И ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИКИ

Психология политики — это направление иссле­дований, достаточно искусственно сконструирован­ное в отечественном, еще советской эпохи общест-вознании, также возникшее на стыке политологии и социальной психологии. Первоначально, под влияни­ем западной традиции и в силу неразвитости отече­ственной политической науки, «психология полити­ки» развивалась как сравнительно автономная ветвь социальной психологии. Однако, с течением време­ни, постепенно она начала обретать статус особого, достаточно независимого научного направления — одной из ветвей политико-психологического анализа в рамках политологи[3]².

Как это теперь уже очевидно, таким образом в оте­чественном обществознании была предпринята попыт­ка «пойти другим путем» и исследовать близкий по содержанию круг объектов в рамках так называемой «психологии политики». Не стоит забывать о том, что само понятие «психология политики» возникло в каче­стве откровенного противовеса западной «политиче­ской психологии». Подразумевалось, что это будет мар­ксистская наука, построенная на соответствующих методологических началах и принципах. В целом, эта попытка не увенчалась успехом — «придумывать вело­сипед» не потребовалось. Тем не менее, термин «пси­хология политики» все еще имеет некоторое распро­странение. подчас внося путаницу в исследовательские работы.

На сегодняшний день психология политики сохра­няет во многом маргинальный статус, связанный с ее междисциплинарным происхождением. С одной сторо­ны, продолжается поток прежде всего эмпирических исследований, осуществляемых в русле «политическо­го уклона» социально-психологической науки. С другой же стороны, идет поиск не только эмпирико-методиче-ского, но и, по возможности, теоретико-методоло­гического самоопределения «психологии политики» в системе политологии. Подчеркнем принципиальное различие. Если западная политическая психология из­начально претендует на самостоятельный научный ста­тус, то психология политики долгие годы камуфлиро­валась под одно из направлений политологии, и не претендовала на такой статус.

Онтологические корни психологии политики, ра­зумеется, были связаны с западной политической пси­хологией. Они касались, в первую очередь, общего объекта изучения – психологических аспектов политики, однако с иных методологических позиций. Подчас именно это, наряду с невольным заимствованием исследовательского инструментария у более развитой западной науки, и вело к определенной путанице понятий: «политическая психология» и «психология политики» до сих пор иногда не различаются и, подчас, используются как синонимы.

Однако дело не в простой перестановке слов, а в различии гносеологических истоков этих двух путей изучения одной и той же реальности. В отличие от достаточно диффузного, эмпирически наполняемого, во многом субъективного и произвольно сужаемого или расширяемого круга объектов обобщенно трактуемой западной «политической психологии», «психология политики» пыталась исходить из необходимости более четкого и строгого в методологическом отношении конструирования предмета своего изучения. Предмет «психологии политики» понимался как системно-орга­низованная совокупность особого рода факторов, влияющих на реальные политические институты и процессы со стороны «человеческого фактора» этих институтов и субъекта данных политических процес­сов. Как видим, вся разница была в методологии и базовом основании: «наша» или «не наша» эта наука. Представляется, что на нынешнем этапе историческо­го развития эти споры просто утратили всякий смысл.

«Психология политики» упирала на то, что, в ко­нечном счете, у субъекта политики нет какой-то осо­бой «политической психики», для изучения которой была бы необходима специальная дисциплина — «по­литическая психология». Такая методология, считали сторонники психологии политики, вольно или неволь­но, несет на себе традиционные недостатки психологизаторских традиций. Лишая, во многом, политику самостоятельного статуса, она как бы неявно настраи­вает на некоторую абсолютизацию психологических моментов в ней и, как показывает история развития поведенческого подхода к пониманию политики в за­падной науке, может претендовать на постепенное вытеснение политологии как науки и ее постепенную подмену «политической психологией».

В отличие от последней, «психология политики» пыталась выделять свой предмет внутри политологии как целостной и единой науки, изучающей такое сверх­сложное явление, как политическая жизнь общества. Будучи подчиненной политике как генеральному объек­ту, и политологии как научной дисциплине более высо­кого порядка, «психология политики» не претендовала на абсолютизацию, а напротив, признавала рядоположенность и, как правило, вторичность, производность психологических факторов по отношению к другим моментам (в первую очередь, экономическим и соци­альным), более непосредственно влияющим на поли­тику. Подобный, не только и не столько психологически, сколько политически центрированный методологиче­ский путь и был основой «психологии политики» и, вме­сте с тем, водоразделом, гносеологически как бы отде­ляющим ее от «политической психологии».

«Психология политики» при таком понимании вы­ступала, в первую очередь, в качестве субдисциплины и одновременно, специфического метода анализа в рамках системно-организованной политологии. Посту­лировалось, что строение и составные части такой сис­темной политологии конституируются политикой как мета-проблемой, как бы «организующей» подобную междисциплинарную, синтетическую науку путем со­единения для решения этой мета-проблемы тех или иных отдельных, относительно конкретных и более частных отраслей традиционно существующих науч­ных дисциплин и методов познания. Такое понимание снимало в марксистской науке острые споры о нали­чии или отсутствии права на существование «психо­логии политики» как отдельной «делянки» на общем поле общественных наук. Напротив, согласно такой логике, проблемно организованная политология неиз­бежно включала в себя «психологию политики» в ка­честве одного из своих уровней, задачей которого и являлось изучение, учет и предвидение субъективных, психологических факторов и механизмов политиче­ского развития.

В целом, политология как единая наука, представ­ляющая собой метасистему познания политики, таким образом могла быть представлена в виде многоэтаж­ного здания, где каждому этажу соответствовала та или иная конкретная отрасль знания, находящаяся в поло­жении субдисциплины и изучающая «свои» факторы и аспекты политики. Соответственно, среди многих этажей этого здания, наряду с такими признанными субдисциплинами как «социология политики», «фило­софия политики» и т. п., достаточно правомерным было выделение «этажа», соответствующего «психо­логии политики». С «комнатами», соответствующими основным разделам этой отрасли знания. Надо при­знать, что в ту пору, данная трактовка была достаточ­но позитивной — она отстаивала, в удобных для обще­ственной науки того времени терминах, специфику и право на существование политико-психологического познания.

Занимая определенное место в рамках политологии, в то же самое время, «психология политики» являлась одним из ответвлений социально-психологической нау­ки. Если социальная психология в целом исследует наи­более общие законы и механизмы поведения людей в обществе, то «психология политики» пыталась заниматься той частью вопросов социальной психологии, которая казалась связанной с закономерностями и ме­ханизмами сугубо политического поведения людей. Если социальная психология выполняла роль «родовой нау­ки», функцией которой являлось обобщенно-теоретиче­ское рассмотрение наиболее общих зависимостей соци­ального поведения, то «психология политики» выступала в качестве более частной, «видовой» ветви родовой нау­ки, призванной приложить обобщенное знание к кон­кретно-практической сфере политических процессов и явлений.

«Психология политики» 80-х гг. имела три глав­ных теоретических основания. Первое основание было связано с политической философией и, в отече­ственном звучании, восходило к основным положени­ям марксистской мысли, относящимся к роли челове­ческого фактора в политической жизни. В рамках материалистического понимания истории, политика, взятая не только в форме объекта или в форме созер­цания, а как человеческая чувственная деятельность, практика, безусловно включает в себя влиятельный субъективный компонент. Деятельность же, как извест­но, немыслима без субъекта. Субъектом политики как особого вида человеческой деятельности являются лю­ди — как отдельные индивиды, так и разнообразные социально-организованные человеческие общности, обладающие специфическими социально-психологи­ческими особенностями. Опираясь на, в целом, весь­ма здравые положения, «психология политики» не смогла соединить их с давно известным и развивае­мым на Западе поведенческим подходом. А именно на таком соединении и возникает понимание политики как деятельности, снимающее все методологические вопросы и кажущиеся противоречия.

Вторым основанием «психологии политики» были социология и социальная психология. Они дали «пси­хологии политики» основные методические приемы исследования, а также конкретно-научную методоло­гию аналитических подходов к политико-психологиче­ским и социально-политическим процессам.

Третьим основанием «психологии политики» была сама марксистская политическая наука, неизбежно ба­зировавшаяся на историческом материализме. Однако, переживая множественные внутренние кризисы, в 80-е гг. он уже был далек от претензий на монополизм и служил, в основном, в качестве своеобразной идеологической «крыши». Помимо определения основных точек приложения исследовательских сил «психологии поли­тики» тогдашняя отечественная политология в целом предоставила ей достаточные возможности самоопреде­ления в рамках комплексного, многомерного изучения политики и нахождения своего, специфического пред­мета исследования.

Базовым для «психологии политики» уже тогда яв­лялся деятельностный подход, хотя присутствовал он как бы в скрытой форме. Несмотря на недостаточную разработанность деятельно стного понимания политики в то время, даже зачатки этого подхода позволяли со­единить на основе единого рассмотрения и политику (как особую деятельность людей), и психологию участ­вующих в ней людей. Подобный подход, даже в зача­точной форме, позволял вычленить для политико-пси­хологического анализа ряд опорных категорий. Это мотивы участия людей в политике и смысловая струк­тура политической деятельности с точки зрения ее субъ­екта. Это также потребности, удовлетворяемые такой деятельностью. Это, безусловно, цели, ценности, нор­мы и идеалы, благодаря которым индивид или группа становятся частью некоего политического целого, иден­тифицируют себя с ним. Наконец, это человеческие чувства, эмоции и настроения, которые выражаются в такой деятельности. Это знания и мнения, которыми располагает и которые распространяет субъект, а так­же целый ряд вторичных, производных категорий.

Из всего сказанного понятно, что в конечном счете содержание понятий «психологии политики» и «поли­тическая психология» никак не противоречит друг дру­гу. Напротив, они очень во многом достаточно удачно взаимно дополняют друг друга. Хотя, безусловно, это не синонимы, а достаточно различающиеся термины, воз­никшие в разных методологических традициях. Имея это в виду, в дальнейшем мы будем использовать еди­ный термин: «политическая психология». Наша мето­дологическая основа в данном случае понятна: нет отдельно «западной» или «восточной» политической лсихологии. Нет политической психологии «марксист­кой» и «антимарксистской». Есть единая мировая наука, развитие которой в разных обществах имело ределенные особенности и акценты. До определенной поры они казались непреодолимыми, однако это время прошло. Тем более, что у политической психологии и психологии политики есть скрытая общая методологическая основа. В западной политической психо­логии она называется «поведенческий подход». В оте­чественной «психологии политики» — теория социаль­ной предметной деятельности.