S1r9a9m 4 страница. Ослепленная яростью, Дэгни видела длинную полоску бетона, в трещинах которого росла трава, когда-то бывшую скоростным шоссе

Ослепленная яростью, Дэгни видела длинную полоску бетона, в трещинах которого росла трава, когда-то бывшую скоростным шоссе, видела искаженную нечеловеческим усилием фигуру человека, пахавшего землю плугом.

– Но, девочка моя, я же сказала, что не помню… Я не помню их имен, не знаю, каких авантюристов мой отец мог взять для работы в этой лаборатории… Ты что, меня не слышишь? Я не привыкла, чтобы меня допрашивали таким тоном и… Ну что ты заладила? Ты что, кроме как «инженер», других слов не знаешь?.. Ты что, совсем не слышишь, что я говорю?.. Что с тобой?.. Мне не нравится твое лицо, ты… Оставь меня в покое. Я не знаю тебя, я тебе ничего не сделала, я старая женщина, не смотри на меня так!.. Отойди!.. Не подходи ко мне, или я позову на помощь!.. Я… Да, да. Этого я знаю! Главный инженер. Да. Он возглавлял лабораторию. Уильям Хастингс. Его звали Уильям Хастингс. Я помню. Он уехал в Брэндон. Это в Вайоминге. Он уволился на следующий день после введения нашего плана. Он был вторым, кто уволился… Нет. Нет, я не помню, кто был первым. Какой-то рядовой служащий.

***

У женщины, открывшей ей дверь, были седеющие волосы и спокойный, исполненный достоинства вид хорошо воспитанного человека. Дэгни потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, что ее наряд – всего лишь простое домашнее платье из хлопка.

– Могу ли я видеть мистера Уильяма Хастингса? – осведомилась Дэгни.

Женщина взглянула на нее и всего лишь на какую-то долю секунды задержалась с ответом; это был странный взгляд, одновременно вопрошающий и серьезный.

– Могу ли я узнать ваше имя?

– Я Дэгни Таггарт из «Таггарт трансконтинентал».

– О, пожалуйста, проходите, мисс Таггарт. Я – миссис Уильям Хастингс. – Размеренная серьезность прослушивалась во всех модуляциях ее голоса, подобно предупреждению. Ее манеры были любезны, но она не улыбалась.

Это был скромный дом в пригороде промышленного города. Обнаженные ветви деревьев на вершине подъема, который вел в дом, врезались в ясное, холодное голубое небо. Стены гостиной были оклеены серебристо-серыми обоями, солнечный свет играл на хрустальной подставке лампы с белым абажуром, за открытой дверью виднелась столовая, оклеенная белыми, с красными точками обоями.

– Вы были знакомы с моим мужем, мисс Таггарт?

– Нет, я никогда не встречалась с мистером Хастингсом. Но я хотела бы поговорить с ним о чрезвычайно важном деле.

– Мой муж умер пять лет назад, мисс Таггарт.

Дэгни закрыла глаза, тупой, щемящий шок содержал заключение, которое она не смогла выразить словами: этот человек и был тем, кого она искала, и Реардэн прав – именно поэтому двигатель так и остался невостребованным в куче хлама.

– Извините, – сказала она, обращаясь одновременно и к миссис Хастингс, и к себе.

Подобие улыбки на губах миссис Хастингс свидетельствовало о горечи, но на лице ее не было печати трагедии, только твердость, приятие и спокойная серьезность.

– Миссис Хастингс, вы не позволите задать вам несколько вопросов?

– Конечно, пожалуйста, садитесь.

– Знакома ли вам научная деятельность вашего мужа?

– Очень мало. Скорее нет. Он никогда не говорил о ней дома.

– Он был одно время главным инженером «Твентис сенчури мотор компани»?

– Да. Он работал на них восемнадцать лет.

– Я хотела расспросить мистера Хастингса о его работе там и причине его ухода. Не могли бы вы рассказать мне об этом? Я хотела бы услышать, что случилось на этом заводе.

Улыбка печали и юмора полностью утвердилась на лице миссис Хастингс.

– Я и сама хотела бы это узнать, – сказала она. – Но боюсь, теперь уже никогда не узнаю. Я знаю, почему он покинул завод. Это произошло потому, что наследники Джеда Старнса ввели совершенно дикие порядки. В этих условиях он не смог работать. Но там было что-то еще. Я всегда чувствовала, что в «Твентис сенчури» произошло что-то еще, чего он мне не рассказывал.

– Мне очень нужна любая нить, которую вы могли бы дать мне.

– Я не могу дать вам этой нити. Я попыталась гадать и отказалась. Я не могу понять или объяснить это. Но я знаю, что-то произошло. Когда мой муж ушел из «Твентис сенчури», мы переехали сюда и он устроился на должность начальника моторостроительного отдела фирмы «Акме моторс». Тогда это был растущий, процветающий концерн. Они дали моему мужу такую работу, которая ему нравилась. Он не был склонен к внутренним конфликтам, он всегда был уверен в своих действиях и жил в мире с самим собой. Но целый год с тех пор, как мы покинули Висконсин, он вел себя так, словно его что-то мучило, словно он боролся с какой-то личной проблемой и не мог ее разрешить. В конце того года однажды утром он сказал мне, что уходит из «Акме моторе» и не хочет работать где-нибудь еще. Ему нравилась его работа, она составляла для него смысл жизни. И все же он выглядел спокойным, верящим в себя и счастливым – впервые с тех пор, как мы переехали сюда. Он попросил меня не расспрашивать о причинах своего решения. Я не задавала ему вопросов и не возражала. У нас был этот дом, были сбережения, на которые при достаточной бережливости мы могли прожить остаток своей жизни. Мы продолжали жить здесь спокойно и очень счастливо. Он, казалось, чувствовал себя глубоко удовлетворенным. У него было странное спокойствие духа, которого я раньше за ним не замечала. В его поведении и в его поступках не было ничего необычного – за исключением того, что время от времени, очень редко, он уходил и не говорил мне ни куда идет, ни с кем виделся. В последние два года своей жизни он уезжал один, каждое лето, на месяц, не говоря куда. Во всем остальном он жил как всегда. Он много работал, занимался самостоятельными исследованиями в подвале нашего, дома. Я не знаю, что он сделал со своими заметками и экспериментальными моделями. После его смерти я ничего не нашла в подвале. Он умер пять лет назад от болезни сердца, которой болел уже некоторое время. Без всякой надежды Дэгни спросила:

– А вы случайно не знаете, над чем он экспериментировал?

– Я мало что смыслю в технике.

– Были ли вы знакомы с его коллегами по профессии или сослуживцами, которые могли бы быть в курсе его исследований?

– Нет. Когда он работал в «Твентис сенчури мотор», он был занят допоздна, и времени у него почти не оставалось, а что оставалось, мы проводили вместе. Мы не участвовали в светской жизни. И он никогда не приглашал к себе своих сослуживцев.

– Работая в «Твентис сенчури мотор», он никогда не упоминал о созданном им двигателе, совершенно новом типе двигателя, который мог произвести настоящую революцию в промышленности?

– Двигатель? Да. Да, он несколько раз говорил о нем. Он сказал, что это открытие неоценимой важности. Но создал его не он, а его молодой помощник. Она заметила выражение лица Дэгни и медленно проговорила, без всякого упрека, скорее в печальном изумлении: – Понимаю.

– Ох, простите, – спохватилась Дэгни, осознав, что позволила своим чувствам отразиться на лице, и ее улыбка была столь же откровенна, как крик облегчения.

– Все совершенно правильно. Я понимаю. Вас интересует изобретатель этого двигателя. Не знаю, жив ли он еще, по крайней мере у меня нет оснований предполагать худшее.

– Я отдала бы половину своей жизни, чтобы узнать, кто он… и найти его. Вот насколько это важно, миссис Хастингс. Кто он?

– Я не знаю. Мне неизвестно ни его имя, ни что-то о его жизни. Я никогда не была знакома ни с одним подчиненным моего мужа. Он только сказал мне, что у него работает молодой инженер, который однажды потрясет весь мир. Мужа ничто не интересовало в людях, кроме их способностей. Я думаю, что этот молодой человек был единственным, кого он когда-либо любил. Он этого не говорил, но я это видела по тому, как он говорил о своем молодом помощнике. Я вспоминаю – это было в тот день, когда он сообщил мне, что двигатель готов, – как звучал его голос, когда он произнес: «А ему только двадцать шесть!» Это было примерно за месяц до смерти Джеда Старнса. Больше он никогда не упоминал ни о двигателе, ни о молодом помощнике.

– Вы не знаете, что случилось с этим молодым инженером?

– Нет.

– Вы не предполагаете, как можно его найти?

– Нет.

– У вас нет ни ключа, ни нити, чтобы помочь мне узнать его имя?

– Ничего. Скажите, что, этот двигатель действительно чрезвычайно ценен?

– Даже более ценен, чем вы можете вообразить.

– Это странно, потому что, видите ли, я об этом однажды думала. Это было через несколько лет после того, как мы уехали из Висконсина. Я тогда спросила мужа, что случилось с тем изобретением, которое он считал таким великим. Что с ним сделали? Он как-то странно взглянул на меня и ответил: «Ничего».

– Почему?

– Он не хотел мне этого говорить.

– Можете ли вы припомнить хоть кого-то из тех, кто работал в «Твентис сенчури мотор»? Кого-нибудь из его друзей?

– Нет. Я… Погодите! Погодите, кажется, я могу предложить вам ниточку. Я могу сказать, где вы можете найти одного из его друзей. Правда, я даже не помню его имени, но знаю адрес. Это странная история. Мне лучше рассказать вам, как все это произошло. Однажды вечером – через два года после нашего переезда сюда – мой муж уходил из дома, а мне вечером нужен был наш автомобиль, поэтому он попросил меня встретить его после обеда в ресторане на железнодорожной станции. Он не сказал мне, с кем будет там обедать. Когда я подъехала к станции, то увидела его стоящим на улице у ресторана и беседующим с двумя мужчинами. Один из них был молод и высок, второй был пожилой и выглядел очень представительно. Я и сейчас узнала бы этих мужчин при встрече, такие лица трудно забыть. Муж заметил меня и распрощался с ними. Они направились к железнодорожной платформе, скоро ожидался поезд. Муж указал на молодого человека и сказал: «Видишь его? Это мальчик, о котором я тебе рассказывал». – «Тот, что делает великолепные двигатели?» – «Да, тот».

– И больше он ничего не прибавил?

– Ничего. Это случилось девять лет назад. В прошлом году, весной, я отправилась навестить своего брата, который живет в Шайенне. Однажды днем мы всей семьей отправились на длительную прогулку. Мы забрались в дикую глушь, высоко в Скалистых горах, и остановились пообедать в придорожном кафе. За стойкой стоял представительный седой мужчина. Я все смотрела на него, пока он готовил для нас сандвичи и кофе, потому что была уверена, что где-то видела его лицо раньше, но не могла вспомнить где. Мы поехали назад, и, когда отъехали на несколько миль от кафе, я вспомнила. Вам стоит туда съездить. Это дорога номер восемьдесят шесть в горах на запад от Шайенна, недалеко от маленького промышленного поселка возле меднолитейного завода Леннокса. Может показаться странным, но я уверена: повар этого кафе – как раз тот человек, которого я видела на железнодорожной станции с молодым идолом моего мужа.

***

Кафе стояло на вершине длинного тяжелого подъема. Его стеклянные стены бросали свой отблеск на поросшие соснами скалы, ломаными линиями ниспадавшие в сторону заходящего солнца. Внизу было уже темно, но вокруг кафе все еще разливался ровный, теплый свет. Как остаются маленькие озерца морской воды за отливом.

Дэгни сидела в конце стойки и ела гамбургер. Это был самым лучшим образом приготовленный гамбургер из всего, что она где-нибудь пробовала, – продукт из простых составляющих и необычного мастерства. Двое рабочих заканчивали свой ужин, и она ожидала, когда они уйдут.

Она изучала стоявшего за стойкой мужчину. Он был высок и строен, вид у него был значительный, напоминавший о многих поколениях людей, живших в замках или занимавших высокие посты в банках. Но его отличало то, что он заставлял все вокруг себя выглядеть значительным. Хотя он всего лишь стоял за стойкой кафе. Белая поварская куртка сидела на нем как фрак. В его манере работать чувствовался мастер высокого класса; движения его были плавны, разумно экономны. У него было худощавое лицо и седые волосы, тон которых гармонировал с холодной голубизной глаз; и несмотря на вежливо-отстраненное выражение лица, в нем сквозил отблеск веселой усмешки, но настолько слабый, что тотчас исчезал, как только кто-то пытался вглядеться, чтобы различить его.

Рабочие закончили еду, расплатились и вышли, каждый из них оставил десять центов чаевых. Дэгни наблюдала, как мужчина убрал их тарелки, сунул в карман своей белой куртки десятицентовые монеты, вытер стойку и все это с необыкновенной точностью и быстротой. Затем он повернулся и взглянул на нее. Взгляд его ничего не выражал, даже намерения завязать разговор, но она была уверена, что он уже давно отметил ее нью-йоркский костюм, туфли-лодочки на высоком каблуке, ее вид женщины, которая не теряет времени даром; его холодные, проницательные глаза, казалось, говорили ей, что он понимает, что она не местная жительница, и ждет, когда она раскроет свои намерения.

– Как идут дела? – спросила она.

– Отвратительно. На следующей неделе хотят закрыть медеплавильный завод Леннокса, а значит, и мне пора закрываться и двигать отсюда. – Его голос звучал четко, безлично-обходительно.

– И куда?

– Еще не решил.

– А чем бы вам хотелось заняться?

– Не знаю. Я подумываю открыть гараж, если найду где-нибудь подходящее место.

– О нет! Вы слишком хорошо все здесь делаете, чтобы менять работу. Вы не должны хотеть стать кем-то кроме повара.

Странная тонкая улыбка тронула его губы.

– Нет? – вежливо спросил он.

– Нет! А как бы вам понравилась работа в Нью-Йорке? Он изумленно взглянул на нее.

– Я вполне серьезно. Я могу дать вам работу на большой железной дороге – заведовать отделом вагонов-ресторанов.

– Могу ли я спросить, чему этим обязан?

Она подняла гамбургер в белой бумажной салфетке:

– Вот одна из причин.

– Благодарю вас. А каковы следующие?

– Я полагаю, вы не жили в больших городах, иначе вы знали бы, до чего жутко трудно найти компетентного человека для какой-либо работы.

– Я немного слышал об этом.

– Так что ж? Как насчет моего предложения? Нужна ли вам работа в Нью-Йорке за десять тысяч долларов в год?

– Нет.

Радость от того, что она нашла мастера своего дела и способна вознаградить его за мастерство, завела ее слишком далеко. Дэгни, пораженная, молча смотрела на него.

– Мне кажется, вы меня не поняли, – наконец произнесла она.

– Вполне понял.

– И вы отказываетесь от такой возможности?

– Да.

– Но почему?

– По причинам личного характера.

– Зачем вам работать вот так здесь, если вы можете получить работу получше?

– Я не гонюсь за работой получше.

– Вы что, не хотите подняться вверх и делать деньги?

– Нет. Но почему вы настаиваете?

– Потому что я не переношу тех, кто попусту растрачивает свои способности!

Он медленно и многозначительно произнес:

– И я тоже.

То, как он произнес эти слова, затронуло в ее душе какую-то струну, отозвавшуюся в них обоих глубоким общим чувством; это сломало в ней ту сдержанность, которая всегда мешала ей просить о помощи.

– Меня тошнит от них! – Ее испугал собственный голос, это был непроизвольно вырвавшийся крик души. – Я так изголодалась по людям, которые способны созидать, чем бы они ни занимались!

Она прикрыла глаза ладонью, пытаясь совладать со взрывом отчаяния, которого не позволяла себе даже в мыслях; она не знала, насколько оно велико и как мало у нее осталось сил после этих поисков.

– Извините, – тихо сказал он. Это прозвучало не как извинение, а как констатация разделенного чувства.

Она подняла голову и взглянула на него. Он улыбнулся, и она поняла, что эта улыбка предназначена для того, чтобы показать, что он также переступил сковывавший его барьер. В его улыбке она прочла легкую вежливую насмешку. Он сказал:

– Но я не верю, что вы проделали весь этот путь из Нью-Йорка, лишь бы поохотиться на поваров со Скалистых гор для железной дороги.

– Нет, я приехала ради кое-чего еще. – Она подалась вперед, твердо поставив локти на стойку, вновь чувствуя себя спокойной, полностью владея собой, понимая, что перед ней достойный противник. – Не помните ли вы, тому уже лет десять, молодого инженера, работавшего в «Твентис сенчури мотор компани»?

Она считала секунды его молчания. Она не могла определить, в чем заключалась особенность его взгляда, разве что в нем присутствовала особая внимательность.

– Да, помню, – ответил он.

– Не могли бы вы сообщить мне его имя и адрес?

– Для чего?

– Страшно важно, чтобы я нашла его.

– Этого человека? И что в нем такого уж важного?

– Он самый важный человек в мире.

– Разве? И почему?

– Вы что-нибудь знали о его работе? –Да.

– Разве вы не знаете, что он натолкнулся на идею, следствия которой чрезвычайно важны?

Он помолчал секунду, прежде чем сказать:

– Могу ли я спросить, кто вы?

– Дэгни Таггарт. Я вице-прези…

– Да, мисс Таггарт. Я знаю, кто вы. – Он произнес это почтительно и отстранение. Но выглядел он как человек, который нашел ответ на ряд вопросов, возникших в его голове, и теперь больше уже не удивляется.

– Тогда вы понимаете, что мой интерес к этому не просто любопытство, – сказала она. – Я в состоянии дать ему шанс, в котором он нуждается, и я готова заплатить столько, сколько он запросит.

– Могу ли я спросить, в чем состоит ваш интерес к нему?

– Мне нужен его двигатель.

– Как вам удалось узнать о его двигателе?

– Я нашла его останки в развалинах завода «Твентис сенчури». Их недостаточно, чтобы суметь восстановить двигатель или узнать, как он действует. Но совершенно достаточно, чтобы понять, что он работал и что это изобретение может спасти мою железную дорогу, страну и экономику всего мира. Не просите меня рассказать вам теперь же, каких усилий мне стоило найти этот двигатель и вести розыски его изобретателя. Это не имеет никакого значения, как для меня сейчас не важны моя жизнь и моя работа, сейчас уже ничто не важно, за исключением того, что я должна его найти. Не расспрашивайте меня и о том, как мне удалось разыскать вас. Вы конец моего пути к нему. Назовите его имя.

Он выслушал все, не пошевелившись, глядя прямо на нее, его внимательные глаза, казалось, впитывали каждое ее слово и осторожно отбрасывали их после оценки, не давая ей возможности понять, зачем это он делает. Его молчание продлилось долго. Потом он произнес:

– Бросьте это дело, мисс Таггарт. Вы его не найдете.

– Как его имя?

– Я не могу ничего рассказать вам о нем.

– Но он все еще жив?

– Я не могу вам ничего рассказать. – Тогда кто вы?

– Хью Экстон.

В течение нескольких секунд, пока перебирала в памяти, с чем связано для нее это имя, она продолжала твердить себе: «Ты впадаешь в истерику… Не будь дурой… Это просто совпадение…» Хотя она, цепенея от непонятного страха, уже совершенно определенно знала, что это тот самый Экстон.

– Хью Экстон?.. – С запинкой произнесла она. – Философ?.. Последний из защитников разума?

– Конечно, – мягко улыбнулся он. – Или первый, кто сейчас признан таковым.

Его не поразил ее испуг, но казалось, он считал такую реакцию совершенно необязательной. Он держался просто, почти дружески, как будто не испытывал нужды скрывать свою личность или неудовольствия от того, что ее раскрыли.

– Я уж и не думал, что кто-нибудь из молодых людей может вспомнить мое имя или придавать этому какое-либо значение – в наши-то дни, – сказал он.

– Но… но что вы здесь делаете? – Рука Дэгни очертила помещение. – Это какая-то бессмыслица!

– Вы уверены?

– Что это? Какое-то представление? Эксперимент? Секретная миссия? Вы что-то изучаете в своих целях?

– Нет, мисс Таггарт. Я зарабатываю себе на жизнь. – Его слова и тон были совершенно искренни.

– Доктор Экстон, я… Это ни с чем не сообразуется, это… Вы же… вы же философ… величайший из живущих… бессмертное имя… Почему вы это сделали?

– Потому что я философ, мисс Таггарт.

Она была полностью уверена, хотя чувствовала, что способность быть уверенной и понимать покинула ее, что ее вопросы бессмысленны, что он не даст ей объяснения, не расскажет ни о судьбе изобретателя, ни о своей собственной.

– Бросьте, мисс Таггарт, – спокойно повторил он, будто хотел доказать, что может читать ее мысли, будто она не знала, что он действительно может. – Это .безнадежные поиски, еще более безнадежные от того, что вы даже не понимаете, какую невыполнимую задачу поставили перед собой. Мне хотелось бы оградить вас от необходимости искать какие-то аргументы, выдумывать что-то или умолять меня снабдить вас информацией о том, что вам необходимо. Поверьте моему слову: этого нельзя сделать. Вы сказали, что я конец вашего пути, на самом же деле это тупик, мисс Таггарт. Не стоит тратить деньги и усилия и на другие, обычные приемы: не надо нанимать детективов. Они ничего для вас не узнают. Вы вольны не прислушаться к моим словам, но я полагаю, что вы человек высокого интеллекта, способный понять, что я знаю, о чем говорю. Откажитесь. Тайна, которую вы хотите раскрыть, гораздо больше, намного больше, чем изобретение двигателя, приводимого в действие статическим электричеством. Я могу предложить только одно полезное соображение: исходя из сути и природы бытия противоречий не существует. Если вы находите невероятным, что изобретение гения может быть брошено среди развалин, а философ может хотеть работать поваром в кафе, проверьте свои исходные положения; вы обнаружите, что одно из них неверно.

Она вздрогнула, вспомнив, что слышала это утверждение раньше, и человеком, от которого она его слышала, был Франциско. А затем она вспомнила, что человек, стоявший перед ней, один из учителей Франциско.

– Как вы пожелаете, доктор Экстон, – сказала она. – Я больше не буду расспрашивать вас об этом. Но не будете ли вы против, если я спрошу вас о совершенно других вещах?

– Нисколько.

– Доктор Роберт Стадлер как-то говорил мне, что, когда вы работали в Университете Патрика Генри, у вас было трое учеников, которых вы особенно выделяли, так же как и он, три блестящих ума, от которых вы многого ожидали в будущем. Одним из них был Франциско Д'Анкония.

– Да. А другим – Рагнар Даннешильд.

– Кстати, это еще не мой вопрос, а кто был третьим?

– Его имя вам ничего не скажет. Он неизвестен.

– Доктор Стадлер сказал, что вы с ним соперничали из-за этих троих студентов, потому что оба относились к ним как к своим сыновьям.

– Соперничали? Но ведь он их потерял.

– Скажите, горды ли вы теми путями, которые они избрали?

Он смотрел куда-то вдаль, на умиравшие на отдаленных вершинах скал отблески солнца; его лицо было лицом отца, который смотрит на своих сыновей, истекающих кровью на поле боя. Он ответил:

– Более, чем когда-либо мог надеяться.

Почти стемнело. Он резко повернулся, вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну, но остановился, вспомнив о ее присутствии, словно на миг забыл о ней, и протянул ей пачку. Дэгни взяла сигарету, он, чиркнув спичкой, дал прикурить ей и прикурил сам, а затем отбросил спичку – остались только два небольших огонька в темноте помещения и многие мили черного пространства вокруг.

Она поднялась, заплатила по счету и сказала:

– Благодарю вас, доктор Экстон, я не буду надоедать вам своими хитростями или мольбами. Я не стану нанимать детективов. Но полагаю, что должна сообщить вам, что ни от чего не откажусь. Я должна найти изобретателя этого двигателя, и я найду его.

– Нет, пока не настанет день, который он выберет, чтобы найти вас. И такой день настанет.

Когда она шла к своей машине, он зажег свет в кафе, и она увидела почтовый ящик у дороги и отметила невероятный факт: на нем совершенно открыто стояло имя – Хью Экстон.

Она вела машину вниз по извилистой дороге, огни кафе давно скрылись из виду, и только тогда она отметила, что ей нравится вкус сигареты, которую он ей дал, – он отличался от вкуса всех сигарет, которые она курила до сих пор. Она поднесла оставшийся небольшой окурок к свету приборной доски в поисках названия. На сигарете не было названия, лишь товарный знак. На тонкой белой бумаге был отпечатан золотистый знак доллара.

Она с любопытством оглядела его: до сих пор ей не приходилось встречать эту марку в магазинах. Затем вспомнила о старике в табачном киоске в терминале Таггарта. И улыбнулась при мысли, что это экспонат для его коллекции. Дэгни затушила сигарету и опустила окурок в свою сумочку.

Когда она приехала в Шайенн, сдала машину в гараж, где брала ее напрокат, и вышла на платформу станции «Таггарт трансконтинентал», поезд номер пятьдесят семь стоял на линии, готовый отправиться к станции Вайет. До отправления ее поезда в Нью-Йорк оставалось полчаса. Она прошла в конец платформы и остановилась, устало прислонившись к фонарю. Она не хотела, чтобы ее узнали работники станции, ей ни с кем не хотелось говорить. Она хотела отдохнуть. Несколько человек, собравшись группами, стояли на полупустой платформе и оживленно разговаривали, чаще обычного ссылаясь на газеты.

Дэгни смотрела на освещенные окна пятьдесят седьмого поезда, желая на мгновение обрести облегчение при виде выдающегося достижения. Пятьдесят седьмой отправлялся по линии Джона Галта – через город, через горные отроги, мимо зеленых сигналов семафоров, у которых когда-то толпились торжествующие люди, мимо домен, где когда-то в летнее небо взметались ракеты. Сейчас листья на деревьях скрючились от холода, а пассажиры, взбираясь в вагоны, кутались в меха и теплые шарфы. Поезда стали для них обыденным явлением. Дэгни думала: «По крайней мере мы сделали хотя бы это».

Ее мысли резко, словно внезапный удар, прервал обрывок случайно услышанного разговора двоих мужчин, стоявших за ее спиной.

– Но нельзя же так быстро принимать законы.

– Это не законы, а указы.

– Значит, они не имеют юридической силы.

– Имеют, потому что месяц назад Законодательное собрание предоставило ему полномочия издавать указы.

– Все равно нельзя сваливать указы на людей таким вот образом, как гром среди ясного неба, как щелчок по носу.

– Когда в стране чрезвычайная ситуация, совещаться некогда.

– Все равно это неправильно. Что же будет делать Реардэн, если здесь говорится…

– А чего ты так переживаешь за Реардэна? Он и так богат. Он найдет способ делать все что угодно.

Дэгни подбежала к ближайшему киоску и схватила вечерний выпуск газеты.

Это было на первой полосе. Висли Мауч, директор Отдела экономического планирования и национальных ресурсов, писала газета, в качестве «внезапного хода» и в связи со сложившейся в стране «чрезвычайной ситуацией» издал ряд указов, перечисленных ниже.

Железным дорогам страны предлагалось снизить максимальную скорость движения поездов до шестидесяти миль в час, уменьшить длину составов до шестидесяти вагонов и перегонять одинаковое количество поездов в каждом штате зоны, состоящей из пяти соседствующих штатов.

Сталелитейным заводам страны надлежало ограничить максимальную выработку металлосплавов до размеров, равных выпуску других металлосплавов, производимых на заводах, отнесенных к аналогичному разряду по производственной мощности, а также поставлять равную долю продукции любым покупателям, желающим приобрести ее.

Всем предприятиям страны, любых размеров и рода деятельности, запрещалось покидать пределы своих штатов без получения на то особого разрешения от ОЭПиНР.

С целью компенсации железным дорогам страны дополнительных затрат и смягчения процесса перестройки выплата дивидендов и погашение замораживались сроком на пять лет по всем видам акций и облигаций железнодорожных компаний: конвертируемых и неконвертируемых, со специальным обеспечением и без такового.

Для обеспечения фондов выплаты жалования служащим, следящим за исполнением вышеперечисленных указов, Колорадо, как штат, наиболее подходящий для задачи облегчения бремени чрезвычайной ситуации в стране и помощи терпящим бедствие соседним штатам, облагался налогом в размере пяти процентов от объема продаж продукции, производимой промышленными концернами Колорадо.

– Что нам делать? – Дэгни никогда раньше не позволяла себе произносить эти слова, потому что гордилась тем, что всегда сама давала на них ответ. Но сейчас она закричала. Она видела, что в нескольких шагах от нее стоит человек, но не разглядела, что это оборванный бродяга, и все же у нее вырвался этот крик, потому что это было воззвание к разуму, а стоявший рядом бродяга был человеком.

Бродяга безрадостно улыбнулся и пожал плечами: – Кто такой Джон Галт?

***

Вовсе не мысли о «Таггарт трансконтинентал» переполнили ее ужасом и не беспокойство о Хэнке Реардэне, которого тем самым тоже раздирали на части, – нет, она вспомнила об Эллисе Вайете. Эта мысль вытеснила все остальные, заполнила все ее существо, не оставив ни места для слов, ни времени для удивления. Как красноречивый ответ на все вопросы, которые еще не начали формироваться в ее голове, у нее перед глазами встали две картины: вот непримиримый Эллис Вайет стоит перед ее столом, бросая слова: «…сейчас я в вашей власти, и вы в состоянии уничтожить меня. Возможно, мне придется уйти, но учтите, что, уходя, я позабочусь о том, чтобы прихватить всех вас с собой», а вот он, резко развернувшись, яростно швыряет свой бокал в стену.

Единственным ощущением, оставшимся у нее от этих картин, было предчувствие какой-то немыслимой катастрофы и сознание, что она должна ее предотвратить. Она должна найти Эллиса Вайета и остановить его. Она не понимала, что же, в сущности, должна предотвратить. Понимала только, что надо остановить его.