму[114], где их ожидает итальянец-буддист. По его рекомендации миссис С. должна стать учительницей в народной школе для девушек-буддисток, а мистер С. — бхикху. Таков был намеченный план.

Итак, супруги приплывают в Бирму и высаживаются на берег, где их, конечно же никто не ждет: итальянец уехал в неизвестном направлении. Никто не слышал об открытии новой школы. Не может быть и речи о том, чтобы мистер С. стал монахом. Он не может оставить жену без средств и к тому же, согласно обычаю, нельзя сделаться бхикху без дайяка, то есть человека, который обязуется обеспечивать новоявленного монаха всем необходимым. Недавно прибывший в страну мистер С. вряд ли мог найти здесь благодетеля, который согласился бы о нем позаботиться.

Короче говоря, супруги, постепенно израсходовав привезенные с собой небольшие средства, с большим трудом оплатили обратный проезд на борту грузового судна и в конце концов оказались в Калифорнии без гроша за душой. Я узнала эти подробности от самой миссис С. после ее возвращения в Америку; она рассказала мне о своих злоключениях. По-видимому, итальянский монах не извлек финансовой выгоды из этого обмана. Можно быть странным и честным человеком одновременно. Сумасбродство экстравагантного итальянца внушило ему мысль о пешем походе из Иерусалима в Рим, который должны были совершить десять бхикху «с львиными сердцами» (sic), а ему, разумеется, предстояло возглавить это шествие. Их появление в Риме должно было вызвать крах власти папы. Итальянец начал воплощать свой замысел в жизнь, но отважным бхикху вскоре надоел столь утомительный вид спорта — путникам приходилось кормиться подачками и каждый день просить милостыню. Они сбежали от своего предводителя один за другим. Он совершил марш-бросок в одиночку, но в этом уже не было ничего удивительного. Разве я не прошла пешком из Китая в Индию, и сколько еще исследователей странствовали по необъятным просторам!

После этого итальянский бхикху, явно движимый страстью к путешествиям, несколько раз обошел Азию и Европу, а затем сумел обзавестись несколькими учениками на юге Франции.

Бедная женщина, ютившаяся под лестницей и общавшаяся с воображаемым невидимым духовным учителем, принадлежала к многочисленному племени одержимых, которые с незапамятных времен до наших дней восторгаются или приходят в ужас во время своих тайных бесед с неземными собеседниками.

Некая мать семейства написала мне из Америки[115]:

«Примерно два года тому назад я познакомилась с индусом-биологом, выпускником одного индийского университета, и с его помощью установила заочную связь с его гуру. Мне его представили как свами Шри Чидамбар[116].

Свами сообщил мне, что я принадлежала ему в прошлой жизни, и наша бурная переписка стала очень сердечной. Кроме того, свами вел со мной беседы на расстоянии, которые я слышала мысленно, и временами они продолжались всю ночь. Эти контакты развивали мои природные способности яснослышания и ясновидения, так что я могла, закрыв глаза, видеть сцены из своих прошлых жизней, мелькавшие, как кадры в кино.

В начале 1951 года свами перестал мне писать. В течение этого года я жила в астрале, в ментальном обществе нескольких очень умных людей. Я как будто узнала среди них свами и его собственного учителя, умершего очень давно. Мне подумалось, что они пришли убедиться в моих достижениях в области духовной жизни. Однако эти продолжительные ночные визиты лишили меня сна, я обессилела и попросила незримых гостей прекратить со мной отношения. Но все было тщетно, они отказывались меня покидать, и мне даже стало казаться, что они поселились в моем теле (sic)».

Одержимая женщина обращалась ко многим оккультистам, вопрошая, что за сущности не дают ей покоя, но не получила никакого ответа, за исключением одного: в нем говорилось, что тот, кого она принимала за свами, это другой человек, игравший его роль.

В конце концов «своими собственными средствами» (в письме не содержится объяснений относительно этих средств) дама разгадала загадку.

«Один из моих ночных гостей — епископ Джеймс Веджевуд из католической либеральной[117]церкви, скончавшийся за несколько месяцев до того, как ко мне зачастили эти назойливые посетители. Я была поистине влюблена в портрет священника и окружала его сильными волнами любви и симпатии. Я прочла все книги епископа и собирала о нем сведения у всех, кто его знал.

Веджевуд был выдающимся учеником учителя Ракоци (граф Сен-Жермен в оккультной иерархии). Он основал в Европе, Австралии и южноафриканских государствах ряд масонских оккультных центров и церквей. Этот лектор, писатель и органист был духовно развитым человеком и ясновидящим, но на протяжении долгих лет его деятельность тормозилась постоянным употреблением наркотиков. Эта дурная привычка не позволила священнику после смерти достичь высокого плана бытия и будет удерживать его возле земли до тех пор, пока наркотики не перестанут воздействовать на астральную часть его личности.

Преклонение перед его портретом, чтение его книг, а также ежедневное обращение к религии, основанной им вместе с епископом Ледбиттером[118]*, привлекли ко мне страдающую душу Веджевуда; видя, что свами и его спутник привязались ко мне, он присоединился к ним.

Сопровождающая Веджевуда сущность выдает себя за графа де Сен-Жермена, который присматривает за своим учеником в период его выздоровления и оберегает его от приставаний свами — епископ необычайно красив[119], — Сен-Жермен также находится здесь, чтобы поддерживать меня во время испытательного срока, а затем, возможно, взять меня в ученицы, чего я давно желаю».

Проходит время, и у одержимой женщины возникают сомнения по поводу подлинной личности пришельцев. А что, если те, кто общается с ней по ночам, вовсе не Веджевуд и Сен-Жермен, а посланцы свами и его гуру, которых она начинает подозревать в том, что они являются «черными магами». Несчастная полагает, что свами забирает ее жизненную силу.

«Он не дает мне спать, — пишет она, — опасаясь, что ему не удастся питаться моей энергией, если мой астральный двойник будет выходить из тела во время сна. Поэтому мои ночи проходят в страшной борьбе».

Все советы, которые я давала этой странной особе, оказались бесполезными. Она упорно отказывалась признать, что терзавшая ее фантасмагория являлась плодом ее воображения и что она должна перестать поклоняться портретам и вести ночные беседы с гостями — любителями «жизненной силы». Я посоветовала даме не поддаваться влиянию черной магии и прочесть какие-нибудь научные труды, где она могла бы найти объяснение происходящим с ней феноменам. Все тщетно: бедняжка продолжала верить в реальное существование своих докучливых гостей, вместе с тем желая, чтобы ее от них избавили.

Вот еще один совсем недавний случай. Я получила такое письмо:

«В прошлом году я познакомился с одним человеком, называвшим себя "посвященным" и утверждавшим, что он жил в Тибете в некоем монастыре. Он произвел на меня большое впечатление, я проникся к нему полным доверием, в чем мне затем пришлось раскаяться.

Как-то раз этот человек подарил мне какой-то предмет, якобы связанный с "инициацией". По его словам, речь идет о "Древе Жизни, задуманном в соответствии с учением Конфуция". Оно изготовлено из священной смоковницы и украшено фигурками бескрылых драконов, сделанными из какого-то металла, похожего на бронзу, причем у самого крупного из них — рог в середине лба. Его имя[120]— "Омитофу», цветок лотоса (sic); он получил двойное, буддистское и ламаистское, посвящение, и негативное влияние было ослаблено. Дерево было изготовлено триста—четыреста лет тому назад и подарено некоему индусу; впоследствии у него было еще трое владельцев, мне же предстояло стать четвертым, и последним».

Под влиянием человека, к которому владелец «Древа Жизни» проникся доверием, он начинает общаться с людьми, ведущими разговоры лишь о магии, чарах да колдовстве. А вскоре узнает из анонимных писем, что «навеки связан с этим "Древом" и может использовать обитающего в нем духа в качестве раба».

И тут рассказчик начинает подозревать обман и полагать, что его знакомый — лжепосвященный, после чего он возвращает ему «Древо Жизни».

Однако, как часто бывает, этот человек, избавившийся от одного шарлатана, тем не менее не отказывается от поисков духовного пастыря. Он устанавливает связь со всевозможными обществами, братствами, розенкрейцерами и другими сектами, распространяющими эзотерические учения. В одной из них ему гарантируют, что приведут его к духовному просветлению, если он пройдет полный курс обучения, что обойдется ему всего лишь в 3600 франков.

Право, это слишком грубое предложение. Тут требуется более тонкий подход, что, как правило, демонстрируют крупные «фирмы», извлекающие прибыль из оккультизма[121].

Среди сект, с которыми рассказчик установил связь, он упоминал розенкрейцеров. Их можно найти в большинстве стран мира. Одни из них влачат жалкое существование, другие устроились с комфортом, но только в Америке можно составить представление о роскоши, в которой порой купаются подобные общества.

Америка, страна гигантских масштабов, это излюбленный край всевозможных сект, не скупящихся на обещания чудес, тайных учений, сверхъестественных откровений и особого трепета, возникающего при приближении к Неведомому. Всех этих честных или лживых проповедников туманных странных премудростей принимают на ура толпы легковерных наивных людей, легко расстающихся со своими кровными сбережениями.

Одно из свидетельств подобной щедрости являет нам город Сан-Хосе в Калифорнии, где группа розенкрейцеров создала одну из самых поразительных ловушек для простаков, какую только можно вообразить.

Бедный сар Пеладан, вознамерившийся возродить древний орден розенкрейцеров, рыцарей Храма и Грааля, с ситцевой мишурой и жалкими лачугами! Что бы он сказал, доведись ему лицезреть псевдоегипетский храм в Сан-Хосе, окруженный парком и маленькими сфинксами, подобно сторожевым псам охраняющим вход в святилище? Его строительством руководил искусный архитектор. Колонны перистиля величественны, несмотря на небольшие размеры здания, и полумрак, царящий внутри, способен произвести впечатление на жаждущих эмоций людей. И все же эта имитация древних дивных храмов убога: некоторые вещи нельзя воспроизвести в уменьшенном виде, так как они становятся нелепыми. Но поскольку большинство из нас лишено критического чутья, я вполне понимаю, какой притягательной силой обладают копии египетских храмов, украшенные изображениями Горов, Птахов и Исид[122]* с загадочными ликами. Такое же очарование исходит от сумрачных готических соборов, и это очарование испокон веков притягивает бесчисленные толпы, завороженные обманчивым блеском внеземных «благословенных островов». Уйти из этого мира страданий, переселиться в области безмятежного покоя — большинство людей сознательно или безотчетно лелеют эту мечту, и, коль скоро рядом приоткрывается дверь в искусственный рай, многие не могут удержаться от искушения и переступают этот порог. Таким образом, они знакомятся с опиумом, гашишем, пейотлем и другими наркотиками, оказываются в больших храмах великих религий и крошечных храмах маленьких сект, где вдыхают запах ладана, слушают волнующие звуки органа и успокаивающее чтение псалмов.

Жозефен Пеладан называл себя саром. Глава отделения в Сан-Хосе и его филиалов присвоил себе титул императора. Почему бы и нет, в конце концов?..

Этот император обещает почетным членам своей секты такие духовные прогулки, о которых сар, вероятно, даже не помышлял.

20 августа 1953 года император собирался отвести этих избранных в усыпальницу фараона в большой пирамиде в Гизе, чтобы заняться там медитацией. Он оповестил всех о точном времени собрания, дабы каждый из членов общества мог, высчитав разницу во времени по часовым поясам, мысленно присоединиться к собратьям, медитирующим в недрах пирамиды...

 

IX

 

Я снова оказалась в Адьяре, в обширном поместье Теософского общества, во время восхитительной индийской зимы, столь же теплой и ясной, как самое лучезарное лето во Франции. Если жить достаточно далеко от «Leadbeater’s Chambers»[123], своего рода гостиницы, предназначенной для постояльцев, прибывших в Адьяр на длительный срок, то можно погрузиться в необыкновенную, густую, почти осязаемую тишину.

Я познакомилась с несколькими учеными, поселившимися, как и я, в домиках, расположенных поодаль, в глубине усадьбы. То были Отто Шрадер, ставший впоследствии преподавателем санскрита в университете Киля, и голландец Ван Манен, будущий библиотекарь азиатского общества Бенгалии. В тот год граф Кайзерлинг прибыл на некоторое время в Адьяр; он беседовал по вечерам с тремя-четырьмя из нас под сенью баньяна, раскинувшего свои гигантские ветви перед домом Блаватской[124]*, в котором я жила.

Другие посетители, хоть и не столь просвещенные, но милые, появлялись здесь порой, подобно птицам, прилетавшим в наш оазис со всех уголков света на несколько дней или несколько недель, и их разноголосое щебетанье красноречиво свидетельствовало о поразительной плодовитости человеческого ума по части небылиц и программ духовных приключений.

И вот однажды среди нас оказалась одна женщина-миссионерка, последовательница Баба[125]. Что за восхитительная миссионерка! То была хрупкая, тонкая, но не худая особа с бледно-розовым цветом лица. На ее кукольной голове красовалось нечто вроде шляпки-чалмы из черного атласа, в которую искусная модистка с безупречным мастерством сумела вставить две большие белые ромашки с золотой сердцевиной, которые «цвели» на висках дамы и обрамляли ее прелестное личико.

Бабистка пользовалась бешеным успехом. Гости Адьяра рвали ее на части. Она рассказывала о своих долгих странствиях по Америке и Европе, произносила проповеди...

Я не находила в ее наставлениях ничего мало-мальски нового и интересного: они состояли из общих фраз, перепевавшихся священниками всех мастей. Однако сама дама-миссионер буквально завораживала моих соседей и соседок... да и меня: я была странным, нелепым образом околдована ромашками ее причудливого головного убора.

Наваждение продолжалось около двух месяцев, а затем очаровательная проповедница уехала из Адьяра. Она сделала это вовремя. Через несколько дней после ее отъезда разразился скандал. Я не знаю, каким образом долетела до нас эта новость, но мы узнали, что дама-миссионер начинала свою карьеру как цирковая наездница.

Что за шум тут поднялся! Те, кто больше других восхищался проповедницей, ныне воспылал самым праведным гневом к «бесстыжей твари», пробравшейся в наше общество. По отношению к ней употреблялись самые оскорбительные эпитеты. Цирковая наездница! Подумать только, какая мерзость!

Я не могла понять эту бурю негодования. Гарцевала дама на арене или нет, каким образом это связано с учением Баба?

Позже мне довелось встречать эту особу на Цейлоне. Она уже не носила шляпы с ромашками, изрядно постарела, но, по-видимому, продолжала гастролировать с проповедями. Как знать? Быть может, она никогда не была наездницей и не бывала в цирке, даже в качестве зрительницы?

Милые фантазии вздымали порой в нашем тихом омуте небольшие озорные волны, бившиеся о стены уединенных приютов, где «серьезные» гости усадьбы предавались учебе и медитации.

Медитация — это слово было у всех на устах. Все обитатели Адьяра считали себя йогами, ведь они жили в Индии. Все «медитировали» по тому или иному методу, смешивая несколько аналогичных или даже противоположных способов; мы не слишком требовательно относились к подобным вещам: мы «медитировали», и это главное...

 

Индийские книги изобилуют рассказами о пустынниках, йогах и других мудрецах, медитирующих в лесу. Разве не заманчиво последовать их примеру? Какие чудесные горизонты, должно быть, открывались перед духовными взорами этих отшельников в ходе долгих часов, проведенных без движения, в безмолвии, с полуприкрытыми глазами, у подножия какого-нибудь гигантского дерева!

Таковы были соблазнительные перспективы, будоражившие воображение некоторых милых любительниц поэтических, не слишком утомительных уходов от мира. Сразу же по прибытии в Адьяр они первым делом принимались искать подходящую обстановку для своих духовных занятий. Увы! Сколь ни велики были наши владения, а лес в них отсутствовал, только роща на берегу океана; не считая почтенного баньяна из Blavatsky garden [126]большие деревья были редкими и немногочисленными.

Между тем главным атрибутом декораций, в которые эти дамы горели желанием вписаться, являлось «подножие дерева», где они надеялись отыскать больше тени и тишины. Адьяр был тогда хотя и спокойным, но отнюдь не безлюдным местом: слуги, предоставленные в распоряжение постояльцев, сотрудники и прислуга различных отделов общества, обитавшие в Адьяре, день-деньской носились по дорожкам усадьбы, исполняя свои обязанности. Что касается тени, жаркому тропическому солнцу нет до нее никакого дела: как и одиночество, она приходит лишь ночью.

Итак, наши дамы вознамерились медитиро­вать по ночам у подножия любого ближайшего дерева. Однако ночь в Адьяре значительно темнее, чем грезилось им в мечтах: здешний мрак густой и почти беспросветный. Дамы пребывали в раздумьях на пороге своих жилищ: как ориентироваться в темноте? Им было немного страшно, хотя они себе в этом не признавались. Почему бы не взять фонари?

Европеец не готов к встрече с буйной фауной. Тысячи тварей, избавляясь с наступлением ночи от зависимости, в которой их держит днем человеческое присутствие, резвятся вволю, рыскают в поисках пищи или партнера либо движутся ради одного лишь наслаждения летать, ползать, бегать, петь, свистеть, жужжать и ощущать полноту жизни. Эта ночная суета очень затруднительна для начинающего созерцателя, неспособного понять, что говорят тысячи голосов, возвещающих вокруг него о единственной Истине,

Вероятно, мои соседки не знали о случае, приключившемся с Сатьякамой, когда он пас стада своего учителя в лесу, и все живые существа и природные явления принялись говорить с ним и учить его[127].

В Адьяре водятся большие и маленькие, безобидные и опасные змеи. Там нередко можно встретить легковозбудимую кобру[128], раздувающую капюшон на шее и поднимающую плоскую голову, отмеченную знаком Шивы. Ее укус означает быструю смерть в этом глухом уголке, где нельзя рассчитывать на какую-либо медицинскую помощь. Красавица-кобра — не единственная смертельная опасность, которая подстерегает в Адьяре на дорогах. Тем не менее никто из нас не боялся этих грозных соседей. Мы не беспокоили друг друга; Адьяр был тихим и мирным оазисом.

Свет фонарей, качавшихся в руках полуночниц, шорох их шагов по густой траве растревожили лесную братию, и ее недовольство выразилось в необычном мельтешении среди сухих листьев. Похожее на узкий ремень существо коснулось ноги одной из женщин, которая отчаянно закричала: «Змея!» На этот вопль откликнулись одна за другой полдюжины начинающих йогинь, а затем в тишине уснувшего парка послышался гвалт испуганной беготни. Еще несколько мгновений пляшущие огоньки фонарей в руках беглянок рассекали ночной мрак, а затем шум и свет угасли, поглощенные безраздельной тишиной ночи.

Разбуженные слуги, спавшие на верандах у дверей хозяйских домов, тихо смеялись.

Слуги в Адьяре, как и повсюду в Индии, представляли собой любопытный фон жизни их хозяев — белых людей, за которыми они следили и которых судили без всякого снисхождения.

«Сагибы [129]нас презирают, и мы об этом знаем; мы презираем сагибов, но они об этом не знают».

Некоторые аборигены порой отваживались выражать эту истину вслух; большинство же держали язык за зубами и в результате извлекли из своего молчания практическую пользу: белые были изгнаны из Азии.

 

Между тем в этой милой и забавной среде назревала драма. Одна молодая шведка, начитавшись «Упанишад» или руководствуясь другими мотивами, собралась повторить опыт Начикетаса и отправиться на свидание со Смертью, чтобы расспросить ее о Высшей Тайне.

Когда Ваджашравас, отец Начикетаса, совершил жертвоприношение вишхваджит[130], Начикетас спросил его: «А меня, отец, кому ты отдашь меня?» Отец был раздосадован этим вопросом и ничего не ответил, но сын спросил его об этом во второй и в третий раз. В третий раз Ваджашравас, потеряв терпение, ответил: «Я отдам тебя Смерти»[131].

И вот Начикетас приходит к Яме (богу, олицетворяющему Смерть). Но Ямы нет дома, он возвращается лишь через три дня и просит у Начикетаса прощения за то, что заставил его ждать на пороге вопреки долгу гостеприимства. Во искупление своей вины он предлагает юноше исполнить три его желания. Начикетас называет их: во-первых, вернуться к отцу без риска навлечь на себя его гнев. Во-вторых, узнать обряды, позволяющие после смерти оказаться в обители богов.

Оба эти желания будут исполнены, обещает Яма. Начикетас вправе выразить третье желание: получить ответ на вопрос, который его действительно волнует.

«Есть одна загадка, — говорит он. — Некоторые утверждают, что после смерти человека остается[132]душа, другие заявляют, что ее нет. Узнать, кто из них прав, — третье мое желание».

Яма отвечает ему: «Сами боги испокон веков ломали голову над этим вопросом, ибо он очень мудреный, и в нем трудно разобраться. Избавь меня от необходимости выполнять это желание, попроси о чем-то другом».

Начикетас возражает: «Ты говоришь, о Смерть, что сами боги ломали голову над этим вопросом и что в нем трудно разобраться. Никто не сможет ответить на него лучше тебя. Никакое благодеяние не сравнится для меня по значимости с ответом на этот вопрос».

Яма снова говорит: «Попроси у меня сыновей и внуков, которые будут жить сто лет, попроси скот, лошадей, слонов, необозримые земли, где ты сможешь жить так долго, как пожелаешь. Попроси небесных дев, которых не могут получить смертные; пусть они будут твоими рабынями, но только не спрашивай, что ждет душу после смерти».

Начикетас отвечает: «Все на свете преходяще, о Смерть, и ты — конец всего. Просвети же меня относительно главного вопроса. Начикетас не просит тебя ни о какой другой милости, а лишь о той, что касается души, суть которой непостижима».

Яма вынужден сдержать свое обещание: в очень пространной речи он доказывает упрямцу, что души, о которой он расспрашивает Смерть, не существует, и есть только Сущий в Себе пантеистских учений.

Узнав от Ямы Истину, которую он искал, Начикетас с тех пор избавился от страстей и стал бессмертным.

 

Мадемуазель С. заходила ко мне дважды или трижды, чтобы узнать мое толкование индийской книги, которую она читала, но, как я уже сказала, адьярское поместье было очень обширно, жилища разбросаны, и мы редко встречались друг с другом, не считая обитателей «Leadbeater’s Chambers». Поэтому я не сразу узнала об опасном замысле мадемуазель С.

 

Мадемуазель С. просто-напросто решила уморить себя голодом. Одетая в белое, она лежала в постели в застывшей позе.

С удивительным для любой другой страны единодушием индийские гости Адьяра восхищались этим одиноким стремлением к смерти. Почтительные и задумчивые, они навещали неподвижную голодающую и оставляли на ее ложе цветы, как это делают на алтарях богов.

Между тем в Адьяре гостила тогда одна француженка художница. Бремя от времени она отлучалась на несколько дней и ставила свой мольберт в окрестных деревнях. По возвращении из очередной прогулки она узнала о происходящем и поспешила известить меня об этом.

«Это безумие, — заявила женщина с неистребимым французским здравым смыслом, который не смогли поколебать бредовые рассуждения ее сотрапезников. — Нельзя дать ей покончить с собой».

Конечно же, я была согласна с соотечественницей и поддержала ее, заявив, что полиция должна вмешаться в это дело, и если руководство адьярской коммуны не вызовет врача в положенный срок, то ему придется держать ответ перед правосудием.

Руководство, очевидно, не разделяло эту точку зрения, но тем не менее решилось связаться по телеграфу с госпожой Безант[133]*, находившейся в Англии, чтобы узнать ее мнение. Миссис Безант была сильной личностью, она не совершала безрассудных поступков, разве что лишь иногда, когда считала это «разумным» в силу ей одной известных причин. Она немедленно откликнулась, обратившись к мадемуазель С.: «Голодать плохо, надо есть»[134]. Исходя из этого приказа, девушку, жаждавшую встречи с Ямой, стали понемногу кормить, она не сопротивлялась и постепенно вернулась к своему обычному состоянию.

Миссис Безант, как я уже говорила, умело дозировавшая степень чудачеств, которые она могла позволить своим ученикам, сочла, что мадемуазель С. перешла всякие границы; она любезно попросила ее покинуть Адьяр и вернуться в свою скандинавскую страну.

Весьма здравомыслящему Конг-фу-цзы, которого западные люди называют Конфуцием[135]*, приписывают следующее изречение: «Трудно всегда делать только разумные вещи»[136]. Как бы отнесся этот мудрец, твердо стоявший на земле, к череде милых и безрассудных фантазеров, следующих один за другим на этих страницах? Как бы отнесся к ним Ауробиндо Гош, которого многие из его соотечественников считают величайшим современным философом Индии?

 

Шри Ауробиндо[137]*, как его обычно называют, был чрезвычайно европеизированным индусом — он учился в Оксфордском университете. Этот человек, как говорили, был силен в греческом, латыни и владел несколькими иностранными языками, в том числе французским; я сама слышала, насколько безупречно он изъяснялся на этом языке. Шри Ауробиндо досконально знал санскрит и к тому же был весьма сведущ во всевозможных философских учениях, а также всемирной истории. Классическая образованность сочеталась в нем с обширными познаниями в области современных научных достижений.

Шри Ауробиндо был ярым патриотом. Из-за активного сопротивления английским властям его приговорили к уголовному наказанию. Во время тюремного заключения с ним произошел духовный переворот, после которого он отошел от патриотических и политических дел. Как и у большинства индусов, у Ауробиндо Гоша была скрытая предрасположенность к созданию метафизических теорий и мистической жизни. После освобождения он перебрался в Пондичери — в ту пору французскую территорию — ив последующие годы основал там ашрам, который постепенно объединил тысячи учеников и разросся до размеров подлинного города. Во многом эта заслуга принадлежит преданной соратнице Шри Ауробиндо госпоже Альфасса[138]*, левантинке французского происхождения, наделенной живым умом и недюжинными организаторскими способностями.

Ауробиндо Гош скончался в Пондичери 5 декабря 1950 года в возрасте семидесяти восьми лет.

Изложение философского учения Ауробиндо Гоша вышло бы за рамки данной книги, но рассуждения философа о смерти, впоследствии откомментированные и дополненные его учениками, имеют отношение к нашей теме.

Эти идеи возвращают нас к Начикетасу, разговаривающему со Смертью. Однако существует значительное различие между Начикетасом и Ауробиндо Гошем. Согласно рассказу из «Катха Упанишады», Начикетас был принесен отцом в жертву Смерти и таким образом попал в царство Ямы. Он согласился туда спуститься, но не осознанно выбрал путь, ведущий к Яме. В случае Шри[139]Ауробиндо все обстояло иначе: он якобы захотел умереть, полагая, что должен сразиться в потустороннем мире с таинственной силой, которую ему следует покорить.








Дата добавления: 2014-12-03; просмотров: 600;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.037 сек.