Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 23 страница

4.4.3. Особенности памяти при длительном стрессе

При длительном гравиинерционном стрессе мной исследова­лась кратковременная память у испытуемых в условиях непре­рывного, многосуточного вращения на имитаторе межпланетного корабля (на стенде «Орбита») [Китаев-Смык Л.А., 1976].

При многосуточном вращении, как подробно описано выше (в гл. 3), были выделены периоды развития кинетоза («болезни движения», «болезни укачивания, укручивания»). На про­тяжении 1-2-х суток вращения (I период) доминирующими симптомами кинетоза стали у одних людей головные боли, у других — тошнота и рвота. Со 2—3-х суток по 7-9-е сутки (II период) выраженности этой симптоматики уменьшалась. С 8-10-х суток (III период) общее состояние и самочувствие испытуемых приближалось к нормальному. Следует отметить, что в первые 5—7 суток вращения наиболее показательными симптомами дистресса становились симпатико-тонические ре­акции сердечно-сосудистой системы, показатели раздражения кроветворной системы, повышение содержания катехоламинов в крови (рис. второй с графиками, помещенный в гл. 2). Наряду с ухудшением общего состояния и самочувствия в эти первые дни вращения отмечалось повышение сенсорной чувствитель­ности разных модальностей, а также улучшение качества вы­полнения относительно простых интеллектуальных тестов при ухудшении показателей выполнения более сложных (рис. из гл. 3 с графиками).

Жалобы испытуемых на возникновение забывчивости при «болезни укачивания» (кинетозе) в условиях вращения побу­дили нас исследовать правильность выполнения ими простой, циклически повторяющейся операторской деятельности с хорошо знакомой, заранее заученной последовательностью операций. В экспериментах с трехсуточным вращением проанализирована деятельность восьми человек: четырех при скорости вращения 24 град/с, других четверых — при 36 град/с.

До начала вращения ошибки в работе испытуемых отсутство­вали. В условиях вращения у всех испытуемых они возникали, как правило, в виде пропусков (забывания) не более чем одной опе­рации. Отмечены индивидуальные отличия в общем количестве ошибочных действий, причем у лиц с преобладанием таких сим­птомов кинетоза, как тошнота и т. п., число ошибочных действий не превышало 3 % от общего числа операций, а у испытуемых с доминированием головной боли, апатии — 5-8 %. На 1-2-е сутки после прекращения трехсуточного вращения число ошибок при выполнении указанной деятельности уменьшалось.

В тех же экспериментах ежедневно исследовалась кратковре­менная память с предъявлением 10 слов. У двоих испытуемых в многосуточном эксперименте на стенде «Орбита» при скорости вращения 24 град/сиу двух других — при 36 град/с. опреде­лялась способность запоминать ряды из 10 существительных с воспроизведением через 5 сек после предъявления и при пяти­минутном периоде ретенции (пережидания): а) при «пустом» таком периоде (испытуемый молча сидел с закрытыми глазами) и б) с речевой интерферирующей (от­влекающей) деятельностью (его спрашивали о чем-либо, а он отвечал). Во всех перечисленных вариантах ряды слов предъ­являлись на слух и зрительно. На протяжении 7 суток обсле­дования (2 суток перед началом вращения испытуемые жили в кабине стенда «Орбита», 3 — во время вращения стенда и 2 суток — после остановки вращения испытуемые оставались в нем) ряды слов для каждого обследуемого не повторялись. Когда испытуемому предлагается запомнить ряд русских слов, то он ведь не впервые сталкивается с ними. Следовательно, они есть в его длительной памяти и ему надо лишь запомнить факт (эпизод) предъявления ему именно этих слов- Потому предложено называть такие эксперименты исследованием «эпизодической», «ситуационной» памяти, а не «кратковременной».

Уменьшение числа правильных актуализаций обнаружи­валось в условиях вращения только при усложнении мнести-ческой задачи — заполнении периода ретенции гомогенным интерферирующим материалом. При этом в условиях вращения правильно воспроизводилось 3—5 слов, между тем как в стацио­нарных 5-8.

Отмечено, что до начала вращения, живя в кабине стенда и работая, испытуемые уверенно называли запомнившиеся слова, затем часто заявляли: «Все, больше не помню», после чего актуализированный материал, как правило, не дополнялся, несмотря на старания испытуемых. Во время вращения ис­пытуемые, напротив, в большинстве случаев называли запом­нившиеся слова не сразу, неуверенно, поправляя и дополняя названные слова, подчас неправильно. Эта нерешительность припоминания свидетельствует о том, что при дистрессе неопределенная опасность стрессора, создающего кинетоз препятствует определенности припоминания (мыслительных решений). Появляется неуверенность памяти, стремление не ошибиться в выборе защитных действий.

Существенно, что при всех видах исследования вербальной памяти дистресс-кинетоз увеличивал количество ошибочных припоминаний (до 5 при актуализации одного ряда слов). 80 % ошибочных актуализаций составляли слова, сходные по смыс­лу («береза» вместо «дерево» и т. п.). Аналогичный феномен был впоследствии обнаружен при эмоциональном напряжении Э. Л. Носенко и С.Н. Егоровой. Они полагают, что такие семанти­ческие ошибки возникают из-за «активизационных процессов в семантической памяти» [Носенко Э.Л., Егорова С.Н., 1997, с. 56]. Вероятно это происходит не из-за активизации, а из-за растор-моженности семантической памяти, из-за снижения контроля за припоминанием. В наших экспериментах не отмечено различий памяти при предъявлении материала зрительно или на слух.

У тех же четырех испытуемых в ходе экспериментов с трехсуточным вращением до его начала, потом, на 2-е сутки непрерывного вращения и на 2-й день после его прекращения определялась способность воспроизводить отрывок прозаического текста из 25—30 слов, содержащий 7 смысловых групп, после 15—20-минутной ретенции, заполненной гомогенной интерфе­рирующей деятельностью. Если до начала вращения правильно воспроизводились 60—70 % слов и практически все смысловые группы, то на 2-е сутки вращения правильно актуализировались 10-20 % слов, причем двое из числа обследованных, назвав 3—4 отдельных слова, безрезультатно пытались вспомнить смысл текста. Следует отметить, что эти испытуемые спустя 4 часа после предъявления отрывка текста (во время их отдыха в ходе продолжающегося вращения) продемонстрировали значительно более полное припоминание по сравнению с результатами, по­лученными в ходе пробы.

Исследования влияния гравиинерционного стресса на па­мять были продолжены в ходе экспериментов с 15-суточным проживанием в непрерывно вращающемся стенде «Орбита» двух испытуемых при скорости 24 град/с и двоих других — при 36 град/с. Исследовалась их способность припоминать ряды из 5 слов — двухзначных числительных — после 5-минутного ин­тервала ретенции, заполненного гомогенной интерферирующей деятельностью. Отмечено ухудшение показателей выполнения этой пробы в условиях вращения, особенно выраженное в первые 4 суток вращения. Различий показателей мнестической функции в ходе проведенных исследований при скорости вращения 24 и 36 град/с обнаружить не удалось.

Суммируя результаты исследования интеллектуальной дея­тельности и памяти (в экспериментах с многосуточном вращени­ем) можно видеть, что из-за гравиинерционного стресса возникают затруднения при переключении внимания, забывчивость во время монотонной деятельности, ухудшение качества выполнения сложных интеллектуальных и мнестических задач. Наряду с этим улучшалось выполнение относительно простой умственной дея­тельности. Было отмечено усиление ретроградного торможения памяти следов под влиянием интерферирующей (посторонней, мешающей) деятельности. При простых мнестических заданиях наряду с увеличением объема памяти (несмотря на ухудшеннное самочувствие!) возрастало и число ошибочных актуализаций в виде парафазии и контаминации, т. е. нарушалась избиратель­ность воспроизведения при расторможенности ассоциаций. По мнению И.М. Фейгенберга (Фейгенберг И.М., 1972] в основе такой «рыхлости ассоциаций» лежит нарушение функций «аппа­рата вероятностного прогнозирования».

Замедление флюктуации изображения при восприятия «обратимых» и «двойных» фигур, обнаруженное нами при дли­тельном стрессе, может прямо свидетельствовать о снижения в этих условиях активности процессов, обеспечивающих перебор альтернативных решений (Китаев-Смык Л.А., 1977]. Это также может быть причиной (и механизмом) дисфункции мышления и памяти при дистрессе.

Позднее в обширном и кропотливом исследовании памяти при стрессе Э.Л. Носенко и СЕ. Егорова показали, «что со­стояние эмоционального напряжения оказывает воздействие на вербальную память, активизируя те компоненты деятельности, которые в ходе восприятия, припоминания, воспроизведения информации на родном языке активно не осознаются субъектом и не сопровождаются активной смысловой переработкой инфор­мации...Необходимость, активность смысловой переработки информации, подлежащей запоминанию и воспроизведению, ухудшает запоминание в состоянии эмоционального напряжения как на родном, так и на иностранном языке» [Носенко Э.Л., Егорова С.Н., 1997, с. 96].

Исследованиями Н.П. Бехтеревой (Бехтерева Н.П., 1974] с сотрудниками обнаружены жесткие и гибкие элементы системы головного мозга, причем гибкие являются основой различных форм приспособления организма к изменениям среды. Процесс адаптации организма в условиях вращения в наших эксперимен­тах сопровождался весьма болезненным состоянием кинетоза. Возможно, это связано с дистрессовой перестройкой ряда «про­странственно организованных нейронных ансамблей» (термино­логия Н.П. Бехтеревой). Вместе с тем можно допустить, что чем меньшей гибкостью обладает перестраиваемый в ходе адаптиро­вания элемент, тем большей болезненностью сопровождается процесс перестройки.

Настоящее исследование показало, что интенсивность грави-инерционных воздействий в условиях вращения в значительной мере зависела от уровня двигательной активности испытуемых, который, в свою очередь, определялся уравновешиванием мотивационно-волевых побуждений испытуемых (желанием действовать) и отрицательных подкреплений негативными ощу­щениями, возникавшими у испытуемых из-за усиления головной боли и тошноты при движениях головой. Напомню, что интенсив­ность «самоукачивания», создающая кинетоз, соответствовала субъективному оптимально-терпимому уровню переносимости гравиинерционных воздействий. При этом более простые и более часто используемые психические механизмы оптимизировались, сложные и редко включаемые, напротив, минимизировались.

Ранее мной описаны две группы людей, отличающиеся при экс­тремальных воздействиях характером эмоционального, моторного и вегетативного реагирования, а также разной склонностью к сен­сорным иллюзиям [Китаев-Смык Л.А., 1963а, 19636, 1964 идр.]. Подобное разделение проявилось в ходе настоящего исследования в разной выраженности реакций памяти у лиц с вегетативными (тошнота, рвота и пр.) или психологическими (головная боль, апа­тия и пр.) проявлениями кинетоза. У последних при головной боли ухудшение припоминания рядов слов было более выраженным, чем у тех, кого тошнило. Мной было высказано предположение о том, что указанные различия связаны с преобладающем функций доминантного или субдоминантного полушария головного мозга в организации указанных форм реагирования [Китаев-Смык Л.А., 1968.1983]. Различная специализация полушарий головного мозга человека показана в ряде работ [Газанига М., 1974 и др.].

Локальная общность вестибулярного и слухового представи­тельства в темпоральной (височной) коре больших полушарий не вызывала, как указано выше, преимущественного ухудшения слуховой памяти. Это может косвенно свидетельствовать об от­сутствии преобладающего значения вестибулярных анализаторов в возникновении изменений ситуационной памяти, обнаруженной нами при дистрессе из-за «болезни движения».

4.4.4. Микрострессовые влияния для «насильственного» создания «собственного мнения» о действительности

Совместно с Л.Н. Хромовым [Китаев-Смык Л. А., Хромов Л.Н., 1981] нами был разработан и создан метод «внедрения» в под­сознание людей заданных представлений. Формирование и «закрепление» в сознании информации осуществлялось путем использования микроструктуры эмоционального стресса при усвоении информации.

Пятнадцати подопытным предъявлялся «на слух» текст, содер­жащий стрессогенные посылки («стимулы») в виде эмоционально значимых слов и выражений разного типа: профессионально-значимого (о летных катастрофах), детективно-авантюрного (с упоминанием «крови», «убийств» и т. п.) и сексуально-значимого. В работе с другой группой (20 человек) предъявлялся текст, в содержательной структуре которого не было эмоциональной вербальной нагрузки. Вместо нее при прочтении текста диктор имитировал «досадную» ошибку, «неуместную» оговорку, за что на глазах группы испытуемых получал выговор от руководителя экспериментом, якобы гневно требовавшего безошибочного прочтения текста. При прочтении другого текста диктор вновь имитировал аналогичные «ошибки»; при этом отсутствовал руко­водитель экспериментом. Таким образом, стрессогенной посылкой («стимулом») являлось «ошибочно» произнесенное слово.

В обеих сериях экспериментов определялись показатели крат­ковременной памяти (через 1 —10 мин после прочтения). Это будто бы являлось главной задачей экспериментов. В действительности основной целью было исследование длительной памяти (через сутки после прочтения).

Наиболее интересным в результатах этих экспериментов ока­залось, что информацию, услышанную накануне на протяжении двух-пяти секунд после «микрострессовых стимулов», многие под­опытные через сутки вспоминали и представляли себе как «давно знакомую», «придуманную» ими самими, как собственное мнение, а не как услышанную в ходе вчерашнего эксперимента.

Профессионалам летного дела казалось «давно известной» информация, изложенная им после упоминаний о летных авариях, катастрофах, а юношам, после слов: «кровь», «убийство», «труп» и т. п. Стрессогенные «внедрения» в мышление «сексуально-вербальных стимулов» Аналогичным образом создавалось у сек­суально озабоченных субъектов.

Итак, оказалось, что информация для «насильственного» внедрения в сознание (досознание? подсознание?) может быть избирательно адресована той или иной категории слушателей. Иные, чем намеченные категории слушателей, могут стать за-программировано-индифферентными (интактными) к информации конкретного типа.

В отдельной серии экспериментов, проведенной совместно с Л.Н. Хромовым, обнаружено, что для более эффективного «внед­рения» в сознание (и формирования «собственного мнения») луч­ше, если информационные стресс-стимулы не слишком стройно включены в контекст подаваемой человеку информации. Лучше, если они образно или даже по смыслу выделяются из общего информационного потока (дикторского текста, видеоряда). Более того, как стресс-стимулы, можно использовать не связанные со смыслом основного текста краткие неординарные звуки: посто­ронние оригинальные шумы, выкрики или едкие замечания людей, якобы случайно оказавшихся рядом с диктором и даже краткие музыкальные вставки, будто бы неуместные. Это наше наблюде­ние нашло объяснение в концепции асимметрии головного мозга. Известно о различии их мнестических (связанных с памятью) функций [Rotenberg V.S., Weinberg I., 1999]. Выделяющиеся и дробные сигналы достигают преимущественного левого (а не правого) полушария. Это подтверждается экспериментами группы профессора Ю. Куля из университета в Оснабрюке fBauman N.. Kuhl J., Kazen M, 2005]. Они обнаружили, что активизация левого полушария дробными сигналами (от сенсомоторики) побуждала испытуемых воспринимать предложенные им рекомендации как результат собственного выбора. А вот при дробной активизации правого полушария не происходило такого внедрения навязанных решений в сознание.

Эти методы целенаправленного «внедрения» информации (с применением кратких стресс-стимулов и символов) в последую­щие годы были неоднократно успешно использованы многими СМИ, в частности в рекламе и PR-мероприятиях.

4.4.5. Эмоциогенная информация и «насильственные» вербальные реакции

Эмоциональные переживания могут изменять поведение человека, его речь и направленность мышления. Ниже изложе­ны результаты наблюдений за вербальными реакциями людей, когда им в обыденных условиях предъявлялась эмоциогенная информация. Наблюдения проводились в ходе восьми семинар­ских заседаний (один раз в месяц) группы лиц с непостоянным составом (от 25 до 75 человек). В ходе этих научных семинаров одним из присутствовавших (тайным экспериментатором, в роли которого был автор этих строк) создавались ситуации, не­сколько эпатирующие собравшихся людей за счет эмоциогенных высказываний, осуществлявшихся по заранее подготовленному «сценарию». Создавалось краткое эмоциональное напряжение слушателей с последующей эмоциональной разрядкой. В струк­туре эмоциогенного высказывания имелось «ключевое» слово (словосочетание), на котором заострялось внимание аудитории. Намеренность таких эмоциогенных воздействий и их «сценарий» были известны только 2-3 лицам из числа присутствовавших. Эти лица выступали в роли экспертов—наблюдателей за соот­ветствием эмоциогенных воздействий «сценарию» и за реакциями других людей на эти воздействия.

По единодушному мнению «наблюдателей» в ходе шести заседаний (из восьми) имело место отчетливо выраженное влия­ние высказываний, содержащих эмоциогенную информацию, на характер последующих выступлений участников семинара. Оно проявлялось, в частности, в том, что эмоциогенное «ключевое» словосочетание, невольно и «навязчиво» использовалось в тех или иных вариантах в последующих выступлениях других участ­ников семинара. Его произносили люди, для лексикона которых оно было чуждым. В ряде случаев стрессогенное словосочетание оказывалось неуместно, ошибочно включенным в контекст вы­ступления, что вызывало смущение самого выступавшего и его слушателей.

Для примера опишем один из таких случаев. На очередном семинарском занятии обсуждались художественные произведе­ния человека, являющегося новатором в своем жанре, недавно представившего свои работы на суд общественности. Тестовая эмоциогенная ситуация была создана одним из выступавших (тайным экспериментатором), сказавшим следующее: «Мы при­сутствуем при рождении нового художественного направления, а я как врач, принимавший вот этими руками на свет новорож­денных (при этом он поднял вверх руки), знаю, что роды — это и боль, и кровь, и крики роженицы, а не только радость рождения нового» и т. п. В данном случае «ключевым» словом было слово «рождение» (роды, роженица), эмоциогенность создавалась за счет слов: «боль», «кровь», «крики».

Четверо из шести выступавших вслед за этим выступлением употребили слова «роды», «родовспоможение», «роженица», «ро­дить». В одном случае такое слово было произнесено ошибочно и оговорившийся человек смутился Эти четверо выступавших были опрошены после заседания и сообщили, что слова «роды» и т. п. нет в их повседневном и в их профессиональном лексиконах, один из них сказал, что это слово он произнес как бы невольно. Эта и другие подобные «прививки» слов и словосочетаний, предъявляв­шихся в эмоционально стрессовой ситуации, свидетельствуют о том, что стрессогенная вербальная «посылка» может как бы усваиваться некоторыми людьми и на время становится либо «равноправным», либо «навязчивым» элементом их лексики.

Приведенные выше экспериментальные данные и резуль­таты наблюдений указывают на то, что при кратковременном стрессе изменяется «доступность» сознания для поступающей информации. Свойственная человеку, либо «созданная» у него стрессором, психологическая установка облегчает усвоение информации, подкрепляющей эту установку, и, напротив, пре­пятствует усвоению информации, если последняя противоречит этой установке.

Информационные микрострессоры, подобные описанным выше, в нашей повседневной жизни являются одними из множе­ства побудителей психической активности людей. Подробный психоаналитический анализ таких феноменов был проведен еще 3. Фрейдом [Фрейд 3., 1990. Ошибочные действия // Введение в психоанализ: Лекции. М.: Наука, с. 5-48 и др.].

4.5. ПОСТТРАВМАТИЧЕСКИЕ СТРЕССОВЫЕ РАС­СТРОЙСТВА — ОНИ ИЗ-ЗА НЕУДОВЛЕТВОРЯЕМОЙ ЖАЖДЫ МЩЕНИЯ ЛИБО ИЗ-ЗА НЕУТОЛЯЕМОЙ ЖАЖДЫ ЛЮБВИ?

4.5.1. Подходы к пониманию посттравматического стрессового расстройства

Последствия психологических травм, особенно с социальным компонентом, известны с давних времен. Как при всяком стрессе, они могут быть положительными, т. е. полезными или даже при­ятными (эустрессовыми), и отрицательными — это эмоционально-психические и психо-соматические расстройства. Положительные последствия некоторых психотравм используются в медицинской практике (шоковая терапия и т. п.) и для психологической ре­креации (экстремальный спорт и др.). Однако они не выделены в единый синдром. А вот отрицательные последствия психотравм всегда были объектом внимательного изучения.

После стрессовой травматизации бывают не только расстрой­ства, но и противоположные, положительные преобразования личности. Человек, познав свою способность преодолевать экс­тремальные «сверхтрудности» и опасности и даже утраты, уже имея опыт самореализации при стрессах, обретает веру в себя и знания, как ему с оптимальным успехом овладевать и дальше при стрессе своей судьбой, совершенствуясь духовно и интел­лектуально, создавая семью, карьеру, способствуя благополучию окружающих людей. Однако ниже рассмотрим нежелательные, плохие последствия психологического травматизма.

Мировые войны и локальные конфликты XX столетия дали много примеров негативного посттравматического стресса [PallmeyerT.P., Blancherd Е.В., Kolb L.C., 1986; Foy D.W. Carroll E.M., Donahoe C.P., 1-987; Goderez B.J., 1987; Fairbank J.A., Nickolson R.A., 1987 и др.]. В ходе и после окончания боевых действий США во Вьетнаме амери­канцев поражала массовая неадекватность поведения вернувшихся ветеранов (от лат. — veteranus — vetus — старый, опытный) Вот некоторые статистические данные: во время войны во Вьетнаме по­гибло 58 226 американских граждан [Лесной Н., 2006, с. 104-108]. После возвращения с войны покончили с собой в три раза больше ветеранов; треть заключенных в американских тюрьмах тогда были участниками войны во Вьетнаме [Посттравматическое стрессовое расстройство. Предисловие, 2005, с. 3-4].

«В России локальные военные конфликты, природные и техно­генные катастрофы привели к широкому распространению пост­травматического стрессового расстройства (ПТСР). К сожалению, специальных, широкомасштабных эпидемических исследований распространенности ПТСР в нашей стране не проводилось, од­нако выборочные клинические работы определяют показатель этой патологии среди ветеранов афганской войны в 30 %, а среди участников ликвидации аварии в Чернобыле — 15 %. По предва­рительным данным, среди участников военной операции в Чечне (комбатантов) количество таких пациентов больше» [там же]. Про­фессора И.Б. Ушаков и Ю.А. Бубеев сообщают более конкретные данные: «рассматривая отдаленные последствия боевого стресса следует сказать, что до 50—55% комбатантов, участвовавших в локальных войнах последних десятилетий, впоследствии страдают ПТСР» [Ушаков И.Б., Бубеев Ю.А., 2005, с. 10].

Последствия войны во Вьетнаме вынудили администрацию США финансировать обширные исследования ПТСР. В номен­клатуру болезней был введен диагноз: «посттравматическое стрессовое расстройство». В нашей стране этот диагноз ставится в соответствии с Международной классификацией болезней (МБК — 10), там ПТСР сокращенно описано в рубрике F 44.88 [Международная классификация болезней (10-й пересмотр), 1994].

До сих пор в ПТСР много не ясного, даже загадочного. Потому подходы к пониманию ПТСР, изложенные ниже, могут казаться сумбурными, но, надеюсь, будут полезны для людей, затронутых этой проблемой: исследователей, лекарей ПТСР и его жертв.

1. Единой теории патогенеза посттравматических стрессовых расстройств нет. Потому многие исследователи и клиници­сты, основываясь на разных гипотезах, предложили различ­ные психологические и иные модели: психодинамическую, когнитивную, психосоциальную, психобиологическую, условно-рефлекторную и др. [Кузнецов А. А., 2004, с. 132-136; Калмыкова Е.С, Падун М.А., 2002; Малкина-Пых И.Г., 2005; Тхостов А. Ш., Зинченко Ю. П., 2001, с. 10-18]. Причина не только в сложности посттравматического стресса, но и в том, что под его многоликостью происходят разные адаптивные и болезненные процессы.

Анализируя ПТСР, Е.О. Александров опирается на разра­ботанную мной еще в прошлом веке [Китаев-Смык Л.А., 1983] дифференциацию развернутой картины стресса на субсиндромы: эмоционально-психологический, вегетативный, когнитивный оциально-психологический. Однако наиболее интересны, а, может быть, и удачны подходы к пониманию сущности ПТСР с учетом психоанализа, трансовой и диссоциативной теории, гипотезы о травматическом импринте, теории формирования патологических ассоциативных эмоциональных сетей [Алек­сандров Е.О., 2006].

Есть сведения о том, что ПТСР при определенных обстоятель-\ ствах может тяжелее протекать у людей с доминированием право­го полушария головного мозга [Тарабрина Н.В., 2007, с. 11].

4.5.2. Разные пути посттравматического стрессового расстройства

Что становится причиной посттравматического стресса? У него I многофакторные истоки. Нередко основная причина — «травма прошлым», т. е. ни как не забываемое событие, чрезвычайно вы­водящее за пределы обычного (раньше привычного) опыта жизни Іиеловека. «Травма прошлым» могла быть нанесена переживанием Іужаса или боли. Ею начат, запущен своеобразный процесс пост-Ігравматического стресса.

Еще в 1894 г. Р. Соммер предложил термин «психогении» для заболеваний психики, возникающих исключительно из-за прошлых эмоционально-психических переживаний [Sommer R., 1894]. К таким нарушениям психики (без органических пораже­ний нервной системы) относят и посттравматические стрессовые расстройства. Но нельзя не видеть специфику их проявлений и длительного развития болезни с переходами по фазам, как по ступеням (см. ниже).

Причиной посттравматического стресса может оказаться и «травма нынешней жизнью». Это бывает у человека, который адаптировался, привык к одним условиям существования. Но вот он оказывается в совершенно иной обстановке, казалось бы, более легкой, чем та, к которой он привык. Такая новая нынешняя жизнь может стать нетерпимой, психотравмирующей. И, как болезнен­ная защита от нее, формируется посттравматический стресс, хотя в таких случаях это название не вполне корректно, т. к. психику уязвляет не предшествующая, а текущая травматизация.

Действительность может травмировать психику не только своей нетерпимой новизной, необычностью, но и психологиче­скими невзгодами. В начале прошлого века Карл Ясперс развил суждения о том, что психогении могут быть, по словам 3. Фрейда, «бегством в болезнь из непереносимой реальности» [Jaspers К., 1965]. Посттравматический стресс может оказаться своеобразным ускользанием от травм, наносимых реальностью.

Наконец, источником посттравматического стресса часто бы­вает «травма ожидаемым будущим », когда человек страшится трагедий, случавшихся раньше и оставивших ужасный след в его душе. Однако, еще хуже незнакомые опасности, надвигающиеся из будущего. «Травма ожидаемым будущим» часто самая нехоро­шая. Человек живет здесь и сейчас, т. е. в каждый «моментжизни» (см. у Карла Бэра), и живет он для будущего. Для какого? Хоро­шего! А если оно ужасно, то омрачает, уродуется каждый момент текущей жизни. И у человека (в его психике, в его организме) формируются процессы, характерные для посттравматического стресса. Неврозы из-за страха перед будущим были изучены и подробно описаны Е. Блойлером [Е. Bleuler, 1920].

Возможны разные формы патологического развития ПТСР: преимущественная — психосоматизация заболевания, либо наиболее заметным становится регресс психики, или же начи­нает проявляться диссоциация сознания и подсознания. 1. Психосоматические расстройства актуализируются как:

а) «уничтожение» болезненным процессом внутри организма локусов, пораженных, якобы «захваченных» гипотетиче­ским врагом. Тогда страдают отдельные органы и физио­логические системы; б) «уничтожение» психосоматическим заболеванием субъек­та (самого себя), как поля, где развивается мучительный стресс (с его неразрешимыми проблемами). Возникает тотальное, губительное расстройство организма, т. е. не­вольный психосоматический «суицид». 2. Стойкий регресс психики из-за ПТСР можно рассматривать, как «уход» от понимания и переживания неустранимых (неза­бываемых) последствий психотравмы. Так могут возникать:

а) инфантилизация, возврат к детскому сознанию, еще не понимающему и потому не переживающему в полной мере мучительной психотравмы;

б) дебилизация, т. е. «уничтожение» психических потенций субъекта, как «чувствилища» и «переживалища» мучений
стресса.

3 Диссоциация (расщепление, разведение) сознания и подсо­знания может происходить как формирование психического «аварийного клапана», либо «защитного убежища»:

а) возникновение такого «аварийного клапана» происходит для выпускания накапливающегося дискомфортного психического перенапряжения. Его источник — все еще не излеченная (не забытая, не зажившая) психотравма. Диссоциация продуцирует приступы доминирования («властвования») подсознания над сознанием. Тогда подавляются осознаваемые нормы поведения, этические ограничения, традиционные запреты. Такие приступы проявляются как необузданные крики, скандалы, агрессия и т. п. Это как бы борьба против образа врага, причинившего некогда психотравму;

б) приступы самоагрессии (попытки суицида), тоже как борьба с таким «врагом» внутри себя самого;

в) периодический уход, прятание себя в «защищенный мир» подсознательных образов, представлений, переживаний.
Это припадки благодушия, не адекватного реальной действительности, либо экстаза, либо летаргической дремотности;