Зачарованные тайной 5 страница

Да, она когда-то провела здесь несколько недель.

— Вы можете назвать какой-нибудь отель?

Она назвала. Тот, в котором останавливалась двумя годами раньше.

— Я — виконт де Трево, — прибавил монах. — Еду во Францию, чтобы получить наследство одного из моих дядей. Моему спутнику поручено передать эту сумму главе нашего ордена. Теперь же... — Пауза недоговоренной фразы красноречиво указывала на то, что глава ордена лишился причитавшихся ему денег. — Вам нечего бояться. Я возьму все на себя.

Он обращается со мной, как с девицей легкого поведения, подумала Клер де Ланжи, и ее гордость восстала, хотя она понимала, что и впрямь вела себя распутно.

— Мне ничего не нужно, — резко ответила женщина и задумалась. Стоило ли продолжать приключение? Но тут чувственные воспоминания о прошлой ночи властно заявили о себе, и она решила согласиться: — Хорошо, я сойду на берег.

Молодой монах покинул каюту, ничего не сказав и не попытавшись приласкать ее на прощание.

Нельзя сказать, чтобы Клер де Ланжи считала себя связанной этим обещанием. Обещания!.. Она давала их столько раз и столько раз их слышала! Женщина продолжала раздумывать. Вернее, ей казалось, что она размышляет, но на самом деле она уже находилась во власти рока и двигалась вопреки собственной воле навстречу своей необычной судьбе.

Судно снялось с якоря в полдень. Из номера гостиницы, в которой Клер остановилась нака­нуне вечером, было слышно, как сирена созывает пассажиров, задержавшихся на пристани. Оставалось только ждать.

Прошел день, а Трево, как ни странно, все не приходил. Может быть, угрызения совести удержали его в последнюю минуту и он, придя в отчаяние и раскаявшись, вернулся к пожилому попутчику, явно приставленному к молодому монаху начальством, опасавшимся за его целомудрие и... разумеется, за наследство, предназначенное ордену?

Как бы то ни было, приключение удалось на славу!

Трево объявился на следующий день. Клер с трудом узнала его, настолько он преобразился за это время. Перед ней стоял элегантный джентльмен в тропическом костюме. Единственная деталь привносила в этот наряд долю экзотики: недавно обритая голова была обмотана чалмой, чтобы скрыть тонзуру. Впрочем, в пестрой разноязыкой толпе обитателей Коломбо подобная мелочь не привлекала внимания.

Прекрасная куртизанка оценила как строгий благородный облик виконта, так и его мужскую красоту, а также бледное лицо с классическими чертами молодого греческого героя, однако того дьявольского искушения чудовищным, кощунственным грехом, сопряженным с монашеской сутаной, она уже не чувствовала.

Но страсть Трево осталась прежней, и они снова стали любовниками. И все же Клер показалось, что в поведении молодого человека произошла едва заметная перемена. Может быть, притупилась та острота желания, которую порождало сознание того, что он нарушает данный им обет и оскверняет монашеское облачение?

— Мы совершили тяжкий грех, для меня это было равносильно преступлению, — признался Трево. — Нам следует, по крайней мере, загладить свою вину в глазах общества. Английский закон разрешает заключать брак после короткого пребывания на британской земле. Мы поженимся через две недели.

Трево принял это решение один, не посоветовавшись с возлюбленной. Та растерялась и даже почувствовала себя униженной, но тем не менее возражать не стала. У нее было немало оснований согласиться на этот брак.

Клер исполнилось двадцать шесть лет, тридцатилетие было не за горами. И хотя у нее хватало денег, чтобы жить безбедно, она, как и большинство ее товарок, инстинктивно стремилась к размеренной и спокойной жизни... К тому же ей предложили стать виконтессой!

Вскоре состоялась свадьба. По окончании всех официальных формальностей господин и госпожа Трево вернулись во Францию и поселились в роскошном доме на Лазурном берегу; так среди множества других местных семей появилась еще одна: богатая, тихая, обыкновенная супружеская чета, ничем не отличающаяся от соседей.

Но вот как-то раз Трево, уехавший утром на прогулку, не вернулся домой. Вместо него вечером явился пожилой и важного вида мужчина. «Господин X., нотариус», — значилось на его визитной карточке.

— Сударыня, — торжественно и лаконично объявил он Клер, — я уполномочен вашим мужем, виконтом де Трево, известить вас о том, что он больше не вернется. Виконт де Трево отправился в картезианский монастырь, где вознамерился провести в уединении остаток своих дней.

Все доходы от его состояния, а управление им он поручил мне, будут регулярно вам выплачиваться, а дом, где вы сейчас проживаете, переписан на ваше имя. Я оставлю вам свой адрес и буду всецело в вашем распоряжении по всем финансовым вопросам, которые только могут у вас возникнуть.

Госпожа де Трево тщетно пыталась узнать, в каком картезианском монастыре укрывается ее муж,- нотариус заявил, что он дал слово не разглашать эту профессиональную тайну.

Внезапный отъезд мужа и его решение прервать с ней всякие отношения, по правде говоря, не слишком удивили бывшую Клер де Ланжи. Она понимала, что обстоятельства, некогда побудившие Трево выбрать монашескую жизнь, не могли бесследно исчезнуть: значит, они вновь возымели над ним власть.

Одновременно с этим печальным заключением Клер сделала еще одно открытие. Если раньше ей хотелось лишь позабавиться с де Трево, то теперь она поняла, что успела его полюбить.

Виконтесса продолжала умолять нотариуса нарушить молчание, но тщетно.

Тогда она наняла частных детективов, и те, по ее указанию, провели тщательное расследование во Франции, Испании, Италии и других странах. И опять никакого результата! Впрочем, разве могло быть иначе? Заживо погребенный в одной из келий за высокими стенами неизвестного монастыря, Трево наверняка стал каким-нибудь отцом Бенуа или братом Августином, человеком, полностью лишенным индивидуальности, безымянным призраком среди других таких же живых мертвецов, как он сам.

Вспоминал ли он еще о Клер?.. Может быть, он за нее молился...

Прошли годы. Как-то раз господин X., нотариус, вновь пожаловал к покинутой супруге. Он держался еще более величественно и церемонно, чем во время первого визита.

— Сударыня, — объявил он Клер, — на мою долю выпала печальная и тяжкая миссия. Я вынужден известить вас о кончине вашего мужа виконта де Трево. Согласно воле покойного, выраженной в уже давно хранящемся у меня завещании, вы назначены единственной наследницей его состояния. Я выполню, если вы изволите дать мне на это полномочия, все формальности, необходимые для вашего вступления в наследство.

Клер была потрясена.

Трево умер! Крошечный лучик надежды, который оставался у его жены, угас. Более непреодолимая, чем стены всех картезианских монастырей, преграда навеки разлучила ее с человеком, которого она любила.

Неужели, прежде чем покинуть этот свет, он не обратился к жене с последним посланием и не написал ей хотя бы несколько слов, которые стали бы свидетельством того, что он помнил об их любви?

Ничего, сказал нотариус. Трево ничего не добавил к завещанию, составленному перед его уходом в монастырь.

Позволено ли ей хотя бы узнать, где он умер, получить какие-нибудь сведения о его последних днях, последних часах?

Нет, нотариус не имел права что-либо рассказывать. Впрочем, он почти ничего не знал.

Госпожа де Трево не могла и не хотела смириться с этой безнадежной неизвестностью.

Именно тогда она познакомилась с приверженцами спиритизма, и ее пытка началась снова, приняв уже совершенно иной оборот.

Души умерших являются живым с помощью медиумов, столов и всяких других средств; это означает, что не все связи между нами и людьми, с которыми нас разлучила смерть, безвозвратно оборваны.

Клер цеплялась за любую надежду. Даже оставаясь невидимым, Трево мог ее слышать и дать ей ответ. Она должна была удостовериться, что он помнит о ней.

Увы, госпожа де Трево, ставшая завзятой участницей спиритических сеансов и постоянной клиенткой алчных медиумов, усердствовала напрасно. Иногда случалось, что медиумы, столы и даже являвшиеся ненадолго духи отвечали на обеспокоенные расспросы своих родных и друзей. Сообщения «душ» усопших свидетельствовали о том, что они живут в потустороннем мире и сохраняют там чувства, связывающие их с теми, кто их вызывает. Но стоило упомянуть имя Трево, как медиумы внезапно впадали в немое оцепенение, а столы замирали среди тягостного безмолвия.

Так было всегда. Трево хранил молчание, неумолимое молчание. Шли годы. Бедная вдова постепенно теряла рассудок, и немудрено, ведь ее отчаянная погоня постоянно упиралась в стену, за которую никто не мог проникнуть, и, более того, все чаще казалось, что за ней пустота.

Узнав о моем возвращении из Тибета, несчастная женщина вообразила, что я наверняка узнала там секрет, как заставлять покойных являться в наш мир в телесной оболочке.

Мне стоило больших трудов убедить ее в том, что подобные знания мне неведомы.

Вначале госпожа де Трево полагала, что я не сочувствую ее горю. Затем спросила меня, какова, согласно тибетским верованиям, судьба людей, покидающих наш мир.

Я не могла прочесть даме курс лекций по буддистской философии; ей не хватало умственных способностей, необходимых для понимания столь сложной темы, поэтому мне пришлось ограничиться изложением популярных взглядов на реинкарнацию.

— Никто не умирает окончательно, — сказала я. — Мы лишь продолжаем долгое путешествие, начатое в незапамятные времена, которое неизвестно когда закончится для большинства из нас. Только великие мудрецы добираются до конечной цели и обретают покой. Ваш муж возродился; вполне возможно, он живет сейчас где-то в облике маленького мальчика. Мысленно пожелайте счастья всем существам на свете, это принесет пользу и ему.

Госпожа де Трево повернула голову и вперила взор в пространство, словно пытаясь разглядеть там, разумеется, не ребенка, а молодого монаха, некогда представшего перед ней на палубе в знойный день. Человека, чья сутана из грубой шерстяной ткани доставляла неприятные ощущения ее нежной коже в ту ночь, когда флейта великого Пана, насмешливого и добродушного бога, исполняла над сверкающим морем свадебную песнь вечного языческого блаженства.

IV

Эта история началась под баньяном в одном из тех роскошных особняков, где жили в Индии высокопоставленные британские чиновники.

Человек, которого представила мне хозяйка дома, соответствовал классическому образу немецкого ученого: высокий, белокурый, солидный, с утонченными манерами, в больших очках в золотой оправе. Гость и вправду оказался профессором. «Доктор, профессор Арнольд Грюнвальд» — значилось на визитной карточке, где также было указано его местожительство: «Вена». Герр Грюнвальд был австрийцем.

— Профессор желает поговорить с вами о привидениях, — сказала мне леди Вудворд с улыбкой.

— Нет, не о привидениях, — поправил ее профессор, чей значительный вид свидетельствовал о том, что шутить он не намерен. — Речь идет о явлениях необычного характера, требующих изучения.

Судя по такому заявлению, наша беседа обещала принять сугубо научный характер. Однако в последующие дни — профессор захотел снова со мной встретиться — мы погрузились в область неведомого.

В ту пору я только вернулась из первой длительной поездки по тибетской земле, и посему доктор Грюнвальд рассчитывал на приобретенные мной знания в области тибетской магии, надеясь, что я помогу ему прояснить задачу, которую он пытался решить.

Профессор Грюнвальд, австриец по паспорту, был наполовину русским — по линии матери-сибирячки, — а может быть, и чуть-чуть монголом. Данное обстоятельство, по моему мнению, объясняло некоторые особенности его характера. Он называл себя оккультистом и астрологом. В ту пору, когда мы встретились, он интересовался Вифлеемской звездой, той самой, которая, согласно преданию, указала волхвам путь к заветному хлеву.

Что это была за звезда, казалось, двигавшаяся в небе перед царственными странниками? Эта проблема весьма интересовала всезнающего венского доктора.

Он прекрасно понимал, что, если идти или ехать в одном направлении, ориентируясь на какую-нибудь звезду, то может создаться обманчивое впечатление, будто она тоже движется впереди человека... Это относится к тем звездам, что не опускаются ниже линии горизонта, к тем, которые не «заходят».

Однако даже «заходящие» звезды на следующий день продолжают свой путь, в то время как эта остановилась.

«И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец»[44].

Она остановилась... Что было дальше, неизвестно. Ни слова не сказано о том, когда и как она исчезла. Вообще не сказано, что она пропала, но на нашем небосклоне ее нет.

А ведь все звезды, которые видели наши самые давние предки, по-прежнему существуют, и их можно обнаружить в том или другом уголке неба. Но куда же подевалась та звезда после ее остановки над «местом, где был Младенец»?

В течение многих лет герр Грюнвальд чертил сложные чертежи, занимался расчетами, основанными на астрономических данных вкупе с астрологическими вычислениями, но ему так и не удалось отыскать свою звезду. Когда профессор пришел ко мне домой, он уже начал робко сомневаться в ее существовании. Нет, он вовсе не пришел к заключению, что вся эта история о звезде и волхвах не что иное, как одно из изобилующих чудесами преданий, столь сладостных для простых душ. Ничего подобного! Он твердо верил в историческую реальность царей-волхвов и их путеводной звезды.

По-видимому, я поколебала его уверенность, напомнив, что во время странствия иудеев по пустыне после их ухода из Египта путь им якобы указывал передвигавшийся впереди столп: огненный — ночью и облачный — днем.

Какую оплошность я допустила! Мое злополучное замечание лишь укрепило веру профессора в чудо странствующей звезды. Одно наблюдавшееся явление — упомянутый в «Исходе» (13:22) столп — могло повториться снова, пусть и в несколько ином виде.

Безусловно, тут было над чем задуматься, вот профессор и принялся размышлять. Мне же стало казаться, что я постепенно погружаюсь в атмосферу сумасшедшего дома.

Если, рассуждал герр Грюнвальд, столп из «Исхода» вполне можно считать случайным феноменом, то со звездой, настоящей, подлинной звездой дело обстоит иначе. Ну и каким же образом?.. Не будет ли дерзновенно предположить, что речь идет об иллюзорной звезде, созданной с конкретной целью: привести волхвов в Вифлеем. Когда же эта звезда выполнила свою миссию, она не задержалась на небе и исчезла, как рассеиваются сны и миражи, лишенные материальной основы...

И тут профессор погрузился в раздумья. Ведь в основе всякого миража лежит реальная причина... Возможно, и это был материальный объект, преображенный под влиянием атмосферных явлений или других обстоятельств...

С другой стороны, не могло ли быть создано некое материальное явление, способное сыграть роль звезды, а затем исчезнуть, когда сила, придавшая ему форму и сияние звезды, удалилась, либо когда ее удалили от него?..

Когда наши беседы подошли к концу, герр Грюнвальд остановился на этих предположениях. Близилось лето, и я уехала в горы, убежденная, что мне больше никогда не доведется встретить профессора, тем более что его исследование на тему Вифлеемской звезды меня нисколько не интересовало; однако, надо думать, некие тайные механизмы работали, чтобы свести нас вновь. Помимо нашей воли, существует множество факторов, чье действие и определяет выбор тех или иных случайностей, которыми изобилует наша жизнь. Мне довелось снова столкнуться с австрийским оккультистом в Адьяре, близ Мадраса, когда я жила там в роскошной усадьбе Теософского общества.

Неужто профессор позабыл о своей звезде и потерял к ней всякий интерес? Поначалу у меня создалось именно такое впечатление.

После того как мы обменялись несколькими банальными фразами по поводу того, чем мы занимались в последние месяцы, герр Грюнвальд внезапно спросил:

— Вы верите в возможность создания живого существа?

— Что вы имеете в виду? — спросила я, изрядно изумленная столь странным вопросом.

— Сотворение человека. Воспроизведение акта первоначального творения, о котором говорится в Книге «Бытие».

— Сотворение Адама?! — воскликнула я.

Эта новая бредовая идея выглядела похлеще звезды волхвов.

— Да, — спокойно подтвердил профессор.

Я призвала на помощь все свои знания о гомункулах, якобы изготовлявшихся в пробирках средневековыми алхимиками. Похоже, эти колдуны оказались не в состоянии извлечь свои детища из склянок, где те появлялись на свет, и ввести их в общество как полноправных людей.

Как бы то ни было, «гомункулусы» в пробирках, очевидно, не интересовали профессора Грюнвальда. Он отмахнулся от этой темы коротким жестом, отвергающим подобную выдумку.

— Еврейские оккультисты создали големов, — заявил он. — Они создавали их, копируя акт творения. Впрочем, и сам этот акт был скопирован с оккультных методов, в которые Моисея посвятили египтяне.

Описание сотворения Адама в Книге «Бытие» — грубое изображение явления, сложный механизм которого автор, очевидно, считал себя неспособным разъяснить тем, к кому он обращался. Тем не менее, пользуясь этим актом как отправной точкой, дабы сосредоточить на нем тайные силы, некоторые оккультисты сумели осуществить акт творения... Это удалось лишь отчасти, ибо их физически совершенные создания оказались умственно неполноценными... Им не хватало разума... рассудка, хотя они как будто были до некоторой степени наделены мышлением и даже проницательностью. Нельзя сказать также, что у них начисто отсутствовало самосознание. Со временем их сознание неуклонно крепло, вследствие чего все больше росла привязанность этих псевдолюдей к своему человеческому существованию, которое казалось им слишком ненадежным и за сохранение которого они готовы были теперь бороться.

Таким образом, эти монстры в конце концов начинали пугать своих создателей, и, когда те понимали, что големы, того и гляди, могут вырваться из-под контроля, они уничтожали свои творения, пока это еще было в их власти.

Что произошло бы, дай этим големам, упомянутым в еврейских сказаниях, волю продолжать свой жизненный путь?.. Риск чересчур велик... Смертельный риск...

Герр Грюнвальд замолчал. Вероятно, перед его мысленным взором предстала картина страшных последствий освобождения живых кукол. Как бы вторя его раздумьям, из соседнего маленького храма, где брамин секты пуджари совершал вечерний обряд араты в честь Шивы, послышались режущий слух грохот гонгов и гудение раковин. Двое индусов, шествовавших мимо баньяна, замерли со сложенными в молитвенной позе руками. Я учтиво поднялась и последовала их примеру. Мы были в Индии... вдали от фантазий обитателей гетто по поводу сотворения, по примеру Иеговы, новых Адамов.

Звуки религиозной музыки смолкли, на миг воцарилась напряженная тишина, а затем профессор возобновил свою речь,

— Еврейские гностики, — сказал он, — пришли к заключению, что Творец, о котором говорит Моисей, не более чем вторичная эманация Существа в себе. «Того, у кого нет имени». Нет имени, потому что имя — это обозначение, нечто вроде ограничения, а Творец всего сущего безграничен.

Этот второстепенный бог попытался упорядочить первичный хаос; у него не хватило ума, и он сделал это дурно.

Герр Грюнвальд прервал свою речь, чтобы обратиться непосредственно ко мне.

— Вы полагаете, мир совершенен? — спросил он.

— Неразвитость наших органов чувств позволяет каждому из нас осознавать лишь весьма незначительную часть мира, — ответила я. — Та, что предстает передо мной, действительно являет собой довольно грустное зрелище. Я тщетно ищу в этом мире совершенство.

— Вот именно! — поддакнул профессор. — Поле нашего восприятия ничтожно. Нам бессмысленно рассуждать о Вселенной. Давайте ограничимся взглядом на Землю. На Земле господствует человек. Совершенен ли он?

— Конечно нет, — уверенно заявила я.

Профессор кивнул головой в знак согласия.

— Древнееврейские гностики это поняли и, поскольку Адам оказался неудачным созданием, мечтали сотворить его заново, чтобы дать Земле более достойного хозяина.

Я уже привыкла к бредовым рассуждениям оккультистов, собратьев доктора Грюнвальда, и посему невозмутимо восприняла странную мысль о новом сотворении мира.

— Быть может, осуществление этого плана превосходило силы тех, кто его задумал? — продолжал профессор. — Как знать?.. Несомненно одно: примерно в XVII веке у некоторых оккультистов тоже возникла идея нового Творения, но величие их замысла не соответствовало уровню их знаний. Вместо того чтобы попытаться создать более совершенного Адама, они додумались лишь до его копии, полученной благодаря первоначальному творцу — Яхве Моисея.

Я собрал множество сведений в странах Восточной Европы по поводу этих копий. Во всех случаях, очевидно, использовались одни и те же методы.

Следовало слепить из глины человеческую фигуру, чтобы повторить процесс сотворения Адама Яхве. Эта фигура осталась бы безжизненной, как все прочие статуи, если бы ее создатели не разведали способ, как ее следует оживить. Они делали это с помощью сочетания букв, образующих имя Яхве. Этот способ приведен завуалированным образом в книге «Сефер Йецира». Кроме того, полагалось прикрепить ко лбу глиняной фигуры пергамент, на котором было начертано Божественное имя. Именно оно обладало силой вдохнуть в куклу жизнь, и та начинала совершать человеческие движения, но, практически полностью лишенная интеллекта, могла действовать лишь по команде.

И тут всезнающий профессор, явно основательно изучивший данную тему, принялся называть мне даты и имена в подтверждение многочисленных случаев создания големов в период с XI по XVIII век.

Раввины и философы-оккультисты следовали один за другим: рабби Шед, Соломон бен Иегуда ибн Габироль, Авраам ибн Эсра, рабби Элияху из Шелма, рабби Давид из Яффы и многие другие.

Позже, заинтересовавшись после поездки в Прагу легендами о создании големов, я проверила факты, приведенные герром Грюнвальдом: они оказались точны.

Тогда же я узнана о самом значительном из големов, созданном раввином Левом. Мне довелось оказаться в той самой синагоге, где этот голем, сотворенный в 5340 году по иудейскому календарю, то есть в 1580-м, жил в течение ряда лет под именем Иосиф и исполнял всевозможные обязанности слуги и защитника евреев. Усыпив бдительность сторожа синагоги, я даже дерзнула приподнять шелковую веревочку, закрывавшую доступ к старинному креслу, в котором некогда во время богослужений восседал раввин Лёв, и немного посидеть в нем.

Но все это произойдет значительно позже. Пока же я находилась в краю баньянов и беседовала с герром Грюнвальдом, новоявленным доктором Фаустом.

Согласно преданию, сотворение голема произошло в 1580 году. В ту пору инквизиция преследовала евреев и зачастую обвиняла их в ритуальных убийствах.

По наущению некоего оракула раввин Лёв вознамерился изготовить живую куклу (голема), призванную защитить евреев, и которой надлежало обнаруживать и срывать замышлявшиеся против них заговоры. Этот голем мог бы при некоторых обстоятельствах становиться невидимым; его сила должна была превосходить силу самых крепких мужчин и, естественно, являясь живой куклой, он не нуждался бы ни в еде, ни в питье, ни во сне и не был бы подвержен никаким болезням. Недостаток ума и отсутствие собственной воли являлись бы залогом его беспрекословного подчинения приказам своего создателя,

Вот что говорится о создании этого голема.

Раввин обратился за помощью к двум своим собратьям, посвященным, как и он, в эзотерические учения Книги Творения («Сефер Йецира»). И вот ночью, под покровом строжайшей тайны, они вместе слепили глиняную фигуру, придав ей форму человеческого тела. Двое помощников раввина по очереди обошли покоившуюся на земле статую. Один из них совершил круг по часовой стрелке, а другой против часовой стрелки; при этом оба произносили магические заклинания, которые поведал им Лёв. Вначале в статуе запульсировала кровь, затем у нее выросли волосы и ногти, однако она оставалась неподвижной. Тогда раввин вложил ей в рот пергамент, на котором было начертано Божественное имя, имя Всевышнего, и прочитал вместе со своими помощниками следующую фразу из Книги «Бытие» (2:7): «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живой». Голем тотчас же открыл глаза и огляделся. Раввин приказал ему встать, и тот встал.

Согласно легенде евреев Восточной Европы, эта кукла якобы оказалась довольно долговечной. Предание гласит, что, когда Лёв перестал нуждаться в услугах голема, он уничтожил его, воспроизведя процесс его создания в обратном порядке.

Очевидно, Лёв не боялся, что его детище восстанет против него, чего опасались некоторые другие творцы, искусственные создания которых вырастали в размерах и становились угрожающими. Чтобы уничтожить голема, требовалось сорвать с его лба пергамент с Божественным именем, а это было непросто. Если создателю не удавалось хитростью забрать пергамент с надписью, начиналась отчаянная борьба, ибо кукла упорно защищала свою жизнь. Профессор Грюнвальд утверждал, что исход некоторых из этих поединков оказывался роковым для творца. В собранных мной материалах подобных примеров я не обнаружила, однако большинство оккультистов, с которыми я советовалась по поводу големов, считали такую драматическую развязку вполне вероятной.

В одном любопытном сочинении, где описываются случаи создания големов [45], говорится, что голем, созданный раввином Елияху Бааль-Шемом в 1583 году, необычайно быстро увеличивался в размерах и телесной мощи. Не на шутку напуганный раввин попытался отнять у него пергамент с Божественным именем; голем яростно сопротивлялся и, когда раввину удалось все-таки завладеть пергаментом, нанес своему создателю удар по лицу, тяжело его ранив.

Другая легенда гласит, что некий голем, тоже лишенный жизни собственным творцом, обрушился на него и придавил своей тяжестью.

Количество подобных историй велико, и все несут одну и ту же основную мысль.

Неужели профессор Грюнвальд верил в достоверность удивительных случаев, описанных в легендах?.. Он не высказывал на сей счет определенного мнения. Подробности могли быть придуманы на основе подлинных событий, искаженных до неузнаваемости. Вопрос заключался в том, не было ли под этим нагромождением выдумок реальной почвы?.. Профессор остановился на последней гипотезе, и я понимала, к чему он склоняется. Впрочем, в конце концов он сам разъяснил мне свою точку зрения.

— Сотворение Адама — миф, — заявил он, — миф, символизирующий человеческую способность к созиданию. Эта идея прочно укоренилась в сознании человека. Каким образом творческий замысел способен воплотиться в жизнь? Вот в чем загвоздка! Под влиянием своих религиозных воззрений еврейские оккультисты не придумали ничего лучшего, как подражать Богу. С их стороны было слишком дерзко вообразить, будто они в силах уподобиться Творцу... и даже, возможно, превзойти его, и все равно их замысел поражал наивностью. Если этим людям когда-нибудь удалось что-либо создать, то отнюдь не благодаря пергаменту, прикрепленному ко лбу глиняных кукол; здесь, разумеется, не обошлось без некой силы, пущенной в ход и действовавшей помимо их воли. Тут что-то есть... Нечто... Нечто такое, что стоит попробовать.

После этого герр Грюнвальд погрузился в раздумья, и его последние слова навели меня на мысль о том, что он тоже намеревается попытать удачи на ниве творения.

Мне захотелось рассказать ему о тулъпах, играющих столь важную роль в литературе, фольклоре и оккультных учениях Тибета. Тульпы — это сугубо мысленные порождения, способные обрести физическую форму без какой-либо материальной основы вроде изготовления глиняной статуи. Если профессор Грюнвальд полагал, что его рассказ о собственных исследованиях на тему големов, сотворенных из глины в XV веке, способен привести меня в изумление, то он ошибался. Разве не могла я противопоставить почти легендарным оживленным созданиям раввинов-оккультистов собственный опыт, засвидетельствованный очевидцами: тульпу, сотворенную из одной лишь тонкой материи моих мыслей?[46]Но я не стала огорчать своего собеседника и давать новую пищу его фантазиям.

Впрочем, он и сам пресек мои робкие попытки.

Когда мы вновь встретились под другим баньяном, я почти успела позабыть о Вифлеемской звезде, властительнице дум профессора в прошлую зиму, и полагала, что он тоже перестал о ней думать и уже гоняется за другими миражами. Однако я ошиблась: герр Грюнвальд не забыл о звезде, которая остановилась, а потом как в воду канула.

Профессор вернулся к этой теме в связи с големами. Он возвращался к ней снова и снова, повторяя первоначальный вопрос, который привел нас к ожившим куклам, но теперь он изменил его, заручившись согласием, которого я не давала.

— Итак, — сказал он, — вы верите в возможность аналогичного творческого процесса, до некоторой степени похожего на сотворение големов, с материальным объектом в качестве основы для мысли, которая и является подлинным творцом. Стало быть, мы можем себе представить, что Вифлеемская звезда, которую уже невозможно отыскать, была големом. После того как тот стал бесполезен, его создатель уничтожил собственное творение... Остается лишь узнать, кто был этим создателем?.. Почему он вмешался в Божественные замыслы относительно Младенца, рожденного в Вифлееме, и каким материальным подспорьем он мог воспользоваться, чтобы создать эту искусственную звезду? Сколько же задач еще предстоит решить!.. Я собираюсь этим заняться. В явлениях, доступных нашему восприятию, в их первопричинах и механизмах нет ничего такого, чего нельзя было бы постичь человеческим разумом. Я отправляюсь в Вифлеем.