БОРЬБА ЦЕННОСТЕЙ 10 страница

"примитивного" рода убивают, если его жертвенные церемонии все-таки приведут к засухе или уничтожающему всё наводнению. Китайский император был богоподобным; как Сын Неба он пользовался уважением, но нес ответственность за процветание народа и государства. Папа же сделал для верующего в него человечества невозможным проверить его утверждения, переместив их воздействия из этого мира в потусторонний. (Если же лечение гипнозом удастся, то католические листки будут полны извещениями об этом, подобно тому, как они упрямо молчат о тысячах, покидающих безрезультатно места паломничества и чудодействия.) Поскольку не соблюдалась и не соблюдается мера в изображении ужасов ада - понятие, которого не знал благочестивый Ульфилас, для обозначения которого не существовало германского слова, - то Рим приковывает надежду запуганных миллионов к своим ритуалам и к своему магическому воздействию, не боясь опасности быть разоблаченным в результате эксперимента. И это средство в значительной степени способствует долголетию римской системы.

И хотя попытка околдовать мир не удалась, однако не полностью. Первоначальное техническое преимущество Юга над германской культурой, последовательное искоренение свободного, гордого и честного при помощи всех мыслимых союзов, умная фальсификация нордических обычаев, которые как таковые сохранились и получили лишь другое управление, все это сохранилось не без настойчивого влияния.

Последние выводы из римской системы сделало иезуитство. Последний камень в здание колдовской философии положил консул Ватикана. Здесь колдун на время исполнения своих обязанностей становился богом, непогрешимым богом. Иисус строг, воспринимается строгим и не в представительстве больше, а сам по себе. Сам по себе и представленный римской системой, увенчанной наделенным властью и называющим себя папой колдуном. "Библия Нового Завета является хоть и значительным, но вовсе не исчерпывающим поражением этих выполняющих все заветы Церкви апостольских традиций", - пишет снисходительно упомянутый современный основоположник католичества проф. Адам.

Иисус вытеснен, сирийско-этрусское суеверие же, которое вначале обвилось вокруг его личности, заступило на его место в качестве "апостольских традиций".

Римская догма вообще не включает в себя понятие чести в качестве проблемы. Она вообще должна была систематически исключать его из своих основных взглядов, которые требовали лишь подчинения. Однако школу по сознательному истреблению западноевропейской ду-

ховной жизни, несмотря ни на что проявляющейся повсюду, несомненно представляет собой орден, словно в насмешку названный "Обществом Иисуса": тип, который Игнатий хотел видеть в последователях Иисуса, является прямой противоположностью германской мысли и чувству. Какое влияние, наряду с древними институтами басков, на создание и организацию были наиболее существенными, об этом и сегодня спорят различные точки зрения. Хотя благочестивые "голоса от Марии Лаах" считают, что "сверхъестественное происхождение книжечки для записей упражнений" (Exerzitienbuchleins) "у разумных людей сомнения не вызывает", однако объяснить эту детскую попытку и подобные свежие произведения "божественным диктатом" трудно даже для священников. Можно доказать, что работы отца Гарсиа де Циснеро фон Манреза (Garcia de Cisnero von Manresa), правила бенедиктинцев и францисканцев оказали на Игнатия большое влияние, но и принципы масонских религиозно-политических тайных союзов, протянувшихся через Северную Африку до Испании, по-видимому, ему были хорошо известны, так как существует поразительное совпадение между мусульманскими орденами и принципами "Общества Иисуса". Мусульманские тексты учат: "В руках своего шейха ты будешь подобным трупу в руках стража мертвых". "Повинуйся своему шейху во всем, что он требует, ибо сам Бог повелевает его голосом"*. Игнатий в своем известном письме о послушании требует того же: слепого повиновения, рабского повиновения. Четкость слепого повиновения исчезла бы, если бы мы в глубине души вопрос о добре и зле хотели бы противопоставить приказу. Если это необходимо, приказ Всевышнего, "который также" необходимо выполнить, заключает в себе орудие слепого давления к повиновению, "не оставляя ни малейшего места для размышления". Это было 26 марта 1553 года, когда требование рабского повиновения было занесено в германско-западноевропейскую духовную жизнь в качестве открытого вызова. "Откажитесь, возлюбленные братья, - пишет Игнатий, - по возможности от вашей воли и пожертвуйте вашей свободой..." "Вы должны подчиниться некоему скрытому порыву, позволить увлечь себя жаждущей воле без каких-либо (!) исследований, делать то, что всегда (!) говорит всевышний..." В "конституциях" мы читаем: "Каждый должен быть убежден в том, что тот, кто живет в послушании, позволяя направить себя божественному провидению Всевышнего и уподобляясь трупу, который как угодно и куда угодно может быть

* Livre de ses appuis шейха Сп-Гиоуссм, в переводе М.Коласа. Подробнее у Мюллера: "Les origenеs de la Conipugniе de Jesus". Париж, 1898 г. Сравни также с Шарбонелем (Charbounel). "L'Origine Musulmane de Jesuiles".

отнесен и положен, или грифу ручки, которая служит тому, кто ее держит..." В своих правилах, которые Лойола присовокупил к "упражнениям", он еще раз потребовал "полного отказа от собственного мышления" и далее: "если что-то нашим глазам кажется белым, но Церковь определяет как черное, следует также считать черным". По-немецки: требуется подчинение независимо от того, считает ли исполняющий службу что-либо греховным или нечестным. Сюда относится и установленное ранее, ограничение, даже если оно и кажется сомнительным, и только тогда не следует подчиняться, если требуется совершить "очевидный" грех*.

Но эту откровенность, это мужество делать выводы из предпосылок римской системы даже самые усердные западноевропейские члены Церкви того времени еще не выносили. Даже римская и испанская инквизиции восстали против этого слишком ясного языка, со всех концов мира звучали протесты в связи с требованием бесчестия и раболепия. Дело дошло почти до общественного осуждения учения иезуитов, но хитрому Беллармину удалось - в интересах "единства Церкви" -его отмести". Требование Игнатия называть белое черным, если этого хотела Церковь, означало объявление святым отравление душ, было признанием права на уничтожение совести, было открытым возвышением лжи до праведного дела. То, что это учение, высасывающее у нас из мозга нравственность, не было проведено в жизнь полностью, тоже

* "Мемориал" мюнхенского иезуита толкует 35-е и 36-е правила о послушании: "Тот подчиняется вслепую, кто подобно трупу или грифу ручки, которые не чувствуют и не имеют мнении, подчиняется так, словно его собственное мнение так связано или некоторым образом полностью отключено (totum cеlipsatum), что он как-будто не может судить и видеть сам, а полностью приспосабливает к себе другое суждение, а именно суждение Всевышнего, и настолько полно и совершенно, что то, что думает и чувствует Всевышний, то же и ничего другого, чтобы он мог думать и чувствовать сам, и что это суждение (Всевышнего) является его собственным неподдельным н естественным суждением. Это представляет собой силу истинного самообмана и истинного самоослепления (ехсаеcatio), и приводится в действие она уже не своим, а чуждым движением" (Ройш. Архивные документы. Журнал по истории Церкви. 1895 г , XV. 263).

** Французский иезуит Юлиан Винсент (Julian Vincint), имевший мужество объявить еще в 1588 году письмо Игнатия еретическим, был брошен инквизицией тюрьму, а затем объявлен умалишенным. Благодаря любвеобильному попечению "последователен Христа" он умер на следующий год в тюрьме.

Тот, кто хочет проследить аналогичный случай жесткого порабощения честного человека в рамках сегодняшнего ордена Иезуитов, тому следует прочитать документы процесса по поводу борьбы немецкого иезуитского священника Бремера против генерала иезуитов и защищающего его против всякого нрава папы. Бремер, будучи признанным ученым, защищал строгие старые представления о нравственности, что в связи с неудобством вообще было запрещено. Но скромпый священник не дал запросто задушить себя подобно тысячам других и защищал себя на основании церковного права. Это имело следствием одно принуждение за другим, потом процессы против священника, потом его осуждение в Риме, причем он не былдаже выслушан. Бремер обвиняет генерала иезуитов и папу открыто в подделке документов. Оба были вынуждены в этом признаться... Счастливые времена инквизиции прошли, иначе бы Бремера давно сгноили в тюрьме. Подробнее у д-ра Ф. Эрнста "Папа и генерал иезуитов". Бонн, 1930 г.

не было заслугой доброй воли единоспасающей Церкви, а было заслугой силы сопротивления европейского духа и невозможности выжечь европейское сознание чести, даже в результате многолетних попыток сделать это.

Сегодня даже "продиктованные Богом" слова Игнатия уже нельзя объявить истинными, никто не отваживается в иезуитских школах открыто требовать слепого подчинения и отказа от чести. Но цель и путь к состоянию стада бездумных рабов явно обозначены. Делу уничтожения всякого чувства достоинства служат упражнения, которые держат в страхе силы воображения и волю, а также закабаление духовной личности при помощи гипноза сильной центральной воли. Тот факт, что Церковь не осудила учение о трупе, показывает, что у нее те же стремления, что и у ее инструмента, - "Общества Иисуса". И как сирийско-африканский орден собирался действовать во имя "величайшей славы Бога", так орден иезуитов "Ad majorem dei gloriam" целенаправленно работает над разложением нордически-германской Западной Европы и гнездится, естественно, всюду, где открывается рана на теле народа.

Здесь речь идет не о злой или доброй воле, а о неизменных ценностях характера. Игнатий был хоть и честолюбивым, но все-таки храбрым человеком, его система представляет собой переворот всех ценностей Европы. Как теоретический материалист может быть в личном плане хорошим скромным человеком (и здесь разница между верой и ценностью характера), так и Лойола мог стать символом бесцеремонной борьбы против духовности нордической расы. Оговоримся с самого начала: нет ничего более ошибочного, чем сравнивать упражнения Игнатия с прусской системой воспитания, как это часто происходит с целью завуалирования фактов. Более того, обе эти формы типо-образующего мужского союза представляют собой несочетаемые противоположности. Игнатий отменяет единообразную монашескую одежду, отказывается от преувеличенной аскезы, посылает своих представителей во все города ("организации"), дает им большую свободу в их внешней жизни. За это иезуиты жертвуют ордену: собственное расследование, личность, мужское достоинство, наконец сущность их расовой души. Прусский солдат с точки зрения внешней техники воспитывался в суровых условиях, внутренне же он был свободен. Первая система не знает идеи чести, и там, где она с ней сталкивается, она пытается ее раздавить; вторая вращается вокруг этой идеи. Первая была и является бактерией внутри нашей жизни, разлагающей, вымывающей все сильное и великое из нашего исконного прошлого кислотой;

вторая была и есть первичная ячейка для построения всего бытия, которая была эффективна, когда вместе с викингами и молодыми германцами в первый раз появилась на арене истории.

После баска Игнатия его последователем был Лайнец - еврей, задавший тон в дальнейшем развитии римского догмата в его враждебном всем направлении. Его эффективность отразилась, главным образом, на ватиканском соборе, а принятые там решения были достойны немецкой докторской диссертации. И 18 июля 1870 года иезуитский собор Ватикана окончательно сформировал свое вероучение:

"Мы учим и заявляем, что по распоряжению Господа римская Церковь имеет перед другими преимущество в надлежащем порядке в плане административной власти... что решение папского престола, выше которого инстанции не существует, не может быть никем другим оспорено и ничьему суду не подлежит". "Мы объявляем как открытый Богом догмат веры: что римский папа, когда он говорит со своей кафедры (ex cathedra), утверждает учение, которого придерживается вся Церковь и которое касается веры или обычаев, в силу божественного содействия, обещанного святым Петром, обладает той непогрешимостью, которой благочестивый Спаситель хотел наделить свою Церковь при утверждении учения, касающегося веры или обычая... Так, если кто-либо, сохрани Бог, отважится противоречить этому нашему утверждению, тот будет выслан".

Этим завершается римско-иезуитская система уничтожения личности. Хотя миллионы верующих католиков смутно воспринимали всю чудовищность самообожествления службы, некоторые мужчины поднялись, чтобы заявить протест против обесчещивания человека, что является сущностью Ватикана. Католический ректор пражского университета писал с ужасом: "Позволяли себя убивать и убивали себя, отбрасывая убеждение, веру, честь священника и мужчины. Это результат развития, которое в слепом повиновении римской иерархии видит сущность христианства"*. Епископ Штрасмайер заявил, что курия рассматривает папство как падаль и надеется на смерть Пия IX, что означало бы "истинное благодеяние для человечества"; И. Делингер отклонил догму "как Христос, теолог и историк". Даже великая гордость центра, Виндтхост, был все же достаточно мужественным, чтобы по крайней мере среди друзей отклонить новую догму о непогрешимости. Как сообщал глава кафедрального собора в Бреслау Кюнцер**, он прилагал

* Шульте. "Древнее католичество и Германии".

** "Nord Allg." от 11 января 1871 г.

все усилия для того, чтобы успокоить Виндтхорста и пытался смягчить озлобленность против иезуитов, которых объявлял виноватыми во всем и против разгона которых он и пальцем бы не пошевелил. Но то, что в XVI веке казалось еще возможным, теперь было напрасным, все это результатов не давало. Пий IX мог заявить о себе с гордостью: "Я путь, истина и жизнь*" - и духовно сломленный, порабощенный католический мир не отважился поднять протест против такого самомнения...

Речь идет вовсе не о том, что папа отдает какие-либо распоряжения как безошибочные, а исключительно о том факте, что ему такая возможность предоставлена. Снова часть того непостижимого, что народ ощущал центром своей души, подточено и отбито. Папа открыто и не потребует ничего бесчестного, но сам факт выдачи ему таких полномочий со стороны католического мира в достаточной степени показывает, что во имя "любви" его мужская честь была отброшена. Ватикан означал крушение последнего характера Церкви того времени. А также и Церкви нашего времени, потому что современные носители достоинства уже были воспитаны под властью этих бесчестных тезисов. Так называемый "политический католицизм" является лишь необходимой внешней стороной иезуитско-римской системы вообще, и не злоупотреблением, а последовательным применением римских принципов, хотя и злоупотреблением в отношении истинной религии. Потому что если вся свободная духовная сущность Рима, вся зависимая от Рима светская власть окажется "отделенной" от "законной власти", то каждое средство, оправдывающее цель, поможет завоевать политическое господство в плане духовном.

Эта система умела поставить жертвенность любящего человека на службу безжалостной касты. Перенос внутреннего центра тяжести с осознания чести на смирение и сочувствие подточил духовное достоинство нордических народов. Войны, революции - частично использованные Римом, частично непосредственно Римом вызванные - принесли с собой дальнейшее ослабление, пока, наконец, после демократически-еврейской помощи не появилась возможность в 1870 году положить последний камень в купол здания. И это означало: задачу чести отдельного человека, народов, рас на пользу притязания на господство общества священников, объявляющих себя богом.

При рассмотрении этой великой связи подвиг Лютера лежит не в области основания Церкви, а имеет гораздо большее значение, как

* Obs. catolique, 1866. С. 357.

достижение простого раскола Церкви. Как бы глубоко ни находился Лютер в Средневековье, его поступок означает великий поворот в истории Европы после проникновения римского христианства: Лютер отрицал сословие священников как таковое, т.е. наделение правами человеческой касты, которая необоснованно считала себя более близкой к божеству по сравнению с другими людьми, которая на основании так называемой "божественной науки" приписывала себе лучшее знание святых планов Бога и обстановки на Небе. Тем самым Мартин Лютер задержал распространение колдовского чудовища, которое пришло к нам из Центральной Азии через Сирию — Африку. Африканскими являются монашество, тонзура, центрально-азиатскими — противоестественные самоистязания, которые помогают "приблизиться к Богу", азиатскими являются применяемые и в настоящее время четки, механизм которых нашел свое завершение в мельнице молитв. Азиатским является также и целование папской туфли. Далай-лама и сейчас требует того же, и многое другое, что не привилось в Европе. При этом следует вспомнить об Александре Великом. Когда тот завоевал Малую Азию, то приветствовавшие его азиаты должны были опуститься на колени, со своими же македонцами он обращался как с товарищами, единственная попытка ввести подобное (Proskynese) среди них успеха не имела, и Александр оставил все по-старому. Уже там Северная Европа отмежевалась от Востока, но ламаизм прорвался в форме римской касты священников и протащил восточную политику вавилонян, египтян и этрусков. Это духовенство объявило Мартину Лютеру войну, вышло из нее победителем, и все католики, которым свойственно еще понятие чести, обязаны только его труду, что папство вынуждено было реформировать себя, чистить, чтобы устоять в пробуждающемся культурном мире Европы.

Теперь следует уяснить, куда пришли бы в своем развитии германские государства, если бы победил тот дух, который собирался связать святость с грязью и омерзительной жизнью. Святой Евсебиус (Eusabius) бегал, увешанный железными цепями весом 260 фунтов, святой Макарий приобрел святость, испытав боль от муравейника, в который он сел, святой Франциск, во многом абсолютно великая личность, платя дань азиатчине, валялся в угоду Богу обнаженным на шипах. Особо благочестивые монашки пили чужую слюну, ели дохлых мышей и тухлые яйца, чтобы стать еще "святее". "Благочестивого" Илариона превозносили только за то, что он жил в нечистотах, святой Афанасий гордился тем, что никогда не мыл ноги, то же относится к святому Аврааму, о котором сообщает святая Сильвия. Монастырь

святой Евфразии (Euphrasia) и вовсе дал обет, запрещающий монашкам вообще купаться... В условиях дальнейшего такого беспрепятственного развития этого "зловония святости" Европа достигла бы состояния покрытых коркой грязи святых Индии и Тибета, состояния оболванивания, страшного суеверия, бедности и нищеты — при постоянном обогащении касты священников. При помощи совокупности антиримских движений Европа была спасена, и величайшим спасителем Западных стран является Мартин Лютер, потому что он поборол сущность, в результате которой возникли бы указанные состояния: обладающее мистическим могуществом сословие священников Рима как продолжение сообществ жрецов Малой и Центральной Азии. Сын немецкого крестьянина стал при этом осью для нового развития мира, и все европейцы должны быть ему благодарны, потому что он не только освободил протестантов, но и спас католиков от духовного падения. Возвращение потом многих отколовшихся (Вена, Мюнхен были когда-то протестантскими городами) к католичеству стало возможным только благодаря насильственному очищению от святой вони, но не следует забывать, что если бы протестантского духа больше не было, тибетско-этрусский мир проявился бы заново (Испания, которая меньше всего была протестантской, почувствовала острее всего на себе владычество Рима, нигде в Европе не было такой духовной отсталости, как там до революции в апреле 1931 года). Как глубоко укоренилась сатанинская бредовая вера в самых верхних инстанциях и до сегодняшнего времени, Лео Таксиль раскрыл удивленному миру, как происки черта в отношении благочестивых мужей Церкви во всех государствах.

Кайзер и папа, воплощение двух ценностей. "Божьей милостью". — Древнегерманское рыцарство, Эдда, Беовульф, Хелианд. — Петр и Хаген. Рыцарское сословие. — Стремление Рима к покорению рыцарства; Григорий VII.

Сущность борьбы между императором и папой заключалась сначала в борьбе за господствующее положение между рыцарским учением и изнеживающим учением о любви. Живым символом первого заключенного компромисса является меч с крестообразной рукояткой и

едущий на боевом коне епископ. Сначала победило, конечно, рыцарское учение; Карл Великий со смехом бы отверг Пия IX, но он счел целесообразным освятить свое достоинство религией и провозгласить свою власть перед народом, как данную ему милостью Божьей. Таким образом, император и папа были сначала союзниками в плане власти и политики против "благородных саксонцев", которые - по Гёте - считают делом славы свою ненависть к христианству в предложенной форме. Видукинд боролся за себя, но одновременно и за свободу всех нордических народов. Причем Карл, суровый основатель Германской империи, оставался политической фигурой. Сомнительно, что без него это властное образование возникло бы. После восстановления чести Нижней Саксонии, в течение 1000 лет подвергавшейся хуле, оба великих политика вошли в историю Германии: Карл как основатель Германской империи, Видукинд как защитник свободы, представляющую главную германскую ценность.

Верность последователя и мужская верность для древнего рыцаря были выше собственности и счастья, как для певца Эдды. Хавамал заканчивает словами:

Собственность умирает,

Кланы умирают,

Ты сам умрешь как они;

Одно я знаю,

Вечно живет:

Слава для умерших.

Это нордическая форма буддистского учения о карме. В песне о Беовульфе осуществляется попытка слияния германского чувства чести с христианской идеей спасения, поскольку именно Беовульф пытается спасти разорванное, замученное человечество; но он борется не при помощи тезиса о "непротивлении злу насилием", а как "герой к ужасу зла" (сравни в связи с этим слова Вишны, который всегда появляется в мире для уничтожения преступника). Но в Беовульфе уже проявляется некая сентиментальная нотка. Если для более древних германцев считалось бесчестием вернуться с поля боя без вождя и властелина, жалкое поведение "последователя" Христа в Гефсиманском саду (что и для автора "Гелианда" показалось неприятным) здесь уже потеряло свою яркость. Свита Беовульфа, почувствовав приближение его смерти, покидает его, кроме одного преданного воина! Эта совершенно ненордическая слабовольная черта была, разумеется, возмещена сознательной похвалой чести: "Ни одно событие не может ослабить у благородного

человека любовь крови", "Нам всем угрожает конец этой жизни: поэтому кто может, пусть завоюет себе славу до смерти!" Наконец, бесчестно и вероломно бежавшие были подвергнуты опале.

Теперь всему вашему роду будет отказано

в мече и в пожертвованиях казны,

в Родине и в пользовании наследственными

должностями: должен быть правым в жизни

каждый, когда аристократы видят

вдали ваше бегство, это бесславный поступок.

Для дворянина смерть лучше,

чем позорная жизнь.

И германский рыцарь позволяет себе бесславные поступки в состоянии слабоволия и при прорыве низменных инстинктов, но если он после этого их возмещает, признает их и принимает на себя последствия, то мы это поймем скорее, чем трусливое поведение первого апостола. Даже такая зловещая фигура как Хаген нам представляется значительно крупнее по сравнению с Петром. Хаген отказывается от своей чести, служа чести короля и умирает в конце концов твердо и стойко. Болтливый же Петр отрекается от своего господина трижды при первом же испытании; и только один порыв его вызывает симпатию, когда он обнажает меч (что автор "Гелианда" описывает с заметным облегчением), что показательно затмевается последующей трусливой ложью. Церковная традиция напрасно старается сделать из Петра героя. Благочестивый же автор "Гелианда" пытается объяснить поведение учеников в Гефсимане их заботами, потому что иначе их сон показался бы его саксонцам бесчестным и потому непонятным:

... Рожденный богом

нашел их в беспокойном сне,

на сердце у них было тяжело,

От того, что любимый господин

их оставил.

Развитие рыцарства до рыцарского сословия началось уже при Конраде II и сохранилось вплоть до XIV века. Рыцари считали себя "детьми империи" и были обязаны защищать императора и империю от внешних врагов. Этот факт дал им право на существование как сословию, он привел к единому понятию рыцарской чести, которое представляет собой сословное выражение идеи чести, впервые связанное с землей и с высшей целью. После почти полного субъективизма

викинга и древнегерманского вождя со своей свитой, большой народный слой был тем самым настроен на духовный центр всей расы. Обряды вручения меча, опоясывания, а затем рыцарский удар символизируют внутренний подъем и облагораживание. И пусть более позднее рыцарство в результате своих застывших форм и шаблонной изоляции кажется островком древности в обновляющейся жизни граждан, даже разбойничьи набеги рыцарства, ничем не занятого в мирный период, представляют собой несколько радующую картину. Таково положение вещей, сохраняющих в себе воплощение лучшей идеи, но остается факт, что до сегодняшнего дня словом "рыцарский" обозначают человека, который при помощи силы вступается за своего ближнего и умеет хранить честь.

Папа в качестве апостола. — Папский хаос в IX, X и XI веках; Стефан VI, Георгий III, Бонифаций VII, Бенедикт XI, Григорий VI. — Германские кайзеры как спасители папства и защитники образования и цивилизации. — Отто I и германская национальная Церковь; Отто III. — Клюниа-цензы как вспомогательное средство Церкви. — "Долговечность" Рима; Конфуций, Лао-Цзи.

Само собой разумеется, что римская система стремилась воспользоваться услугами этого рыцарства, что, между прочим, нашло свое выражение в обряде вручения меча. Сразу же, в начале десяти своих клятвенных обещаний, рыцарь обязуется служить религии, затем защищать угнетенных и только в конце - повиноваться императору. Таким образом, пусть формально, но устанавливается то влияние, которое осуществлялось раньше. Некоторые благочестивые историографы пытались даже само основание рыцарства приписать Риму (как его догмы Христу), причем основателем рыцарства был объявлен Григорий VII. Это происходит, конечно, только с намерением даже причины выражения антиримской идеи приписать папе и сделать их зависимыми от него, естественно, с разными последствиями для современности. Так, например, историк Эфрёрер может нам совершенно точно поведать, как рыцарская идея произошла от святого Рима, чтобы потом откровенно раскрыть его замыслы: "Только вследствие силового воз-

действия, которое Церковь оказала при помощи деятельности Григория VII на воинское сословие христианских империй Запада и прежде всего романских, рыцарство достигло своего полного содержания как институт или корпорация, которая поставила перед собой задачу при помощи специальных обязательств поставить героизм солдата на службу религии". Слава, честь, клан, народ, император и империя рассматривались и рассматриваются, таким образом, представителями римской системы только как наименования и мелочи; целью фальсифицированного наместниками Христа рыцарства оказывается только служение папе. Это совершенно четко определило неизменную политику римской Церкви, и, действительно, гипнотизирующим проповедям удалось пролить реки крови во имя властолюбивой Церкви в безумных крестовых походах, "поставить героизм на службу религии", подчинить честь "любви". "Iper und Arras" - кричали фламандцы, "Husta heya Beyerlant" - звучал боевой клич баварцев. Этому Рим не мог помешать, но розыгрыш разных интересов мог посеять междоусобицы. И это до сегодняшнего дня он рассматривает как свою жизненную задачу. Стремясь к самосохранению, Рим не мог терпеть сословия, обладающего сознанием народности и чести. Еще менее он терпел сознающих честь и существующих в своих рамках, и потому был вынужден сеять раздор и способствовать разложению нации.

Это входит в сущность самой безрасовой системы и никогда не изменится пока эта система существует.

Дальнейшая фальсификация истории, кажущаяся неистребимой, и сегодня еще имеет место даже в тех кругах, которые отдают себе ясный отчет в отношении Рима и его системы: будто бы воспитание и цивилизация, которые постепенно проникали на Запад, были следствием церковной деятельности. На самом деле все было наоборот.

Преследуемый лангобардами, папа Стефан II (в 755 году) умоляет Пиппина о помощи и просит пригласить его в империю франков. Это происходит; Пиппин встречает его стоя, тот же, сознавая свое бессилие, уподобляется бедному апостолу Христа, покрывает себя и своих священников власяницами, посыпает голову пеплом и молит короля на коленях о помощи римскому народу. С этого времени Франция рассматривает себя старшей дочерью Рима (благоразумно отказавшись, однако, со времен Хуго Капета от соблазнов римского титула). Тот же папа противится бракосочетанию Карла Великого с лангобард-кой. Он пишет, что Карл не может осквернить "благороднейший королевский род" франков кровью лангобардов, "вероломным и дурно пахнущим образом", и призывает в противном случае обрушить на Карла