Детский сад

Вначале детский сад казался Наташе ловушкой, в которую она попала, и вызывал чувства отчаяния и уныния. «Там очень хоро­

шо — много деток и игрушек. И добрая тетя-воспитательница», — уговаривала Наташу мама. И она доверчиво-радостная согласи­лась, помахала маме ручкой и уверенно вошла в группу. Но тут же была обозвана мальчишкой «рыжая метелка», в обед ее на­сильно накормили жидким пюре, воспитательница все время кричала, а красивых кукол с бантами на голове нельзя было тро­гать: они сидели на стульчиках вокруг маленького столика и «пили чай». После первого дня пребывания в садике Наташа устроила дома истерику, но это не подействовало — утром ее опять повели в детский сад. Бабушка, которая работала в детс­кой поликлинике врачом, строго отчитывала маму: «Сама вино­вата, поздно отдала. В ясли вести надо было, пока маленькая, ничего не понимала. Поплакала бы недельку-другую и привык­ла. А теперь она знает, как тобой управлять можно. Слабинку дашь — на шею сядет. Будешь до школы ее за собой таскать». Мама держалась, слабинку не давала, хотя Наташа видела в ее глазах жалость и вину за то, что она делала. И Наташа смири­лась, затихла, приняла правила, которые диктовал детский сад. Единственное, что вызывало отвращение и негодование, так это кормление. Еду приносила в группу нянечка Нина Васильевна и раскладывала из огромных кастрюль по тарелкам. Все это время они всей группой сидели в кругу и слушали сказку. Но Наташе было не до сказок: как только по группе разносился запах нена­вистных блюд, ее начинало подташнивать, рот наполнялся вяз­кой слюной. По запаху она могла определить, чем ее сегодня бу­дут пытать. Самое безобидное — макароны и гороховый суп. А компот Наташа даже любила, особенно если в нем не плавали разбухшие ягоды. Самое ненавистное — рыбные котлеты. Их за­пах Наташа чувствовала еще тогда, когда они после прогулки за­ходили в садик. Сказка заканчивалась всегда внезапно, как толь­ко вся еда была разложена по тарелкам. Детям командовали мыть руки и садиться за столы. Пока Нина Васильевна и воспитатель­ница Лидия Александровна ели сами, можно было ковыряться в тарелке и есть маленькими кусочками: легче проглотить и не так противно. Но как только они доедали свой обед, начиналась пыт­ка. Взрослые называли это «докармливание». «Так, кто еще не съел? Начинаем докармливание!» Наташа цепенела от этих слов. Нянечка нависала над головой горой, громадная грудь касалась Наташиного лба, выхватывала из рук ложку, начинала ею кром­

сать ненавистную котлету, перемешивала все это с пюре и ярост­но засовывала мерзкую мешанину девочке в рот. Она принима­лась усиленно жевать, боясь нянькиного гнева, но пища глота­лась с трудом. А наготове, перед ртом уже висела следующая ложка. Нина Васильевна стремилась засунуть пищу поглубже, считая, по-видимому, что таким образом получится быстрее. И однажды Наташа не выдержала: едва она почувствовала касание ложки к глотке, ее вырвало. Внезапно, прямо на руку няне и на стол. Нина Васильевна что-то закричала, Наташа не услышала, что именно. Она очнулась в туалете перед раковиной. Лидия Алек­сандровна умывала ее холодной водой, а Наташа стремилась вы­плюнуть изо рта противный, горький привкус. После этого слу­чая Наташу перестали докармливать, но постоянно ругали за несъеденное. Жаловались маме, говорили, что ребенок плохо ест и это не может не отразиться на ее развитии, что надо принять меры. Мама виновато улыбалась, но меры не принимала. Проси­ла только Наташу не рассказывать об этом бабушке.

— Наташенька, что ты ела сегодня в садике?

— Макароны с мясом, — бодро отвечала Наташа.

— Все съела?

— Конечно, бабушка, я ведь люблю макароны.

—Что за садик такой, одними макаронами детей кормят! Надо узнать, кто у них диет-сестра... (это уже маме).

У Наташи в садике появилась подруга Анфиса. Ее мама рабо­тала в саду поваром. Однажды она пришла в группу во время обе­да и сказала Нине Васильевне:

— Мою есть не заставляй. И так толстая. Сколько съест — ну и ладно.

— Как скажешь, — безразлично ответила нянька.

Такое всемогущество Анфисиной мамы поразило Наташу, и она попыталась наладить дружбу. Удалось это легко, Анфиска отличалась общительностью необыкновенной, с ней было инте­ресно и весело. Она умела придумать развлечение даже тогда, когда они сидели в дождь на пустой холодной веранде. Именно Анфиса придумала игру в принцесс с маленькими палочками, на которые надевался или фантик от конфеты, или головка одуван­чика — в зависимости от сезона. Принцев делали так же, но об­матывали палочку фольгой-золотинкой. Игра не требовала мно­го места, игрушки легко помещались в кармане, и их можно было

украдкой доставать даже во время скучных занятий. Если игру придумывала Анфиса, то развитие сюжета всегда было за Ната­шей. В свои пять с лишним лет Наташа уже могла сама читать небольшие сказки, знала много историй, прочитанных мамой, и умела интересно рассказывать.

— А давай так: принц уехал искать волшебный цветок, чтобы вылечить принцессу. А принцесса лежала в кровати и не могла встать. А ухаживать за ней осталась старая служанка. И она была ведьма.

Анфиса тут же подхватывала:

— Ведьма сыпала в еду яд, чтобы принцесса умерла. Только не сразу, так все догадаются, а понемножку.

Но тут откуда ни возьмись появлялся объявленный Анфисой разбойник и увозил ее в свой дом. Там он начинал ее целовать, обнимать, и при этом Анфиса перекрещивала две палочки — принцессу и разбойника, и чмокала губами. Наташа сопротив­лялась такому развитию сюжета, но у Анфисы все герои рано или поздно начинали целоваться.

Летом был обещан отдых, но маму не отпустили с работы, и она виновато сообщила Наташе, что на дачу поедут они только в августе, а два месяца надо провести в саду. Наташа расстроилась, даже заплакала, но поняла опять безвыходность ситуации и сми­рилась. С началом лета в садике жизнь резко изменилась: исчез­ли занятия, многие ребята перестали приходить, и их группу объединили с соседней, подготовительной. Лидия Александров­на ушла в отпуск, а на ее место пришла Юлия Анатольевна, моло­денькая, красивая воспитательница. Она постоянно была занята своими делами, совершенно не обращала внимания на то, за что Лидия Алексанровна бы просто растерзала. Дети могли бесконеч­но долго собираться на прогулку, не класть игрушки на место, не надевать кофты и панамки, не съедать вообще ничего с тарелки. Нина Васильевна ругалась с Юлией, но она работала на две груп­пы и появлялась редко. На площадку стали выносить покрывала для загорания. Но загорать никто не хотел, только Юлия Анато­льевна стелила одно покрывало на скамейку, садилась, поднима­ла юбку, вытягивала ноги и закрывала глаза. Открывала она их изредка, вяло покрикивала и опять погружалась в дрему. Ребята были предоставлены сами себе, придумывали новые игры в по­тайных уголках площадки, мальчишки залазили на деревья, дев­

чонки гуляли по всем верандам, сидели прямо на земле, ползали на коленях в песочнице и даже умудрялись набирать в ведерки воду из пожарного крана и обливаться. Анфиса с Наташей игра­ли в домике. Анфиса придумала завешивать в домике все окна и дверь — просовывали кусочек покрывала в щели между досками и крепили все это палочками. Получалась очень темно и уютно. Первое время на устройство домика уходила вся прогулка, но постепенно девочки научились очень быстро обустраивать до­мик, и надо было придумывать какую-нибудь игру. Наташа пред­ложила рассказывать страшные истории, но Анфиса их не знала, в домике становилось жарко и скучно.

И вот Анфиса придумала играть в больницу. Эта игра была Наташе хорошо знакома. С самого раннего возраста бабушка таскала Наташу в поликлинику, «чтобы провериться». Ната­ша знала названия всех врачей и что они делают. Она сразу объявила себя ЛОРом, стала осматривать уши и горло Анфис-ки, но та почему-то требовала уколов. Для игры не хватало инструментов, и Наташа принесла из дома целый кожаный чемоданчик с красным крестом на крышке. Это был покуп­ной набор игрушечных градусников, шпателей, трубочек и прочих медицинских предметов. Но было здесь немало насто­ящего, принесенного бабушкой с работы, — вата, комочек бинта, трубочки от капельниц, пустые баночки, пробирка и металлическая палочка с острым крючком на конце. Еще На­таша предусмотрительно принесла блокнотик и карандаш: врач должен был писать.

— На что жалуетесь, больная?

— У меня болит коленка.

— Так вам надо к хирургу.

— Давай ты будешь хирург.

— Ну ладно, раздевайтесь, а я заполню вашу карточку. Анфиска стянула платье и осталась в одних трусах.

— Больная, вам надо было снять гольфы, платье мне не мешает.

— А разве ты не будешь меня слушать трубкой?

— У тебя же колено болит!

— Ну и что, у меня еще кашель и температура.

— Ладно, давай послушаю.

Наташа приложила маленькую трубочку к Анфисиной груди и стала слушать. Что надо услышать, не знала. Бабушка на рабо­

те слушала фонендоскопом, а такую трубку Наташа видела толь­ко в книжке про Айболита.

— Так, в легких у вас чисто.

— Сделай мне укол.

— Укол делает сестра в процедурном кабинете.

— Давай как будто у нас нет процедурного кабинета.

— Да у нас и шприцов-то нет.

— А вот этим. — Анфиса вытащила из чемоданчика блестя­щую палочку.

— Ну ладно, ложитесь...

Анфиска примостилась на узкой скамеечке и стянула трусы. От неожиданности Наташа растерялась, но виду не подала: по­терла ваткой пухлую Анфискину попу и кольнула крючочком.

— Ой, как больно, — вскрикнула Анфиса.

— Извини, я не хотела...

— Да нет, я понарошку. Теперь врачом буду я.

— Но я же еще не выписала тебе рецепт и колено не полечила!

— Ничего, уже все прошло. Раздевайся...

Но тут с улицы раздался голос Юлии Анатольевны: «Старшая группа, уходим!»

Наташа с облегчением стала собирать инструменты, стаски­вать с окон покрывала.

На следующий день пришла новая воспитательница. Девочки даже не запомнили, как ее зовут, но сразу определили — злая. Была она тощая и длинная, как дядя Степа, говорила тихо, но как будто шипела: «Я сказала вам один раз и повторять не собира­юсь: кто не оденется в течение пяти минут, закрою в туалете». На площадке она затеяла с детьми игру в «Третий лишний», а девоч­ки улизнули опять в домик. Устройство больницы много време­ни не заняло, и Анфиса придумала позвать кого-нибудь к ним играть. Наташа привыкла не сопротивляться и согласилась. Пока она раскладывала все необходимое на столике, Анфиска приве­ла в домик Мишу-мальчика из подготовительной группы. Миша сразу же согласился быть больным, а Анфиса принялась его ле­чить. Она засунула мальчику в рот шпатель и сказала:

— Все ясно, ангина. Ложись, буду делать укол. И шорты сни­май, и трусы. У нас такая игра — мы делаем уколы по-настоящему.

Миша и не думал сопротивляться. Анфиска, как показалось На­таше, очень больно уколола Мишкину попу и неожиданно сказала:

— Покажи письку, а мы тебе свои покажем.

— Правда, покажете?

— Да, только ты первый.

Мишка встал со спущенными трусами и поднял майку. Ната­ша зажмурилась, а Анфиска засмеялась:

— Ты что, никогда не видела мальчишек без трусов?

— Нет.

— Так смотри.

Наташа с усилием опустила глаза, а Мишка вдруг стал крутить­ся вокруг своей оси.

Потом резко натянул штаны:

— Все, теперь вы!

Анфиска так же, как и Миша, спустила до колена трусы и под­няла платье и выпятила вперед свой пухлый живот. Мишка за­смеялся и захлопал в ладоши:

— Теперь ты!

— Я не буду.

— Так не честно, я же показал.

— Наташ, мы же обещали, так не честно, давай показывай! Наташа села на скамеечку и плотно натянула платье на коле­ни: «Не буду!»

— Хорошо, не показывай, — неожиданно отступила Анфи­са. — Давай, мы тебе только укол в попу сделаем.

Наташа решила не сопротивляться, Анфиска все равно не от­станет, и легла на скамеечку. Потом приподняла платье и чуть спустила трусики. Анфиска неожиданно стянула их к самым пят­кам, так, что Наташе лежа было их не достать. Она попробова­ла прикрыться платьем, но Мишка задрал подол к самым пле­чам. И в этот момент стало вдруг очень светло и прохладно. Миша с Анфисой отскочили, а голая Наташа запуталась в соб­ственном платье.

— Та-а-ак! Это что еще такое! — Длинная воспитательница, нагнувшись протиснулась в домик, тут же Наташа почувствова­ла, как ее схватили за шиворот и тряхнули. От этого трусики со­всем упали, и воспитательница схватила их в другую руку.

— Что вы здесь вытворяете, проститутки маленькие?! Я тебя сейчас в милицию сдам!

Она вытянула онемевшую Наташу на улицу и, размахивая тру­сами около лица, прошипела: «Ты у меня пожалеешь...»

У Наташи от страха затряслись губы и потекли слезы. Она ста­ла дергать воспитательницу за руку: «Тетенька, пожалуйста, ми­ленькая, отдайте мне мои трусики. Я больше не буду!» «Я тебе не тетенька!» — взвизгнула воспитательница и подтолкнула Ната­шу вперед. Когда все дети шли в группу, Анфиса прошептала На­таше на ухо: «Не реви. Она в группе тебе отдаст. Маме расскажет, вот и все». У Наташи появилась надежда, она старалась быть по­слушной, выполнять все указания воспитательницы и пыталась все время уловить ее взгляд — может, она уже не сердится? Но воспитательница как будто не замечала Наташу. Она четко отда­вала приказы детям, заставила всех помыть руки и посадила на стульчики.

— Щеглова, выйди сюда!

Наташа похолодела и как будто приросла к стулу.

— Выходи, я говорю!

Тон был такой, что Наташа решила подчиниться и на ватных, негнущихся ногах подошла к воспитательнице.

— Задери платье! Наташа не шелохнулась.

— Задери платье, бесстыжая!

Голова закружилась, и руки судорожно ухватились за подол. Воспитательница с силой рванула платье вверх, а Наташа завиз­жала.

К вечеру у Наташи поднялась высокая температура, и ее за­брали в бокс. Прибежала с работы бабушка и на такси увезла На­ташу домой. Температура становилась все выше, Наташу трясло в ознобе. Она металась на кровати, бессвязно что-то бормотала, а мама протирала ее тело влажным полотенцем и задавала один и тот же вопрос: «Наташенька, доченька, что с тобой?» Приехала «скорая». Врач долго осматривала девочку, ничего толком не об­наружила, решили, что инфекция. Когда стали делать укол, На­таша неожиданно стала отбиваться и кричать, пришлось маме и бабушке держать ее за ноги и руки.

Болела Наташа долго. Неизвестно чем. Мама взяла отпуск за свой счет, и они уехали на дачу. А потом неожиданно свершился обмен, которым долго занималась бабушка, и они переехали в другой район. Осенью Наташа пошла в другой детский сад. В об­щем, все сложилось хорошо. А маме Наташа так ничего и не рас­сказала.