Революция сверху» в дальневосточной деревне

В годы революционной смуты сельское хозяйство Дальнего Востока России было основательно подорвано разорением и грабежами. Истощились поля, эксплуатируемые без правильного севооборота и удобрений, снизилась урожайность всех культур, сократились посевные площади. Имевшаяся у крестьян техника нуждалась в замене.

Новая экономическая политика, введённая в начале 1921 года, принеся облегчение крестьянам центральных районов страны, вызвала некоторое недовольство в дальневосточной деревне. Проблема состояла в том, что в центре страны замена продразвёрстки продналогом выглядела вполне здраво, поскольку была возвращением большевистской власти от догмы к реальности. На Дальнем Востоке, где не прибегали к продразвёрстке, система налогообложения в соответствии с НЭПом оказалась довольно высокой и повлекла справедливые нарекания крестьян. Сельское хозяйство достаточно долго выходило из кризиса.

После выхода сельскохозяйственной отрасли на уровень 1917 года и слома новой экономической политики предстояло решить задачу социалистического переустройства дальневосточной деревни. В масштабах государства к концу 1920-х годов был взят курс на коллективизацию, для чего был поставлен ряд задач для реализации курса. По крайней мере, Постановлением ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 года «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» были определены сроки коллективизации, основная форма кооперации – сельскохозяйственная артель и политика по отношению к кулачеству –ликвидация его как класса на основе сплошной коллективизации. Вместе с тем, реальную политику в деревне определяла конкретная ситуация, главной особенностью которой на рубеже 1920-х – 1930-х годов был кризис хлебозаготовок. Резкое снижение товарного хлеба представляло угрозу планам индустриализации: с одной стороны, – как дефицит продовольствия для промышленных городов, а с другой – как средство поступления валюты за счёт экспорта хлеба. Перевод сельского хозяйства на путь крупного обобществленного производства стал рассматриваться как единственное средство решения хлебной проблемы в возможно короткие сроки. Учитывая это, бюро Далькрайкома ВКП(б) 11 января 1930 года приняло постановление о работе крайколхозсоюза и ближайших задачах колхозного строительства.

Дальневосточная деревня подошла к коллективизации с заметными особенностями по сравнению с европейской частью страны. Во-первых, она отличалась сравнительно высоким процентом зажиточных хозяйств. Для объяснения этого феномена достаточно вспомнить льготные условия переселения крестьян на российский Дальний Восток. Во-вторых, за время освоения территории сформировалась прослойка крестьян, использовавших наемный труд в хозяйстве, что свидетельствовало о переходе аграрного сектора на капиталистический путь развития. В-третьих, часть крестьян незримыми нитями были связаны с белогвардейцами, находящимися в сопредельных странах. И, наконец, казачество, приверженное к вольнице, вряд ли могло способствовать делу кооперирования крестьянских хозяйств.

Социальная база для предстоящей коллективизации, таким образом, существенно отличалась. В европейской части СССР ставка был сделана на так называемых «бедноту» и батраков – самых никчемных и недееспособных групп жителей деревни, объявленных «партией победителей» классом «сельских пролетариев». Эти слои общинного крестьянства после лихолетья мировой войны и революционной смуты составляли большинство населения деревни. Однако на советском Дальнем Востоке с преобладавшим среднезажиточным крестьянством задача коммунистов была иной. Здесь нужно было каким-то образом преобразовать реальность и сначала попытаться изменить отношение средних и зажиточных крестьян к власти, осуществляя политику насаждения коллективных хозяйств более осторожно и постепенно. Однако, несмотря на то, что упомянутым постановлением Дальний Восток СССР был отнесён к третьей группе незерновых районов и срок завершения коллективизации в регионе отодвигался к весне 1933 года, местные партийные структуры всё же предпочли форсировать этот процесс.

Путь к коллективному труду в дальневосточной деревне был тернистым. Уже с конца 1920-х годов на советском Дальнем Востоке стали создаваться первые колхозы. Напомним, что этот термин возник в процессе коллективизации как синоним одной из форм кооперации –сельскохозяйственной артели. В ней обобществлялись орудия труда, непосредственный труд крестьян, но оставлялась возможность владения приусадебным участком и подсобным хозяйством. Основными же владельцами сельскохозяйственного инвентаря и машин в деревне были зажиточные крестьяне. Доля состоятельных крестьян в различных районах края колебалась от 9 до 12%, а с учётом среднего крестьянства – до 40 и даже 50%. В силу этих обстоятельств недовольство и даже сопротивление со стороны крестьян было неизбежным.

Центральная и местная власти, следуя идеологии «наступления социализма по всему фронту» и стремясь радикальным способом решить хлебную проблему, развернули повсеместную борьбу за социализацию деревни. По итогам января 1930 года на советском Дальнем Востоке в колхозы вошли 20,8 тысяч крестьянских хозяйств, а в феврале их количество увеличилось до 90,8 тысяч. Соответственным было увеличение числа колхозов. Если в январе 1930 года их насчитывалось 936, то в марте – более полутора тысяч. Во Владивостокском округе, например, коллективизацией были охвачены 45% хозяйств. По итогам января 1930 года были объявлены зонами сплошной коллективизации Михайловский, Гродековский, Черниговский районы в Приморье, организованы первые 17 колхозов на Нижнем Амуре. В 1930 – 1931 годах в районах Приморья и Хабаровского Приамурья началось создание машинно-тракторных станций (МТС): Астраханская в Приморье, Аргунская, Новотроицкая. Матвеёвская в Хабаровском Приамурье. В них сосредоточивалась сельскохозяйственная техника, поставляемая государством для укрепления материально-технической базы создаваемых коллективных хозяйств.

С 1929 года с целью ускорения коллективизации центральные власти приступили к переселению на Дальний Восток демобилизованных красноармейцев с семьями. Из их числа стали создаваться красноармейские колхозы, явившиеся опорой местных партийно-советских органов в проведении коллективизации. В 1932 году на советском Дальнем Востоке действовало 42 подобных колхоза.

Вполне естественно, что основные принципы коллективизации – добровольность, постепенность, наглядность, личная заинтересованность крестьян – в этих условиях зачастую не выполнялись. Диктат, нажим, угроза стали основными методами коллективизации. За всем этим крылось, помимо других причин, стремление местной власти различного уровня выслужиться перед вышестоящей инстанцией, «не ударить в грязь лицом» в решении важной государственной задачи. Дело доходило до объявления ударных «месячников» но коллективизации и соревнования между сельскими районами по количеству обобществленных хозяйств. В ответ крестьяне сопротивлялись. Предвидя такой поворот событий, правящая партия в постановлении от 5 января 1930 года определила ряд мер по борьбе с кулачеством, а также задачи, порядок и характер раскулачивания. Они-то и легли в основу жестокого противостояния между государственной машиной и крестьянством в 1930-е годы.

Кампания по ликвидации кулачества началась в феврале 1930 года и сопровождалась быстрыми решениями сельских советов и судов о конфискации имущества, лишении избирательных прав или выселении. В отношении организаторов заговоров против советской власти, террористических актов предусматривалось тюремное заключение. Допускались грубейшие нарушения и по отношению к тем крестьянам, которые изъявляли желание идти в колхозы, зачастую обобществляя домашний скот, птицу, а то и домашнюю утварь при образовании, например, коммун. Самым страшным нарушением было включение в разряд кулацких хозяйств семей середняков и бедняков, пытавшихся отстоять свою хозяйственную автономию. Только за февраль 1930 года на Дальнем Востоке СССР было зарегистрировано двенадцать антиколхозных выступлений, в ходе которых крестьяне даже прибегали к оружию. Такие примеры имели место в Шкотовском, Черниговском и других районах, где крестьяне уходили в лес, создавая вооруженные отряды. Наиболее активное сопротивление оказывали крестьяне Амурского округа. В ответ усиливались репрессивные меры. Только в 1930 году было раскулачено и выселено из Амурского округа 1175 семей, из Владивостокского – 2114 семей.

Самоуправство и разгул репрессий, растущее недовольство крестьян и возможность его перерастания в крестьянскую войну заставили Сталина и его сторонников принять смягчающие меры. После его известной статьи «Головокружение от успехов» (март 1930 года), в которой вина за перегибы была возложена на местные партийные и советские органы, накал борьбы несколько ослабился, начался отток крестьян из колхозов, а их число стало катастрофически падать. Если в апреле 1930 года насчитывалось 45% кооперированных хозяйств, то в апреле их осталось 26%. В Гродековском районе 46% хозяйств, из ранее коллективизированных, распались. В Михайловском районе при рассмотрении жалоб незаконно раскулаченных крестьян были удовлетворены 365 из 437. Заметно уменьшилась численность сельского населения. Деревня на некоторое время замерла, присматриваясь к новой политике, но ненадолго.

Усугубление международного положения и ускорение темпов индустриализации торопили. Перед дальневосточной деревней стояли важнейшие проблемы: выполнение планов государственных поставок и обеспечение продовольствием растущего промышленного населения региона, сокращая дорогостоящий завоз его из других частей страны. С этой целью осенью 1930 года началось новое наступление на крестьян, правда, с учётом некоторых элементов стимулирования. Дальневосточной деревне оказывалась помощь техникой, льготами, кадрами специалистов. Ещё с 1925 года началось организованное переселение крестьян из центральных областей. Переселения в этот период носили аграрный характер и решали наряду с освоением сельскохозяйственных ресурсов региона более важную задачу: разрядить сложную обстановку в центральной части страны, то есть переселить малоземельных и безземельных крестьян. В 1926 – 1927 годах на их долю приходилось 74,3%. С 1926/1927 хозяйственного года на Дальний Восток переселялось по 35 – 40 тысяч человек в год. Было и другое. Под влиянием наводнений, трудностей обработки пахотных земель, непривычных климатических условий большое число переселенцев, не устроившись, покидало территорию. Число «обратников» в 1929/1930 хозяйственном году составило 25%.

В 1933 году по решению партии дальневосточные колхозы освобождались от обязательных хлебопоставок на 10 лет, единоличники – на 5 лет. Ассигнования на развитие сельского хозяйства ДВК в годы первых пятилеток составили 343,5 миллионов рублей. Эти меры создавали более благоприятные условия для наращивания экономического потенциала в аграрном секторе Дальнего Востока.

Помимо экономических стимулов, значительное место уделялось внедрению административно-командных методов управления сельским хозяйством. С этой задачей были призваны справиться политотделы МТС (1934 год). По направлению ЦК ВКП(б) возглавить их в край приехали 300 коммунистов – В. Моргулис, И. Шашков, А. Зубков и другие. Примечательно, что в политотделах МТС вводилась должность заместителя начальника по ОПТУ (орган по охране государственной безопасности в 1923 – 1924 годах). Дальнейший ход коллективизации сохранял, таким образом, по-прежнему насильственные, репрессивные черты.

К концу первой пятилетки на Дальнем Востоке СССР было коллективизировано 60% хозяйств, объединенных в 1681 колхоз. Завершение большевистских преобразований в сельском хозяйстве региона приходится на вторую пятилетку, в результате чего на Дальнем Востоке коллективизацией было охвачено почти 91% крестьян, 95,5% посевных площадей, работало 104 МТС. Задача перевода единоличного крестьянского хозяйства на рельсы коллективного земледелия считалась завершенной. За видимым успехом скрывались трудности процесса и трагизм содеянного.

Начало жесткого противостояния между властью и крестьянством приходится на период с 1929 по 1935 годы. За это время органами ОГПУ было, расстреляно 6 тысяч дальневосточных крестьян и казаков, оказавших сопротивление коллективизации. Фигура крестьянина, как потенциального противника советской власти, оказалась в центре внимания и в период репрессий 1937 – 1939 годов. Только в Приморье в 1938 году были отстранены от руководства почти половина директоров МТС, председателей колхозов, большая часть которых оказались в тюрьмах и лагерях. С августа 1937-го по ноябрь 1938 года в Приморье было осуждено и расстреляно около 9 тысяч человек, в основном крестьян.

Подводя итоги «раскрестьяниванию», следует отметить, что к концу 1930-х годов в сельском хозяйстве Дальнего Востока СССР утвердилась принципиально новая система аграрных отношений – колхозно-совхозная, основанная на коллективной собственности. Постепенно картина последствий коллективизации (спад производства в аграрном секторе, снижение урожайности, сокращение поголовья скота и другие.) стала меняться. К началу 1940-х годов положение сельского хозяйства Дальневосточного региона стабилизировалось, что выразилось в увеличении посевных площадей, изменении в лучшую сторону технической базы, повышении урожайности. Даже доходы дальневосточных колхозников были выше, чем в других регионах. Немаловажное значение имела наметившаяся тенденция к сокращению завоза в край продуктов из других областей страны.

В неравном противостоянии между властью и крестьянством сила была за государством, да и в русском крестьянстве не изжита была психология зависимости. Часть из них увидела в коллективных хозяйствах выход из бедности, другая часть покорилась, а по отношению к третьим были применены репрессии. Проверкой на прочность и жизненность новых форм земледелия стала советско-германская война 1941 – 1945 годов.

1.5. Коммунистический режим и религиозное инакомыслие на Дальнем Востоке СССР в 1920-е – 1930-е годы: борьба с «церковной контрреволюцией»

Идея социализма в сталинской интерпретации («социализм в одной стране») вела к необходимости в кратчайшие сроки и любой ценой ликвидировать отсталость страны. Это порождало ужесточение политического режима и усиление идеологической обработки населения.

После завершения смуты в ходе процесса советизации на Дальнем Востоке СССР, как и в центре страны, развернулась масштабная кампания по борьбе с «церковной контрреволюцией». В 1923 – 1927 годах значительная часть дальневосточного православного духовенства была арестована и выслана в Сибирь. Подвергались аресту и ссылались и православные активисты, поддерживавшие, по мнению властей, интервентов и белогвардейцев. Специальной инструкцией ВЦИК РСФСР от 4 сентября 1926 года были лишены избирательных прав монахи, священнослужители, их дети и религиозные активисты. Вместе с избирательными отбирались и прочие гражданские права: например, так называемым «лишенцам» сложно было устроиться на работу, им не выдавались продуктовые карточки.

В то же время, в 1920-е годы организационно и финансово окрепшие за годы революционной смуты в регионе протестантские общины и группы, пользуясь закреплённым в Конституции СССР 1924 года правом на свободу религиозной пропаганды, активизировали свою религиозную деятельность. Баптисты, евангельские христиане, адвентисты седьмого дня ежегодно проводили региональные съезды; создавали разнообразные молодёжные, женские и детские организации; открывали кооперативы и производственные артели; создавали кассы взаимопомощи; занимались организацией изб-читален и библиотек не только для верующих, но и для всех желающих; ставили спектакли на библейские темы; занимались миссионерской деятельностью среди маргинальных слоёв населения. В некоторых районах баптистские и евангельские молодёжные организации составляли даже конкуренцию местным комсомольским организациям. Многие российские исследователи называют 1917 – 1927 годы «золотым веком российского протестантизма».

Ужесточение антирелигиозной политики в стране в целом и на Дальнем Востоке в частности происходит в конце 1920-х годов. 8 апреля 1929 года появилось Постановление ВЦИК и СНК «О религиозных объединениях», ограничившее деятельность религиозных организаций удовлетворением религиозных потребностей верующих в стенах молитвенного здания и запретившее любые другие виды деятельности: создание касс взаимопомощи, кооперативов, детских, женских, молодёжных организаций. Изменилась и статья 4 Конституции: вместо «свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды» в СССР признавалась «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». С этого времени сильное идеологическое, административное, политическое и экономическое давление со стороны советской власти оказывалось на все религиозные организации. «Церковники» и «сектанты» воспринимались как идеологические враги советской власти, а борьба с религией рассматривалась частью классово-политической борьбы.

Пристальное внимание властей к религиозным организациям, преследования отдельных верующих и конфессиональных общин в Дальневосточном крае отчасти объяснялось приграничным положением региона: наличием за границей, на территории гоминдановского Китая, а затем марионеточного Маньчжоу-Го, большого эмигрантского анклава. Эмигранты из советской России, в том числе и религиозно настроенные, активно использовались Японией для шпионажа и диверсионной работы на советском Дальнем Востоке. Японское командование выявляло и привлекало к сотрудничеству антисоветски настроенную эмигрантскую молодёжь, оказывало ей помощь в переходе границы. Практика была широко распространённой, и любой нарушитель границы, устанавливавший контакты с религиозной группой, мог одновременно работать на японскую разведку.

В результате осуществления советской антирелигиозной политики, проведения двух «безбожных пятилеток» в регионе постепенно закрывались храмы, подвергались преследованиям духовенство и активные миряне.

В августе 1937 – ноябре 1938 годов органами НКВД СССР был осуществлен ряд широкомасштабных репрессивных акций, ставших известными позже под собирательным названием «Большой террор». Одной из главных целевых групп репрессивных акций были верующие. В соответствии с приказом наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова от 30 июля 1937 года в СССР на случаи войны «церковники» и «сектанты» должны были быть уничтожены как одни из «главных зачинщиков всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений». Репрессии распространялись также на «наиболее активных» «сектантских активистов» и «церковников», которые к моменту начала операции содержались в тюрьмах, концлагерях, трудовых посёлках и колониях.

Массовые репрессии по отношению к верующим начались задолго до начала спецоперации по «репрессированию антисоветских элементов», однако актуализация проблемы борьбы с религиозными организациями произошла в ходе принятия Конституции 1936 года и подготовки к выборам в Верховный Совет СССР.

Отмена ограничений на участие в выборах, в том числе для служителей культа, а также декларации о «расширении советской демократии» привели к тому, что среди части населения действительно возникла надежда на то, что государство откажется от гонений на религию. Во всех регионах Советского Союза, в том числе и на советском Дальнем Востоке, выдвигались требования вернуть верующим церкви и молитвенные дома, разрешить отправление религиозных культов и пр.

27 марта 1937 года последовал циркуляр НКВД СССР об усилении агентурно-оперативной работы по «церковникам и сектантам». Органам НКВД предписывались меры, направленные на «выявление и быстрый разгром организующих очагов нелегальной работы церковников и сектантов», в первую очередь на внесение раскола в церковные общины, ослабление материальной базы церкви, затруднение участия в выборах. На советском Дальнем Востоке выполнение данного циркуляра НКВД облегчалось тем, что, во-первых, Подавляющее большинство «церковников» и «сектантских активистов» находились на оперативном учёте, в их отношении велись агентурные разработки, производилась перлюстрация переписки (многие из них переписывались с родственниками и знакомыми, проживающими в Харбине, Франции и США), в результате чего у органов НКВД имелись на них компрометирующие материалы. Во-вторых,значительное количество православных священнослужителей, протестантских проповедников и пресвитеров были лишены избирательных прав, многие были ранее судимы, высланы либо раскулачены. Оставалось только изобличить «церковников» и «сектантов» в том, что они «активно занимаются антисоветской деятельностью» и что данной деятельностью они занимаются организованно. Примером подобного «изобличения» явилось «раскрытие» органами НКВД подпольной контрреволюционной монархической организации «церковников тихоновской ориентации» Владивостока в составе 17 человек, 12 из которых были расстреляны 10 – 11 сентября 1937 года, а 5 человек – приговорены к концлагерям сроком на 10 лет. После этого «дела» репрессии против верующих становятся массовыми.

В 1937 – 1938 годах было репрессировано всё руководство Дальневосточного Союза баптистов и Дальневосточного союза евангельских христиан, арестован пастор Владивостокского лютеранского прихода, а количество репрессированных, приговоренных к высшей мере наказания и отправленных в концлагеря верующих, исчисляется сотнями.

К концу 1930-х годов во всём обширном регионе была полностью прекращена вся легальная деятельность религиозных организаций, закрыты все культовые здания. В результате государственной антирелигиозной и антицерковной политики на территории Дальнего Востока к началу советско-германской войны (1941 – 1945) не осталось ни одного прихода, ни одной действующей церкви. Церковные структуры были полностью уничтожены у Русской православной церкви, Римской католической и Старообрядческой церкви.

Последователи РПЦ, крупнейшей в стране религиозной организации, были представлены в указанный период во многих населённых пунктах советского Дальнего Востока, однако нормальной конфессиональной жизни верующие вести не могли из-за отсутствия в регионе легальных священнослужителей и открытых православных храмов. В такой же ситуации находились и дальневосточники, приверженцы других религий. Православные верующие оказались в наиболее сложной ситуации, поскольку они были лишены возможности совершения религиозных треб и таинств: отсутствие храмов и священнослужителей делали неосуществимой нормальную конфессиональную жизнь. Такая ситуация сложилась у православных во всей Сибири: с 1937 по 1943 годы на её территории не было ни одного правящего архиерея, не действовала ни одна епархия, осталось два открытых православных храма – кладбищенская церковь в Новосибирске и церковь в Тобольске.

Однако религиозная жизнь не прекратилась, она приобрела новые формы: стала сокрытой от властей, ушла в подполье (в прямом и переносном значении этого слова). Православная вера в это время поддерживалась в среде дальневосточников главным образом за счёт сохранения традиций в семьях. В некоторых случаях верующих тайно окормляли священники, официально порвавшие с религией и работавшие на советских предприятиях.

В отличие от Русской православной церкви, общины многих других конфессий имели многолетний, а в случае со старообрядчеством – более чем двух вековой, опыт нелегальной религиозной деятельности, который оказался востребован во второй половине 1930-х годов. Несмотря на отсутствие священников, не распались общины белокриницких старообрядцев. Из наиболее грамотных мирян избирались лидеры беспоповских старообрядческих общин.

Несмотря на преследования 1930-х годов, роспуск общин, закрытие всех молитвенных домов, аресты руководителей, верующие протестантских деноминаций не прерывали религиозной жизни. Сохранялись небольшие тайные общины, молитвенные собрания проходили в частных домах и квартирах. После принятия Конституции 1936 года в некоторых местах, прежде всего в Амурской области, баптисты стали собираться открыто. Молитвенные собрания проходили в частных домах или под открытым небом, местные власти не оказывали верующим препятствий.

В 1930-е годы разнообразие протестантских конфессий региона даже увеличилось за счёт переселенцев. В Амурскую область переселились немцы с Алтая и из других областей Советского Союза. Ими было основано несколько сел в Тамбовском и Ивановском районах Амурской области, организованы колхозы. Многие из переселенцев по вероисповеданию были меннонитами. В Приморском крае в числе переселенцев этого времени появились первые христиане веры евангельской (пятидесятники).

Большая и активная еврейская община в Дальневосточном крае сложилась в результате еврейского переселения 1920-х – 1930-х годов. Основную массу евреев, переехавших на Дальний Восток, составляли «молодые энтузиасты, которые, разумеется, не верили в бога». Тем не менее, во многих населённых пунктах Еврейской автономной области, созданной в 1934 году, сложились общины верующих, которые состояли в основном из родителей «молодых энтузиастов». Старшее поколение евреев-переселенцев привезло на новую родину всё необходимое для религиозной жизни, в том числе и святые книги. Были среди новосёлов и люди, имеющие право совершать религиозные обряды. Наиболее крупной и деятельной стала иудейская община в новом городе Биробиджане – столице ЕАО. В литературе встречаются упоминания о том, что с 1930-х годов в Биробиджане действовала нелегальная синагога.

Несмотря на все усилия советской власти по образованию и культурному просвещению аборигенов Дальнего Востока, традиционные религиозные представления и обрядовая практика оставались неотъемлемой частью их жизни. А шаманы сохраняли влияние на все сферы жизни коренных малочисленных народов.

К началу 1940-х годов, несмотря на формальные достижения советской власти в борьбе с религией – полную ликвидацию легальной конфессиональной деятельности, религиозная жизнь на Дальнем Востоке продолжалась в нелегальных формах. Конфессиональная картина оставалась многообразной, действовали общины и группы практически всех религий, представленных в регионе в начале XX в. Полностью исчезли лишь синтоизм, буддизм и конфуцианство из-за выезда иностранцев с дальневосточных территорий.