Ночная смена

Новую ночную няню дети сразу невзлюбили. Звали ее Гали­на. Она подменяла Марию Антоновну— бабу Машу. Была еще Анфиса Дмитриевна, она не разрешала называть себя иначе, как по имени-отчеству. А днем работали добрая мама Катя и строгая мама Антонина. Галину дети не называли никак, просто не обра­щались к ней — такой был детский протест. За годы своей жизни они повидали разное обращение и научились себя защищать, кто психологически, а кто и физически, и сделались почти неуязви­мы. Что для домашнего ребенка — травма, то детдомовцу просто неприятность.

Ване досталось больше многих. С первых дней жизни мать от него отказалась, но не навсегда, а на несколько месяцев, пока жизнь не наладит. За эти месяцы у Вани проявилась какая-то непонятная болезнь: то, что вначале было принято за обычную опрелость, пре­вратилось в кровоточащую рану. Кожа трескалась и слезала кло­чьями, осталось чистым только светлоглазое личико. От боли маль­чик орал беспросветно, врачи ничем помочь не могли, только кололи успокоительные, чтобы он мог поспать несколько часов. Увидев свое больное дите, мать опять исчезла. Но, слава Богу, по­явился дядя Саша — первый в жизни Вани родной человек, не по крови, а по отношению. Он пришел в больницу сразу после меди­

цинской академии, был неравнодушен и заботлив, и к Ванькиной судьбе отнесся с пониманием. Понял, что при таком подходе бро­шенный младенец просто погибнет. Настаивал на разных обсле­дованиях, пробовал составлять болтанки, консультировался со сво­ими бывшими преподавателями, ночи напролет листал справочники и журналы, пытаясь разгадать тайну неведомой бо­лячки. А еще разговаривал с младенцем и носил ему из дома, от своего родного сына отрывая, дефицитные детские консервы. То ли лечение помогало, то ли любовь доктора, но Ваня стал прибав­лять в весе, вставать, и наконец в полтора года пошел. Дядя Саша первый запретил Ваню бинтовать, принес в палату обогреватель, чтобы голый мальчик не мерз. Болезнь чуть отступала, кожа по­крывалась коркой, прекращала кровоточить, и Ваня получал не­надолго облегчение, но вскоре опять тело начинало зудеть, корки трескались, и все начиналось заново. К боли мальчик уже привык, а вот зуд выносить не мог. В это время сестры на ночь прибинто­вывали ему руки к телу, он кричал, катался по кровати, лишь под утро забываясь недолгим, тревожным сном.

Так и жил Ваня в больнице почти до трех лет. Дядя Саша не сдавался, и когда подвернулся случай — в городе проходила ме­дицинская конференция, выступил с докладом, вернее, просто вырвался на трибуну и рассказал о неизвестном недуге, показал ужасающие слайды с видами Ваниного тела. На следующий день в больницу прибыла делегация с учеными мужами. Больница была не готова к визиту и встретила именитых гостей убогими, сквознячными палатами, запахом кислых щей, несвежим бель­ем и отсутствием Главного на рабочем месте. И хоть делегация не имела намерения проверять, в больнице случился переполох. Ваню смотрели внимательно, гладили по голове, щупали и слу­шали, листали карту и говорили на непонятном языке. Дядя Саша суетился рядом, заглядывал с надеждой именитым коллегам в глаза, но ответа никто не находил. Когда консилиум уже себя ис­черпал, в палату с опозданием приковыляла старая профессор­ша. Мужи почтительно встали, закивали и расступились. Бабуля повертела Ваню и изрекла: «Я знаю, что это такое. Болезнь ред­кая, раз в сто лет, я видела всего два случая. Описана в справоч­нике 1923 года...», и далее последовали медицинские подробно­сти, суть которых сводилась к тому, что жить с этим можно долго, но плохо, в связи с редкостью случаев данных по лечению нет.

С тем и удалились. Сразу после их ухода прибежал Главный, ко­торого вызвонили из дома, и прямо в коридоре стал орать бла­гим матом на дядю Сашу. К концу смены дядя Саша пришел в палату к Ване и стал объяснять малышу, что он из больницы ухо­дит, но Ваня теперь будет жить в другом месте, и там ему будет хорошо, что он его устроит в самый хороший детский дом. За по­ложенные две недели отработки дядя Саша действительно под­готовил все документы и передал мальчика из рук в руки Марине Сергеевне, врачу детдома, женщине, которую знал уже много лет и доверял беспредельно. Объяснил ей, что лечения в больнице не будет, раз уж профессора не знают, что делать, то обычные ме­дики и подавно, рассказал рецепты болтанок, которые применял, и исчез из Ваниной жизни. Ваню привели в младшую группу, и дети по своему малолетству не поняли его исключительности, приняли таким, какой есть, — с кровавыми корками на теле, в необычной, широкой рубахе и штанах на несколько размеров больше. Мама Катя к мальчику прониклась, Анфиса Дмитриевна относилась на первых порах с брезгливостью, но со временем тоже привыкла, хотя симпатии особой не питала. Мальчик кап­ризничал во время обострения, но был приветлив и смышлен, когда наступала ремиссия. Когда становилось особенно тяжело, Марина Сергеевна брала его в бокс, просиживала рядом часами, читала, отвлекала разговорами. Несколько раз Ваню увозили в больницу. Там было ужасно — на него кричали и делали больно, и, поскольку толку в лечении не было, Марина Сергеевна заби­рала Ваню в детдом. Так продолжалось несколько лет. Однажды мама Катя, меняя Ване окровавленную рубаху, сказала:

— Ванюш, ты уж выздоравливай. Как выздоровеешь, так мама тебя домой заберет.

И Ваня стал стараться. Он не видел свою маму, но все дети хотели, чтобы их забрали домой, и Ваня тоже захотел. Он просы­пался ночью от страшного зуда и изо всех сил старался не чесать­ся, лежал и плакал, и сжимал кулаки. К нему подходила баба Маша, гладила по голове:

— Что, Ванюша, чешется?

— Да, очень...

— Ну давай я хоть поглажу!

— Не надо, баба Катя, не трогай, так еще хуже будет.

— Ох ты, горюшко...

Ваня засыпал и во сне все же расчесывал до крови раны. Однажды Марина Сергеевна после завтрака одетая вбежала в группу:

— Ванюша, поди сюда, поедем на машине кататься...

Ваня ничего не понимал, его вообще на улицу зимой не выво­дили — плотная одежда прилипала к телу, и снять ее можно было только с кусками кожи. Марина Сергеевна укутала Ваню в одея­ло и на руках вынесла на крыльцо. От морозного воздуха у Вани закружилась голова, и он, наверное, упал бы, если бы шел сам. Прямо у крыльца стояла машина, Марина Сергеевна уложила Ваню на заднее сиденье и села рядом.

— Коля, поехали.

И машина тронулась.

Ваня первый раз в жизни ехал на такой машине. Его возили в «скорой помощи», но там из окон ничего не видно. Здесь же было видно все: дома, проезжающие машины, людей, собак, светофо­ры. От навалившихся впечатлений Ваня забыл про боль и зуд, жадно прилип к окну:

— Марина Сергеевна, смотрите, кисонька!

— Это, Ванюш, не кисонька, это собачка такая маленькая.

— А ослики где?

— Какие ослики?

— Ну как лошадки маленькие.

— Осликов, Ваня, в городе не бывает. Только, может, в зоо­парке.

— А мы туда когда-нибудь пойдем?

— Летом свожу тебя...

—Ой, Марина Сергеевна, трактор! Ведь трактор, правильно же?

—Да, Ваня, правильно... Коля, ты по проспекту поедешь? Там елка стоит, пусть мальчик посмотрит...

Ваня сам не заметил, как задремал. Проснулся от того, что машина остановилась и стало очень тихо. Ваня посмотрел в окно и увидел только снег. Марина Сергеевна улыбнулась: «Все, Ва­нюш, приехали!» Мальчик не понял, куда они приехали и что они здесь будут делать. На этот раз его нес дядя, который вел маши­ну. Из одеяла Ваня видел лес очень далеко, потом несколько до­миков — маленькие и черненькие, с трубами, такие, как рисуют дети. Они шли по тропинке — дядя с Ваней впереди, а Марина Сергеевна сзади. Наконец подошли к дому, Марина Сергеевна

забежала вперед и открыла дверь. На Ваню пахнуло незнакомым, резким запахом. Открылась еще одна дверь, и наконец Ваню по­ставили на пол. От новой обстановки мальчик оробел, а когда увидел прямо перед собой старушку, вообще испугался. Но бабу­ся нагнулась к нему, улыбнулась и потрепала по голове:

— Соколик ясноглазый...

Дальше все было как во сне: мужчина исчез, Марина Сергеев­на сняла пальто и стала раздевать Ваню. Его поставили на стул голого, и бабуся стала ходить вокруг, щупать, гладила по рукам, спине. Потом о чем-то спрашивала Марину Сергеевну. Наконец мальчика опять укутали в одеяло и посадили на высокую, мяг­кую кровать. Ваня с удивлением рассматривал комнату, все было необычным, и маленькие окошки, и печка, от которой шел жар, и какие-то кастрюли, цветы в горшках, громко тикающие часы, веники сухой травы. Эту траву бабуся выдергивала по стебельку, растирала в руках и бросала в кастрюлю. Потом туда же лила что-то из бутылки. В комнате запахло еще сильнее. Ваня перестал бояться, почувствовал, что бабушка добрая, да и Марина Серге­евна рядом. Вскоре на стол поставили большое корыто и налили в него что-то темное из кастрюли, потом из ведра. Бабуся все вре­мя что-то нашептывала, а Марина Сергеевна села рядом с Ваней и сказала:

— Не бойся, Ванюша, она тебя лечить будет, и вылечит обяза­тельно.

Ваню купали в корыте, потом в простыне принесли на кро­вать и стали мазать чем-то прохладным, похожим на масло. По­том уложили на высокую подушку и накрыли простыней...

Ваня проснулся, когда в окнах было уже темно. Проснулся от необычайного состояния, будто бы у него нет больше тела, он его не чувствовал. Попробовал пошевелить руками, ногами — все на месте. Но ничего не болело и не чесалось.

— Проснулся, соколик? Все, домой пора.

— Бабушка, я больше не болею?

— Пока еще болеешь, но выздоровеешь. Я и не таких вытаски­вала.

Бабушка протянула Марине Сергеевне черную, большую бу­тылку и сказала:

— Утром и перед сном. Все тело: на ладонь выливаешь и раз­мазываешь. И больше ничем! Запомни— ничем не мазать! От

лекарств кожа сползет, как чулок. Осенью опять приедешь, дру­гую настойку дам. И крестить надо парня, обязательно крестить.

— Да где же я его покрещу-то?

— А в Махеевку съезди, там и церква, и батюшка есть.

В детский дом они вернулись ночью. Марина Сергеевна уло­жила Ваню в его постель и сказала:

— Ванюша, запомни, вдруг меня не будет рядом: тебе в боль­ницу нельзя, и мазать лекарствами нельзя. А утром и перед сном будешь приходить ко мне в кабинет, я тебя буду бабушкиным настоем лечить.

— И я вылечусь?

— Да, Ванечка.

— И меня тогда мама домой заберет?

— Спи, Ванюш, потом поговорим...

Весной детей укладывать стало совсем невозможно. В окна било заходящее солнце, скворцы пели так, что слышно было сквозь стекла, и никакие сказки не спасали: дети не засыпали. Анфиса Дмитриевна читала им каждую смену «Волшебника изум­рудного города». По одной главе. А потом садилась в угол на крес­ло и начинала вязать. С этого момента она становилась очень строгая — замечания делала шепотом, но никто не смел ослу­шаться.

Новенькая Галина сказок не читала, она ходила между крова­тями и орала. В руках у Галины было полотенце, иногда она лу­пила им поверх одеяла — не больно, но очень страшно. Ваня при­шел из кабинета Марины Сергеевны и неспешно, очень осто­рожно стал стягивать одежду. Зуд почти прошел, но на теле были корочки, которые отваливались болезненно при каждом неосто­рожном движении.

— Ты чего там копошишься? Живо мыться и в кровать!

— Мне мыться нельзя — меня намазали.

— Тогда под одеяло залезай, вонь от тебя, как из помойки. Боже, за что мне это?!

Дети не засыпали, Галинины методы не действовали усып­ляющее, но научились искусно притворяться. Галина выходи­ла из спальни в группу и сидела там, прислушиваясь, а потом уходила вовсе. На втором этаже, в яслях, ночные няни пили чай. А сегодня у Натальи, няни из подготовительной группы, был день рождения, и ожидалось что покрепче. Когда Галина

пришла, стол был уже накрыт и все успели выпить за здоровье именинницы.

— Галка, давай догоняй, тебе штрафную...

— Не засыпали, гады такие! Потом еще этот малахольный пришел, у которого шкура гниет.

— А, это Ваня, ты его не трогай — он под личным покрови­тельством Марины. А она подруга заведующей.

— Жалко пацана, не жилец, видно. И зачем его из больницы перевели!

— Да вы что ерунду-то говорите! Марина его к бабке возила, та обещалась вылечить. И ему уже полегче, и гулять даже стал.

— Ему то-полегче, а мне утром после него постель менять — все в крови да ошметках.

— Злая ты, Галка, а здесь злым работать нельзя...

— Ладно, девчонки, не ссорьтесь, давайте, наливайте!

Через пару часов Галина возвращалась в свою группу: от выпи­того клонило в сон, а вставать надо рано. Шум она услышала еще в коридоре и разъяренная ворвалась в спальню. Дети прыгали на панцирных кроватях, летали подушки, стояли визг и крик. При ее появлении все как подкошенные упали на кровати и натянули оде­яла. Продолжал прыгать и кричать только Ваня, он опасности не заметил. Галина подбежала сзади и рванула мальчишку за плечи. От неожиданности и от боли Ваня завизжал, а няня начала его лу­пить по чему попало. Остановило ее то, что Ванина белая рубашка покрылась кровавыми пятнами. Зрелище было настолько ужас­ным, что Галина мигом протрезвела. Мальчик уже не кричал, а тихонько поскуливал. Галина побоялась притронуться к нему и заглянуть под рубашку, она побежала в соседнюю группу. Верну­лась с Ольгой Юрьевной, той, которая упрекала ее в злости. По пути рассказала, что мальчик во сне расцарапал все тело и теперь истекает кровью. Ольга Юрьевна заохала и побежала вызывать «скорую». Врачи на вызовы в детский дом приезжали быстро. Оль­га Юрьевна испугалась, что от нее пахнет алкоголем, и отказалась встречать врачей. Открывала дверь и вела их в группу Галина. Ваню вывели в освещенную комнату, приподняли рубаху. Кровь уже под­сохла, и ткань прилипла. Ваня стал плакать и отбрыкиваться: «Не трогайте меня, мне нельзя в больницу!»

— Это что, у него диатез такой? — Толстая тетка в белом хала­те рассматривала Ваню издалека.

— Я не знаю, я здесь подменная. Но он постоянно болеет.

— А чем его намазали-то?

— Его врач местный чем-то лечит.

— Самодеятельность какая-то! Ну что, увозим.

Ваня опять заплакал и, не останавливаясь, повторял: «Мне нельзя в больницу... Меня нельзя лекарствами... Кожа, как чулок слезет...»

Ольга Юрьевна прислушивалась к голосам в соседней группе. Когда все затихло и от ворот отъехала машина, она не выдержа­ла и пошла звонить Марине Сергеевне.

...Вечером, когда они с Мариной Сергеевной возвращались домой, пошел снег. Он падал крупными, пушистыми хлопьями, и Ваня, подняв лицо к небу, ловил его на язык.

— Ванюш, ты снег-то не ешь, заболеешь.

— А от снега тоже можно заболеть?

— Конечно.

— И что, опять чесаться будет?

— Нет, Вань, есть другие болезни... Но тебе о них знать не надо, ты свое за всю жизнь отболел.

— Мама Марина, а я теперь здоров?

—Да, Ванюша, бабушка сказала, что еще месяц помажем—и все.

— И тогда меня мама заберет?

— А ты хочешь?

— Нет, я хочу с тобою жить и с папой Колей.

— Значит, будешь жить с нами. Вот через год в школу пой­дешь, и мы даже днем не будем в детский дом приходить.

— Мама Марина, а ослика когда пойдем смотреть?

— В выходные. Коля из командировки вернется, и пойдем. А еще скоро приедет Алеша, он вернется из армии. Ты знаешь, у тебя теперь есть старший брат, он тебя в обиду никому не даст...

А снег все падал, и уже не было видно черноты, и грязи, и опав­ших листьев. Жизнь начиналась с чистого листа.