Досудебное производство по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения

Основания к началу производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения и порядок его процессуального оформления. Расследование по уголовному делу о совершении общественно опасного деяния невменяемым или лицом, заболевшим психическим заболеванием после совершения преступления, производится только в форме предварительного следствия. Оно в большей мере способно обеспечить установление истины по этой сложной категории уголовных дел и максимально полно гарантировать права психически больного лица, у которого отсутствует или ограничена возможность самому защищать свои интересы.

Особый процессуальный порядок деятельности, предусмотренный главой 46 УПК, имеет место лишь при расследовании весьма специфичной по субъектному составу категории уголовных дел – дел, ведущихся в отношении лиц, совершивших общественно опасные деяния в состоянии невменяемости или заболевших после совершения преступления психическим расстройством (заболеванием). Расследование данной категории уголовных дел производится только в форме предварительного следствия, которое в большей мере способно обеспечить установление истины и максимально полно гарантировать права психически больного лица, у которого отсутствует или ограничена возможность самому защищать свои интересы.

Для принятия решения о начале соответствующего производства должностному лицу, осуществляющему предварительное расследование, требуется установить наличие определенного обстоятельства, которое указывало бы на необходимость применения норм главы 46 УПК. Однако такое основание до настоящего времени не получило отражения в законодательстве. В то же время ст. 442 УПК все же закрепляет «основания», но не к началу исследуемого производства, а к применению принудительных мер безопасности и лечения. Схожие правовые явления описывает и ст. 102 УК («Основания назначения принудительных мер безопасности и лечения»).

Сравнительный анализ рассматриваемых норм материального и процессуального права показывает, что содержащиеся в них положения представляют собой основания для принятия судом уголовно-правового решения о необходимости подвергнуть психически больного субъекта принудительному лечению и не являются побудительным началом для специфических процедурных мероприятий, обусловленных наличием психического расстройства у подозреваемого либо обвиняемого. Таким образом, основания применения принудительных мер безопасности и лечения не входят в систему норм, образующих уголовно-процессуальный институт производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения, а относятся к категории материального права. Следовательно, норма, закрепленная в ст. 442 УПК, носит уголовно-правовой характер. В этой связи в целях систематизации и упрощения законодательства целесообразным видится исключение из УПК положений, содержащих основания применения судом принудительных мер безопасности и лечения в отношении лиц, страдающих психическими расстройством (заболеванием). Отсюда следует, что в ст. 442 УПК должна содержаться норма процессуального характера, определяющая основание к началу производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения. Её наличие позволит юридически обозначить момент, с которого процессуальная деятельность должна осуществляться в рамках исследуемого производства, что будет способствовать унификации практики расследования.

М.А. Шостак связывает возможность начала «особого» производства с моментом, «когда судебно-психиатрической экспертизой будет определено, что подозреваемый или обвиняемый является невменяемым», одних лишь сомнений следователя в полноценности психики лица для этого недостаточно.

Соглашаясь с тем, что в основу принятия решения о начале «особого» производства должны быть положены выводы эксперта-психиатра, следует отметить, что вывод о невменяемости субъекта может быть сделан только судом, а содержание заключения, составляемого по результатам проведения судебно-психиатрической экспертизы ограничивается в этом вопросе сведениями о наличии психического заболевания, его характере и степени влияния на поведенческие возможности субъекта.

Основанием к началу «особого» производства можно считать наличие в уголовном деле достаточных доказательств, указывающих на признак, необходимый для начала производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения. Следовательно, требуется установить признак, выявление которого в ходе предварительного расследования укажет следователю на необходимость применения положений «особого» производства. Представляется, что искомым признаком выступает психическое заболевание лица как во время совершения общественно опасного деяния, так и в период осуществления в отношении него процессуальных действий.

Изложенное позволяет предположить, что основанием к началу производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения должно являться наличие достаточных доказательств, указывающих на то, что у подозреваемого, обвиняемого во время совершения общественно опасного деяния или в ходе производства по уголовному делу соответственно имелось или имеется психическое расстройство (заболевание), лишающее его возможности сознавать значение своих действий или руководить ими.

Однако следует отметить, что сведения о наличии у подозреваемого или обвиняемого болезненного расстройства психики без их должного процессуального закрепления не влекут принятия решения о начале «особого» производства, так как следователь не обладает специальными познаниями в психиатрии и не может сам засвидетельствовать факт наличия такого заболевания, равно как и оценить его характер. Поэтому компетентный вывод о состоянии психики подозреваемого, обвиняемого он получают из заключения экспертов. Представляется, что именно этот документ, полученный в установленном законом порядке, выступает юридическим подтверждением выявленного признака – наличия у подозреваемого, обвиняемого психического расстройства (заболевания).

Вместе с тем далеко не любая патология психики может быть включена в рассматриваемое понятие основания к началу производства, поскольку в зависимости от времени наступления болезни и ее характера она влечет различные процессуальные последствия. Если психическое расстройство появилось в ходе производства по уголовному делу, должна быть использована категория, применяющаяся законодателем для описания уголовно-процессуальной недееспособности подследственного: невозможность лица в силу имеющегося психического расстройства сознавать значение своих действий или руководить ими. Содержание понятия «невменяемость» в данном случае неприменимо, поскольку оно предназначено для характеристики состояния субъекта во время совершения противоправного деяния.

Несмотря на отсутствие в законе прямого указания на наличие и содержание уголовно-процессуальной дееспособности (в отличие от гражданско-процессуальной), сложно отрицать факт ее существования, поскольку в ходе производства по уголовному делу участникам уголовного процесса также присуща способность своими действиями приобретать права и обязанности. Не вызывает сомнений и то, что упомянутые возможности субъекта могут быть существенно ограничены его психическим заболеванием.

Можно разделить позицию тех авторов, которые обосновывают наличие уголовно-процессуальной дееспособности и в рамках рассматриваемого производства отграничивают это понятие от уголовно-правового понятия «вменяемость» (С.Н. Шишков, П.В. Полосков, П.А. Колмаков, Д.Р. Лунц, С.П. Кубанцев, А.Г. Яцкевич и др.). Описанный подход реализуется и на практике. В последние годы при проведении судебно-психиатрических исследований эксперты, наряду с заключением о характере и степени психического заболевания лица на момент совершения противоправного деяния, все чаще формулируют выводы об уровне процессуальной дееспособности лица, подвергаемого экспертизе. Такое положение представляется обоснованным, так как предопределено требованиями закона: в соответствии с п. 3 ч. 2 ст. 443 УПК в ходе производства предварительного следствия должны быть установлены степень и характер психического заболевания лица не только в момент совершения общественно опасного деяния, но и ко времени производства по уголовному делу. Озабоченность в этой связи вызывает лишь отсутствие в следственной и экспертной практике единообразия при определении содержания уголовно-процессуальной дееспособности. В УПК для обозначения состояния рассматриваемого лица использована универсальная правовая категория: невозможность, в силу имеющегося психического расстройства (заболевания), сознавать значение своих действий или руководить ими. Однако в правоприменительной практике указанный критерий используется не повсеместно. При назначении судебно-психиатрических экспертиз наиболее часто встречаются вопросы о способности лица «предстать перед следствием и судом», «самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном процессе», «принимать участие в судебно-следственных мероприятиях», «участвовать в производстве следственных действий», «нести уголовную ответственность» и др. Категориальный аппарат экспертов, используемый для разрешения приведенных вопросов, также различен.

Отсутствие единообразия в правоприменительной практике приводит к тому, что в некоторых случаях не понятно, считает ли эксперт исследуемого полностью процессуально недееспособным, либо делает вывод об ограниченной возможности личного участия субъекта в производстве по уголовному делу. Например, заключение о том, что лицо в связи с имеющимся у него болезненным расстройством психики «не способно самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном процессе», как представляется, не устраняет субъекта от непосредственного участия в процессуальных процедурах при условии, что обеспечено участие защитника психически больного; вывод о том, что «лицо не способно участвовать в производстве следственных действий…» не исключает допуск субъекта к иным процессуальным действиям и т.д.

В этой связи представляется, что в ходе судебно-психиатрического экспертного исследования оценка возможности личного участия субъекта в производстве по уголовному делу должна устанавливаться в рамках ответа на вопрос о возможности (либо невозможности) лица, в связи с имеющимся у него психическим расстройством (заболеванием), сознавать значение своих действий и руководить ими. Вывод эксперта, отражающий содержание приведенного критерия, не потребует дополнительного выяснения предусмотренных в УПК вопросов о возможностях субъекта «самостоятельно осуществлять свое право на защиту» (п. 4 ч. 1 ст. 45 УПК), «самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном процессе» (п. 3 ст. 228 УПК), «участвовать в производстве процессуальных действий» (п. 4 ч. 1 ст. 246 УПК) и др., поскольку все они являются более узкими по объему и охватываются содержанием рассмотренной категории. Если же в ходе экспертизы будет выявлена психическая болезнь, не исключающая процессуальную дееспособность субъекта, а лишь ограничивающая ее, то такое заболевание не детерминирует начало «особого» производства, а влечет лишь реализацию соответствующей процессуальной гарантии.

Отдельно укажем, что экспертам-психиатрам, производящим экспертизу, должны быть представлены данные о наличии у лица психического заболевания в прошлом, нахождении на диспансерном учете, его умственном отставании, черепно-мозговых травмах, поведении накануне и после совершения общественно опасного деяния и т. п. Эта информация может быть получена из истории болезни в связи с черепно-мозговой, родовой травмой, из данных учета психоневрологических диспансеров, психиатрических стационаров, где лицо проходило лечение, из показаний свидетелей, указывающих на неадекватность поведения лица накануне, в момент и после совершения общественно опасного деяния, т. п. Информацией для экспертов-психиатров может служить видео- и звукозапись следственных действий с участием психически больного лица.

Наряду с вопросом об основаниях анализируемого производства, значимой представляется проблема документального оформления его начала. Действующий уголовно-процессуальный закон ничего не говорит о возможности вынесения по данному поводу отдельного процессуального документа. Более того, не содержит он таких указаний и в отношении иных «особых» производств. Как следствие, соответствующий процессуальный документ в ходе производства по делу не составляется, и о том, что предварительное расследование осуществлялось по правилам главы 46 УПК, в материалах дела зачастую прямо свидетельствует лишь «Постановление о передаче уголовного дела прокурору для направления в суд».

Представляется, что в целях конкретизации процессуального порядка рассматриваемого производства необходимо включить в УПК норму, согласно которой решение следователя об осуществлении «особого» производства должно быть оформлено в виде постановления о начале производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения. С момента вынесения указанного постановления о начале производства все дальнейшее расследование должно проводиться по правилам главы 46 УПК.

Что же касается процессуального порядка оформления выносимого документа, то видится целесообразным предусмотреть в законе обязанность следователя предоставлять его для ознакомления защитнику и законному представителю подозреваемого либо обвиняемого, страдающего психическим расстройством. Указанное предписание будет способствовать информированию этих участников об основных обстоятельствах расследования, а если к моменту вынесения постановления они не участвовали в деле – позволит на более ранних этапах процессуальной деятельности привлечь их к производству. Не исключается возможность ознакомления с документом и самого субъекта, если, по мнению следователя, его психическое состояние допускает это.

Субъекты, в отношении которых осуществляется производство по применению принудительных мер безопасности и лечения, и их процессуальный статус. Вопрос о регламентации процессуального порядка осуществления рассматриваемого производства является наиболее проблемным во всей системе норм, образующих межотраслевой институт принудительных мер безопасности и лечения.

Наиболее ощутимые трудности, препятствующие формированию однообразного и эффективного подхода к процедуре производства, связаны с отсутствием в УПК четкого определения категорий субъектов, в отношении которых ведется рассматриваемое производство, и их процессуального положения. Указанная проблема является стержневой при формулировании концепции «особого» порядка процессуальной деятельности, предусмотренной в отношении лиц, страдающих психическими расстройствами. Это связано с тем, что именно личностные особенности участника уголовного процесса (наличие у него психического заболевания) детерминируют необходимость реализации системы процессуальных гарантий, которые и образуют анализируемое производство.

По смыслу норм действующего УПК, процессуальный порядок, предусмотренный главой 46, применяется при расследовании уголовных дел, ведущихся в отношении «лица, совершившего общественно опасное деяние». Следовательно, указанное понятие должно отражать категории субъектов, в отношении которых может быть начато производство по применению принудительных мер безопасности и лечения.

Согласно п. 13 ст. 6 УПК категория «лицо, совершившее общественно опасное деяние» объединяет в себе 2 группы субъектов: 1) совершивших общественно опасные деяния, предусмотренные уголовным законом, в состоянии невменяемости и 2) заболевших после совершения преступления психическим расстройством (заболеванием)».

Для уяснения смысла первой из двух категорий, составляющих рассматриваемое понятие, необходимо обратиться к содержанию ч. 1 ст. 28 УК, которая трактует невменяемость как невозможность лица сознавать фактический характер и общественную опасность своего действия (бездействия) или руководить им вследствие хронического психического расстройства (заболевания), временного расстройства психики, слабоумия или иного болезненного состояния психики. Следуя приведенному определению, к субъектам, образующим первую группу, будут относиться лица, которые на момент совершения общественно опасного деяния, предусмотренного особенной частью уголовного кодекса, находились в одном из психопатологических состояний, включенных в соответствии с ч. 1 ст. 28 УК в понятие «невменяемость», и вследствие этого не имели возможности сознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействий) или руководить ими. Однако ряд авторов (П.А. Колмаков, А.Н. Ларин, А.П. Овчинникова, С.Я. Улицкий, А.А. Хомовский, А.Г. Яцкевич), справедливо отметили, что лицо может обоснованно именоваться совершившим общественно опасное деяние в состоянии невменяемости только тогда, когда наличие у него такого состояния установлено решением суда по уголовному делу[1]. Кроме того, используя рассматриваемое наименование («лицо, совершившие общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом, в состоянии невменяемости») для обозначения одной из категорий лиц, в отношении которых предварительное расследование должно осуществляться по правилам главы 46 УПК, законодатель не оговаривает психического состояния субъекта на момент производства по уголовному делу. Тем самым он предполагает, что обязанность следователя вести производство в «особом» порядке в данном случае обусловливается лишь психическим состоянием лица на момент совершения деяния и не зависит от состояния его умственных способностей во время проведения предварительного расследования. Другими словами, существующая редакция закона предполагает, что если лицо на момент совершения общественно опасного деяния, страдало психической патологией, включенной в соответствии со ст. 28 УК в понятие «невменяемость», то расследование должно проводиться в порядке главы 46 также и в случае, если к моменту осуществления процессуальных действий лицо выздоровело либо его психическое состояние значительно улучшилось.

Такой подход, по мнению некоторых исследователей, противоречит принципиальному назначению данного производства: обеспечить дополнительными процессуальными гарантиями субъекта, процессуальная дееспособность которого ограничена психическим расстройством (заболеванием) в момент проведения расследования по делу. Утверждается, что целесообразность таких действий сомнительна, однако они соответствуют закону.

Для того, чтобы установить круг субъектов, входящих во второе из понятий, образующих наименование «лицо, совершившее общественно опасное деяние»: «лица, заболевшие после совершения преступления психическим расстройством (заболеванием)» – необходимо выяснить, какое значение вкладывает законодатель в термин «психическое расстройство (заболевание)». Согласно ст. 1 Закона Республики Беларусь «Об оказании психиатрической помощи», психическое расстройство (заболевание) – это расстройство психического здоровья человека с психопатологическими и (или) поведенческими проявлениями, обусловленное нарушением функционирования организма в результате воздействия биологических, физических, химических, психологических, социальных, иных факторов и подтвержденное диагнозом, установленным врачом-специалистом или врачебно-консультационной комиссией.

Если использовать приведенное определение для понимания смысла исследуемого понятия, то оборот «лица, заболевшие после совершения преступления психическим расстройством (заболеванием)» объединит в себе субъектов, которые на момент совершения преступления были психически здоровы, однако после его совершения получили расстройство психического здоровья, которое подтвержденное диагнозом, установленным врачом-специалистом или врачебно-консультационной комиссией.

Однако такое определение не отражает ряд правовых особенностей и, прежде всего то, что юридические последствия наличия у подследственного во время производства по делу психического заболевания разнообразны и дифференцируются законодателем в зависимости от их характера и степени влияния на личность участника уголовного процесса. К примеру, психическая болезнь может полностью лишить лицо возможности «сознавать значение своих действий или руководить ими» (ч. 1 ст. 442 УПК), может проявиться лишь в неспособности лица «самостоятельно осуществлять свое право на защиту» (п. 4ч. 1 ст.45 УПК), а может и вовсе не сказаться на процессуальной дееспособности субъекта.

Таким образом, вторая категория, образующая понятие «лицо, совершившее общественно опасное деяние», при определении групп субъектов «особого» производства не может использоваться без дополнительной конкретизации.

Проблема определения субъектов рассматриваемого производства напрямую связана с проблемой их процессуального положения: является ли этот субъект отдельным участником уголовного процесса, либо это подозреваемый, обвиняемый, именуемый указанным образом в связи с осуществлением в отношении него «особого» производства, предусмотренного главой 46 УПК. Нормы действующего закона дают возможность отстаивать как первую, так и вторую позиции. Подтверждением первой выступает, прежде всего, п. 49 ст. 6 УПК. Редакция этой нормы позволяет отнести названного субъекта к участникам уголовного процесса. Кроме того, различные варианты использования в УПК понятия «лицо, совершившее общественно опасное деяние» подтверждают, что законодатель под рассматриваемым субъектом понимает отдельного участника уголовного процесса – в ряде норм этот оборот используется в одном смысловом ряду с терминами «подозреваемый» и «обвиняемый» (п. 1, 8, 9 ст. 6; ст. 56, ст. 57 УПК и др.).

В пользу второй позиции (суть которой в том, что понятие «лицо, совершившее общественно опасное деяние» использовано законодателем для обозначения подозреваемого, обвиняемого, в отношении которого ведется рассматриваемое производство) выступает отсутствие в законе норм, регламентирующих процессуальный статус указанного лица как отдельного участника уголовного процесса. Кроме того, несмотря на то, что «особое» производство не возбуждается первоначально, а всегда формируется на базе «общего», не предусмотрен в законе и механизм трансформации подозреваемого, обвиняемого в «лицо, совершившее общественно опасное деяние». Так, в ч. 5 ст. 40 и в ч. 3 ст. 42 УПК, содержащих обстоятельства прекращения пребывания лица в положении соответственно подозреваемого и обвиняемого, нет указаний, свидетельствующих о том, что одним из таких обстоятельств является признание его «лицом, совершившим общественно опасное деяние».

Существующая регламентация, объединяющая описанные элементы принципиально разных подходов, приводит к тому, что после получения заключения судебно-психиатрической экспертизы, установившей психическое заболевание субъекта, последний юридически остается пребывать в статусе подозреваемого, обвиняемого, так как в законе отсутствуют нормы об отмене или прекращении осуществляемого в отношении него подозрения, обвинения. Вместе с тем он приобретает наименование другого участника процесса – «лица, совершившего общественно опасное деяние», процессуальное положение которого законом не определено. В сложившейся ситуации непонятно, может ли субъект реализовывать права подозреваемого, обвиняемого, то есть того участника, в статусе которого он находился на момент получения заключения судебно-психиатрической экспертизы, либо оказывается лишенным каких-либо прав, а, соответственно, и процессуальной правоспособности в целом.

По мнению ряда ученых, при таких обстоятельствах отсутствие надлежащего правового регулирования приводит к тому, что лицо, в отношении которого ведется «особое» производство, становится не субъектом уголовно-процессуальной деятельности, а ее объектом. Несомненно, сложившаяся ситуация, характеризующаяся неопределенностью процессуального положения лица, страдающего психическим расстройством, существенно ограничивает его конституционные права и, в силу этого, требует корректировки.

Что касается практики расследования уголовных дел, то она в рассматриваемой части также противоречива. В частности, должностные лица органа уголовного преследования дабы формально соблюсти требования закона, изложенные в ч. 5 ст. 40 УПК, ч. 2, 3 ст. 42 УПК, принимали решение о прекращении уголовного преследования в отношении подозреваемого, обвиняемого, после чего в материалах дела психически больное лицо начинало именоваться «лицом, совершившим общественно опасное деяние». Вместе с тем, ни в постановлении о прекращении уголовного преследования, ни в иных процессуальных документах не получило отражение решение о трансформации подозреваемого, обвиняемого, в отношении которого прекращается уголовное преследование, в «лицо, совершившее общественно опасное деяние». Причем действующее уголовно-процессуальное законодательство не допускает в рассматриваемом случае прекращения уголовного преследования, о чем, в частности, свидетельствует содержание п. 48 ст. 6 УПК, закрепляющего, что производство по применению принудительных мер безопасности и лечения охватывается уголовным преследованием.

Как выше уже отмечалось, субъектами «особого» производства являются лица, относящиеся к двум разнородным категориям: 1) лица, совершившие общественно опасное деяние в состоянии психической болезни (в силу чего впоследствии они могут быть признаны невменяемыми) и 2) вменяемые субъекты, заболевшие психическим расстройством (заболеванием) после совершения преступления.

Не вызывает сомнений, что граждане, входящие во вторую из указанных категорий, являются субъектами совершенных ими преступлений, так как во время осуществления противоправных действий находились во вменяемом состоянии, что, в свою очередь, можно расценивать как объективную предпосылку их привлечения в качестве обвиняемых и наделения соответствующими правами и обязанностями. Между тем, в силу заболевания психики, наступившего после совершения преступного деяния, эти лица не всегда способны эффективно реализовывать свои процессуальные права и, тем более, надлежащим образом осуществлять обязанности. В описанном случае гарантией надлежащего осуществления прав граждан, в отношении которых ведется производство по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения, должна являться обязанность следователя привлечь к участию в деле законного представителя, который наряду с психически больным либо вместо него будет осуществлять принадлежащие тому права. Обоснованным видится внесение соответствующего положения в уголовно-процессуальный закон (по аналогии с нормой, закрепленной в ч. 3 ст. 41 и ч. 3 ст. 43 УПК и распространяющей свое действие в отношении несовершеннолетних).

Представляется, что если психическая патология субъекта, заболевшего после совершения преступления, не позволяет ему понять суть вынесенного в отношении него постановления о привлечении в качестве обвиняемого, этот процессуальный акт не должен ему предъявляться. Однако он обязательно должен быть представлен для ознакомления защитнику лица и его законному представителю, которые наделены соответствующими полномочиями для отстаивания интересов защищаемого или представляемого ими субъекта.

Таким образом, не существует препятствий для возможности привлечения в качестве обвиняемого лица, заболевшего психическим расстройством после совершения преступления.

Вопрос о допустимости вынесения постановления о привлечении в качестве обвиняемого в отношении субъекта, страдавшего психическим заболеванием на момент совершения общественно опасного деяния, также может быть разрешен положительно, поскольку привлечение в качестве обвиняемого не предрешает вывода о виновности. Принимая во внимание, что дискреционные полномочия в вопросе установления невменяемости принадлежат суду, представляется вполне очевидным, что на досудебных стадиях производства по уголовному делу вывод о невменяемости субъекта может носить лишь характер предположения. Только суд сформулирует утверждение о том, вменяемо ли было лицо в момент совершения противоправного деяния, а, следовательно, и является ли оно субъектом преступления. Более того, утверждение о невменяемости, сделанное на досудебных стадиях уголовного процесса, прямо противоречит презумпции вменяемости, присущей отечественной правовой системе, и не в полной мере согласуется с содержанием презумпции отсутствия психического расстройства (заболевания). Таким образом, коль скоро лицо считается вменяемым до тех пор, пока обратное не будет установлено судом, то предположения следователя о возможности признания лица впоследствии невменяемым не может быть основанием для существенного отступления от общего порядка производства: для устранения из дела подозреваемого, для исключения из производства такого важного этапа, как привлечение в качестве обвиняемого и т.д.

Подозреваемый, обвиняемый, страдающие психическим расстройством (заболеванием), не должны лишаться уголовно-процессуальной правоспособности в связи с принятием решения о начале производства по применению принудительных мер безопасности и лечения, и они должны иметь возможность пользоваться правами, предусмотренными ст. 41 и 43 УПК, в той мере, в какой это позволяет их психическое состояние.

Проведенный выше анализ показывает, что выделение лица, совершившего общественно опасное деяние, в качестве отдельного участника уголовного процесса сопряжено с неопределенность правового положения такого субъекта и в целом усложняет понимание норм УПК. В связи с этим представляется целесообразным исключить его из числа участников уголовного процесса и сохранить за теми участниками, в отношении которых осуществляется рассматриваемое производство, процессуальный статус подозреваемого, обвиняемого. Это даст возможность указанным субъектам лично либо с помощью законного представителя реализовывать доступные им в силу их психического состояния права, предусмотренные соответственно ст. 41 и 43 УПК, что будет способствовать соблюдению конституционных прав психически больных граждан, вовлеченных в уголовный процесс, и обеспечит единообразие правоприменительной практики в части рассматриваемых отношений.

Рассмотрение проблемы процессуального статуса лиц, в отношении которых ведется производство по применению принудительных мер безопасности и лечения, будет неполным, если обойти вниманием вопрос о возможности личного участия указанных субъектов в следственных действиях. УПК предоставляет следователю право самому решить эту задачу. Согласно ч. 4 ст. 443 УПК, установив, что психическое состояние лица делает невозможным его участие в следственных действиях, следователь составляет об этом протокол с соблюдением требований ст. 193 и 194 УПК.

В рассматриваемом случае следовать не совершает каких-либо процессуальных действий. Он, анализируя установленные по делу обстоятельства, приходит к внутреннему убеждению о нецелесообразности привлечения лица, страдающего психическим заболеванием, к производству следственных действий, то есть формулирует вывод, который необходимо отразить в материалах дела. Фактически это означает принятие решения по делу, причем юридически некорректным видится его оформление посредством составления документа, предназначенного для удостоверения «факта производства, содержания и результатов процессуальных действий». Более правильным, с позиции закона, будет вынесение в данном случае постановления, которое, в соответствии с п. 24 ч. 1 ст. 6 УПК, рассматривается как «любое, помимо приговора и определения, решение, вынесенное судьей либо судом или органом уголовного преследования при производстве по материалам или уголовному делу».

Наряду с наименованием, интерес представляют и иные аспекты процессуального оформления указанного документа. Не вызывает сомнений, что содержащееся в нем решение существенно затрагивает интересы подследственного, в связи с чем оно должно быть доведено до сведения заинтересованных участников уголовного процесса. В силу этого видится оправданным закрепление в кодексе обязанности следователя ознакомить с содержанием вынесенного документа защитника и законного представителя подозреваемого, обвиняемого, которые страдают психическим расстройством.

Отдельного внимания заслуживает и вопрос о содержании выносимого акта. Согласно ч. 4 ст. 443 УПК, он свидетельствует о невозможности лица участвовать в следственных действиях. Однако непонятно, устраняется ли психически больной субъект от участия во всех следственных действиях либо, по усмотрению следователя, не присутствует при проведении каких-то определенных?

Представляется, лицо, совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние, может и должно привлекаться к участию в следственных действиях, содержание которых не требует с его стороны осознанного волевого поведения (например, участие лица в качестве опознаваемого при проведении предъявления для опознания и др.). Кроме того, не вызывает сомнения и то, что в законе должна быть закреплена возможность подвергнуть психически больного, в отношении которого осуществляется производство по делу, освидетельствованию, личному обыску, получению у него образцов для сравнительного исследования и др.

Очевидно также, что в случае появления в дальнейшем соответствующей правовой регламентации, позволяющей осуществлять указанные действия, их следует проводить с участием защитника лица, страдающего психическим расстройством, и его законного представителя, которые удостоверят своими подписями результаты и смогут воспользоваться иными предусмотренными законом правами в интересах защищаемого (представляемого) субъекта.

В тесной связи с вопросом о процессуальном статусе лица, страдающего психическим расстройством, находится тема участия в рассматриваемом производстве его защитника и законного представителя.

Так, представляет интерес вопрос об обязательности привлечения защитника к участию в производстве по рассматриваемой категории дел. В белорусской, равно как и в российской юридической литературе последних лет этот вопрос решается однозначно: участие защитника в «особом» производстве признается необходимым. Казалось бы, этой позиции придерживается и законодатель, закрепляя в п. 4 ч. 1 ст. 45 УПК, что «участие защитника в производстве по материалам и уголовному делу обязательно, если подозреваемый или обвиняемый в силу физических или психических недостатков не могут самостоятельно осуществлять свое право на защиту». Иных норм, требующих обязательное участие защитника в «особом» производстве на досудебных стадиях, уголовно-процессуальный закон не содержит (обязательность участия защитника по рассматриваемой категории дел прямо оговаривается законодателем лишь применительно к стадии судебного разбирательства (ч.1 ст. 445 и ч. 1 ст. 446 УПК)).

Однако п. 4 ст. 45 УПК, предписывая обеспечить участие защитника по делам, в которых подозреваемый или обвиняемый не могут самостоятельно осуществлять свое право на защиту, не охватывает ту категорию субъектов «особого» производства, которые во время совершения противоправного деяния страдали психическим заболеванием, включенным в соответствии со ст. 28 УК в понятие «невменяемость», но затем выздоровели либо состояние их психики улучшилось настолько, что в ходе расследования по делу они могут самостоятельно осуществлять свое право на защиту.

Более того, историко-правовой анализ п. 4 ч. 1 ст. 45 УПК показывает, что он в принципе не призван обеспечивать участие защитника в «особом» производстве. В соответствии с судебным толкованием, отраженном в п. 10 постановления Пленума Верховного Суда Республики Беларусь от 24 сентября 2009 г., к психическим недостаткам, в силу которых подозреваемый, обвиняемый не могут самостоятельно осуществлять свое право на защиту, следует относить постоянные или временные психические расстройства, предусмотренные действующей в Республике Беларусь Международной статистической классификацией болезней и проблем, связанных со здоровьем (МКБ-10), утвержденной Всемирной ассамблеей здравоохранения и принятой к использованию на территории Республики Беларусь с 1 января 2002 г., которые не исключают вменяемости, но свидетельствуют о неспособности лица в полной мере понимать характер и значение своего процессуального положения, правильно воспринимать, оценивать и использовать в свою защиту обстоятельства, опровергающие выдвинутое подозрение, обвинение или смягчающие ответственность, а также осуществлять свои процессуальные права и обязанности».

Следует констатировать, что если принимать во внимание приведенное разъяснение, то на сегодняшний день в действующем уголовно-процессуальном законе отсутствует требование об обязательном участии защитника в досудебном производстве по уголовным делам о применении принудительных мер безопасности и лечения. Как видится, с формально-юридической стороны это препятствует реализации права участников «особого» производства на юридическую помощь. Подобное несовершенство законодательства приводит к тому, что субъекты правоприменительной деятельности по сути вынуждены игнорировать противоречивые процессуальные нормы в целях соблюдения конституционных прав граждан. Соответственно, в целях обеспечения возможности реализации субъектами «особого» производства права на защиту в УПК должен быть конкретизирован порядок участия защитника по рассматриваемой категории дел.

Представляется, что действующая редакция п. 4 ч. 1 ст. 45 УПК при условии расширения объема действующего судебного толкования вполне приемлема для регламентации участия защитника в рассматриваемом производстве.

В тесной связи с вопросом о необходимости участия защитника в «особом» производстве находится проблема определения оптимального момента его допуска.

Ряд ученых полагают, что защитник должен быть приглашен после получения заключения судебно-психиатрической экспертизы, иные допускают такую возможность на более ранних этапах процессуальной деятельности. Так, одни ученые считают обоснованным привлечение защитника к производству по делу с момента вынесения постановления о назначении судебно-психиатрической экспертизы, другие – с момента получения сведений о наличии психического расстройства. При этом данные об имеющейся патологии могут быть установлены как на основании медицинской документации, сведений, полученных из лечебных учреждений, так и из показаний свидетелей и иных источников доказательств.

Полагаем, что вопрос об обязательном участии защитника в исследуемом производстве будет решен наиболее эффективно, если законодательно будет определено, что должно выноситься постановление о начале данного производства, с содержанием которого лицо, ведущее расследование по делу, обязано ознакомить защитника и законного представителя психически больного субъекта. Такой порядок позволит четко обозначить момент, с которого защитник должен быть допущен к производству по уголовному делу.

Таким образом, представляется, что участие защитника в «особом» производстве должно признаваться обязательным с момента вынесения постановления о начале производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения (в случае, если ранее он не был приглашен).

Наряду с деятельностью защитника, дополнительной гарантией защиты прав и законных интересов лиц, в отношении которых ведется анализируемое производство, является участие законного представителя.

Пункт 8 ст. 6 УПК относит к числу законных представителей родителей, усыновителей, опекунов, попечителей подозреваемого, обвиняемого, лица, совершившего общественно опасное деяние, потерпевшего или гражданского истца; представителей организаций, на попечении которых находятся подозреваемый, обвиняемый, лицо, совершившее общественно опасное деяние, потерпевший или гражданский истец.

Перечислив в рассматриваемой статье категории субъектов, которые могут быть привлечены к производству по делу в качестве законных представителей, законодатель не указал обстоятельства, которые детерминируют необходимость участия законного представителя в процессе расследования (например: несовершеннолетний возраст участника производства, недееспособность подозреваемого, обвиняемого и др.). Вполне очевидно, что имеющееся определение предполагает его последующую детализацию. Однако в нормах УПК положения анализируемой статьи были конкретизированы лишь применительно к несовершеннолетним. Что же касается лиц, совершивших общественно опасные деяния в состоянии невменяемости, равно как заболевших после совершения преступления психической болезнью, то в отношении них схожего предписания закон не содержит.

Не добавляет ясности в вопрос об участии законного представителя по делам, ведущимся в отношении психически больных лиц, и ч. 1 ст. 56 УПК, согласно которой законными представителями являются лишь те родители, усыновители, опекуны, попечители, которые представляют при производстве по уголовному делу интересы несовершеннолетних или недееспособных участников уголовного процесса. Из содержания приведенной нормы не совсем понятно, в каком значении употреблен в данном случае термин «недееспособность»: в общегражданском либо в уголовно-процессуальном. Ранее уже было отмечено, что в действующем законодательстве не получило нормативного закрепления ни понятие об уголовно-процессуальной недееспособности, ни процедура установления таковой. Представляется, что термин, использованный законодателем в ч. 1 ст. 56 УПК, следует понимать исключительно в общегражданском смысле. Следовательно, категорию «недееспособные участники уголовного процесса» образуют те подозреваемые, обвиняемые, лица, совершившие общественно опасные деяния, потерпевшие и гражданские истцы, которые ранее, в соответствии с положениями ГК Республики Беларусь, в порядке, предусмотренном ГПК Республики Беларусь, были признаны недееспособными. Однако в этом случае необеспеченной помощью законного представителя в уголовном процессе остается значительная часть субъектов, в отношении которых ведется производство по применению принудительных мер безопасности и лечения.

Можно констатировать, что, закрепив в ряде норм УПК положения о законном представителе лица, совершившего общественно опасное деяние, законодатель, между тем, не предусмотрел требования об обязательности его участия в ходе предварительного расследования по делу о применении принудительных мер безопасности и лечения (в главе 46 УПК упоминается об участии законного представителя в «особом» производстве уже после окончания предварительного расследования по делу (ч. 1 ст. 445; ст. 449; ч. 3 ст. 450 УПК)). Также он не оговорил конкретный момент, с которого этот участник должен быть привлечен к производству.

В целом, вопрос о конкретизации момента привлечения законного представителя к участию в производстве целесообразно разрешить по аналогии с определением момента привлечения защитника к участию в соответствующем производстве.

Кроме того, видится необходимым закрепить возможность отстранения от участия в деле недобросовестного законного представителя лица, совершившего общественно опасное деяние, по аналогии с отстранением законного представителя несовершеннолетних участников уголовного процесса.

Обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения. Отдельного рассмотрения в контексте предмета исследования требует вопрос об обстоятельствах, подлежащих доказыванию при производстве по уголовным делам о применении принудительных мер безопасности и лечения.

Прежде всего, следует отметить, что в статье 89 УПК законодательно закреплен предмет доказывания, то есть обобщенный перечень обстоятельств, которые имеют существенное правовое значение и, в силу этого, обязательно должны быть установлены в ходе расследования по каждому уголовному делу. В процессе «особого» производства, регламентированного главой 46 УПК, выяснению подлежат обстоятельства, являющиеся модификацией общего предмета доказывания применительно к особенностям личности лица, совершившего деяние. Они получили нормативную фиксацию в ч. 2 ст. 443 УПК.

Согласно ч. 2 ст. 443 УПК, при производстве предварительного следствия по рассматриваемой категории дел должны быть выяснены:

1) время, место, способ и другие обстоятельства совершенного общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом;

2) совершение лицом общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом;

3) наличие у лица, совершившего общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом, психического заболевания в прошлом, степень и характер психического заболевания в момент совершения общественно опасного деяния и ко времени производства по уголовному делу;

4) поведение лица, совершившего общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом, как до его совершения, так и после. (Тем самым может быть определена опасность лица как для самого себя, так и для окружающих, решен вопрос участия данного лица в следственных и иных процессуальных действиях, определен вид назначаемой ему принудительной меры безопасности и лечения);

5) характер и размер ущерба, причиненного общественно опасным деянием, предусмотренным уголовным законом.

Стоит обратить внимание, что большинство авторов, исследуя содержание специального предмета доказывания, не анализировали его правовую природу и не рассматривали вопрос о целесообразности существования отдельной нормы, регламентирующей обстоятельства, подлежащие выяснению в рамках «особого» производства. Как следствие, основные результаты теоретической разработки темы были сформулированы в виде предложений о необходимости совершенствования имеющегося в законе перечня обстоятельств, подлежащих установлению по делам о душевнобольных, путем его расширения.

Так, М.Ш. Буфетова, В.Ш. Гасанова и А.И. Говрунова указывают по этому поводу, что целесообразно расширить специальный предмет доказывания, включив в него данные, характеризующие личность участника уголовно-процессуальной деятельности, в отношении которого ведется производство по уголовному делу.

С.В. Гусева и С.П. Щерба предлагают усовершенствовать существующее законоположение, добавив в него требование об обязательном выяснении причин и условий совершения общественно опасного деяния, а также об установлении фактических (клинических) данных о прогнозе развития психического расстройства и возможном последующем выздоровлении субъекта.

Частично соглашаясь с последней из приведенных позиций, Л.Г. Татьянина считает, что в рамках «особого» производства, кроме перечня закрепленных в законе сведений, должны выясняться: обстоятельства, способствовавшие совершению преступления, предусмотренного особенной частью уголовного кодекса, а также данные о том, может ли лицо, признанное невменяемым на момент совершения общественно опасного деяния, с учетом своего психического состояния принимать участие в следственных действиях.

Бесспорно, все подходы заслуживают определенного внимания, поскольку в основе их лежит стремление сформулировать оптимальный предмет доказывания, который позволил бы четко обозначить границы исследования и круг обстоятельств, сведения о которых необходимы для установления истины и принятия обоснованных процессуальных решений по делу.

Вместе с тем динамичное изменение положений уголовного и уголовно-процессуального законов Республики Беларусь, а также трудности, возникающие в процессе реализации положений «особого» производства, требуют переосмысления предписаний закона об обстоятельствах, подлежащих доказыванию по уголовным делам о применении принудительных мер безопасности и лечения, оценки уровня их эффективности и, при необходимости, определения направлений их совершенствования.

Для этого целесообразно исследовать правовые причины существования специального предмета доказывания, его содержание и место в системе уголовно-процессуальных норм, а затем провести сравнительный анализ положений УПК, образующих содержание общего и специального предметов доказывания.

Исходя из того, что особый характер производства, предусмотренного главой 46 УПК, обусловлен наличием психической патологии у лиц, в отношении которых оно осуществляется, логичным представляется предположение о том, что существование специального предмета доказывания также детерминировано личностными особенностями субъектов рассматриваемого производства. Структурное размещение специального предмета доказывания в главе 46, регламентирующей производство по делам о применении принудительных мер безопасности и лечения, указывает на то, что содержащиеся в нем обстоятельства должны выясняться:

а) по делам о предусмотренных уголовным законом общественно опасных деяниях невменяемых;

б) по делам о преступлениях лиц, заболевших психическим расстройством (заболеванием) после совершения преступления.

В первом случае лицо совершает общественно опасное деяние в состоянии невменяемости. В отношении него действительно не может быть установлена вина, наличие умысла и иные признаки субъективной стороны преступления (подлежащие доказыванию в соответствии со ст. 89 УПК), в силу чего в процессе расследования, бесспорно, следует руководствоваться специальным предметом доказывания, закрепленным в ч. 2 ст. 443 УПК.

Во втором случае лицо на момент производства по делу страдает психическим расстройством (заболеванием), но во время совершения противоправного деяния находилось во вменяемом состоянии. Поэтому в процессе расследования необходимо установить сведения, касающиеся его виновности, мотивов и целей совершения противоправного деяния, а также собрать данные о текущем состоянии психики субъекта для последующего определения судом возможности назначения наказания или его исполнения[2].

Однако, согласно действующей редакции закона, по этой категории дел доказыванию, также как и в первом случае, подлежат обстоятельства, перечисленные в ч. 2 ст. 443 УПК, не включающие данные, характеризующие субъективную сторону преступного деяния. Несовершенство анализируемой нормы налицо: она определяет юридическую базу доказывания по делам в отношении лишь одной из двух категорий субъектов, производство по которым ведется в «особом» порядке, предусмотренном главой 46.

Представляется, что в отношении лиц, заболевших психическим расстройством после совершения преступления, подлежат доказыванию обстоятельства, закрепленные в ст. 89 УПК, поскольку они предполагают выяснение данных о виновности лица. Нарекание вызывает лишь то, что указанный перечень не содержит прямого требования об установлении характера и степени имеющейся у лица психической патологии. Вместе с тем п. 3 ч. 1 упомянутой нормы предполагает выяснение обстоятельств, влияющих на степень и характер ответственности обвиняемого (обстоятельства, смягчающие и отягчающие ответственность, характеризующие личность обвиняемого). К таковым относятся ситуации, перечисленные в ст. 63 и 64 УК, а также сведения о личности обвиняемого, имеющие значение для дела. В свою очередь, последние включают данные о государственных наградах, почетных, воинских и специальных званиях, инвалидности, нахождении на иждивении нетрудоспособных лиц, о судимостях, о времени предварительного заключения и другие (постановление Пленума Верховного Суда Республики Беларусь от 28.09.2001 г. № 9 «О приговоре суда»).

Изложенное позволяет сделать вывод, что обстоятельства, «характеризующие личность обвиняемого», выяснение которых предусмотрено п. 3 ч. 1 ст. 89 УПК, включают как социокультурные характеристики личности, так и данные о состоянии здоровья субъекта, привлекаемого к уголовной ответственности. В подтверждение этого выступает и тот факт, что при осуществлении предварительного расследования в отношении лиц, совершивших преступление в состоянии уменьшенной вменяемости, равно как и лиц, страдающих психическим заболеванием, не влияющим на вменяемость, доказыванию по делу также подлежат обстоятельства, закрепленные в ч. 1 ст. 89 УПК. Приведенное обоснование подтверждает предположение о том, что в отношении лица, заболевшего психическим расстройством после совершения преступления, следует устанавливать обстоятельства, изложенные в ст. 89 УПК, при этом сведения о психическом состоянии подследственного могут быть выяснены в рамках доказывания обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого.

Изложенное свидетельствует о том, что существование обстоятельств, закрепленных в ч. 2 ст. 443 УПК, и их специфика обусловлены не ведением производства по делу в «особом» порядке, а нахождением лица во время совершения общественно опасного деяния в состоянии невменяемости. Соответственно, размещение специального предмета доказывания в главе 46 УПК представляется структурно неверным. Учитывая, что понятие о доказательствах и принципы доказывания едины для всех категорий уголовных дел, оправданным видится законодательное закрепление перечня обстоятельств, подлежащих установлению при производстве по уголовным делам, в том числе и по делам, ведущимся в отношении лиц, страдающих психическими расстройствами, в рамках только ст. 89 УПК.

Дополнительным аргументом в пользу указанного предложения может послужить сравнительный анализ содержания ст. 89 и ч. 2 ст. 443 УПК. Так, согласно п. 1 ч. 1 ст. 89 УПК, при производстве дознания, предварительного следствия и судебного разбирательства уголовного дела установлению подлежат «наличие общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом (время, место, способ и другие обстоятельства его совершения)», а в силу п. 1 ч. 2 ст. 443 УПК – «время, место, способ и другие обстоятельства совершенного общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом». Вполне очевидно, что приведенные элементы предметов доказывания существенных отличий не содержат. В связи с этим не совсем понятна позиция законодателя, который допускает редакционное различие обстоятельств, подлежащих доказыванию, в случае, когда в этом нет объективной необходимости.

Пункт 2 ч. 1 ст. 89 УПК закрепляет требование о необходимости доказывания «виновности обвиняемого в совершении преступления», которое фактически означает выявление обстоятельств, определяющих субъект и субъективную сторону преступления. Общеизвестно, что виновным в преступлении может быть признано лишь вменяемое лицо, совершившее общественно опасное деяние умышленно или по неосторожности (п. 2 ст. 21 УК). Следовательно, виновность не может быть установлена в отношении субъекта, находившегося в состоянии невменяемости во время совершения противоправного деяния. Вместе с тем в ходе осуществления «особого» производства доказать факт совершения деяния именно лицом, в отношении которого ведется уголовное дело, необходимо. Этим объясняется содержание п. 2 ч. 2 ст. 443 УПК, согласно которому нужно установить «совершение лицом общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом».

Сравниваемые обстоятельства по существу схожи. Принципиальное отличие лишь в том, что полученные в ходе производства предварительного расследования сведения, указывающие на невменяемость субъекта в момент совершения противоправного деяния, не позволяют говорить о наличии виновности в его действиях. Однако, в силу доказанности объективной стороны состава преступления, необходимо выяснить, причастно ли к этому лицо, в отношении которого ведется производство по делу.

Таким образом, дифференциация обстоятельств, закрепленных в п. 2 ч. 1 ст. 89 УПК и п. 2 ч. 2 ст. 443 УПК видится оправданной в случае осуществления уголовного преследования субъекта, находившегося во время совершения общественно опасного деяния в состоянии невменяемости. Наряду с этим, в отношении второй категории субъектов «особого» производства – лиц, заболевших психическим расстройством (заболеванием) после совершения преступления, – п. 2 ч. 2 ст. 443 УПК не может быть применен, так как не предполагает выяснение сведений о виновности субъекта.

Анализируя приведенные предписания, целесообразно также отметить, что использование законодателем термина «преступление» в п. 2 ч.1 ст. 89 УПК представляется не совсем правильным. Исходя из того, что, согласно ч. 1 ст. 11 действующего УК Республики Беларусь, преступлением признается совершенное виновно общественно опасное деяние (действие или бездействие), характеризующееся признаками, предусмотренными уголовным кодексом, и запрещенное им под угрозой наказания, терминологически верно было бы сформулировать п. 2 ч. 1 ст. 89 УПК следующим образом: «виновность обвиняемого в совершении общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом». Внесение в закон соответствующего изменения послужит унификации положений уголовного и уголовно-процессуального права, а также будет способствовать исключению необоснованной дифференциации уголовно-процессуальной терминологии.

Пункты 3 и 4 ч. 2 ст. 443 УПК раскрывают и конкретизируют, применительно к субъектам производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения, содержание п. 3 ч. 1 ст. 89 УПК о необходимости доказывания обстоятельств, влияющих на степень и характер ответственности обвиняемого (смягчающих и отягчающих ответственность, характеризующих личность обвиняемого). Согласно ч. 1 ст. 28 УК, лицо, находившееся во время совершения общественно опасного деяния в состоянии невменяемости, не подлежит уголовной ответственности. В силу этого, п. 3 и 4 ч. 2 ст. 443 УПК не требуют выяснения смягчающих или отягчающих ответственность обстоятельств. Однако, учитывая специфику личности субъекта «особого» производства, законодатель в рамках соответствующего предмета доказывания конкретизирует подлежащий выяснению перечень сведений о личности субъекта, включая в него данные о наличии у лица психического заболевания в прошлом, его степень и характер в момент совершения общественно опасного деяния и ко времени производства по уголовному делу; поведение лица до и после совершения общественно опасного деяния.

Следует признать, что существование обстоятельств, закрепленных в п. 2, 3 и 4 ч. 2 ст. 443 УПК, действительно обосновано, но лишь в той части, в которой они отражают специфику производства в отношении лиц, совершивших общественно опасные деяния в состоянии невменяемости. Что же касается субъектов, заболевших психической болезнью после совершения преступления, то особенности доказывания применительно к этой категории не нашли отражения в рассмотренных правовых нормах.

Пункт 5 ч. 2 ст. 443 УПК, согласно которому подлежит выяснению «характер и размер ущерба, причиненного общественно опасным деянием, предусмотренным уголовным законом», фактически полностью воспроизводит положения п. 4 ч. 1 ст. 89 УПК о том, что требуется установить «характер и размер вреда, причиненного преступлением». Вместе с тем обе анализируемые нормы представляются не идеальными. В первой из них используется не свойственный процессуальному закону термин «ущерб». В УПК для обозначения физических, имущественных или моральных негативных последствий общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом, применяется категория «вред», определение которой дано в п. 2 ст. 6 УПК. Во второй из приведенных норм употребляется термин «преступление». Понятие «общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом» представляется более уместным для закрепления в рассматриваемой статье и отвечает характеру как «общего», так и «особого» производства по уголовным делам.

Проведенный сравнительный анализ содержания ч. 1 ст. 89 и ч. 2 ст. 443 УПК позволяет констатировать: обстоятельства, подлежащие доказыванию в рамках «особого» производства, более направлены на конкретизацию элементов общего предмета доказывания, отражающих специфику лиц, совершивших общественно опасные деяния в состоянии невменяемости, как субъектов рассматриваемого производства, нежели на формулирование отдельного вида предмета доказывания.

Резюмируя, необходимо отметить, что сходство общего и специального предметов доказывания позволяет обоснованно говорить об отсутствии необходимости нормативного закрепления последнего. Выяснение сведений, составляющих отличие специального предмета от общего, может быть обеспечено наличием отдельного указания в ст. 89 УПК. Реализация данного предложения даст возможность отказаться от дробления предмета доказывания в зависимости от видов преступлений, позволит законодательно закрепить единый предмет доказывания, в котором будет учтена специфика анализируемой категории дел.

Применение, изменение и отмена мер пресечения в ходе досудебного производства по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения. Среди вопросов, характеризующих порядок производства по уголовным делам о применении принудительных мер безопасности и лечения, специального рассмотрения заслуживает проблема допустимости избрания мер пресечения в отношении психически больных лиц.

Действующий уголовно-процессуальный закон не дает однозначного ответа на вопрос о допустимости применения мер пресечения в ходе «особого» производства. Так, согласно ч. 2 ст. 442 УПК, «порядок уголовного процесса по применению принудительных мер безопасности и лечения определяется общими правилами» УПК и положениями главы 46. Поскольку данная глава не содержит каких-либо изъятий, касающихся оснований и порядка применения мер пресечения в ходе исследуемого производства (а также указаний на необходимость применения к рассматриваемым категориям лиц вместо мер пресечения каких-либо иных процессуальных мер аналогичной направленности), логично предположить, что меры пресечения могут быть применены к лицам, в отношении которых ведется «особое» производство.

С другой стороны, ст. 116 УПК, закрепив понятие и виды мер пресечения, предусмотрела возможность их избрания только в отношении подозреваемого или обвиняемого, в то время как производство по уголовному делу о применении принудительных мер безопасности и лечения, согласно действующему законодательству, осуществляется в отношении лица, совершившего общественно опасное деяние. Полагаем, что в этой части проблема применения мер пресечения к лицам, страдающим психическими расстройствами, пересекается с описанным ранее вопросом о неопределенности процессуального статуса участника «особого» производства.

Концепция, в соответствии с которой в ходе анализируемого порядка процессуальной деятельности за лицом сохраняется статус подозреваемого, обвиняемого, согласуется с действующими нормами и не препятствует избранию меры пресечения в отношении субъекта «особого» производства.

Лицо, совершившее общественно опасное деяние, может совершить те действия, для пресечения которых предусматривается временное ограничение либо лишение свободы в связи с применением мер пресечения. Поэтому для обеспечения нормального хода расследования по делу о деянии такого лица к нему должны быть применены определенные меры, которые не позволят ему воспрепятствовать расследованию или рассмотрению уголовного дела, совершить новое общественно опасное деяние, скрыться от органа уголовного преследования и суда и т.п.

Определенный интерес вызывают вопросы об основаниях применения мер пресечения к гражданам, страдающим психическими заболеваниями, о видах таких мер и особенностях их осуществления.

В действующем уголовно-процессуальном законе специальные основания применения мер пресечения в отношении субъекта «особого» производства не регламентированы, а из общих оснований, закрепленных в ч. 1 ст. 117 УПК, не все могут быть применены к рассматриваемому участнику уголовного процесса. Так, положения о том, что подозреваемый, обвиняемый может скрыться от органа уголовного преследования и суда; воспрепятствовать предварительному расследованию уголовного дела и рассмотрению его судом; совершить предусмотренное законом общественно опасное деяние – вполне соответствуют характеру ситуации рассматриваемого производства. Однако указание на то, что субъект способен противодействовать исполнению приговора, не может служить основанием для применения мер пресечения в данном случае, так как по результатам судебного рассмотрения указанной категории уголовных дел приговоры не постановляются, а выносятся определения либо постановления суда о применении принудительных мер безопасности и лечения.

Терминологическое несоответствие имеется и в ч. 1 ст. 119 УПК, согласно которой о применении, изменении либо отмене меры пресечения выносится постановление, содержащее «указание на преступление в котором подозревается или обвиняется лицо». Однако если субъект во время противоправного деяния находился в состоянии невменяемости, то в ходе анализируемого производства устанавливаются не признаки преступления, а обстоятельства совершенного общественно опасного деяния. Кроме того, как уже было отмечено, использование понятия «преступление» представляется преждевременным до решения судом вопроса о виновности лица.

Рассматривая проблему целесообразности и обоснованности применения к субъекту исследуемого производства конкретных видов мер пресечения, необходимо отметить, что не все из них могут быть реализованы в отношении рассматриваемого лица. Так, очевидно, что избрание таких мер, как подписка о невыезде и надлежащем поведении, передача лица, на которое распространяется статус военнослужащего, под наблюдение кома