Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 22 страница

Возвращаясь к вопросу «Есть ли эмоциональная память?», предложу описания некоторых событий, касающихся этой пробле­мы. Далее, как о раритете, напомню об исследованиях (в 60-х гг. XX в.) «ситуационной» памяти в кратких режимах невесомости и при долгом тяжелейшем дистрессе у подопытных людей во время подготовки первого полета на планету Марс (полет тогда не состоялся). В конце этого раздела, посвященного памяти при стрессе, будут изложены результаты исследований, проделанных нами в 70-х гг. прошлого столетия, положенных в основу ряда современных методов влияния на массы людей через СМИ, т. е. приемы PR. Потом в разделе 4.5 рассмотрим феномен посттрав­матического стресса как фантом «неизгладимой памяти».

4.4.1. Стрессовые «извержения» затаившейся эмоциональной памяти и фрагментарная «ампутация» памяти о дистрессе

В девятнадцатом веке развернулась дискуссия — остаются ли эмоции в памяти. Их создают и удерживают в нашем сознании текущие события: радостные, веселые, печальные, страшные. Но если нет события, если оно завершилось — то нет и эмоций спро­воцированных им? Известный российский психолог и литератор Д.Н. Овсянико-Куликовский писал «Наша чувствующая душа по справедливости может быть сравнима с тем возом, о котором говорится: что с воза упало, то пропало... Если бы чувства, нами переживаемые сохранились и работали в бессознательной сфере, постоянно переходя в сознание (как это делает мысль), то наша душевная жизнь была бы такой смесью рая и ада, что самая крепкая организация не выдержала бы этого непрерывного сплетения радо­стей, горестей, обиды, злобы, любви, зависти, ревности, сожалений, угрызений, страхов, надежд и т. д. Нет, чувства, раз пережитые и потухшие, не поступают в сферу бессознательного, и такой сферы нет в душе чувствующей.» [Овсянико-Куликовский Д.Н., 1914, с. 24-26.]. С этим соглашался 3. Фрейд: «Ведь сущность чувства состоит в том, что оно чувствуется, т. е. известно сознанию. Воз­можность бессознательного совершенно отпадает, таким образом, для чувства, ощущений и аффектов». [Фрейд 3., 1923, с. 135.]. Такие суждения соответствовали результатам экспериментов знаменитого американского психолога В. Джемса, утверждавшего, что эмоции продуцируются телесными реакциями: напряжением мышц, дрожанием, учащением дыхания и пр. [James W., 1890].

Однако, в последующем было показано, что надо различать «действительные» («периферические») и «воображаемые» («цен­тральные») эмоции. Первые заметны извне, вторые — душевно переживаемы субъектом. Л.С. Выгодский обратил внимание на то, что «мы вправе смотреть на фантазию как на центральное выражение эмоциональных реакций» [Выгодский Л.С, 1965, с. 272]. «Центральные» эмоции могут как усиливать, так и ослаб­лять («растрачивать») периферическое их воплощение. Такому освобождению от эмоционального напряжения, можно сказать от «стресса жизни» служат произведения искусства благодаря тому, что «... с усилением фантазии как центрального момента эмоцио­нальной реакции, ее периферическая сторона задерживается во времени и ослабевает в интенсивности» [там же, с. 273]. «Эмоции искусства суть умные эмоции. Вместо того, чтобы проявиться в сжимании кулаков и в дрожи, они разрешаются преимущественно в образах фантазии» [там же с. 275].

Еще П.П. Блонский полагал, что «можно считать почти обо­снованным следующий вывод: дольше всего помнится сильно эмоционально возбудившее событие» [Блонский П.П., 1979, с. 149]. Экспериментально это было подтверждено A.M. Вейном, и Б.М. Каменецкой: 80 % всех запомнившихся событий эмоцио­нально окрашены, 16 % безразличны, 14 % не оцениваются. Из эмоционально-окрашенных 65 % связаны с пережитым чувством удовольствия, 30 % с неприятными переживаниями (цитировано по [Носенко Э.Л., Егорова С.Н., 1996, с. 26]).

Сейчас известно, что чем эмоциональнее, чем талантливее и злободневнее произведение искусства, тем лучше освобождает оно людей от их готовности к внешним эмоциональным, стрес­совым действиям из-за накопившихся в душе (в памяти) эмоций. [Дорфман Л.Я., 1977].

Эти суждения базируются на убежденности в существовании эмоциональной памяти, накапливающей следы переживаний. Но как же быть с утверждением Овсянико-Куликовского о том, что с такими накоплениями наша душевная жизнь была смесью рая и ада? Конечно же эмоциональная память может быть разной: по­стоянно вносимым в сознание незабываемым чувством, либо давно пережитыми и ушедшими в подсознание эмоциями, казалось бы похороненными в душе.

Прямые доказательства о наличии эмоциональной памяти с сохранением всех событий, всех мгновений прожитой жизни впервые были получены американским нейрохирургом У. Пен-фильдом [Пенфильд У., Джаспер Г., 1958]. Во время операции на головном мозге он раздражал его участки микроэлектродами. Пациенты, находившиеся при этом в полном сознании, т. к. операции проводились при местном обезболивании, сообщали об удивительных картинах прошлого, проходивших перед их мысленным взором. Так одной женщине вспомнился сад, где она бывала в детские годы, с запахом цветов, по которым бродил ее взгляд, вспомнила и свои тогдашние мысли и чувства. Достовер­ность экспериментальных данных У. Пенфилда подтверждалась многими исследователями [Бехтерева Н. П., 1974 и др.].

Наблюдения и экспериментальные исследования автора этих строк свидетельствуют о том, что в глубинах души (психики) эмо­циональная память о пережитых трагических временах может со­храняться как огненная лава в недрах Земли, не напоминая о себе до начала извержения. Стресс закладывает в неосознаваемые глубины психики (в подсознание) взрывчатую магму эмоциональной памяти. Новый стресс, напомнивший о старом, может пробить «земную твердь» забвения и выпустить вулкан стрессовых воспоминаний с переживанием, казалось бы, давно ушедших чувств.

Вот несколько примеров из тех, что накоплены мной.

1. «Ржаной коржик». Описание случая, произошедшего с Ко-вым (44 лет), в 1975 г. «Впервые в филипповской булочной на улице Горького <ныне Тверская улица в г. Москве> взял я к чаю ржаной коржик. Откусил от него, чувствую, что-то ужасно неприятное со мной происходит. Все тело, от макушки до пяток, будто чем-то очень противным наполнилось, мерзко стало на душе. Выплюнул я кусочек коржика, а то жевать его уже стал. И тут все понял: его вкус — грубопомолотой ржи — напомнил мне и будто заполнил меня вкусом лепешек из ржаных отрубей, которые мама пекла на сухой без масла сковородке, на коптящей керосинке, в холодной чужой кухне, там мы жили в эвакуации во время войны. Ничего, кроме лепешек из ржаных отрубей, тогда не было. Запивали кипятком, заваренным сухой толченой морковкой. Это я хорошо помнил, но никаких неприятных переживаний не ощущал до того, как пожевал ржаной коржик.

Через час-полтора после этого мерзкие ощущения у меня прошли. Потом еще несколько раз нарочно заходил в булочную, пробовал те коржики. Нехорошие ощущения были еле-еле за­метны. С четвертого раза не появлялись».

У Ко-ва возникли эмоционально яркие дискомфортные пере­живания при вкусовом ощущении, напомнившим о чрезвычайно дискомфортных детских переживаниях во время Второй мировой войны. Внезапный стимул — вкус ржи грубого помола (сейчас это экзотический деликатес) — оказался символическим напо­минанием о давно ушедших и, казалось бы, совершенно забытых «стрессорах жизни»: голоде, холоде, страхе. Эмоциональная память, затаившая яркие, сильные, негативные чувства вы­стрелила ими, как вулканическая бомба. Это свидетельствует о сохранности в подсознании мнемических (памятных) следов ми­нувших переживаний. Надо полагать, адаптивное защитительное назначение таких прорывов в том, чтобы насторожить человека: «Не возвращается ли опасное прошлое и не пора ли противостоять его повторению!»

2. «Gott mit uns». Теперь о случившемся с Мо-вым (50 лет) в 1978 г. Тогда у молодежи были в моде поясные ремни с пряжками замысловатых конструкций. Мо-в в троллейбусе увидел стоящего рядом парня. На нем ремень с большой алюминиевой пряжкой с выпуклой надписью: «Gott mit uns». Это — пряжка солдата вермахта, рядового фашисткой Германии в годы Второй мировой войны. Далее выдержки из рассказа Мо-ва: «Озлился я вдруг на парня... даже затрясся. Вообще-то я человек спокойный. И рука напряглась, чтобы ударить, что есть мочи, того парня. Конечно, я удержался, даже не дернулся, на всякий случай отошел и отвернулся. Но злобой кипел весь, дыхание перехватило и чувствовал, что лицо кровью налилось. Думаю, что я за старый дурак. Парень-то и про войну ничего не понимает, а пряжка — игрушка для него, потому что современную, наверно, купить не смог. И ведь на фронте я не был... И под немцами не был. Пленными их — видал. Конечно, натерпелся всего, но вспоминал о войне спокойно... Никаких прежних случаев с немецкими пряжками не помню».

У Мо-ва вспыхнули гневные эмоции при случайном напоминании о эмоционально-пережитых, но крепко забытых неприятных, опас­ных событиях. Вероятно, в прошлом его гнев, страхи и унижения детской (и гражданской) беспомощностью во время войны не были отреагированы. Потревоженная эмоциональная память, простимули­рованная памятным предметом, взорвалась ментально, вегетативно, двигательно (двигательная агрессия была заторможена).

В отличие от Ко-ва, стимулом для вспышки забытых чувств у Мо-ва стал символ злых, вражеских сил, а не голода и собственной беспомощности. Потому эмоциональное «отреагирование» было агрессивно-стеническим, а не астенизирующе-пассивным, как у Ко-ва. Не только неприятные дистрессово-травмирующие пере­живания могут на годы погружаться в забвение, а потом вдруг актуализироваться. Это может случиться и с эустрессом.

3. «Позабытая страсть». Пе-ов (58 лет) согласился на встречу с женщиной, попросившей его об этом. Разговаривая с ней, он внезапно вспомнил, что 18-летним недолго работал в колхозе. Там он страстно влюбился в 14-летнюю девочку — ловкую, умную, изумительно красивую. Ею была эта женщина.

И вот теперь Пе-ов вспомнил, что тогда твердо решил писать ей, а после достижения ею совершеннолетия — жениться на ней. Уехав из колхоза, он забыл о ней и, казалось, ни разу не вспомнил за прошедшие десятилетия. Тогдашняя девочка, теперь пожилая, располневшая, некрасивая женщина сидела рядом с Пе-овым. А он вспоминал ту чудную девочку. И сильнейшее чувство счастья, любви, платонического вожделения наполнило вновь все его существо как когда-то. Нынешняя женщина была совсем не по­хожа на ту прежнюю давнишнюю девочку. И потому счастливое, ликующее воспоминание Пе-ова было «сдобрено» терпкой горечью утраты. После этой встречи ему временами вспоминалась очаро­вательная девочка и лето в колхозе. А горечь от несбывшегося не уменьшала сладости возращенных ему любовных чувств.

Он вспоминал и не мог вспомнить, посылал ли он ей письма после отъезда из колхоза и что помешало ему поехать за ней в далекое село. Возможно препятствия для продолжения романа Пе-ова с сельской красавицей стали психологической травмой для него, и это «запеча­тало» все воспоминания о ней в его эмоциональной памяти.

* * *

Эти случаи пробуждения воспоминаний о прошлом были замечены мной у лиц в пожилом возрасте, когда их мысленный взор уже обращен не столько в прогнозы будущего, сколько в сожаления о прошлом. Ниже — несколько похожих «взрывов» памяти у молодых. Однако преобладание мыслей о прошлом или о будушем, или же концентрация их на настоящем времени зависит не только от возраста, но и от характера человека. Заметим еще, что в приведенных случаях яркая эмоциональная окрашенность неприятных дистрессовых воспоминаний быстро угасала. Яркость воспоминаний приятных — сохранялась долго. Бывает и иначе.

4. «Труп в фольге». Выше представлены случаи «извержений» стрессовых воспоминаний из эмоциональной памяти, спровоцированных всего лишь однократными стимулами-напоминаниями. Не менее, а может быть и более вероятны такие же извержения, если к ним готовят человека напряженные припоминания прошлого. Проиллюстрирую это рассказом В-ова (23 лет), участника боевых действий на Северном Кавказе в 1999-2001 гг.

«Перед встречей с однополчанами все время вспоминал о Чеч­не, о боевых операциях, о погибших ребятах. Встретились в моей квартире. Поначалу все было нормально: помянули, закусили. И тут принесли зажаренную курицу-гриль, завернутую в фольгу. Когда начали разворачивать фольгу... она зашуршала, заскрипела, и мне вдруг плохо стало: дыхание перехватило, слабость в ногах, руки как каменные. И весь липким потом покрылся. На рвоту по­тянуло. На душе тяжко, горестно. А почему?! Потому что вдруг вспомнилось, как мы ребят наших убитых «грузом-200» возили. Чтобы на солнце, на жаре не портились, их в фольгу заворачива­ли — отражает она солнечные лучи. Особенно запомнилось, когда из села Ведено вывозили на вертолете сверхсрочника Ваню С. Ветерок в кабине несколько раз отгибал фольгу... Она скрипела, и казалось, Ваня встать хочет... фольгу на куриной тушке-гриль отогнули, и она также заскрипела... как тогда... Раньше курицу-гриль в фольге покупал, нормально разворачивал, ел... ничего такого со мной не было».

Очевидно, встреча с сослуживцами, напряженные воспомина­ния о боях в Чечне и о гибели друзей-сослуживцев как бы прибли­зили экстремальное военное прошлое, истончили кору забвения надэмоциональной памяти о боевом дистрессе. И незначительной аналогии — фольги на курице и на трупе — стало достаточно, чтобы прорвалось воспоминание об убитом друге, чтобы горе вновь наполнило душу и тело бывшего солдата.

Несомненно, у В-ова был не проявлявшийся ранее скрытый (латентный) посттравматический стресс. Он был усилен (сенси­билизирован) воспоминаниями о боях и встречей с соратниками. Посттравматический стресс резко обострился из-за стимула-напоминания — скрипа и вида фольги Стресс проявился эмоционально (чувство горя), телесно (слабость ног, тяжесть рук), вегетативно (позывы на рвоту).

5. «На следственном эксперименте». Различные способы активизации припоминания (активизации памяти) используются в юридической, следственной практике. На следственном эксперименте (при нарочитом воспроизведении обстановки, в которой совершено преступление) нередко пробуждаются не только перцептивные образы, хранящиеся в памяти (зрительные, слуховые), но и эмоциональное их сопровождение, т. е. эмоции, испытанные человеком (обуревавшие его, владевшие им) во время свершения преступных действий.

При этом нередко удивительным образом изменяется эмо­циональное состояние подследственного (обвиняемого). Перед этим в тюрьме он мог быть испуганным, в подавленном, угне­тенном состоянии, бледным и дрожащим. А вновь оказавшись на месте совершенного им преступления, начинает переживать те же эмоции, которые были у него при преступном акте: воз­буждение, злобу или отвагу, наглость, решимость. И все это не­смотря на окружение: конвой, юридический персонал. Из глубин эмоциональной памяти высвобождаются чувства, владевшие некогда человеком. Они не только воссоздают в его сознании мнемические (памятные) образы, но и вновь овладевают его телом, мимикой, поведением сходно с тем, как это было при совершении преступления.

Телезрителям, наблюдающим за следственным экспериментом в документальной телепередаче, когда они видят на экране спо­койного, наглого преступника, упоенно рассказывающего и пока­зывающего, как он убивал, не надо думать, что это самодовольный убийца. Часто такой человек — несчастный, которым овладела эмоциональная память. Подчиняясь ей, он как работ, дублирует свои действия, совершенные в критический момент его жизни, трагически изменившие ее. Такие редубликации эмоционального поведения, немало изумляя (пугая, огорчая) самого субъекта, могут происходить не только при событиях с трагическими за­вершениями, и во вполне благополучных ситуациях.

6. «Просоночный страх у бесстрашных людей». К категории ужасов, вулканирующих из глубин «подсознательной памяти», можно отнести приступы ночных страхов и страха в просоночном состоянии, когда человек уже не спит, ходит, действует, но все еще не вполне проснулся. Такие эмоции бывают и у людей, абсолютно бесстрашных в дневной обстановке. Я изучал их во время боевых действий в Чечне в 1995-1996 гг. Эти необузданные страхи изначально возникают во сне как кошмары, сюжетно связанные с опасностями дневной, боевой действительности. Затем у, казалось бы, полностью проснувшегося человека сохраняется привнесенный из сна ужас перед реальными опасностями, которых он никогда не боялся в состоянии полного сознания, днем. Бесполезно пытаться рационализировать его просоночные представления о реальной вероятности ночной угрозы. Она кажется неустранимо-надвигающейся. В таких случаях я осуществлял оперативную психотерапию:

—полностью соглашался с представлениями «просоночного» человека об ужасе опасности;

—побуждал его к утрированно-детальному анализу действий его врагов — реальных и мнимых;

—энергично ускорял защитные действия: совместно с «просо-ночным» человеком собирали все необходимое и покидали помещение, где спали;

—мы с ним выходили во внешнее открытое пространство села, города, либо в поле, в горную или лесистую местность;

—мы с «просоночным» человеком включались совместно в эмоци­онально-индифферентные дела и заботы, наступающего дня;

—я напоминал ему о необходимости его ответных, рискованных действий в угрожающей обстановке, шедшей тогда войны. На­конец, к этим действиям такой человек был готов приступить уже безо всякого страха. Просоночный ужас иссякал на этом этапе психотерапии, т. е., как правило, не больше чем через два, два с половиной часа после пробуждения от ночного кошмара.

Замечу, что такие ночные просоночные приступы ужаса, купи­рованные мной, были у людей абсолютно бесстрашных, отважных в реальной боевой обстановке, у тех, кого называли «зоологически бесстрашными» (см. также 4.2.8).

Оставался вопрос, как устранить такие ночные кошмары. Для этого в дневное время я «нагружал» курируемых мною людей в дополнение к их опасной боевой деятельности интел­лектуальными занятиями, не имеющими никакого отношения к войне:

—они (по одному или в группе) читали и запоминали стихи и прозу из зарубежной классической литературы (якобы для тренировки памяти);

—читали и «искусствоведчески» анализировали фрагменты из этих классических произведений (якобы для развития анали­тических способностей);

— посещали театральные спектакли в городах, находящихся вблизи от зоны боевых действий (якобы для тренировки на­блюдательности).

Очевидна сущность и направленность таких психотерапевти­ческих действий:

1. Снижалась значимость (масштабность) опасных, боевых эмоциогенных факторов;

2. Травматическая память о них вытеснялась дополнительной, интеллектуальной работой;

3. Несущие угрозу образы «перемешивались» с художественным вымыслом классического искусства.

Медикаментозные средства и алкоголь я не применял, чтобы не уменьшить боеспособность подопечных. Сексуальные утехи, эффективно излечивающие последствия психологических травм (см. 3.2.4), не применялись ввиду провозглашения моральных принципов, как элементов психотерапии. Выше описаны случаи пробуждения воспоминаний об эмоциогенных ситуациях. Но бывает, что человек не может вспомнить неприятность. Она «вы­теснена» как говорят психоаналитики из его сознания, чтобы не тревожить его.

Ниже опишу два случая «вытеснения» из памяти не всего неприятного (дистрессогенного) прожитого эпизода, а лишь его тягостных фрагментов.

7. «Исчезнувшая из памяти персона». При отъезде в командировку в Ленинград из Москвы Се-ву (38 лет) напомнили: «там ты вновь встретишься с Ка-вой. С ней ты беседовал, когда она приезжала в Москву». Но сколько Се-в ни вспоминал, не мог припомнить Ка-ву. Помнил комнату, мебель в ней и всех присутствовавших тогда людей, содержание разговоров. Но только Ка-ву среди них припомнить не мог. Хуже того — он точно помнил, что ее не было среди собравшихся тогда людей. Это его озадачило. Как бы невзначай, он расспросил многих участников той встречи. Все они делились с Се-вым впечатлениями о том, что Ка-ва рассказывала на той встрече, о ее яркой экспансивности. Но для Се-ва вместо нее на той встрече среди всех собравшихся было будто бы пустое место. В Ленинграде он увидел Ка-ву, не узнав, как будто впервые. Она показалась Се-ву особой неприятной, авторитарной, несдержанной и некрасивой.

8. «Забвение интимности». К М-ну (39 лет) в троллейбусе очень игриво обратилась с вопросом незнакомая и, как ему показалось, не очень приятная женщина. Он разговорился с ней. Позднее друзья напомнили М-ну, что семь лет назад она входила в их компанию, а сам М-н был интимно близок с ней. Ни о чем таком М-н никак не мог вспомнить, хотя отлично помнил всех других участников и участниц их компании и квартиру, где они собирались. Алкоголь был не в моде тогда у них, и алкогольной амнезии у М-на быть не могло. Вновь познакомившись с этой женщиной. М-н чувствовал, что представления о близости с нею были отвратительными. Описанные в п 7 и 8 «ампутации» фрагментов памяти, т. е. невозможность, неспособность вспомнить лишь отдельных людей — женщин имеет гендерно-сексуальный оттенок. Возможно, в такой фрагментарной забывчивости проявляется зооантропологическая мужская (вирильная) особенность, помогающая избавляться от женских привязанностей и от обязательств перед женщинами (см. также работы В.А. Геодакяна [Геодакян В.А., 1966]).

Остается без ответа вопрос, каков психологический механизм таких ампутаций памяти. Либо она прочно скрывает, не выдает отдельные фрагменты запечатленной действительности, окра­шенные дистрессом, или же она стерла их напрочь, вытеснила эти фрагменты из себя.

Известна и тщательно изучена защитно-адаптивная способ­ность психики — вытеснять из памяти психотравмируюшее событие все целиком со всеми подробностями [Фрейд 3., 1990 и др.]. Я участвовал в рассмотрении случая, когда в боевой обстановке водитель грузовика без спешки выбросил из него загоревшиеся ящики со снарядами до того, как они взорвались бы. Вскоре присев отдохнуть, он не мог уже вспомнить об этом, отвечая на вопросы подоспевших солдат, его сослуживцев. Освобождена ли, избавлена ли навсегда при этом память от травмирующей информации?

Возможно, ответ на этот вопрос есть в детально изученных мной случаях, когда «исчезнувший» из памяти отрезок времени, во время которого произошла психотравма, потом, спустя дни и недели, воспроизводился во сне. Сновидением был весь забытый промежуток действительности со всеми деталями, но без того, что было до и после него, т. е. без того, что человек помнил по­стоянно.

Однако в двух приведенных выше случаях (7 и 8) эмоцио­нальная память безвозвратно «проглатывала» лишь отдельные образы неприятных (психотравмирующих?) людей. И ничто не способствовало их припоминанию. Неприятные образы как будто ампутировались, утрачиваясь навсегда.

И все же память может хранить не только картины прошедше­го, но и пережитые эмоции. И они, вспоминаясь, рождают новые образы, уж не констатирующие, а символизирующие прошедшее. Это проникновенно описал поэт Роберт Рождественский:

Где-то далеко в памяти моей

Сейчас, как в детстве, тепло;

Хоть память моя укрыта

Такими большими снегами.

В завершении вернусь к началу и процитирую известных исследовательниц памяти при эмоциональных напряжени­ях — Элеонору Носенко и Светлану Егорову: «Сторонники мотивационной теории эмоций считают, что глубина и интен­сивность переживаемых человеком эмоций, соотношение силы мотивации мнемического процесса и его содержания (того, что именно запоминается: бессмысленные слоги, слова, связные тексты ит. п.) влияют на процессы, происходящие в памяти (В.К.Вилюнас, 1989) [Вилюнас В.К., 1989, с. 46-60]. Сторонни­ки когнитивной теории, напротив, считают, что «запоминание» эмоций вообще не может осуществляться, скорее память фик­сирует определенные когнитивные факты, сопровождающие эмоциональные переживания и воспроизведение этих фактов приводит к возникновению эмоций. В целом же однозначный ответ на вопрос о том, возникают ли сначала эмоции, а затем вызванные ими воспоминания или наоборот, пока не дан» [Но­сенко Э.Н., Егорова С.Н., 1996, с. 25-26].

Накапливаются знания о том, что у разных людей эмо­циональные сопровождения воспоминаний не одинаковы. У одних — даже при отличной памяти о прошлом — детальные припоминания не эмоциональны. Однако, у них возможны эмо­циональные «вспышки», пережитые в прошлом. Примеры таких «вспышек» описаны выше. У других людей воспоминания о прошедших событиях окрашены эмоциями. И трудно решить — «всплыли» ли они из залежей памяти вместе с тем, что вспомни­лось, либо нынешние эмоции присовокупились к череде давних эмоциогенных событий, проходящих теперь перед мысленным взором. Вспомним случай с известным французским писателем Густавом Флобером. Когда он описывал состояние отравления героини романа «Мадам Бовари», то у него самого проявились в тяжелой форме все симптомы отравления; понадобилась врачебная помощь. Вспомнилось ли писателю собственное отравление (нет сведений, что он когда-то отравился) ? Видел ли он и вспомнил людей когда-то отравленных? Или же сцену отравления реконструировал творческим воображением и сам

«заразился» переживаниями так, что они затронули психику писателя и его тело, вызвав соматические расстройства?

Результаты изложенных выше исследований подтверждают то, что сущность памяти, мышления и всего феномена сознания людей, тем более при стрессе, не ясна, а всесторонние иссле­дования когниций человека имеют перед собой необозримые перспективы.

4.4.2. Осознание и запоминание информации при коротком стрессе

Одни из первых исследований памяти при стрессе были проведены при «ударах» кратковременной невесомости [Китаев-Смык Л.А., 1983]. Напомню (см. подробнее гл. 2.1), что при стрессе возникают две основные формы изменений поведенческой активности: активизация поведенческого реагирования (АР) и пассивное поведенческое реагирование (ПР) [Китаев-Смык Л.А., .1977а, 19776, 1978а, 19786, 1979]. АР возникает, когда стрессо-генная ситуация неосознаваемо воспринимается как возможная, т-. е. в фило- или онтогенетическом опыте субъекта есть память об аналогичных прецедентах, достаточных для сформирования программы активного защитного реагирования (поведения, действия). ПР возникает, когда стрессогенная ситуация неосо­знаваемо воспринимается как невозможная, т. к. она беспреце­дентна для субъекта. Мной были описаны две основные фазы микроструктуры АР. Начало действия стрессора «включает» первую фазу— «программного реагирования», т. е. актуализацию одной из имеющихся как бы всегда наготове программ защит­ного действия (поведения), эмоционально активированного за счет чувств испуга, гнева, решимости и т. п. После завершения первой актуализируется вторая фаза АР — фаза «ситуационного реагирования». Во время нее поведение в той или иной степени (обусловлено сложившейся ситуацией, при этом активизация поведения связана с экстатическими эмоциональными пережи­ваниями, как бы раскрепощающими субъекта от нормированных правил поведения [КвиткинЮ.П., 1977; Китаев-Смык Л.А., 1968, Д977идр.].

. Осознавания и запечатления текущей ситуации были исследованы во время действии на испытуемых гравитационного стресса при режи­мах кратковременной невесомости у 28 человек. Из них Юотличались в невесомости АР—первая группа, 12—ПР—вторая группа, у шести поведение и эмоциональные проявления практически не отличались от имевшихся при естественной силе тяжести — третья группа.

В первой серии экспериментов испытуемым предлагалось про­извольно наблюдать за всем происходящим перед ними (парение в воздухе людей, животных, проведение различных экспериментов и т. д.). Во второй серии им предъявлялись тестовые события с заданием запомнить их содержание и последовательность. Одновременно велась киносъемка всего того, что мог видеть ис­пытуемый. После серии экспериментов испытуемые сообщали обо всем, увиденном ими (при наличии и при отсутствии силы тяжести). Затем им показывали кинофильм, запечатлевший те же события, и предлагали сопоставить то, что они рассказали «по памяти», с тем, что запечатлела киносъемка. В ходе данного исследования было обнаружено, что в первой фазе АР (во время краткого испуга) в той или иной мере «блокируется» осознание внешней визуальной информации, «сужается» ее восприятие, можно полагать для избирательного обслуживания программы адаптивного поведения (быстрые хватательные действия и «лифтные» реакции). Для второй фазы АР отмечено снижение контроля сознания за правильностью и ценностью поступающей испытуемому визуальной информации. Вместе с этим возникало облегчение запечатления в памяти (и воспроизведения в после­дующем) лишь той информации, которая подкрепляла представ­ления испытуемого (концептуальную модель) о том, что, как ему казалось, происходит при невесомости.

Для испытуемых с пассивным реагированием при «ударах невесомостью» были характерны: снижение контроля за изби­рательностью мнестических ассоциаций, значимости данных им инструкций, успешности наблюдения за монотонно текущими событиями и склонность к отверганию заданий, побуждающих к монотонным действиям, тенденция к их «замещению» нетриви­альными действиями. При наличии тошноты, рвоты у некоторых стрессово-пассивных испытуемых отмечена склонность избегать действия, требующие значительного волевого напряжения. Ре­зультаты этих исследований использовались в последующем для оптимизации деятельности людей в экстремальных ситуациях [Beach D. А., 1976].

Психологов всегда привлекали краткие внезапные провалы в памяти, возникающие в экстремальных ситуациях и очень опасные при управлении транспортом (авиационным, автомо­бильным и др.). «Пароксизмальные нарушения памяти в условиях непрерывной деятельности, лимитированной во времени — это трудные состояния, когда человек переживает кратковременный "провал сознания", чем-то напоминающий малый эпилептический припадок, что в начале так и квалифицировалось медицинскими экспертами [Горбов Ф.Д., Лебедев В.И., 1975]. Но эти клиниче­ские диагностические гипотезы не были подтверждены при тща­тельном стационарном обследовании... Наиболее правдоподобной представляется гипотеза "одного канала" при такой его загрузке, когда человек не прерывает деятельность, но настолько на ней сосредоточен, что возникает перерыв в осознанном запоминании окружающего. Это позволило исследователям относить рассма­триваемые состояния не в разряд нарушений сознания, а в разряд нарушений памяти. Но проблема диагностики состояний, связан­ных с пароксизмами дифференцировки, памяти и т. д. трудна для решения в практике вреча и психолога... Ретро- и антиретроград­ной амнезии, по мнению Ф. Д. Горбова, составляют те же стороны процесса памяти, которые замаскированы в обычных условиях, но могут "сработать" при возникновении трудных состояний» [Пономаренко В.А., Ушаков И.Б., Усов В.М., 1999, с. 43].