Понятие гипотаксиса. Полевой разрыв. Гипотеза Марти, новейшие исследования

Несколько слов о понятии гипотаксиса, определить которое столь же трудно, как и понятие предложения. Что такое придаточное предложение? В высказываниях специалистов прошлого, от Аделунга до Хайзе[263], все отчетливее вырисовывается идея, что отношение предложения к входящим в него словам на более высокой ступени повторяется в отношении сложноподчиненного предложения к входящим в него предложениям. «Придаточные предложения — это определяющие или уточняющие части главного предложения, они относятся к главному предложению и к его частям так же, как распространяющие определения простого предложения относятся к нему и к его частям; они отличаются от этих определений лишь тем, что они имеют форму предложений» (Неуsе. Ор. cit.) Если современный языковед–теоретик задумается о том, какие именно явления больше всего соответствуют этому суждению, то среди прочих он вспомнит и об упоминавшемся при рассмотрении кречмеровского типа винительном с инфинитивом и о латинских партиципиальных конструкциях. Ведь они фактически находятся в символическом поле одного и того же обрамляющего предложения и несут его полевые знаки; многочисленные партиципы в приведенном для примера периоде из Фукидида стоят, например, в номинативе, который включает их, как и сам субъект (Никиас), в рамку предложения. То же самое относится и к винительному падежу в Ceterum censeo Carthaginem esse delendam 'Впрочем, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен'. Возвращаясь к образу «суставного сочленения» в речи, констатируем, что в этом месте не происходит никакого нарушения поля и суставное сочленение не образуется; напротив, символическое поле рамочного, или главенствующего, предложения полностью включает эти добавления в себя. Здесь наблюдаются такие же условия, как и в случае композита (или свободной группы слов). Лишь внутри них, так сказать, в их внутренних домашних условиях, дело обстоит, пожалуй, несколько иначе, чем внутри композита; в них больше простора, больше возможностей для распространения задаваемой глаголом внутренней структуры.

Однако оставим пока этот вопрос открытым и вспомним попутно о так называемых абсолютных, то есть не столь непосредственно включаемых партиципиальных конструкциях, в частности об ablativus absolutus в латыни. Удобство системы, в которой наряду с падежами внутренней детерминации существует столь «щедрый» падеж внешней детерминации (в понимании Вундта), каким является латинский аблатив, широко используется как уютное гнездо, как готовый футляр, в котором произвольно и теми же синтаксическими средствами, что и в предложениях, можно конструировать и воспроизводить положения вещей независимо (в пределах ограничивающей гнездо рамки) от соотношений внутри символического поля предложения. Следует ли вообще считать аблатив составной частью символического поля латинского предложения? Этот вопрос я должен переадресовать специалистам; у меня как неспециалиста такое впечатление, что дело в значительной мере в смешанной латинской системе падежей, которая приводит к поразительно обширным «распространенным» предложениям, известным нам по произведениям классиков. Ведь после заполнения ближайших позиций при глаголе ответами на вопросы quis? 'кто?', quid? '÷òî?' последовательно появляются и встраиваются в предложение ответы на вопросы ubi? 'где?', quibus auxiliis? 'при помощи чего?', cur? 'почему?', quomodo? 'каким образом?', quando? 'когда?'. Такое латинское предложение, подобно по–походному упакованному ранцу, содержит все необходимое, значительно больше, во всяком случае, чем этого можно достичь с помощью только падежей внутренней детерминации.

Мы подошли как раз к тому месту, где системное учение о придаточном предложении должно было бы высказаться в поддержку широко распространенного представления, что придаточное предложение является членом предложения или замещает его. Такое суждение правомерно постольку, поскольку не происходит ни (полного) нарушения поля символов, ни возникновения шарнира, которое наиболее элегантным образом осуществляется с помощью релятива с его производными, союзами. Оно правомерно по отношению к таким включениям, какими являются связанные (bezogen) или несвязанные (unbezogen) партиципиальные конструкции или образования типа винительного с инфинитивом. Напротив, там, где на свою полную мощность включается анафора, нет необходимости в прочном сочленении, можно начинать совершенно заново и тем не менее подчинять, где угодно и чему угодно. В этом состоит специфическая функция указующего знака, ставшего анафорическим и подчиняемым. Нет, надо внести поправку: теория частей предложения наталкивается на свои границы и в случае кречмеровского, и в случае паулевского типов. Ведь любое сочинительное und может вызвать нарушение поля и позволяет начинать с другого субъекта, а прямая речь или присоединительные предложения с апеллятивной или с экспрессивной функцией всегда обладают своим полем символов[264].

Г.Пауль в своей немецкой грамматике принимает в расчет тот факт, на который в первую очередь обращает внимание теория членов предложения: он признает существование первой главной группы придаточных предложений, которые он называет «падежные предложения» (Kasussätze). Но за ними следуют еще две другие главные группы, которые скачкообразно вводят новые разграничительные критерии. И в этом заключается логическое несовершенство большинства подобных попыток классификации. Но кто знает? Может быть, не те, кто классифицирует, а классифицируемое ответственно за множество критериев.

Некоторые из исследователей нового поколения большей частью подчеркивают потребность придаточных предложений быть подключаемыми (Anlehnungsbedürfnis) и присоединяются к предложению Марти причислять придаточные предложения к синсемантическим образованиям: «Не только имена, но и целые предложения могут деградировать до синсемантических (Mitbedeutenden); они превращаются в придаточные предложения, утрачивают самостоятельность, и при этом происходит так, что первоначальное значение действует как внутренняя языковая форма». Наиболее последовательно, насколько я могу судить, довел эту идею до конца В.Бранденштайн в своей четкой и содержательной работе. «Под „придаточным предложением" подразумевается двоякое. Во–пеpвых, предложения определенного внешнего вида, Во–вторых, предложения с определенными еще не установленными семантическими признаками. Оба эти понятия, скрывающиеся за одним и тем же термином „придаточное предложение", часто совпадают, но отнюдь не всегда»[265].

Предложенное самим Бранденштайном определение гласит: «По–видимому, остается лишь один выход определять придаточные предложения по их значению как такие предложения, которые являются синсемантическими и, будучи взятыми изолированно, или не имеют никакого значения, или имеют какое–то иное» (Вrandenstein. Op. cit., S. 135). Оставим открытым вопрос о том, полностью ли соответствует это определение тому, что Марти понимает под «синсемантичностью». Во всяком случае, потребность быть подключаемым здесь выдвинута на передний план.

Однако с таким подходом связана одна загвоздка, и его нельзя считать достаточным определением. Неринг[266] хорошо это подметил и разработал далее. То новое, что он дает, мы можем подключить к анализу паулевского типа гипотаксиса. Там мы уяснили, что отношение между ситуациями конституирует конструкцию Er liebte und verzieh 'Он любил и простил'. Неринг приходит к выводу, что в гипотаксисе существенно выражение отношений между ситуациями. У придаточного предложения обнаруживается систематический характер, потребность быть подключенным; однако к этому «добавляется еще одна логическая величина». Если освободить то, что Неринг имеет в виду, от несколько своеобразного языкового оформления, то остается мысль о том, что гипотактическое образование в целом служит для выражения отношения между ситуациями.

Сказанное, однако, не относится к кречмеровскому типу; но в иных случаях оно является определяющим. В этом месте должен был бы подключиться сообразительный логик и показать, как и в какой мере многообразие обусловленных суждений может быть выражено средствами гипотактических предложений. Между (необусловленными) категорическими и в различнейшей степени обусловленными и ограниченными суждениями с логической точки зрения существует большое различие. Наряду со многим прочим гипотактические образования служат для того, чтобы выражать обусловленные суждения: Wenn es blitzt, so donnert es 'Если сверкает молния, то гремит гром'. Здесь в центре внимания находится отношение зависимости между двумя событиями; сюда же я мог бы причислить и немецкое предложение Lange Haare kurzer Sinn 'Волос долог, а ум короток'. Некоторые интерпретируют мнимые именные предложения как условные конструкции. Того, кто в своих рассуждениях дошел до этого пункта, уже не может — по крайней мере полностью и для всех типов — удовлетворить характеристика придаточного предложения как синсемантического (или, как говорилось раньше, синкатегорематического).

Придаточные предложения во многом разнятся друг от друга. Слишком простая универсальная формула Бранденштайна не соответствует паулевскому типу с отношением между ситуациями. Но она из–за категоричного, несколько легковесного доказательства отодвигает в сторону и кречмеровский тип. Признавая плодотворность инструментальной модели (Organon–Modell) языка, Бранденштайн считает возможным в своем случае пренебречь ею. Мы полагаем, что в конструкциях кречмеровского типа существенным является как раз то, что из одного и того же побуждения к говорению вытекают два высказывания, которые дополняют друг друга, поскольку одно из них связано с актом говорения и с его осуществлением, а другое — с интенциональным содержанием: Censeo Carthaginem esse delendam 'Считаю, что Карфаген должен быть разрушен'; timeo ne moriatur 'опасаюсь, не умер бы'. Между тем Бранденштайн сам перекрывает себе путь к такому пониманию, поскольку он полагает, что имеет в руках доказательство того, «что любой класс языковых знаков можно в достаточной мере определить только с помощью чисто психологических признаков, другими словами, что достаточно указать, что этот тип языковых знаков способен выразить»[267] (Brandenstein. Ор. cit„ S. 119).

Для него, следовательно, все предложения единообразно служат для того, чтобы выражать; в такой мере единообразно, что не остается места для таких характерных структур, какие описал Кречмер. Итак, подытожим: результаты столь упрощенной теории языка — беспомощность как перед паулевским, так и перед кречмеровскими типами сложноподчиненных предложений.

Гипотаксис по меньшей мере трехлик. Тот, кто после всего, что мы узнали из длящейся столетие дискуссии специалистов и что мы обсудили, прочтет еще раз древнеегипетскую историю Синухета, обнаружит и там обороты, указывающие на кречмеровский тип. Например: Ich meinte: Kämpfe enstehen; nicht glaubte ich: ich lebe nach ihnen 'Я полагал: возникнут битвы; я не верил: я буду жить после них'. Если немецкий перевод адекватен, это те смешения повествования и прямой речи, которые, по–видимому, очень архаичны и которые, возможно, были первым источником сложноподчиненных предложений кречмеровского типа. Союз und и сопутствующие ему распространения предложений по модели Г.Пауля в немецком переводе древнеегипетского текста не обнаруживаются. И last not least, релятив, таким образом, почти не играет никакой роли в лапидарном языке египтян. Решающий поворот к богато расчлененным периодам индоевропейских языков, вероятно, произошел тогда, когда научились превращать возникающий контекст в указательное поле, чтобы создавать в речевой цепи многообразные свободные сочленения. Решающим поворотным пунктом стало возникновение указания в модусе анафоры.