БОРЬБА ЦЕННОСТЕЙ 11 страница

"вечный огонь". Но так как эта угроза на императора не подействовала, благочестивый отец сам заключает в дальнейшем союз с "вонючим" королем лангобардов.

Во времена, когда считалось, что от Рима духовность распространяется по всему миру, на самом деле воцарялась полная бездуховность. В 869 году в голову папе Стефану VI приходит мысль извлечь из могилы разложившийся труп своего предшественника, приговорить мертвого на синоде, как незаконно занявшего место к смерти, отрубить разложившемуся трупу как "клятвопреступнику" три пальца и позволить римскому народу утопить его. После этого папы сменяют друг друга, свергают друг друга, заключают друг друга в тюрьму, пока Гергий III не взошел на "престол Петра" по левую руку от своей наложницы Марозии. Эта женщина вместе со своей матерью Теодорой заручается поддержкой влиятельных епископов в качестве любовников и опоры своей власти. Когда с Гергием было покончено, Марозия сделала папой своего сына под именем Иоанна XI. Против этого возмутился ее первый сын и сокрушил власть своей матери. После его смерти папский престол занял его сын под именем Иоанна XII. И в дальнейшем обстановка была не лучше. В 983 году изгнанному папе Бонифацию VII удалось посадить в тюрьму своего конкурента по "представлению" Иисуса Иоанна XIV, где тот и умер. Но и Бонифаций недолго тешился тиарой, он был изгнан королевской аристократией и госпожой Теодорой, как уже говорилось, славной матерью чрезвычайно усердной потаскухи Марозии, внук которой Кресценций младший стал властителем Рима, который распродал папский престол диким созданиям. В 1024 году папский престол занял человек, который до того никогда не был священником. Он купил себе представительство Бога и назвал себя Иоанном XIX. Далее папой под именем Бенедикта IX был избран десятилетний графский сын. Так как он слишком рано предался всем мыслимым порокам, он даже римлянам показался обузой; и они выбрали нового наместника Христа, который назвал себя Сильвестром III. Новый папа, однако, очень скоро испугался опасностей, связанных с исполнением этой должности, и предпочел продать ее за 1000 фунтов Григорию VI, чем морально возмутил изгнанного Бенедикта и тот снова выразил претензию на престол Петра. Честный кардинал Цезарь Барониус назвал обоих пап просто "распутными жеребцами". Этот скандал закончился только тогда, когда вмешался император Генрих III. Такова была обстановка в X и XI веках, которую должен знать любой немец, но которую с одной стороны лживая, а с другой стороны трусливая историография замалчивала. Именно в это время нача-

лось объединение немцев при Генрихе I, сознательная попытка национального подъема и культивирования при Отто I Великом. В религии Отто усмотрел душеобразующий и облагораживающий момент. Благодаря ему, немецкому рыцарю, епископы получили большое влияние, вернули себе княжеские титулы и распространяли духовные знания, способствовали развитию ремесел, промыслов и земледелия. Руководимые и охраняемые императором, не папой, расцвели первые культурные центры в Кведлинбурге, Райхенау, Херсфельде.. Папы же, напротив, тех, кто предостерегал, посылали на казнь, как Хадриан IV, который приказал удушить и сжечь Арнольда фон Бресциа, когда услышал о его проповеди о покаянии*.

В основе стремлений Отто I несомненно лежала идея германской национальной Церкви, которая, казалось бы, умерла вместе с утонувшими готами. На этом основании он установил порядок, по которому священники назначались бы помещиками: но это побудило его также подчиниться папству: римляне должны были поклясться в том, что они не будут избирать папу без согласия короля. Отто III назначил своей властью двух пап. Аналогичным образом очищал папство Генрих III. В великом конфликте между епископом Виллигисом фон Майнцем против римского антинародного централизма находились все немецкие епископы, сознательно отвергая папу, который, наконец, должен был уступить. Тогда в Германии свободы было больше чем в 1870 и 1930 годах!

Значительному усилению папства способствовали клюниацензеры, которые собирались создать организации, выходящие за государственные рамки и управляемые только папой. Это движение хоть и ставило целью реформу опустившегося монашества, но очень скоро проявило свою негерманскую точку зрения на духовность. Практиковавшиеся до сих пор покаяния против грешной чертовой плоти, на которые германцы смотрели со смехом, лишились своей прежней пошлой формы и превратились в хитрое мучение души (как бы предтеча

* Я не могу здесь останавливаться на подробностях. Следует отмстить еще только то, что папы получали определенные проценты с домов терпимости, которые Павел II (1464-1471) сделал постоянным источником доход»». Сикстий IV получал ежегодно но 20 000 золотых дукатов с публичных домов. Священники должны были платить за своих сожительниц определенную таксу, тогда как Ватикан награждал своих чиновников талонами в бордели. Сикстий IV разрешал за определенную плату любовь с мальчиками. Иннокентий VIII должен был содержать 16 детей. Но Александр VI заявил, что папа стоит выше короля, так же как человек выше животного. Поэтому он приказал убить дюжину епископов н кардиналов, которые казались ему опасными. За 300 000 золотых дукатов папа Александр VI устранил претендента на турецкий трон Дшема и присвоил себе со спокойной совестью деньги, "неверного" султана. В 1501 году Александр VI назначил своей заместительницей свою дочь Лукрецию.

иезуитства). Для определенных частей монастыря клюниацензеров действовал строгий обет молчания, всякое веселье было запрещено, дружба не допускалась. Доносительство было объявлено благам долгом, виноватые получали наказание, лишающее чести. Эта противоестественная форма воспитания происходит, очевидно, от той лигурийско-восточной расы, которая помимо прочего населяла и юго-восточную Францию до прихода туда нордического человека. Но это растаптывание собственной души, это внутреннее самооскопление и мания подчинения чуждым демонам и мистическим силам показывают нам римскую Церковь в теснейшем взаимодействии со всей неарийской кровью и с группами разложившегося населения. Поэтому не случайно "реформа" клуниацензеров пустила корни в восточно-расовой части Лотарингии. Против этой болезни души сразу выступил архиепископ Арибо фон Майнц, поддержав сознающего свою власть Конрада И. На севере почти одновременно заговорила старая кровь: епископ Адалберт фон Веттин поставил перед собой цель создать германскую национальную Церковь. Слово "немецкий" впервые стало всенародным достоянием, монахи римской Церкви разыскивали теперь еще оставшиеся, почти уничтоженные духовные ценности своего народа.

Германский император вытащил папу из болота, возвеличил его и облагородил его слуг. Снова усилившийся при этом римский универсализм, конечно, использовал эти силы и обратился - как обычно - к доказуемым фальсификациям ("Константиновы дары" и "Исидоровы декреталии"), чтобы установить власть папства над императором, как обусловленную волей Бога, и заменить централизмом епископство. Эта борьба велась с использованием всех имеющихся в распоряжении средств: вассалов натравливали на императора, объявили даже церковный спор против непокорных епископов. Это была "благодарность" Рима.

С особым пристрастием римские историографы превозносят долговечность существования папства как доказательство его "божественного назначения". Но тот, кто знает, что Рим установлением своей власти прежде всего обязан императорской власти, а своим духовным влиянием только внутреннему величию таких благочестивых аристократических умов как Франц фон Ассизи, Альбертус Магнус, мастер Эккехарт, тот по этому поводу будет иметь, по-видимому, другое мнение. В остальном долговечность организации сама по себе не может быть мерилом ее внутренней ценности. Здесь дело только в типе сил, которые ей обеспечили длительность существования. В конце концов египетская культура была намного старше римской Церкви;

мандарин насчитывает больше известных предков по сравнению с папой, Лао-Цзы и Конфуций жили 2500 лет назад, но правят еще и сегодня. И потом немецко-римская императорская власть закончилась всего лишь какую-то сотню лет тому назад. Наступает время, когда папа станет тем, кем он должен был быть: главой итальянской национальной Церкви (спор между националистическим фашизмом и Ватиканом, надо надеяться, ускорит осуществление этой необходимости). Папство должно было создавать свое господство (независимо от того, что на так называемом престоле Петра сидело некоторое количество действительно великих мужей) при условии духовного порабощения и расового разложения народов с германским характером. Из свободных великих душ, которые еще с XI по XIV века подарили себя Риму как освященной ими идее, Ватикан черпал оружие порабощения. Со времени усиления иезуитства, со времени тридентинского собора Рим был обусловлен низкой расой и одновременно как бы застывшим. Грязная "теология морали" святого Альфонса фон Лигуори с одной стороны, лишение чести через иезуитство с другой, обусловили то, что со времени уничтожения религии мастера Эккехарта все действительно великое, относящееся к европейской культуре, берет начало в антицерковном духе, от Данте (который еще в 1864 году был четко проклят в том числе и за то, что назвал Рим клоакой) и Джотто (Giotto) до Коперника и Лютера; не говоря уже о немецком классическом искусстве и нордических живописи и музыке. Все, что раболепие называет "любовью", собралось под властью Рима, все, к чему стремились честь и свобода души, все сознательно отмежевалось от римского духовного мира.

Освобождение бюргерства в XVI веке. — Ганза. — Бранденбург-Пруссия как система воспитания. — Фридерицианский офицер. — Масонская гуманность как противостоящая Риму Церковь. — Гуманность, демократия, освободительные войны, империя Бисмарка. — Рабочее движение как нравственный протест. — Международный коммунизм. — Маркс как капиталист. — Жертва в марксистской системе в той же роли, что и любовь в римской. — От сословной чести к чести национальной.

Рыцарское сословие в XV и XVI веках потеряло свое значение. Но понятие чести, которое оно культивировало, пробудилось в других сословиях. Именно житель замка освободился от замка, построил свои города и церкви, занимался ремеслами и торговлей, собирался в мощные союзы, пока, наконец, Тридцатилетняя война не положила конец всей культуре.

То, что германское понятие чести воплотилось даже в торговце, когда тот, будучи предоставлен сам себе, мог действовать без восточных посредников, показывает Ганза. Первоначально прозаический купеческий целевой союз по защите торговли, он протянул в дальнейшем далеко свои руки. Союз не только торговал, но и строил, основывал, колонизировал. Руины Новгорода и Висби говорят также громко о нравственной силе, как и ратуши Брюгге, Любека, Бремена. Более 75 городов заключили между собой союз по защите, который по своей внутренней сущности имел задачу, в противовес императорскому бессилию, создать немецкий центр власти. Но прежде чем подобные идеи смогли твердо стать на ноги, разразилась величайшая катастрофа германской истории. И с тем же результатом, какой имели войны с гугенотами во Франции, характер немецкого народа изменился. Если в начале XVI века Германия, несмотря на жалкую власть императора имела гордое крестьянство и продуктивное бюргерство, то тридцать кровавых лет (которых папе Иннокентию X все еще было недостаточно) истребили лучшую кровь Германии, бесчисленные чужеродные толпы из враждебных государств испортили расу, целое поколение выросло в обстановке грабежей и убийств. Одна Бавария насчитывала 5000 покинутых крестьянских дворов, сотни цветущих городов лежали в руинах, почти две трети германского народа были истреблены. Не было больше искусства, не было больше культуры, не было больше характера. Бесчестные князья грабили убогий народ, а эти "верноподданные" тупо и безучастно позволяли это делать. И тем не менее германская кровь

поднялась против деградации Габсбургов и французской угрозы. Та кровь Нижней Саксонии, которая когда-то пришла на Западную Двину, оказала сопротивление всему разрушению сверху и снизу. Как многообещающий призыв и сегодня в наших ушах звучат трубы фербеллинов и голоса великих курфюрстов, деятельность которых дала начало восстановлению, спасению и возрождению Германии. Можно как угодно критиковать Пруссию, но решительное спасение германской сущности останется навсегда делом ее славы. Без нее не было бы немецкой культуры, не было бы вообще немецкого народа, самое большее - были бы эксплуатируемые миллионы для жадных до добычи соседей и алчных церковных князей. Не случайно именно сегодня, в период нового страшного срыва в пропасть, в сияющем блеске встает образ Фридриха Великого, в нем концентрируются - несмотря на его человечность - все те ценности характера, за господство которых страстно ведут борьбу лучшие представители Германии: личная храбрость, непреклонная решительность, сознание ответственности, проницательный ум и осознание чести, что еще никогда не объявлялось с таким мистическим величием путеводной звездой всей жизни. "Как может князь пережить свое государство, славу своего народа и собственную честь?", -спрашивает он свою сестру 17 сентября 1757 года. Никогда несчастье не заставит его струсить, напротив: "Никогда я не покрою себя позором. Честь, которая на войне сто раз заставляла меня ставить жизнь на карту, позволяла мне сопротивляться смерти при более мелком поводе." "Про меня нельзя сказать, - подчеркивает он дальше, - что я пережил свободу моего отечества и величие моего дома". "Если бы у меня было бы больше одной жизни, я бы пожертвовал ею в пользу отечества", - пишет Фридрих 16 августа 1759 года Д'Аргенсу после страшного поражения. "Я думаю не о славе, а о государстве". "Моя неизменная верность по отношению к отечеству и честь заставляют меня предпринимать все, но надежда ею не управляет", - говорилось несколько дней спустя. И Луизе Доротее фон Гота он признается в письме: "Может быть, наступил час судьбы Пруссии, может быть, придется пережить новую деспотичную империю. Я не знаю. Но я ручаюсь, что это наступит только после того, как прольются реки крови, и что я не увижу мое отечество в цепях и позорное рабство немцев". И снова Фридрих пишет Д'Аргенсу (18.9-1760): "Вы должны знать, что нет необходимости в том, чтобы я жил, важно, чтобы я выполнил свой долг" и (28.10.1760): "Никогда не узнаю я мгновения, которое бы вынудило меня заключить невыгодный мир". "Или меня похоронят под обломками моего отечества, или... положу конец самой моей

жизни... Этому внутреннему голосу и требованиям чести я позволял управлять собой в моих действиях и собираюсь это делать и впредь"*.

Если Фридрих Вильгельм I олицетворял бюргерскую честность и самоограничивающее благоразумие, то Фридрих II был символом всего героического, что, казалось, прошло и погибло в крови, грязи и нужде. Его жизнь - это самая настоящая, величайшая история Германии, и жалким негодяем покажется тот немец, который образ Фридерикуса попытается исказить злобными замечаниями.

Но лишь немногих он смог сформировать как личности. Несмотря на его огромный мирный труд, широкие массы народа были грубы, не имели культурных традиций, выродились, были обезьяноподобными, непрусскими, ненемецкими. С неохотой они позволяли воздействовать на себя культивируемому им образу мышления, и сам Фридрих - управлению которого Кант посвятил свою "Критику чистого разума" - не находил духовности в германской культуре, противостоящей французской культуре, так что его любовь к французской литературе проложила путь к победе неофранцузскому миру идей, который в форме идеи любви, в форме учения о гуманизации, сковывал органичные силы Пруссии, в которой еще не полностью проснулось сознание, и обусловил в дальнейшем неспособность противостоять войскам французской революции.

Новое учение о гуманности было "религией" масонов. Оно до сегодняшнего дня представляло собой духовные основы универсалистски-абстрактного образования, исходный пункт всех эгоистичных проповедей блаженства, оно (уже в 1740 году) высказало и политическое ключевое слово последних 150 лет: "свобода, равенство, братство" и родило хаотическую, разрывавшую народы "гуманную" демократию.

В начале XVIII века в Лондоне встретились мужчины, которым профессиональные споры в рамках существующей до сих пор "религии любви" частично стоили народа и отечества, и основали в период дикого времени "Союз человечества по развитию гуманности и братства". Так как этот союз признавал только "человека", то с самого начала не было сделано различий ни по расовым, ни по религиозным признакам. "Масонство - это союз человечества по распространению принципов терпимости и гуманности, в стремлениях ордена которого еврей и турок могут принять такое же участие как и христианин". Так звучала

* В этой связи я рекомендую отличное издание Рихарда Фестера "Фридрих Великий письма и сочинения" в двух томах. Лейпциг, 1927 г., которое отличается отделением самого важного и грандиозного от многого другого.

принятая в 1722 году конституция. Идея гуманности должна составлять "принцип, цель и содержание" масонства. Оно - согласно Фрайбургскому ритуалу - шире, чем все Церкви, государства и школы, чем все сословия, народы и национальности; так как оно распространяется на все человечество. Так еще сегодня германская ложа поучает нас*. Римская Церковь и масонская антицерковь, таким образом, едины в уничтожении всех барьеров, которые были созданы духовным и физическим образом. Обе призывали своих последователей во имя любви и гуманности, во имя безграничного универсализма, но церковь требует полного порабощения, подчинения в рамках ее действия (каковые, конечно, должна составлять вся Земля), в то время как антицерковь проповедует беспредельное уничтожение границ, страдание и радость отдельного ''человека" делает критерием своего суждения, что следует рассматривать как причину сегодняшнего положения, когда все богатство индивидуализма стало, по крайней мере, достоянием демократии и получает в ней высшее положение в общественной жизни.

Это анатомистическое мировоззрение было предпосылкой для политического учения демократии и экономического догмата веры принуждения в связи с необходимостью свободной игры сил. Таким образом, все силы, которые добиваются ослабления государственных, национальных, социальных связей, должны постараться эту философию масонов, а следовательно, и союз человечества, подчинить своим интересам. Мы видим здесь, как международное еврейство инстинктивно и одновременно с сознанием превосходства пустило корни в масонских организациях. Хотя расовая сущность в "союзе человечества" инстинктивно защищалась так же, как и при попытках Церкви истребить германский тип, но, тем не менее, можно легко доказать, что в то время, когда нордический человек боролся против Рима, слепой Годр нанес ему, ничего не подозревая, смертельный удар сзади: масонство стало политическим мужским союзом в Италии, Франции, Англии и руководило демократическими революциями XIX столетия. Его "мировоззрение" подтачивает год за годом основы всей германской сущности. Сегодня мы видим, что деятельные представители международных бирж и мировой торговли почти всюду играют руководящую роль в управлении благословенной "Церковью". Все во имя "гуманности". Лицемерие сегодняшних эксплуататоров мира безусловно более унизительно, чем те попытки порабощения, которые во имя "христианской

* Р.Фишер. "Пояснение к катехизисам масонства". Лейпциг, 1902 г. Более подробно у А. Розенберга "Преступления масонства" и "Церковь масонов. Мировая политика". Мюнхен, 1921 и 1929 гг.

любви" так часто повергали Европу в смятение и хаос. Благодаря проповеди гуманности и учению о равенстве человека любой еврей, негр, мулат мог стать полноправным гражданином европейского государства; благодаря гуманной заботе о каждом в отдельности в европейских государствах на каждом шагу встречаются роскошные заведения для неизлечимых больных и умалишенных; благодаря гуманности и преступник-рецидивист считается несчастным человеком без учета интересов всего народа, при первой возможности его снова выпускают в общество и не препятствуют его способности к размножению. Во имя гуманности и "свободы духа" грязным журналистам и каждому бесчестному мерзавцу позволяют сбывать всякую порнографическую литературу; благодаря гуманности негры и евреи проникают путем заключения брака в нордическую расу, и даже занимают важные посты. Эта гуманность, не связанная с расовым понятием чести, сделала неслыханную лживую сущность бирж уважаемой профессией наряду с другими. Эта организованная преступность во фраке и цилиндре почти самовластно определяет сегодня на экономических и экспертных конференциях продолжающийся десятилетиями подневольный труд миллионов людей.

На поводу у этой масонской демократии тащилось тогда все марксистское движение, которое искажало первые проявления здорового протеста рабочего класса и все социал-демократические партии при помощи еврейских денег, еврейских вождей и еврейской частично индивидуалистской, частично универсалистской "идеологии" поставило на службу биржам. Промышленный рабочий XIX века, обманутый относительно своей судьбы, внезапно вырванный с корнем, лишенный возможности оценить все масштабы, поддался заманчивым проповедям интернационала пролетариата, поверил в то, что в результате классовой борьбы, т.е. путем разрушения половины своего собственного тела, можно стать "свободным", предвкушая возможность захватить власть, потерял голову и прикрыл все это внешним лоском "гуманности". Сегодня это безумие лопнуло, и марксистское руководство страшного надувательства было разоблачено среди упорно сражающихся, полных сил и готовых к борьбе слоев общества*.

Парадокс как демократии, так и марксистского движения заключается в том, что они действительно представляют самое грубое, самое бесчестное материалистическое мировоззрение и сознательно подпитывают все инстинкты, которые могли бы способствовать разложению,

* А.Розенберг. "Международная денежная аристократии и ее господство в рабочем движении всех стран". Мюнхен, 1925 г.

но в то же время клянутся в своем сострадании, своей любви к угнетенным и эксплуатируемым. С умом они взывают к духовной жертвенности пролетариата с тем, чтобы сделать его внутренне зависимым от своих вождей. Мы видим здесь, что в марксизме идея жертвы и "любви" играет ту же роль, что и в римской системе. Точно так же понятия крови и чести вожди марксизма высмеивали и издевались над ними, пока эти неистребимые идеи не стали известными среди рабочего класса. Сегодня, наконец, заговорили о "пролетарской чести". Если эта идея распространится, то значит не все потеряно, так как, высоко ценя понятие чести вообще, немецкий рабочий класс сумеет также избавиться от своих бесчестных марксистских вождей. Если затем это понятие чести сословия сформируется в идею национального учения, то прозвучит первый удар колокола германской свободы. Но это будет возможно только тогда, когда все трудящиеся немецкого народа создадут фронт против всех продавшихся экономике, прибыли и бирже, несмотря на то, что этот факт прикрывается личиной демократии, христианства, интернационализма, гуманности.

Как неукротимая сила природы действует сегодня в немецком народе дух Фридриха Великого. Все, что в экстазе торжествующего недочеловека противостояло самому себе, увидело свое свободное от ишаков стремление, воплощенное в борьбе старого Фрица за свободу, начертанное твердым грифелем, который описал германскую сущность, пробившись через все завесы времени. И наряду с этим величием возникает непостижимый трагизм, который заключается в том, что возможная для великой личности свобода духа подверглась влиянию мелкособственнических интересов, и то, что в результате страшного, но необходимого воспитания стремилось выйти самооформившимся, отдала во власть французской демократии, сверкающей внешним блеском интеллектуальной мишуры. Наполеон застал Пруссию, выданную косе и просвещению. И она рухнула, потому что мыслила не как Фриц, а пацифистски и либерально. "Мы почили на лаврах Фридриха Великого", -писала позже королева Луиза своему отцу. Но из этого поражения возникла, наконец, идея древней Германии. Честь Пруссии стала делом Германии. Гнайзенау и Блюхер, Шарнхорст и Ян, Арндт и Штайн - все они были воплощением старого осознания чести и всю жизнь высказывали это подобно самой королеве Луизе, которая стремилась сделать все, чтобы смягчить участь своего народа, но только не то, что шло против чувства чести.

Мы все это знаем или должны знать так же, как студенческие корпорации, которые в то время развернули свои знамена и потом

поднялись на баррикады, когда дух косы и верноподданничества - вечно пагубные, еще сегодня господствующие результаты Тридцатилетней войны - лишили Германию высоких достижений освободительных войн. Пока не показалось, что осуществилась мечта немцев, возникшая на полях сражения при Метце, Марс-ля-Туре (Mars-la-Tour), св. Привате и Седане. Показалось!

Потому что Версаль 1871 был политическим соглашением без мистического, мировоззренческого содержания. Безусловный элемент великогерманской идеи, который объясняет смелость высказывания о том, что если короли не хотели возвеличивания народа, их следовало прогонять; который поставил короля Пруссии перед выбором подписать воззвание "К моему народу" или уйти в Шпандау, этого безусловного элемента у поколения после 1871 года не было. Он отдался "экономике", мировой торговле, стал масонско-гуманным, стал "насыщенным", забыл задачу расширения жизненного пространства и рухнул под разлагающим воздействием демократии, марксизма и гуманности. Только сегодня пришел час возрождения.

Третья форма любви. — Русское стремление к страданиям. — Русский безличностный атеизм. — Психологизм как болезнь души. — Образы Достоевского. — Чаадаевский пессимизм. — Евангелие от русского "человечества". — Эрос (чувственная любовь), церковная любовь и отчаяние по Достоевскому. — Распад как освобождение русского человека.

Христианско-церковное смирение и масонская гуманность были двумя формами, под которыми проповедовалась идея любви в качестве высшей ценности человеческих групп, управляемых из некоторого авторитетного центра. При этом совершенно никакой роли не играет тот факт, что проповедники христианского смирения и либеральной гуманности этого вовсе не собираются делать; речь идет только о форме использования провозглашенной ценности. К концу XIX века идея любви вступила в третью фазу, которую нам подарил большевизм: в русском учении о страдании и сострадании, символом которого являются "люди Достоевского".

Достоевский в своем "Дневнике" совершенно открыто высказывается о том, что существует "абсолютно исконная потребность" русского человека в его стремлении к страданию, в беспрерывном страдании, страдании во всем, даже в радости. На основании этих идей действуют и живут его персонажи; в страдании поэтому заключается и сущность русской нравственности. Народ хоть и знает, что преступник действует греховно, но: "Есть невысказанные идеи... К этим скрытым в русском народе идеям относится обозначение преступников как несчастных. Это идея - чисто русская".

Достоевский - это увеличительное стекло русской души: через его личность можно понять всю Россию в ее трудном для объяснения многообразии. И в самом деле, выводы, которые он делает из своей веры, так же показательны, как его размышления при оценке состояния русской души. Он заметил, что эта идея страдания тесно связана с движением к потере индивидуальности и раболепию. Русский самоубийца, например, не имеет ни тени подозрения, что убиваемое "я" бессмертно. И при этом он совсем не атеист. Он, казалось бы, совсем об этом не слышал. "Вспомните более ранних атеистов: если они теряли веру в одно, они тут же начинали страстно верить в другое. Вспомните веру Дидро, Вольтера... У наших полная tabula rasa; да и зачем здесь упоминать Вольтера; просто нет денег, чтобы иметь возлюбленную и больше ничего".

Обнаружить такое сознание у человека, который "хотел жить только для того, чтобы видеть свой народ счастливым и образованным", было бы ужасно, что дополняется замечанием Достоевского о том, что в России нет ни одного человека, который бы не лгал. И это потому, что там могли лгать честнейшие люди. Во-первых, потому, что правда кажется русскому слишком скучной; а во-вторых, "потому что мы все стыдимся самих себя, и каждый старается представить себя чем-то другим, чем он есть на самом деле". И при всем стремлении к знаниям и правде русский все-таки плохо вооружен. Но здесь проявляется уже оборотная сторона покорности: безграничное самомнение. "Он (русский), может быть, совсем ничего не понимает в вопросах, которые он взялся решать, но он этого не стыдится, и совесть его спокойна. Это отсутствие совести свидетельствует о таком равнодушии по отношению к самокритике, о таком неуважении к себе самому, что впадаешь в отчаяние и теряешь надежду на нечто самостоятельное и спасительное для нации". Лейтенанта Пирогова на улице, одетого в полную униформу, бьет немец. После того, как он убеждается в том, что никто этого происшествия видеть не мог, он убежал в соседний