Человек двора

Валерка — человек двора. Дома он почти не бывает. Дом — это нудные домашние задания, которые после третьего класса он почти перестал делать, вечно грустная мать, вечно болеющая бабушка, хмурый, слова лишнего не скажет, отец. В доме у Ва­лерки нет своей комнаты, как, предположим, у школьного при­ятеля Антона, и даже стола своего нет: так, маленькая тумбочка, в которую свалено все, что надо для школы. А уроки Валерка учит за круглым столом, покрытым мягкой плюшевой скатертью. Ему лень снимать скатерть, и от нажима ручка рвет бумагу. Учителя ругаются, а он все равно пишет на скатерти — вспоминает об этом только тогда, когда дело сделано. Мама уроки не проверяет, а Валерка врет, что почти ничего не задано. Вообще считается, что

семья у Валерки благополучная. Отец почти не пьет, работает много, деньги домой приносит, маму не бьет, и Валерка никогда не слышал, чтобы они ругались. Вот только скучно у них дома. Поэтому Валерка все свое свободное время проводит во дворе.

Поначалу, когда он был маленький, двор пугал: здесь вечно кто-то дрался, у кого-то что-то воровали, по ночам парни орали под гитару, и на скамейке под тополем обязательно спал пьяный. Валерка думал даже, что он умер, но пьяный исчезал и потом опять появлялся. Позже, когда Валерка стал ходить в школу и сам гулять во дворе, узнал, что пьяный — Гришкин отец и работает он грузчиком в универсаме, но после работы напивается и боит­ся идти домой. Вот и спит во дворе. А поздно вечером тетя Нина, Гришкина мама, затаскивает его домой. Зимой отец куда-то про­падает, а ранней весной опять появляется. Гришка — главный во дворе. Он самый высокий, учится в ПТУ и у него выбит зуб. Еще есть Влад, Гришкин кореш. Они с Гришкой совсем не похожи: Влад маленький, очкастый и почти отличник. У Влада мама ра­ботает на рынке начальником, а отец — в ГАИ, поэтому живут они богато. Вот Влад и подмазался к Гришке: таскает ему семеч­ки, сигареты покупает, а за это Гришка его защищает от местной шпаны и сам не бьет. И к тому же Влад очень умный, и Гришка его за это ценит. Еще есть несколько пацанов, которые входят в Гришкину компанию. А вообще, все пацаны во дворе делятся на «дворовых» и «домашних». «Дворовые» не любят и бьют «домаш­них», а те, в свою очередь, боятся и стремятся во дворе по оди­ночке не появляться. Валерка, пока ходил в садик, был домаш­ним, но однажды его поймали Гришкины приятели, окружили и стали толкать по кругу. Обычно после этого начинали бить. А Валерка вдруг разозлился и как стал орать благим матом и кула­ками лупить направо и налево. С ним случались такие истери­ки — не от большой храбрости, а, что называется, «крышу сноси­ло». Вот тут-то Гришка и схватил его за шкирку, как котенка и насмешливо процедил: «Смелый сучонок!» Это было посвящени­ем — больше Валерку никто не пытался бить. Так он был принят в дворовую компанию.

Для своих сборищ пацаны оккупировали беседку без скамеек, но со столом и сидели прямо на этом столе или на узких борти­ках — в зависимости от статуса. Вот Валерка одно время вообще стоял, прислонившись спиной к стенке, а потом ему разрешили

сесть на бортик. Играли в карты, курили, что-то рассказывали — больше мата, чем смысла. Когда становилось совсем скучно, Гришка смачно сплевывал сквозь дырку между зубами, хлопал Влада по плечу и спрашивал:

— Ну что, дружище, чем бы нам заняться?

Влад был ответственным за местные «затеи». Предлагалось обычно устроить облаву на «домашних» или пойти на Деревен­скую улицу воровать, что выросло: зеленых, кислых яблок, или смородины — в зависимости от сезона, или что-нибудь поджечь. К поджиганию у Гришки была страсть. Сколько раз «палил» его участковый за сожженные почтовые ящики и обгорелые двери, костры под окнами и «зажигалки», брошенные на балкон, — все без толку. Однажды они подпалили будку дворника, и она вспых­нула, как свеча. Все содержимое — метлы, лопаты, шланг для поливания — сгорели в считаные минуты. Приезжали пожарные, смотрели, как горит, дождались окончания и уехали. После это­го случая Гришку забрали в милицию. Выяснилось, что сам Гриш­ка только наблюдал за поджогом, а делали все другие пацаны, в частности Влад, и дело замяли. Участковый подбил Гришке глаз и отпустил под «честное слово». С тех пор поджигание перенесли на пустырь, но жгли чаще всего то, что тянули со двора: запасное колесо с машины Шульца — зубного врача из 10-й квартиры, ре­зиновые половички, детскую скамейку (вырыли ночью с площад­ки и утащили). Однажды сожгли новенький велосипед Нины Марковой —девочки, которая училась с Валеркой в одном клас­се. Велик украл из подъезда Вадик и прикатил к беседке. Валерке сразу стала понятна судьба велосипеда, было жалко ужасно — и такой красивый велосипед, и Нину. К Нине Валерка относился очень хорошо: она не вредничала, часто давала списывать, да и в школу им было по пути. Недавно Нина рассказала, что на день рождения папа купит ей велосипед, и сразу же предложила: «Ког­да захочешь — приходи, я дам покататься». Валерка надеялся, что пацаны накатаются и бросят велосипед где-нибудь, а он потом втайне от них привезет велик к подъезду Нины. Кататься он от­казался, бежал сзади и с ужасом наблюдал, как трещит и гнется под взрослыми пацанами девчоночий маленький велосипед, как нещадно пинают и бросают они его, облупливается новенькая краска, остаются царапины на никелированном руле. Он очень надеялся, но чуда не произошло. Коронная Гришкина фраза:

«Сожжем буржуя!» означала, что велику пришел конец. Валерка сказал, что ему пора домой, и убежал — он не мог вынести кар­тину сжигания Нининого велосипеда. По пути домой Валерка не выдержал и расплакался. Если бы его слезы видели пацаны, то его бы просто извели. Слабости не прощались ни в каком виде. Нельзя было заступаться за избиваемых, отказываться от «дела», рассказывать что-либо взрослым, возвращать украденное. Не­сколько дней Валерка не выходил во двор — не хотел встречать­ся с пацанами, но больше всего боялся увидеть Нину. От матери узнал, что велосипед искали несколько дней, а потом Нинин отец нашел его на пустыре весь обгорелый, не узнать. Мать тихо при­читала: «Что за ироды, все им надо сломать, испортить...» А Ва­лерке было стыдно. Наверное, первый раз по-настоящему. Когда его ругали и стыдили за что-то, он только молчал и злился. А вот сейчас мучался от непривычного, ноющего чувства и от невоз­можности что-то исправить. Нину он так и не увидел — она с ро­дителями уехала на дачу, и Валерка опять вернулся во двор. Дру­зьям сказал, что болел.

В августе, перед самой школой, в Валеркин дом переехала но­вая семья. Вначале все подумали, что это бабушка, дед и их внук, но потом оказалось, что мальчишка лет восьми-девяти, это их сын. Грузная, седая мать водила всегда за руку такого же толсто­го, неуклюжего мальчика с дебильным выражением лица. От ба-булек на скамейке Валерка услышал, что пацан — даун, в школу не ходит, разговаривать почти не умеет, да и вообще с головой у него не все в порядке. Мальчишка сразу стал мишенью для на­смешек у дворовых. Он постоянно торчал на балконе, а пацаны собирались внизу и кричали:

— Дебил, спускайся вниз, погуляем!

— Дурачок, откуда у тебя такие шортики?

— И как они на твою жопу налезли?

— Должно быть, у вас с мамочкой один размер! Мальчишка, кажется, ничего не понимал, он по-детски махал

пухлыми ручками и улыбался ртом с редкими, кривыми зубами. При этом его глаза превращались в узкие, черные щелочки. За это паца­ны прозвали его Китайцем. На балкон выходил отец, лысый, малень­кий человек, и тихо говорил: «Мальчики, как вам не стыдно, он же болен...» И уводил мальчишку с балкона. Но погода стояла жаркая, балкон был всегда открыт, и Китаец вскоре появлялся снова.

После истории с велосипедом Валерка стал осторожничать, стремился улизнуть до того, как Влад придумает какое-нибудь новое «дело»- За это себя презирал, считал трусом и клялся сам себе, что сам придумает что-нибудь такое, после чего пацаны бу­дут считать его настоящим мужиком. Валерка готовился украсть что-то, ну или сломать. Бить «домашних» или мучить животных Валерка был еще не готов.

— Китаец во дворе! — в беседку вбежал Степка-костыль.

— Че, один что ли?

— Да, мамашка его в песочнице оставила, а сама в магазин пошлепала. Тетку Нюрку просила присмотреть, а та цветы сажа­ет и на Китайца внимания не обращает.

— Пацаны, помчали Китайца мочить!

У Валерки шевельнулся внутри противный, трусливый стра-шок, захотелось отстать и спрятаться куда-нибудь, но, непонят­но почему, он как зараженный помчался вместе со всеми, кричал на ходу: «Мочи Китайца!», стремился бежать быстрее. Они мча­лись через двор: Валерка рядом с Гришкой, а сзади Костыль, Влад, Ерема, Серый — всего человек десять. Перед детской площадкой Гришка резко остановился, расставил руки в стороны, затормо­зив других, и совсем тихо произнес:

— Мы его выкрадем — ив подвал.

Тетя Нюра — местная дворничиха, возилась на клумбе спи­ной к песочнице, а мальчишка сидел на бортике и вяло ковырял песок лопаткой. Валерка увидел его толстую, обтянутую голубой майкой спину, белую детскую панамку на голове, и ему вдруг за­хотелось врезать как следует по этой спине, сорвать противную панамку и втоптать ее в песок. Первый раз Валерке захотелось бить. Но Гришка знаками показал, чтобы подходили очень тихо, чтобы не спугнуть. Валерка схватил Китайца под правую руку, Ерема под левую, Гришка зажал рот пацану рукой, и они гурьбой поволокли тяжелое, не сопротивляющееся тело в проем подвала. Валерка видел, как с ноги у мальчишки упал сандаль, и видел, как безжизненно волочились ноги по ступенькам. Дотащили бы­стро и без хлопот. Гришка встряхнул Китайца, как куклу и поста­вил к стене. Мальчишка молчал и не думал сопротивляться. Он втянул голову в плечи, встал к пацанам боком и выставил вперед согнутую руку, как будто приготовился боксировать. Было вид­но, что он дрожит, как- то неестественно, как замерзший пес.

— Ой, посмотрите, да он боксер!

— Приготовься, Китаец, мы тебя сейчас будем убивать! Валерка опять почувствовал приступ страха, аж похолодел

весь. Попробовал сказать как можно спокойнее и насмешливее:

— Да че его убивать, он и так со страха обделался! Пойдемте, братва, отсюда...

Но его никто не услышал. Все кричали, свистели и ждали при­каза Гришки. А у Валерки началась паника: ему захотелось не просто убежать, ему захотелось спасти пацана! Это было невы­носимо и ужасно, до боли стало жалко этого дрожащего, больно­го мальчишку. Казалось, что его страх— животный, безумный страх, проник в Валерку, и у стены подвала стоял не испуганный дауненок, а он сам. А Гришка тем временем зачерпнул из стоячей, подвальной лужи жидкую грязь и очень точно направил в лицо мальчишке. Тот издал какой-то пищащий, птичий звук и закрыл лицо руками. Комья грязи полетели градом. Жижа растекалась по голым ногам, рукам, оставалась жирными пятнами на голу­бой майке. Внезапно мальчишка опустил руку, его лицо искази­ла гримаса ужаса, а черные, раскосые глаза бегали бешено из сто­роны в сторону. Валерка увидел, что по ногам мальчишки струйками потекла моча.

— Бей ссыкуна!

Казалось, только этого момента они ждали.

— Нееет!!! Неееееет!!!! — Валерка не узнал своего голоса. — Сволочи! Гады!!!!

Он визжал и резал кулаками воздух. Глаза были закрыты, и он не видел, что пацаны расступились.

— Ты, че, припадошный?

— Сволочи, оставьте его! Нееет!!!!

Валерка ни о чем не думал, он был в ярости, он был готов бить, царапаться, кусаться, но все расступились и стояли в молчали­вом недоумении. Валерка подскочил к Гришке, но был отброшен мощным ударом. Улетел на пол, прямо под ноги к дауну, и опять вскочил. Внезапно в подвале зажегся свет. Пацаны рванули врас­сыпную. Валерка увидел тетю Нюру и толстую тетку — мать Ки­тайца. Она проворно подскочила к сыну, обхватила его пухлыми руками, прижала к себе:

— Все, все, золотко, мама с тобою, ничего страшного больше не случится.

И запричитала, заплакала, а мальчишка стоял по-прежнему

неподвижно, как кукла.

***

Это произошло тридцать лет тому назад. Валерий Иванович — владелец небольшой кондитерской фабрики. Удачливый, рабо­тящий бизнесмен, муж и отец двух сыновей.

Все в его жизни хорошо, только вот замечает он за собой одну странность: избегает Валерий Иванович попадать в толпу— не ходит на стадионы, концерты, не любит ездить в общественном транспорте в час пик. Когда мы с ним докопались до корней про­блемы, он был явно удивлен. А потом стал рассуждать, что, если бы не этот случай, неизвестно как бы сложилась его судьба. Его бывшие приятели по двору — кто спился, кто сел в тюрьму, а кого уж нет на этом свете. А эта история про больного мальчика до сих пор вызывает у него слезы. Наверное, это называется «со­весть».