Где твои плоды? 3 страница

- Я, конечно же, не заслуживаю ничего такого, - пробормотала я.

Мое немецкое воспитание брало верх. Люди просто забавы ради не делают что-то для других.

Только после того, как послышался безудержный смех Мариано Аурелиано, я наконец осознала, что все они уставились на меня.

- Нет причин так напряженно обдумывать, что произошло с тобой сегодня, - произнес он, мягко похлопывая меня по плечу. - Мы устроили пикник, потому что нам нравится действовать экспромтом. А так как сегодня Эсперанса исцелила тебя, моим друзьям здесь захотелось сказать, что пикник в твою честь. - Он произнес это небрежно, почти равнодушно, как если бы речь шла о каких-то пустячных вещах. Но его глаза говорили кое-что еще. Их взгляд был жестким и серьезным, и, словно это было жизненно важно, я внимательно слушала его.

- Для моих друзей радость сказать, что пикник в твою честь, - продолжал он. - Воспринимай это точно так, как они говорят, - простодушно и безо всякой подоплеки.

Его взгляд смягчился, когда он внимательно посмотрел на женщин. Потом он повернулся ко мне и добавил:

- Я успокою тебя - пикник проводится совсем не в твою честь. И тем не менее, - размышлял он, --он и в твою честь. Это противоречие, для понимания которого тебе потребуется совсем немного времени.

- Я никого не просила что-нибудь делать для меня, - мрачно сказала я.

В моем поведении появилась чрезвычайная тяжеловесность, - это происходило всегда, когда мне что-то грозило.

- Делия привела меня сюда, и я за это благодарна. И я хотела бы заплатить за каждую оказанную мне услугу, - добавила я.

Я была уверена, что оскорбила их. Я знала, что в любую минуту мне могут предложить убираться отсюда. Это задело бы мое "я", но это не должно было сильно волновать меня. Я была напугана и сыта ими по горло.

У меня вызвало удивление и раздражение то, что они не восприняли меня всерьез. Они смеялись надо мной. Чем злее я становилась, тем больше веселились они. Они пялились на меня своими сияющими, смеющимися глазами, как будто я была для них каким-то неизвестным организмом.

Гнев заставил меня забыть о страхе. Я набросилась на них с бранью, обвиняя в том, что меня здесь держат за дуру. Я изобличала Делию и ее мужа - не знаю, почему я упорно объединяла их в пару, - что они сыграли со мной злую шутку.

- Ты привела меня сюда, - сказала я, поворачиваясь к Делии, - теперь ты и твои друзья позволяете себе использовать меня вместо клоуна.

Чем более напыщенно я говорила, тем веселей становились их улыбки. От жалости к себе, злости и разочарования я была готова разрыдаться, когда Мариано Аурелиано подошел и встал позади меня. Он начал говорить со мной как с ребенком. Я хотела заявить ему, что сама могу позаботиться о себе, что не нуждаюсь в его симпатии и что я собираюсь домой, когда что-то в его тоне, в его глазах успокоило меня настолько сильно, что я не сомневалась в том, что он загипнотизировал меня. И тем не менее я знала, что это не так.

Непонятным и тревожащим оказалось и то, с какой внезапностью и насколько полно произошло это изменение. То, что в обычных условиях заняло бы дни, произошло в мгновение. Всю мою жизнь я предавалась размышлениям над каждым унижением или оскорблением - действительным или вымышленным, - которое я испытала. С систематической методичностью я обдумывала их до тех пор, пока к моему удовлетворению, не становилась ясной каждая деталь.

Когда я посмотрела на Мариано Аурелиано, я почувствовала в нем подобие насмешки над моей предыдущей вспышкой. Я с трудом могла вспомнить, что же вызвало гнев, доведший меня до слез.

Делия потянула меня за руку и попросила помочь другим женщинам распаковать из разнообразных корзинок, которые они принесли с собой, фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы и богато украшенное столовое серебро. Женщины не говорили ни со мной, ни друг с другом. И только слабые вздохи удовольствия слетали с их губ, когда Мариано Аурелиано открыл сервировочные блюда. Там были тамалес, энчиладас, тушеное с перцем горячее мясо и домашние лепешки. Не пшеничные - которые были обычными в Северной Мексике и которые я не очень любила, - а маисовые лепешки.

Делия передала мне тарелку с маленькими порциями от каждого блюда. Я ела так жадно, что закончила раньше всех.

- Это самая восхитительная еда, которую я когда-нибудь пробовала, - выплеснула я свои чувства, подождав в надежде на добавку несколько секунд.

Но никто мне ничего не предложил. Чтобы скрыть свое разочарование, я стала высказываться о красоте старинной кружевной отделки по краям скатерти, вокруг которой мы сидели.

- Это моя работа, - сказала женщина, сидящая слева от Мариано Аурелиано.

Она выглядела старой, с растрепанными седыми волосами, которые скрывали ее лицо. Несмотря на жару, на ней были длинное платье, блузка и свитер.

- Это настоящие бельгийские кружева, - объяснила она мне вежливым, мечтательным голосом. Ее длинные, тонкие руки, мерцающие от украшенных драгоценными камнями колец, любовно задержались на широкой отделке. Очень подробно она рассказала мне о своем рукоделии, показывая виды петель и ниток, которые она использовала для отделки. Иногда я на мгновение улавливала выражение ее лица сквозь массу волос, но не смогла бы сказать, как она выглядела.

- Это настоящее бельгийское кружево, - повторила она. - Часть моего приданого. - Она подняла хрустальный бокал, сделала глоток воды и добавила:

- Они тоже часть моего приданого. Это - хрусталь Баккара.

У меня не было сомнений, что это так. Восхитительные тарелки - каждая из них отличалась от другой - были из тончайшего фарфора. Я сомневалась, остались ли замеченными мои взгляды, бросаемые украдкой, когда женщина, сидевшая справа от Мариано Аурелиано, приободрила меня.

- Не пугайся. Возьми посмотреть, - убеждала она меня. - Ты среди друзей. - Усмехаясь, она подняла свою тарелку. - Лимож, - произнесла она, потом быстро подняла мою и отметила, что эта была марки Розенталь.

У женщины были детские, тонкие черты лица. Она была небольшого роста, с круглыми черными глазами, обрамленными густыми ресницами. У нее были черные волосы, переходящие на макушке в белые. Они были зачесаны назад и собраны в виде тугого маленького шиньона. В том, как она осаждала меня прямыми, личными вопросами, ощущалась сила, граничащая у нее с холодностью.

Я ничего не имела против ее инквизиторского тона. Я привыкла переносить бомбардировку вопросами, которые задавали мне мой отец и братья, когда я шла на свидание или начинала какое-нибудь дело по своему усмотрению. Я возмущалась этим, но для нашего дома это были нормальные взаимоотношения. Таким образом, я никогда не училась, как нужно беседовать. Беседа для меня заключалась в парировании словесных атак и своей защите любой ценой.

Я была удивлена, что принудительный опрос, которому подвергла меня эта женщина, не заставил меня почувствовать себя обороняющейся стороной.

- Ты замужем? - спросила женщина.

- Нет, - ответила я мягко, но решительно, желая, чтобы она сменила тему.

- У тебя есть мужчина? - настаивала она.

- Нет у меня никого, - возразила я, начиная чувствовать, как во мне стала просыпаться моя старая обороняющаяся личность.

- Есть ли тип мужчины, к которому ты неравнодушна? - продолжала она. - Есть ли какие-то черты личности, которые ты предпочитаешь в мужчине?

На мгновение мне показалось, что она смеется надо мной, но она, как и ее подруги, выглядела искренне заинтересованной. Их лица, выражавшие любопытство и ожидание, успокоили меня. Забыв о своем воинственном характере и том, что, возможно, эти женщины настолько стары, что годятся мне в бабушки, я говорила с ними как с подругами моего возраста, и мы обсуждали мужчин.

- Он должен быть высоким и красивым, - начала я. - У него должно быть чувство юмора. Он должен быть чувствительным, но не бессильным. Он должен быть умным, но не интеллектуалом.

Я понизила голос и доверительным тоном добавила:

- Мой отец обычно говорил, что интеллектуальные мужчины насквозь слабы и к тому же предатели, все до одного. Мне кажется, я согласна с моим отцом.

- Это все, чего бы ты хотела от мужчины? - спросила женщина.

- Нет, - поторопилась я сказать. - Прежде всего, мужчина моей мечты должен быть атлетом.

- Как твой отец, - подсказала одна из женщин.

- Естественно, - сказала я, обороняясь. - Мой отец был великим атлетом, легендарным лыжником и пловцом. - Ты ладила с ним? - спросила она.

- Прекрасно, - восторженно ответила я. - Я обожаю его. Даже обыкновенные мысли о нем вызывают у меня слезы.

- Почему же ты не с ним?

- Я слишком похожа на него, - объяснила я. - Во мне есть что-то такое, что я совсем не могу объяснить или контролировать и что гонит меня прочь.

- А что ты скажешь о своей матери?

- Моя мать. - Я вздохнула и сделала на мгновение паузу, чтобы подобрать наилучшие слова для ее описания. - Она очень сильная. Она сформировала рассудительную сторону моей души. Ту часть, которая молчалива и не нуждается в усилении.

- Ты была очень близка со своими родителями?

- В душе, - да, - ответила я тихо. - На деле же я одинока. У меня мало привязанностей.

Затем, как если бы что-то внутри меня прорвалось и вышло наружу, я раскрыла пороки своей личности, чего я не допускала даже для себя самой в наиболее интроспективные моменты.

- Я скорее использую людей, чем накормлю или обласкаю их, - сказала я, но сразу же добавила. - Но я вполне способна чувствовать любовь.

Со смесью облегчения и разочарования я переводила взгляд с одного на другого. Казалось, никто из них не придал какого-либо значения моей исповеди. Женщины продолжали наше общение, спросив, как бы я охарактеризовала себя - как храброе существо или трусливое.

- Подтверждено, что я труслива, - заявила я. - Но, к несчастью, моя трусость никогда не останавливает меня.

- Не останавливает от чего? - допытывалась женщина, задававшая вопросы. Ее черные глаза были серьезны, а широкий разлет ее бровей, подобных линии, нарисованной кусочком угля, выражал хмурое внимание.

- От того, чтобы делать опасные вещи, - ответила я. С удовольствием отметив, что они, как оказалось, ждут каждого моего слова, я объяснила, что еще одним из моих серьезных недостатков является моя замечательная способность попадать в неприятности.

- О какой неприятности, в которую ты попала, ты можешь нам рассказать? - спросила она. Ее лицо, которое все это время оставалось мрачным, внезапно осветилось сверкающей, почти злобной улыбкой.

- А как насчет неприятности, в которую я попала сейчас?

Я сказала это полушутя, но все же опасаясь, что они могут неправильно понять мое замечание. К моему удивлению и облегчению, все они засмеялись и стали выкрикивать возгласы на манер сельских жителей, которые делают так, когда что-то дерзкое или смешное поражает их.

- Как же ты оказалась в Соединенных Штатах? - задала вопрос одна из женщин, когда они все затихли. Я пожала плечами, действительно не зная, что сказать.

- Я хотела ходить здесь в школу, - наконец пробормотала я. - В Англии я была первой, но мне там не очень нравилось, за исключением возможности хорошо проводить время. Я действительно не знаю, что я хочу узнать. Думаю, что я сейчас в поиске чего-то, хотя и не знаю точно, чего.

- Это возвращает нас к моему первому вопросу, - сказала женщина. Ее тонкое, дерзкое лицо и ее темные глаза оживились и выглядели по-звериному. - Ты ищешь мужчину?

- Думаю, что да, - согласилась я, раздраженно затем добавив: - А какая женщина не делает этого? И почему вы меня спрашиваете так настойчиво об этом? Вы что-то имеете в виду? Это что, какой-то тест?

- Конечно, кое-кого мы имеем в виду, - вставила Делия Флорес. - Но это не мужчина. - Она и остальные заулыбались и стали взвизгивать от смеха с таким весельем, что я не смогла сдержаться и тоже захихикала.

- В каком-то смысле это тест, - заверила меня допытывающаяся женщина, как только все успокоились. Она помолчала мгновение, ее глаза выражали бдительность и раздумья. - Из того, что ты рассказала мне, я могу сделать вывод, что ты вполне принадлежишь к среднему классу, - продолжила она и быстрым движением широко расставила руки в жесте вынужденного принятия. - Но чем же еще может быть немецкая женщина, рожденная в Новом Свете? - Она гневно смотрела на меня и с едва скрываемой ухмылкой на губах добавила: - У людей среднего класса и мечты среднего класса.

Видя, что я на грани взрыва, Мариано Аурелиано объяснил, что она задала все эти вопросы потому, что присутствующие просто интересовались мной. Лишь очень редко у них бывают гости и едва ли когда-нибудь были среди них молодые.

- Это не означает, что я должна выносить оскорбления, - пожаловалась я.

Не обращая внимания на мои слова, Мариано Аурелиано продолжал оправдывать женщин. Его вежливый тон и успокаивающие похлопывания по спине расплавили мой гнев точно так, как было до этого. Его улыбка была такой ангельски трогательной, что у меня ни на мгновение не возникло сомнений в его искренности, когда он начал льстить мне. Он сказал, что я являюсь одной из самых экстраординарных, самых замечательных личностей, которую они когда-либо встречали. Я была так растрогана, что предложила ему спросить о чем угодно, что он хотел бы знать обо мне.

- Ты чувствуешь себя значительной? - был его вопрос.

Я кивнула.

- Каждый из нас является очень значительным для самого себя, - заявила я. - Да, я думаю, что я значительна, не в общем смысле, а по-особенному, для себя.

И я подробно высказалась о позитивном самопонимании, самоуважении и о том, как жизненно важно укреплять наше ощущение значительности для того, чтобы быть физически здоровыми личностями.

- А что ты думаешь о женщинах? - спросил он. - Как ты думаешь, они более, или менее значительны, чем мужчины?

- Совершенно очевидно, что мужчины более значительны, - сказала я. - У женщин нет выбора. Они должны быть менее значительными для того, чтобы семейная жизнь катилась, так сказать, по гладкой дороге.

- Но правильно ли это? - настаивал Мариано Аурелиано.

- Ну, конечно, это правильно, - заявила я. - Мужчины по своей природе являются высшими существами. Именно поэтому они движут миром. Я была выращена авторитарным отцом, который, несмотря на то, что воспитывал меня так же свободно, как и моих братьев, дал мне понять, что определенные вещи не являются особенно важными для женщины. Вот почему я не знаю, чем я занимаюсь в школе или чего я хочу от жизни. - Я посмотрела на Мариано Аурелиано и беспомощным расстроенным тоном добавила:

- Я думаю, что я ищу мужчину, который был бы так же уверен в себе, как мой отец.

- Она - простушка! - вставила реплику одна из женщин.

- Нет, нет, это не так, - успокоил всех Мариано Аурелиано. - Она просто смущена и так же упряма, как ее отец.

- Ее немецкий отец, - подчеркнуто дополнил его м-р Флорес, выделяя слово немецкий. Он спустился с дерева, как листок, мягко и бесшумно, и положил себе совершенно немыслимое количество пищи.

- Как ты прав, - согласился и усмехнулся Мариано Аурелиано. - Будучи такой же упрямой, как ее немецкий отец, она просто повторяет то, что слышала всю свою жизнь.

Гнев, нарастающий во мне и ощущаемый как некая таинственная лихорадка, был вызван не только тем, что они говорили обо мне, но и тем, что они обсуждали меня так, как будто я отсутствовала.

- Она безнадежна, - сказала другая женщина.

- Она превосходна для своей роли, - убежденно защищал меня Мариано Аурелиано.

М-р Флорес поддержал Мариано Аурелиано. И лишь одна из женщин, молчавшая до сих пор, глубоким охрипшим голосом сказала, что я прекрасно подхожу для своей роли.

Она была высокой и стройной. Ее бледное лицо, изможденное и суровое, обрамлялось заплетенными в косы белыми волосами и освещалось большими светлыми глазами. Несмотря на ее поношенную, серого цвета одежду, в ней была какая-то врожденная элегантность.

- Как вы все обращаетесь со мной? - закричала я, не в силах дальше сдерживать себя. - Вы что, не понимаете, как это оскорбительно - слушать разговоры о себе, как будто меня здесь нет?

Мариано Аурелиано остановил на мне свой разъяренный взгляд.

- Тебя здесь нет, - сказал он тоном, лишенным каких-либо эмоций. - По крайней мере, еще нет. И самое важное, что ты не идешь в счет. Ни сейчас, ни когда-либо еще.

Я чуть не упала в обморок от гнева. Никто никогда не говорил со мной так грубо и с таким безразличием к моим чувствам.

- Да плевать я на вас всех хотела, проклятые старые пердуны! - завопила я.

- Подумать только! Немецкая провинциалка! - воскликнул Мариано Аурелиано, и они все засмеялись.

Я собиралась вскочить и убежать, но Мариано Аурелиано несколько раз легонько похлопал меня по спине.

- Ну, ну, - мурлыкал он, как если бы баюкал малютку

И так же как в прошлый раз, вместо того, чтобы оскорбиться, что со мной обращаются как с ребенком, я почувствовала, как мой гнев исчез. Я ощущала счастливую легкость. Непонимающе покачивая головой, я смотрела на чих и хихикала.

- Я училась говорить по-испански на улицах Каракаса, - сказала я, - общаясь с подонками. Я умею отвратительно ругаться.

- Кажется, тебе только что понравились сладкие тамалес? - спросила Делия, закрывая глаза в знак вежливого понимания. Ее вопрос стал как бы паролем. Допрос прекратился.

- Конечно, ей понравились! - ответил за меня м-р Флорес. - Только она хочет, чтобы ей положили побольше. У нее просто ненасытный аппетит. - Он подошел, чтобы сесть рядом со мной. - Мариано Аурелиано превзошел сам себя и приготовил настоящее чудо.

- Вы имеете в виду, что еду готовил он? - недоверчиво спросила я. - У него есть все эти женщины - и он готовит?

Огорчившись, что мои слова могут быть не так расценены, я поспешила оправдаться и объяснила, что меня бесконечно удивляет то, что мексиканец должен готовить, когда в доме есть женщины. В их смехе звучало понимание и того, о чем я не собиралась говорить.

- Особенно, если эти женщины его. Не это ли ты имела в виду? - спросил м-р Флорес. Его слова сопровождались общим смехом.

- Ты совершенно права, они женщины Мариано. Или, чтобы быть точнее, Мариано принадлежит им.

Он весело хлопнул себя по колену, затем повернулся к самой высокой из женщин - той, которая высказалась лишь однажды, - и спросил:

- Почему бы тебе не рассказать ей о нас?

- Само собой разумеется, у м-ра Аурелиано не может быть так много жен, - начала оправдываться я, все еще огорченная своей оплошностью.

- Почему бы и нет? - парировала женщина, и все засмеялись опять. Это был радостный молодой смех, однако он не принес мне облегчения. - Все мы здесь связаны вместе нашей борьбой, нашей глубокой привязанностью друг к другу и осознанием того, что друг без друга ничего не возможно, - сказала она.

- Не являетесь ли вы частью религиозной группы? - спросила я голосом, выдававшим возрастающие во мне тревожные предчувствия. - Или не принадлежите ли к одному из видов коммуны?

- Мы принадлежим силе, - ответила женщина. - Мои компаньоны и я являемся наследниками древней традиции. Мы - часть мифа.

Не понимая, что она говорит, я быстро взглянула на других: их взгляды были направлены на меня. Они наблюдали за мной со смешанным чувством ожидания и веселья.

Я переключила свое внимание на высокую женщину. Она тоже наблюдала за мной с тем же смущающим меня выражением. Ее глаза сияли и искрились. Она наклонила свой хрустальный бокал и изящно отпила воды.

- Мы все по существу являемся сновидящими, - объясняла она тихим голосом. - Мы все сейчас сновидим, и тот факт, что ты была приведена к нам, означает, что ты тоже сновидишь с нами.

Она сказала это настолько спокойно, что я не осознала, что именно было сказано.

- Вы имеете в виду, что я сплю и вижу сон вместе с вами? - спросила я с насмешливой недоверчивостью и сжала губы, чтобы сдержать смех, душивший меня.

- Это не совсем то, что ты делаешь, но довольно близко, - подтвердила она.

Не обращая внимания на мое нервное хихиканье, она продолжала объяснять, что случившееся со мной больше походит на экстраординарный сон, в котором все они помогают мне сновидением моего сна.

- Но это же идио... - начала говорить, но она взмахом руки заставила меня замолчать.

- Мы все сновидим один и тот же сон, - убеждала она меня.

Она, казалось, не помнила себя от радости из-за того, что я с трудом что-либо понимаю.

- А как насчет той восхитительной пищи, которую я только что съела? - спросила я, поглядывая на пятна, оставшиеся на моей блузке от капель соуса из перца. Я показала ей эти пятна. - Это не может быть сном. Я съела эту пищу! - настаивала я громким возбужденным тоном. - Да! Я сама ее съела.

Она оставалась хладнокровной и спокойной, как будто ожидала именно такого взрыва эмоций. - А как насчет того, что мистер Флорес поднял тебя на вершину эвкалипта? - спокойно спросила она.

Я собиралась ответить, что он поднял меня не на верхушку дерева, а лишь на ветку, когда она прошептала:

- Ты думала об этом?

- Нет. Я не думала, - раздраженно сказала я.

- Конечно, ты не думала, - согласилась она, понимающе кивая головой, как если бы она была осведомлена, что я постоянно помнила о том, что даже самая низкая ветка любого из окружающих нас деревьев была недоступна с земли. Тогда она объяснила, что причина, по которой я не думала об этом, заключена в том, что во сне мы не рациональны.

- В сновидении мы можем только действовать, - подчеркнула она.

- Подождите минутку, - прервала я ее. --Я, возможно, несколько ошеломлена, я допускаю это. В конце концов, вы и ваши друзья - самые странные люди, которых я когда-либо встречала. Но сейчас я бодрствую, как только могу.

Видя, что она смеется надо мной, я завопила:

- Это не сон!

Незаметным кивком головы она дала знак м-ру Флоресу, который одним быстрым движением взял меня за руку и оказался со мной на макушке ближайшего эвкалипта. Мы сидели там мгновение, и прежде чем я смогла что-нибудь сказать, он перенес меня назад на землю, на то же самое место, где я сидела раньше.

- Ты видишь, что я имела в виду? - задала вопрос высокая женщина.

- Нет, не вижу, - завопила я, считая, что у меня была галлюцинация. Страх перешел в ярость, и я выпустила поток самых отвратительных проклятий. Моя ярость поутихла, и, охваченная волной жалости к себе, я начала плакать.

- Как вы обращаетесь со мной, люди? - спрашивала я в промежутках между всхлипываниями. - Вы подложили что-то в еду? В воду?

- Мы ничего подобного не делали, - доброжелательно сказала высокая женщина. - Ты ни в чем таком не нуждается...

Я едва слышала ее. Мои слезы были как некая темная тонкая вуаль. Они затуманивали ее лицо и делали неясными ее слова.

- Держись, - я услышала произнесенное ею слово, хотя не могла больше видеть ни ее, ни ее друзей. - Держись, не просыпайся пока.

В ее тоне было что-то столь неотразимое, что я знала: сама моя жизнь зависит от возможности увидеть ее опять. С помощью некоей неизвестной и совершенно неожиданной силы я прорвалась сквозь вуаль своих слез.

Я услышала тихий хлопающий звук, а потом увидела их. Они улыбались, а их глаза сияли так сильно, что, казалось, зрачки горят каким-то внутренним огнем. Я сперва извинилась перед женщинами, а потом перед обоими мужчинами за дурацкую вспышку. Но они будто бы и не слышали о ней. Они сказали, что я выполняла все исключительно хорошо.

- Мы являемся живыми частями мифа, - сказал Мариано Аурелиано, затем вытянул свои губы и подул в воздух. - Ветром я пригоню тебя к тому, кто сейчас держит миф в своих руках. Он поможет тебе уяснить все это.

- И кто же это может быть? - дерзко спросила я.

Я собиралась спросить, не окажется ли он таким же упрямым, как мой отец, но меня отвлек Мариано Аурелиано. Он все еще дул в воздух. Его белые волосы стояли дыбом. Щеки надулись и покраснели.

Как бы в ответ на его усилия, слабое дуновение ветерка вызвало шелест эвкалиптов. Он кивнул, явно начиная осознавать мое смущение и невысказанные мысли. Он нежно повернул меня, пока я не оказались лицом к горам Бакатете.

Бриз превратился в ветер, настолько резкий и холодный, что стало больно дышать. С невероятной гибкостью и раскованностью в движениях высокая женщина встала, схватила меня за руку и потянула за собой вдоль вспаханной борозды. Внезапно мы остановились в центре поля. Я могла бы поклясться, что своими вытянутыми руками она привлекала вихри сухих опавших листьев, вращающиеся вдалеке.

- Во сне все возможно, - прошептала она.

Смеясь, я широко раскрыла руки, чтобы привлечь ветер. Листья танцевали вокруг нас с такой силой, что все расплывалось перед глазами. Высокая женщина внезапно исчезла. Ее тело, казалось, растворялось в красноватом свете, пока совсем не исчезло из моего поля зрения. А потом чернота заполнила мою голову.

Глава 3

В то время я была абсолютно неспособна определить, происходил этот пикник на самом деле или это было только во сне. Я не могла восстановить последовательность событий с того момента, когда заснула в комнате целительницы. Следующим моим ясным воспоминанием была моя беседа с Делией у стола в той же комнате.

Привыкшая к тому, что такого рода провалы в памяти случались со мной с самого детства, я сразу не придала большого значения всем этим несоответствиям. Ребенком, страстно желая заняться игрой, я часто полусонной вставала с постели и выскальзывала из дома через оконную решетку. Часто я окончательно просыпалась лишь на рыночной площади, играя с другими детьми, которых отправляли спать не так рано.

У меня не было ни малейшего сомнения в том, что этот пикник был в действительности, хотя я и не знала, как поместить его в последовательность временных событий. Я попыталась сосредоточиться и восстановить эти события, но меня испугала сама возможность возобновления моих детских провалов памяти. Я осторожно спросила Делию о ее друзьях, но она не захотела об этом говорить. Тогда я спросила ее о сеансе лечения, который по-прежнему считала сновидением.

- У меня был такой сложный сон о целительнице, - осторожно начала я. - Она не назвала своего имени, но убедила меня в том, что она вылечит меня от ночных кошмаров.

- Это был не сон, - сказала Делия, и в ее тоне ясно прозвучало неудовольствие.

Она посмотрела на меня так пристально, что я стала нервничать и у меня даже возникло желание уйти.

- Целительница не назвала тебе своего имени, - продолжала она. - Но она безусловно излечила тебя от расстройств сна.

- Но это был сон, - продолжала настаивать я. - В моем сновидении целительница была размером с ребенка. Она просто не могла быть настоящей.

Делия взяла со стола стакан воды, но пить не стала. Она начала вращать его, вращала его снова и снова, но не пролила ни капли. Она смотрела на меня, ее глаза сверкали.

- Целительница передала тебе впечатление, что она маленькая, - только и всего, - сказала она, кивнув самой себе, словно эти слова только что возникли внутри нее и она сочла их убедительными. Она выпила воду небольшими глотками, издавая негромкие звуки, и ее глаза стали добрыми и задумчивыми. - Ей пришлось стать маленькой, чтобы исцелить тебя.

- Ей пришлось стать маленькой? Ты имеешь в виду, что я просто видела ее как маленькую?

Делия кивнула еще раз и, наклонившись ко мне, прошептала:

- Видишь ли, ты сновидела. Хотя это был не сон. Целительница на самом деле пришла и исцелила тебя, но ты находилась не там, где сейчас.

- Перестань, Делия, - возразила я. - О чем ты говоришь? Я знаю, что это был сон. Я всегда осознаю, что сплю, даже если сновидения кажутся мне совершенно реальными. Разве ты не помнишь, что именно в этом и состояла моя проблема?

- Может быть, теперь, когда она исцелила тебя, это уже не расстройство, а твой талант, - предположила Делия, улыбаясь. - Но вернемся к твоему вопросу: целительнице пришлось сделаться маленькой, подобной ребенку, потому что когда впервые начались твои кошмары, ты была еще совсем маленькая.

Ее утверждение было таким необычным, что я не смогла даже рассмеяться.

- И сейчас я уже здорова? - спросила я в шутку.

- Конечно, - уверила она меня. - В сновидениях исцеление происходит очень легко, почти без усилий. Но очень трудно заставить людей сновидеть.

- Трудно? - спросила я, и мой голос прозвучал резко, чего я сама не ожидала. - У каждого есть сновидения. Мы все должны спать, разве не так?

Делия подняла глаза к потолку, затем снова посмотрела на меня и произнесла:

- Я говорю не об этих снах. Это обычные сны. У сновидения есть цель; в то время как обычные сны не имеют никакой цели.

- У них есть цель! - горячо возразила я, после чего стала долго объяснять ей психологическое значение сновидений. Я начала цитировать труды по психологии, философии и искусству.

Делия ничуть не была поражена моими познаниями. Она была вполне согласна с тем, что обычные сны необходимы, чтобы поддерживать умственное здоровье, но настаивала на том, что она имеет в виду совсем другое.

- У сновидений есть цель; у обычных снов ее нет, - снова повторила она.

- Какова же эта цель, Делия? - спросила я, уступая.

Она отвернула свое лицо в сторону, как если бы хотела спрятать его от меня. Мгновение спустя она снова смотрела на меня. Что-то холодное и отстраненное появилось в ее глазах, и такое изменение настроения было настолько безжалостным, что я испугалась.