ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ КОНЦА XV — НАЧАЛА XVI в.

В новых общественно-политических условиях русская публи­цистика получила значительно большее развитие. В центре ее внимания стояли прежде всего вопросы самодержавной власти, места и значения церкви в государстве, его международного положения.

Эти проблемы разрабатывались и обсуждались в публицисти­ке конца XV—XVI в. с обычных для феодального общества позиций религиозного мировоззрения и в плане исторического обоснования выдвигаемых тезисов. Так, в начале XVI в. возникло «Сказание о князьях Владимирских», ставшее основой официаль­ной идеологии великокняжеской власти. «Сказание о князьях Владимирских» доказывало, будто московские государи ведут свою родословную от римского императора Августа. Такое изображение происхождения московских государей имело целью подчеркнуть в духе обычных для средневековья понятий искон­ность самодержавного правления и обоснованное исторической традицией право на власть. С другой стороны, обращение к Древнему Риму как исходному пункту династии Рюриковичей явилось своеобразным откликом на западноевропейское Воз­рождение с его повышенным интересом к античному миру. Вы­ведение родословной от римских императоров служило также обоснованием прав на выдающееся положение Российского го­сударства в международной жизни. Эта не соответствующая дей­ствительности версия широко использовалась в XVI в. для укрепления авторитета царской власти, в том числе и самим Иваном IV Грозным.

По средневековым понятиям иностранное происхождение правящей династии не умаляло ее суверенности, а, наоборот, возвышало ее как силу, пришедшую для управления извне, не связанную с местной знатью и, следовательно, самим своим происхождением стоявшую над всеми, даже высшими, слоями общества. Характерно, что и многие представители русской феодальной знати впоследствии также сочиняли родословные, в которых старались вывести свой род откуда-нибудь из-за ру­бежа.

Тогда же, в начале XVI в., оформилась тесно связанная с версией о происхождении московских великих князей от рим­ских императоров идея о Москве как о «третьем Риме». Эту идею сформулировал игумен Псковского Елеазарова монастыря Филофей в своих посланиях великому князю Василию III в 1510—1511 гг. Тезис о «Москве — третьем Риме» был разра­ботан в духе воинствующей религиозной идеологии. Согласно взглядам Филофея, существовало три мировых центра хри­стианства — сначала им был Древний Рим, который пал ввиду отступления от «истинного христианства», потом таким центром стала Византия. Но византийские правители тоже изменили христианству, пойдя на унию с католической церковью в 1439 г.

Следствием этого явилось скорое падение Византии, завоеванной турками в 1453 г. Москва же не признала Флорентийской унии и теперь является мировым центром христианства. Так как только православное христианство является «истинным», а все другие веры — ложны и богопротивны, то Москва «избрана бо­гом» и является единственным законным наследником Древнего Рима. Четвертому же Риму не бывать, так как могут быть только три мировых царства, после чего наступит «конец света». Тезис о «Москве — третьем Риме» был призван служить не только обоснованию мирового значения Российского государства, но и прежде всего обоснованию исключительного значения религии и церкви. Мировоззренческая основа этого тезиса была глубоко консервативной и реакционной. В нем ярко воплотились враж­дебное отношение ко всему иноземному, проповедь религиозной нетерпимости, стремление к безусловной незыблемости сущест­вующих в России порядков, «освящаемых» тезисом о «бого­избранном» царстве, принципиальное непринятие чего-либо но­вого в идеологии и общественной жизни. Феодальный консерва­тизм нашел в этом тезисе одно из своих наиболее законченных проявлений.

Стремление обосновать тезис о ведущей роли церкви в об­щественной жизни проявилось и в других публицистических произведениях конца XV — начала XVI в. Среди них можно указать на «Повесть о белом клобуке», также развивающую мысль о «третьем Риме», но связывающую центр христианства не с Москвой, а с Новгородом[42]. Здесь нашли свое выражение интересы связанного с местной феодальной аристократией новгородского духовенства, сопротивляющегося присоединению Новгорода к единому Российскому государству.

Вопрос о положении церкви в государстве вообще приобрел особую остроту в конце XV — первой половине XVI в. В период объединения русских земель вокруг Москвы церковь была вер­ным союзником великокняжеской власти и широко использова­лась ею для достижения необходимых политических целей. Но союз великокняжеской власти и церкви таил в себе глубокое внутреннее противоречие, которое все более выявлялось по мере успехов объединительного процесса. Централизация государст­венной власти не могла быть полной и последовательной, пока сохранялась экономическая и политическая сила феодальной знати, а самым крупным феодальным собственником была цер­ковь. Московская великокняжеская власть уже во второй поло­вине XIV в. попыталась (при Дмитрии Донском) поставить церковь в прямую зависимость от себя, но эта попытка не увен­чалась успехом. Отказ от принятия Флорентийской унии в середине XV в. в немалой степени ослабил самостоятельное поло­жение церкви, так как были разорваны ее связи с такой крупной международной церковной организацией, какой была Кон­стантинопольская патриархия. Но церковь не собиралась усту­пать своих позиций. Опираясь на огромную материальную силу и большое идеологическое влияние, церковники настойчиво до­бивались сохранения и упрочения своего руководящего влияния в светских делах. Если прибавить к этому остроту земельного во­проса, растущую потребность государства в земельных фондах для испомещения своих военных слуг — дворян, борьбу внутри господствующего класса за землю в условиях, когда церковь владела колоссальными земельными богатствами, то станет ясно, что вопрос о положении церкви в государстве совершенно закономерно принял особую остроту именно с образованием единого Российского государства. Поэтому отнюдь не случайным был конфликт между Иваном III и митрополитом Геронтием — за внешними поводами разногласий (например, о направлении движения крестного хода при освящении Успенского собора) скрывались серьезные противоречия.

Споры по вопросу о положении церкви первоначально воз­никли в церковной среде, но они имели гораздо более широкое общественное значение и привлекли к участию в них многие светские круги.

На первый план в этих спорах вышла распря между так называемыми «нестяжателями» и «осифлянами», разгоревшаяся в конце XV в. В условиях обострения антифеодальной борьбы задача укрепления авторитета церкви сильно беспокоила ее деятелей. Среди них выдвинулся своими поучениями видный знаток церковной литературы Нил, основавший монастырь на реке Соре, на Севере, недалеко от Кирилло-Белозерского мо­настыря. Нил Сорский выступил с проповедью аскетизма и нравственного самоусовершенствования монахов. Нил хотел ре­формировать монашество, избавить его от тех пороков, которые вызывали гнев и осуждение верующих. Хотя прямо Нил не высказывался против церковного землевладения, тем не менее общее направление его проповеди приводило к выводу о недо­пустимости для церкви владеть земными богатствами, тем бо­лее что Нил настаивал на необходимости для монахов добывать средства к жизни своим трудом и отрешиться от всего мирского. Выступление Нила Сорского субъективно преследовало весьма консервативные цели и было проявлением воинствующей церков­ной идеологии, стремившейся отвлечь массы от классовой борь­бы и увести их в мир аскетизма, отчуждения от жизни. Но кри­тика Нилом Сорским существующих порядков в церкви приоб­рела довольно широкий общественный резонанс.

Идеи нестяжательства нашли поддержку даже в кругу ве­ликокняжеской власти и непосредственно со стороны Ивана III, так как он был прямо заинтересован в ослаблении материальной силы церкви и в получении в случае отказа церкви от своих богатств необходимых земельных фондов для обеспечения дво­рянства, являвшегося наиболее важной социальной опорой цент­рализованной власти.

Однако идеи Нила Сорского встретили резко враждебное отношение со стороны представителей официальной церкви. Среди них особенно выдвинулся Иосиф Санин, игумен Волоцкого монастыря. В начале своей деятельности, в 1479 г., Иосиф покинул Пафнутьев Боровский монастырь, находившийся в дружественных отношениях с московским великим князем, и перешел к удельному волоцкому князю. Иосиф находился в оппозиции к великокняжеской власти, противясь ее укреп­лению. Иосиф Волоцкий развивал взгляды о безусловном пре­восходстве духовной власти над светской и подчеркивал обяза­тельную необходимость сохранения и укрепления материальных богатств церкви. Вместе с тем Иосиф, как и Нил Сорский, считал необходимым произвести реформу монастырей для поднятия их авторитета. Но если Нил Сорский видел выход в аскетизме и нравственном самоусовершенствовании монахов, то у Иосифа на первый план выдвигалась необходимость строжайшей мо­настырской дисциплины. Характерно, что Иосиф Волоцкий в своих произведениях коснулся и крестьянского вопроса, высту­пив с проповедью мягкого отношения к «рабам» и «сиротам». Объяснение этому — борьба за рабочие руки, которая все более разгоралась среди феодалов. Имея в виду, с одной стороны, представить церковные земли как «убежище» для бедных и разоренных крестьян и тем самым привлечь крестьян к переходу во владения церкви, а с другой — призвать феодалов к известной осторожности в обращении с крестьянами в условиях обострения классовой борьбы, Иосиф Волоцкий и писал о «гладе и наготе» ,крестьян. Это был демагогический прием, направленный к укреп­лению авторитета церкви.

Взгляды Иосифа Волоцкого, активно им распространявшиеся в многочисленных сочинениях, разделялись высшими церковны­ми иерархами. Решительное столкновение с нестяжателями произошло на соборе 1503 г. На нем великий князь Иван III по­ставил перед церковными властями вопрос об отобрании церков­ных земель в общегосударственном масштабе. Идею эту защищал Нил Сорский, но его инициатива, по всей вероятности, была согласована с великим князем, созывавшим собор. Против Нила Сорского решительно выступило большинство участников собора. Главным противником Нила явился Иосиф Волоцкий. Он горячо защищал право церкви на земные богатства, приводя много­численные примеры из церковной истории и ссылаясь на различ­ные тексты. Кроме того, он приводил такой довод, весьма от­четливо раскрывающий классовую сущность церкви: если у мо­настырей не будет права иметь земли, то не смогут постричься в монахи знатные люди, владеющие землями, а если такие люди не будут иметь возможности идти в монахи, то, во-первых, им трудно будет обеспечить себе спасение в загробной жизни, а во-вторых, не из кого будет ставить высших иерархов церкви. Идеолог воинствующей церкви и не мыслил какого-либо иного порядка, кроме того, при котором руководство церковью принадлежало феодальной знати.

С ним были вполне согласны церковные иерархи во главе митрополитом Симоном. Они отрицательно отнеслись к секуля­ризации церковных земель. Иван III вначале не хотел согла­шаться с отказом церкви принять важное для государства реше­ние, но церковники тоже не сдавались и всячески обосновывали тезис о неприкосновенности церковных имуществ. В сложной внутриполитической обстановке Иван III оказался вынужден­ным примириться с решением собора. Великокняжеская власть предпочла не идти на обострение отношений с церковью, рас­считывая использовать ее поддержку в борьбе с противниками централизованной власти, но сама проблема противоречий между светской и духовной властями этим, конечно, не разрешалась. Борьба между ними, объективно диктовавшаяся всем ходом раз­вития единого государства, продолжалась и в дальнейшем.

Но на этом этапе противоречия были смягчены, союз велико­княжеской власти с церковью укрепился. Иосиф Волоцкий после 1507 г. стал поддерживать великого князя в его борьбе против удельного сепаратизма. При этом Иосиф Волоцкий развивал идеи о божественном происхождении великокняжеской власти и об ее ответственности перед богом. Отсюда вытекало, что церковь долж­на иметь привилегированное положение, как учреждение, гаран­тирующее и освящающее светскую власть. Теория божественно­го происхождения власти сыграла свою роль в укреплении фео­дальной монархии в XVI в., но она была выдвинута Иосифом Волоцким прежде всего в интересах укрепления церкви, усиления ее влияния на всю политическую и идеологическую жизнь Рос­сии того времени. Поддержка церковью великокняжеской власти была далеко не бескорыстной.

ЕРЕСИ

В условиях общего обострения социальных противоречий как между крестьянами и феодалами, так и внутри господствующего класса создалась благоприятная почва для нового подъема ере­тических движений. Этому способствовало также дальнейшее развитие крупных городов к концу XV в., создавшее более широ­кую сферу распространения еретических взглядов. Кроме того, споры, происходившие в конце XV — начале XVI в. по церков­ным вопросам, борьба нестяжателей и осифлян и их взаимные обличения объективно способствовали развитию критического отношения к религии и церкви. Наконец, сдвиги в накоплении знаний о природе, о которых говорилось выше, также способ­ствовали выработке у передовых людей критического отношения к религии.

Религиозные вопросы стали в конце XV в. предметом широко­го обсуждения. Иосиф Волоцкий с неудовольствием писал, что «ныне ив домах и на путях и на торжищах иноки и мирские и все сомнятся, вси в вере пытают».

В этих условиях произошла активизация еретических движе­ний в России. Центром распространения ереси, как и столетием раньше, явился Новгород. Противники возникшей в конце XV в. новгородской ереси назвали ее участников «жидовствующими». Иосиф Волоцкий, яростно обличавший новгородских еретиков, называл основателем ереси некоего «жидовина Схарию», приехав­шего в 1471 г. в Новгород из Литвы. Эти сведения и сама зависи­мость еретических взглядов от иудейства вызвали серьезные сом­нения среди исследователей, но за недостатком источников воп­рос о происхождении новгородской ереси конца XV в. остается не вполне ясным.

Новгородская ересь конца XV в. представляла собой явление, аналогичное городским еретическим выступлениям в Западной Европе. Во главе ее стояли представители низшего городского духовенства. По подсчетам Я. С. Лурье, из 27 известных по име­нам участников новгородской ереси не менее 22 принадлежали к попам, дьяконам, клирошанам и членам их семей[43]. Эта «плебей­скаячасть духовенства состояла из сельских и городских священ­ников. Они стояли вне феодальной иерархии церкви и не имели доли в ее богатствах. Их деятельность контролировалась сравни­тельно мало... они оплачивались гораздо хуже и их духовные, наделы были большей частью очень скудны. Им как выходцам из бюргерства или плебса были достаточно близки условия жизни массы, и потому, несмотря на свое духовное звание, они разде­ляли настроения бюргеров и плебеев. Участие в движениях того времени, являвшееся для монахов исключением, для них было общим правилом. Из их рядов выходили теоретики и идеологи движения, и многие из них, выступив в качестве представителей плебеев и крестьян, окончили из-за этого свою жизнь на эшафоте. Народная ненависть к попам обращалась против них лишь в еди­ничных случаях»[44].

О содержании еретических взглядов можно судить на основа­нии сведений, содержащихся в выступлениях противников и пре­следователей ереси. В ней было немало общего с ересью стриголь­ников. Как и их предшественники, новгородские еретики конца XV в. не признавали основного догмата христианства о троич­ности бога, как содержащего внутреннее противоречие с тезисом о единобожии. В этом проявилась типичная для ересей рациона­листическая критика религиозного вероучения. Еретики отказы­вались также признавать «священными» иконы, мощи, употреб­лявшееся для причастия вино, как сотворенные человеческими руками. Как и стригольники, новгородские еретики конца XV в. отрицали церковные обряды и церковную иерархию, они высту­пали также против церковного стяжательства и доставления свя­щеннослужителей «по мзде».

Мировоззрение новгородских еретиков охватывало широкий круг различных вопросов. Как и их предшественники стриголь­ники, еретики конца XV в. подходили с рационалистических по­зиции к объяснению явлений природы и по существу ставили под сомнение всю религиозную философскую концепцию. Хорошо эрудированные в литературе, они прокладывали пути смелой, пе­редовой научной мысли.

Таково было, например, их отношение к оживленно обсуж­давшемуся церковниками в конце XV в. вопросу о «конце мира». Подходило к концу седьмое тысячелетие официального церков­ного счета времени от «сотворения мира» (по новому летосчисле­нию — в 1492 г.), и среди церковников распространялось мнение о том, что теперь и должен наступить «конец света». Среди тех, кто разделял такие взгляды, был и Иосиф Волоцкий. Уверенность в неизбежности «конца мира» в это время была так велика, что даже церковные «пасхалии» — указатели дней в каждом году, когда должна праздноваться пасха, — были доведены только до 1492 г. «Пасхалия» кончалась словами: «Конец седьмыя тысящи. Доселе уставиша святые отцы наши держати паскалию до лета седьмотысящного. Нецыи же глаголить, тогда же будет вто­рое пришествие господне. Глаголет же святый евангелист Марко: о дни том и часе никто же не весть, ни ангелы небесные, ни сын, токмо отец, отец един». В этих словах и особенно в ссылке на Мар­ка уже содержалось несколько скептическое отношение к рассуж­дениям «неких» о близости «конца света». Еретики же не верили в «конец света» и были убеждены в том, что ничего в 7000 г. (1492) не случится. Церковникам пришлось после 1492 г. искать новых объяснений «конца света». Иосиф Волоцкий к началу XVI в. стал заявлять, что понятие «век» является неопределенным и что календарные расчеты не могут раскрыть «премудрость» бога. Как ни изворачивались церковники, но правда оказалась на стороне еретиков.

Занятия астрономией составляли предмет большого внимания еретиков. У них были астрономические таблицы для определения лунных фаз и затмений, так называемый «Шестокрыл» (пере­вод сочинения жившего в XIV в. Иммануэль-бен-Якоба). Знания в области практической астрономии воинствующие церковники объявляли «чернокнижием» и «чародейством».

Еретики были хорошо знакомы со многими произведениями не только средневековой, но и древней философии. Они тщатель­но изучали книги Ветхого завета, усматривая в них противоре­чия с Новым заветом: Еретикам были известны и произведения классической античной философии, и «Логика» философа XII в. Моисея Маймонида в компиляции с сочинениями арабского уче­ного Аль-Газали (конец XI — начало XII в.). Последнее произведение содержало ряд сведений об основах логики, о некоторых вопросах теоретической математики (понятие плоскости, линии, неделимых чисел и бесконечности). В противовес реакционным призывам официальной церкви отвергать все, что вышло не из ее среды, смелые поборники свободной мысли в XV в., обвинен­ные за это в ереси, стремились освоить те знания, которые уже бы­ли созданы человечеством к тому времени. Напротив, воинствую­щие церковники проповедовали отказ от всякого рационального знания и гордились своим незнакомством с научными знаниями. Тот самый Филофей, который разрабатывал тезис о «Москве — третьем Риме», писал, что он «человек сельский и невежа в пре­мудрости, не в Афинах родился, ни у мудрых философов учил­ся, ни с мудрыми философами в беседе не бывал. Учился есмь книгам благодатного закона, чим бо моя грешная душа спасти и избавитися вечного мучения».

Свободная мысль развивалась в конце XV — начале XVI в. не только в Новгороде, но и в Москве. Около середины 80-х гг. XV в. образовался московский кружок еретиков во главе с Федором Ку­рицыным, приближенным Ивана III, выполнявшим сложные ди­пломатические поручения в Венгрии. В состав кружка входили также дьяки Истома и Сверчок, брат Федора Курицына дьяк Иван-Волк Курицын, Иван Черный, купцы Зубов и Семен Кленов и др. В Москву приехали также руководители новгородских еретиков Алексей и Денис. К еретикам были близки сноха Ивана III — Елена, дочь молдавского господаря Стефана, и сам великий князь Иван III. Даже глава русской церкви митрополит Зосима оказал­ся в числе людей, разделявших еретические воззрения.

Выступление еретиков против официальной церкви произошло в то время, когда, как отмечено выше, особую остроту приобрел вопрос о земельных владениях церкви и когда происходило при­соединение Новгорода к Москве. Московская великокняжеская власть, постоянно использовавшая в своих интересах противоре­чия в лагере противников, воспользовалась также и выступлением еретиков. Оно было тем более для нее полезным, что руководите­ли новгородской церкви сопротивлялись ликвидации независи­мости Новгородской феодальной республики.

Понятно, что новгородцы Алексеи и Денис легко завязали дружеские отношения с московским великим князем. Но со сто­роны Ивана III это был не более как тактический шаг, облегчив­ший ему борьбу и с новгородской знатью, и с претензиями церкви в целом.

Взгляды московских еретиков в некоторых вопросах отлича­лись от новгородской ереси, хотя имели с ней и немало общего. Московский кружок еретиков имел иной социальный состав участ­ников. Если новгородская ересь была городской по своему характеру, то в Москве в еретическом движении участвовали преиму­щественно представители светских феодалов, связанных с велико­княжеской властью. Среди, московских еретиков мы видим также купцов, но того значительного слоя низшего духовенства, кото-рый был среди еретиков в Новгороде, в московском еретическим кружке нет. Московские еретики связывали свои идеи с задачами государственной централизации.

Наиболее характерной чертой взглядов московских еретиков-было отрицание монашества, вытекавшее из их критического от­ношения к церковным авторитетам. Новгородские еретики не сосредоточивали специального внимания на вопросе о монашест­ве, наоборот, у московских еретиков эта сторона мировоззрения вышла на первый план, и это еще раз указывает на тесную связь московской ереси с потребностями государственной власти в ос­лаблении церкви и в изыскании земельных фондов. Немалое ме­сто в суждениях московских еретиков, как и новгородских, занял также вопрос об ожидавшемся «конце света». После 1492 г. ав­торитет церковных предсказаний сильно поколебался. Среди не­которой части рационалистически мыслящих людей возникло да­же сомнение вообще в учении о «страшном суде», «воскресении мертвых» и «загробной жизни», являющемся краеугольным кам­нем христианского вероучения. Такие мысли, как мы видели, на­мечались уже у псковских еретиков XV в. Теперь, в конце XV в., очень смелое суждение высказал, если верить свидетельству его противников, сам московский митрополит Зосима: «А что то царство небесное? Что то второе пришествие? А что то воскресе­ние мертвым? Ничего того несть! Умерл кто ин, то умер, по та места и был!» Но эта крайняя, радикальная точка зрения, по-ви­димому, в целом не разделялась московскими еретиками.

Московским еретикам принадлежал также ряд интересных мыслей по, различным вопросам философии и научных знаний. Исследователи отмечают, что в так называемом «Лаодикийском послании», принадлежащем Федору Курицыну, звучит мысль о свободе воли («самовластии души»), причем свобода воли непо­средственно связывается с грамотностью, образованностью чело­века. Такой взгляд решительно противоречил ортодоксальным богословским воззрениям о полном подчинении человеческой лич­ности божественному провидению. «Лаодикийское послание» с его таблицей литореи свидетельствует также о серьезном интере­се Курицына к вопросам грамматики. Комментируя значение и употребление букв славянской азбуки, Курицын создал «свое­образную научную энциклопедию, дающую вокруг каждой буквы целый свод учености того времени»[45]. Брат Федора Курицына — дьяк Иван-Волк Курицын составил сборник «Мерило праведное», в котором были собраны различные законы (среди них — «Рус­ская правда»), что свидетельствует о повышенном интересе участ­ников еретического кружка к вопросам организации суда, встав­шим с особой остротой в связи с централизацией государственной власти.

Участник кружка профессиональный переписчик книг Иван Черный переписал крупнейшее историческое произведение сред­невековья, так называемый «Еллинский летописец», посвященный событиям всемирной истории. Большой интерес представляют собой сделанные им тайнописью пометки на полях рукописи, спе­циально исследованные А. И. Клибановым и помогающие выя­вить мировоззрение Ивана Черного и его единомышленников. Как отмечает А. И. Клибанов, «не имея возможности высказать правду своими словами, Иван Черный заставил говорить за себя текст своего сборника, выбирая в нем то, что могло служить вы­ражению его взглядов, и отмечая выбранные места краткими, состоящими в подавляющем большинстве случаев из одного сло­ва заметками, для зашифровки которых он использовал перм­ский алфавит. Он останавливает свое внимание (а вместе с тем и внимание своих читателей) на всем, что разоблачает церковную иерархию, культ икон, храмов, веру в чудеса — словом, на том, что составляло предмет еретической пропаганды»[46].

Таким же приемом пользовался Иван Черный и при переписке ряда других книг.

Выступление еретиков конца XV — начала XVI в. было од­ним из интереснейших явлений русской общественно-политиче­ской и философской мысли периода образования единого Рос­сийского государства. Было бы неправильным представлять воз­зрения еретиков как направленные субъективно против религии и церкви вообще. Их целью была борьба против пороков сущест­вующей церкви, за торжество «истинных» христианских идеа­лов. При всем этом объективное значение выступления еретиков было значительно шире. Выступление против официальной ре­лигии и церкви неизбежно приобретало характер протеста про­тив существующего строя в целом. Новгородско-московская ересь развивала идеи, которые в своей тенденции (объективно) вели к реформации церкви. Рационалистическая критика богословских догм открывала пути научному познанию, подрывавшему самые основы религиозного мировоззрения.

Понятно, что официальная церковь встретила новое оживле­ние еретических движений в конце XV — начале XVI в. с большой тревогой. Великокняжеская власть, занимавшая особое положе­ние по отношению к ересям, лишь до поры до времени сопротив­лялась расправе церковников над еретиками, но в конечном сче­те перестала поддерживать опасное для всего господствующего класса в целом еретическое движение. Отсутствие широкой соци­альной базы для рёформационного выступления, обусловленное неразвитостью социально-экономических отношений, предопре­делило поражение еретиков в борьбе с официальной церковью. Против еретиков объединились и сторонники Нила Сорского, и осифляне во главе с самим Иосифом Волоцким.

В октябре 1490 г. в Москве был созван специальный церков­ный собор для суда над новгородскими еретиками. Они были про­кляты и отлучены от церкви, а потом отправлены для наказания в Новгород, где архиепископ Геннадий приказал посадить их на коней лицом к хвосту, одеть в шутовскую одежду и берестяные колпаки и в таком виде провезти по городу. Потом колпаки бы­ли сожжены на головах у еретиков. Публичным поруганием цер­ковный владыка хотел унизить и опозорить смелых вольнодумцев, посягнувших на устои религии и официальной церкви. Но не­смотря на это кружок новгородских еретиков, по-видимому, еще существовал некоторое время.

В 1494 г. ушел с митрополии Зосима, но еще в течение некото­рого времени московские еретики пользовались покровительством великого князя. Однако идти на конфликт с церковной иерархией Иван III не мог и не хотел. Он нуждался в поддержке со стороны церкви, особенно в момент обострения отношений с Литвой, ког­да выступление церкви в защиту православного русского населе­ния в Литве было особенно необходимо. Постепенно отходили от кружка некоторые его активные участники (например, Федор Курицын). Правда, Иван III не оставлял мысли о секуляризации церковных земель, но поражение его на соборе 1503 г., окончив­шемся победой осифлян, заставило более решительно пойти на­встречу церкви и в вопросе о еретиках. Церковь оказалась более мощной силой, чем, видимо, предполагал Иван III, а социаль­ная опора великокняжеской власти в лице дворянства и горожан была развита еще относительно слабо. Кроме того, как ^тмечено, ересь представляла собой большую опасность, будучи'объектив­но антифеодальной.

В конце 1504 г. в Москве вновь собрался церковный собор для суда над еретиками. Воинствующие церковники во главе с Иоси­фом Волоцким и митрополитом Симоном теперь имели большую силу. Иосиф написал специальное сочинение против еретиков — «Просветитель», в котором и обвинил их в «жидовстве». Собор с согласия великого князя приговорил еретиков к смертной казни. В Москве построили клетку, в нее заключили Ивана-Волка Кури­цына, Дмитрия Коноплева и Ивана Максимова и сожгли их вме­сте с клеткой. Казни были произведены также в Новгороде. Так русская церковь, не отставая от западноевропейских католических инквизиторов, с чудовищной жестокостью расправлялась со сво­ими противниками. Не только в католических странах Запада, но и в России пылали в средние века зажженные церковниками костры, на которых гибли смелые мыслители, провозвестники будущей победы науки над религией, гуманизма над аскетизмом.

Поражение еретиков и укрепление позиций церкви в начале XVI в. сыграло печальную роль в судьбах русской культуры, оказавшейся под громадным сковывающим влиянием церков­ников. Но ее прогрессивное развитие все же продолжалось и в этих тяжелых условиях. Победа воинствующей церкви не бы­ла и не могла быть в то время полной и окончательной.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ И ЛИТЕРАТУРА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ И СЕРЕДИНЫ XVI В.

Церковный вопрос продолжал оставаться одним из централь­ных в русской общественно-политической мысли, особенно в от­ношении церковного землевладения. Противоречие между инте­ресами централизации и положением церкви неизбежно возни­кало вновь и вновь по мере развития Российского государства. Поэтому продолжали развиваться и идеи нестяжателей.

В первой половине XVI в. среди нестяжателей видное место принадлежало Вассиану Патрикееву. Он принадлежал к княжеско-боярской знати и вместе с отцом — князем И. Ю. Патрике­евым за сопротивление государственной централизации по при­казу Ивана III в 1499 г. был насильно пострижен в монахи и от­правлен в далекий Кирилло-Белозерский монастырь. Но уже в 1508 г. он был возвращен из ссылки и приближен новым великим князем Василием III. Вассиан Патрикеев в своих произведениях продолжал развивать идеи Нила Сорского, подвергая критике современное ему монашество и указывая на его несоответствие принципам христианства.

Главным несоответствием являлось, по мнению Вассиана, стя­жательство монастырей. При этом он указывал на тяжелое по­ложение монастырских крестьян под властью монахов. Но для Вассиана рассуждения о крестьянах были лишь средством в по­лемике с осифлянами, которых он стремился упрекнуть в нару­шении моральных догм христианства. Более того, Вассиан не протестовал в целом против церковного землевладения, но лишь считал, что монастыри не должны использовать земли для соб­ственного обогащения; землевладение должно быть обращено на спасение погибающих от «мразы и глада». «А инокам не подоба­ет богатствовать и земель держати,— писал Вассиан,— поне­же отреклись от всего». Он выражал особенное неудовольствие тем, что монастыри распоряжаются землями, пожалованными им князьями.

Нестяжательная программа Вассиана Патрикеева имела бо­лее определенное социальное содержание, нежели выступление Нила Сорского. Нила интересовало прежде всего укрепление церк­ви и в особенности монашества. Вассиана остро беспокоила судь­ба земельных владений княжеско-боярской знати, на которые по­сягала церковь, все более усиливавшаяся в первой половине XVI в. Идеи нестяжательства оказались на вооружении боярской знати.

Вместе с тем в полемике против осифлян Вассиан Патрикеев высказал ряд критических мыслей в отношении ортодоксальной церковной литературы, что способствовало развитию рациона­листической критики богословских догм. Вассиан высказал, в частности, несогласие с политикой жестоких репрессий по отно­шению к заблуждающимся еретикам.

Взгляды Вассиана во многом разделял Максим Грек, прибыв­ший в Россию в 1518 г. для исправления и перевода богослужебных книг. Широко образованный и талантливый публицист, Мак­сим Грек близко сошелся с нестяжателями и представителями боярско-княжеских кругов. Рационалистические идеи нестяжа­тельства были близки Максиму Греку, недовольному теми окова­ми, которые налагала на развитие общественной мысли офици­альная осифлянская церковь. Максим Грек в своих произведе­ниях (а их было свыше 100) также решительно обличал монахов, писал о тяжелом положении монастырских крестьян. Хотя вы­ступления Максима Грека, как и Вассиана Патрикеева, были направлены в сущности в защиту интересов боярско-княжеских кругов, его критика официальной церкви имела большое положи­тельное значение в истории русской общественно-политической мысли.

Максим Грек писал о падении нравов в среде духовенства, при­чину которого он видел в погоне за богатствами, развращающими душу. Неприглядная картина русской церкви возникает на стра­ницах его сочинений. Монахи ссорятся, ведут длительные тяжбы из-за сел и земель, пьянствуют, предаются роскошной жизни, бо­гатства церкви тратят в собственное удовольствие. Максим Грек, между прочим, доказывал неправомочность ссылки осифлян на греческие тексты писаний «святых отцов» о праве церкви владеть землями и селами. Переводя заново «Кормчую книгу» (собрание церковных законов), Максим Грек вместо обычного в русских «Кормчих» выражения «села с крестьянами» поставил «пашни ивиноградники». «Богомерзским» пороком называл Максим Грек ростовщичество, которым занимались монастыри. Ростовщиков он ставил на одну доску с грабителями и убийцами. Максим Грек раскрывал исключительно тяжелое положение крестьян на цер­ковных землях, беспощадно эксплуатируемых, опутанных тяже­лыми долгами за взятые в рост деньги. Максим Грек разоблачал ханжество церковников, описывая их стремление пышными обря­дами и службами прикрыть жестокие издевательства над людь­ми и свою глубоко неправедную, противоречащую христианской морали жизнь.

Критика Максима Грека не ограничивалась только церковью. В ряде произведений он обращался к оценке существующего го­сударственного порядка и развивал идеал государственного строя. Он выражал резкое осуждение боярскому самовластию, произво­лу и стяжательству неправедных судей-наместников, писал о беззаконии в стране. Особенно беспокоило Максима Грека положе­ние страны в период боярского правления, бывшего в малолет­ство Ивана Грозного. В посланиях Василию III и затем Ивану IV Максим Грек рисовал картину того, какой, по его мнению, долж­на быть государственная власть. В этой части публицистических рассуждений Максима Грека отчетливо проявляется тот компро­мисс между нестяжательством и осифлянством, который наметился в первой половине XVI в. Как и осифляне, Грек писал о божественном происхождении царской власти. Он настаивал на необходимости тесного союза церкви с царской властью, но при этом царь должен править вместе с мудрыми советниками. Царь должен руководствоваться нормами христианской морали, обуз­дывать свои страсти, быть мудрым, грозным и справедливым, установить твердые законы, назначить праведных судей, любить войско, заботиться о крестьянах. Это была довольно отвлеченная и идеалистическая программа патриархального устройства госу­дарственной власти на основе христианской морали. Высказал Грек и соображения по вопросам внешней политики. Он настаивал на необходимости быстрого нападения на Казань и ликвидации гнездящегося там опасного «змея», а также всемерного укрепле­ния городов и границ Российского государства.

Идеология Максима Грека в целом отражала интересы бояр­ско-княжеских кругов, причем именно той их части, которая по­нимала необходимость централизации государственной власти при сохранении своего высокопривилегированного положения. Эта часть боярства и пошла в дальнейшем на компромисс с Ива­ном IV и поддерживала его в «Избранной раде» до определенно­го времени, когда самодержавие начало решительное наступле­ние на боярско-княжескую группировку. Не случайно, что в числе почитателей Максима Грека оказался князь А. М. Курбский, заимствовавший у Грека немало рассуждений для оправдания сво­ей политической позиции.

Одним из близких идейных друзей Максима Грека был боярин Федор Карпов, видный дипломат первой четверти XVI в. Большин­ство сочинений Ф. И. Карпова было уничтожено его противника­ми, но сохранилось несколько посланий его Максиму Греку и мит­рополиту Даниилу. Ф. И. Карпов также решительно протестовал против беззакония и произвола, требуя установления строгой за­конности. При этом он опирался на авторитет Аристотеля и писал о том, что во все исторические эпохи люди управлялись опре­деленными законами. Как и Грек, Карпов мечтал об идеале хри­стианского царя, наделенного мудростью и добродетелями. Что касается состояния русской церкви, то Карпов также видел ее глубокие пороки и даже склонялся к мысли о необходимости объ­единения православной и католической церквей как средству уничтожения этих пороков.

Выступления Максима Грека и Федора Карпова с критикой су­ществующих порядков в государстве и церкви исходили безуслов­но из желания воплотить в реальной жизни казавшиеся им высо­кими идеалы христианства. Не случайно их позитивная про­грамма так расплывчата и идеалистична. Но эти выступления вызвали раздражение со стороны осифлянского духовенства, при­ложившего все усилия к тому, чтобы преградить путь распрост­ранению взглядов Максима Грека и ему подобных.

Во главе осифлянского духовенства стоял теперь митрополит Даниил, также являвшийся выдающимся публицистом своего времени. Даниил оказывал немалую поддержку во внутренней политике Василию III, имея в виду в соответствии с доктриной осифлянства утвердить положение церкви в государстве и свое влияние на нуждающегося в поддержке церкви государя. В своих произведениях Даниил обличал и всячески порочил еретиков, требуя от государственной власти выполнения «божьей воли» в борьбе с инакомыслящими. Развивая тезис о необходимости внут­реннего спокойствия, Даниил, как и другие осифляне, предостере­гал от чрезмерной эксплуатации крестьян. Представляют инте­рес поучения Даниила по моральным вопросам. С позиций воин­ствующей церкви Даниил обличал разврат, пьянство, скверно­словие (впрочем, умеренное употребление вина «в скорбех, в бо-лезнех, и от трудов покой в меру и в старости полезно есть», по мне­нию Даниила). Эти пороки Даниил ставит в один ряд со светски­ми развлечениями, чтобы осуждение этих развлечений выгляде­ло более внушительно. Даниил с гневом писал о духовных лицах, которые позволяют себе играть на гуслях и домрах, играть в шах­маты и шашки, петь песни «бесовские» и т. п. Раздражение у, во­инствующего церковника вызывали светские пиры и празднества, о которых он писал с явной издевкой, и даже стремление к наряд­ному одеянию. Саму заботу о красивой одежде Даниил высмеи­вал и сурово осуждал. В этих писаниях главы русской церкви сквозит страх перед всем земным, перед живой, не скованной ре­лигиозными догматами жизнью, и не случайно с особенным не­годованием писал Даниил о веселящейся и наряжающейся моло­дежи. Понятно, какой гнев Даниила и его сподвижников вызва­ли выступления Вассиана Патрикеева и Максима Грека.

Митрополит Даниил добился в 1525 г. ссылки Максима Грека в монастырь, а в 1531 г. на церковном соборе были осуж­дены и Вассиан, и Максим. Оба были сосланы — Вассиан умер в Волоколамском монастыре, а Максим Грек получил освобож­дение лишь после воцарения Ивана IV Грозного.

Середина XVI в. ознаменовалась новым подъемом общест­венно-политической мысли, чутко реагировавшей на все изме­нения в ходе развития Российского государства. В этот период наступил новый этап централизации, характеризовавшийся обострением классовой и внутриклассовой борьбы. Середина и вторая половина XVI в. — время острых социальных конф­ликтов, упорной и тяжелой борьбы крепнущего самодержавия против боярско-княжеской оппозиции. Именно развитие клас­совой борьбы — этой движущей силы истории — стимулиро­вало развитие общественно-политической и философской мыс­ли в целом, в том числе и в среде господствующего класса, вынужденного размышлять над путями укрепления своего гос­подства и развития существующего строя. Не случайно поэтому проблема государственной власти заняла столь видное место в публицистике XVI в.

Боярское правление в годы малолетства Ивана IV со всей очевидностью показало реакционность политических устрем­лений феодальной знати. Заинтересованные в централизации сплотились вокруг молодого Ивана IV, с воцарением которо­го началась решительная борьба за укрепление власти. Однако обострение классовой борьбы, ярко проявившееся и в мос­ковском восстании 1547 г., заставило Ивана IV и его ближайшее окружение принять на время тактику компромисса с княжеско-боярской знатью, чтобы консолидировать силы господствую­щего класса в целом. С другой стороны, многие дальновидные представители феодальной знати также шли в этих условиях на соглашение с царской властью. Так сложился близкий к ца­рю круг правительственных деятелей, осуществлявших руко­водство проведением ряда важнейших государственных ре­форм 50-х гг. XVI в.

Среди этих деятелей был духовник царя, протопоп москов­ского Благовещенского собора Сильвестр, общественно-полити­ческие взгляды которого весьма характерны для политики компромисса 50-х гг. XVI в.

В 1550 г. Сильвестр написал послание Ивану IV, где раз­вивал мысль о высокой ответственности царя перед богом, тре­бующей устранения многих существующих в России бед, среди которых «ненависть, и гордость, и вражда, и маловерие к бо­гу, и лихоимство, и грабление, и насилие», и порча нравов. В обстановке обострения социальных противоречий Сильвестр доказывал необходимость мудрого государственного правле­ния. Конкретной программы реформ у Сильвестра не было. Главным средством обеспечения справедливого государствен­ного правления, по мнению Сильвестра, является правдивость и кроткость самого государя, воплощение в нем тех нравствен­ных качеств, которые проповедуются религией. Таким образом, подспудная мысль Сильвестра выступала достаточно опреде­ленно: царская власть должна находиться под влиянием церк­ви и руководствоваться ее установлениями, отвечая перед богом и за положение церкви. В таком понимании задач царской вла­сти многое заимствовано от осифлянской идеологии. Но наря­ду с этим Сильвестру не чужды были и некоторые элементы нестяжательства. Накануне собора 1551 г. Сильвестр высказы­вал мысли о необходимости ограничения монастырского земле­владения. Как было отмечено, в первой половине XVI в. идеи нестяжательства были восприняты боярской знатью в целях защиты своего землевладения. Сильвестр разделял во многом интересы этой знати, и поэтому не случайно его обращение к идеям нестяжателей. В послании князю А. Б. Горбатому Сильвестр особенно подчеркивал роль боярства во взятии Казани и развивал мысль о «мудрых сподвижниках» царя, ссылаясь даже на Демокрита: «Слыши, что глаголет Демокрит фило­соф: первый князю подобает имети ум ко всем временным, а на супостаты крепость, и мужество, и храбрость, а мы своей дружине любовь и привет».

Так идея политического компромисса между самодержа­вием и дворянством, с одной стороны, и княжеско-боярской знатью — с другой, отразилась в произведениях Сильвестра, где налицо компромисс между двумя бурно спорившими между собой в начале столетия течениями: нестяжательством и осифлянством. Исчезли те элементы рационализма и реши­тельной критики церковного землевладения, которые были в раннем нестяжательстве. Став идеологическим вооружением княжеско-боярской знати, нестяжательство утратило многие передовые черты и пошло на примирение с воинствующими осифлянами.

Сильвестром же был написан (или отредактирован) зна­менитый «Домострой» — своеобразная энциклопедий домаш­него хозяйства и моральных норм XVI в. Вопрос о том, чьи социальные интересы отражены в правилах, рекомендовав­шихся «Домостроем», довольно сложен и не вполне решен в существующей литературе. «Домострой» содержит много прак­тических указаний о ведении домашнего хозяйства в условиях городской жизни и адресован, по-видимому, как феодальной знати, имевшей свои городские дворы, так и зажиточной вер­хушке самого городского населения. Интересно, что «Домо­строй» дает советы применительно к условиям рыночных от­ношений, рекомендуя докупать товары, когда они бывают де­шевы, и вести самый тщательный учет всем хозяйственным делам. Много места уделяет «Домострой» вопросам морали и воспитания. «Домострой» требует почитания царя земного, но в еще большей степени — царя небесного: «сей временен, а небесный вечен». Духом религиозного благочестия и исклю­чительной роли церкви проникнут «Домострой», указывающий на близость его создателя к осифлянским взглядам.

Обычно на «Домострой» ссылаются как на «классический» образец норм семейного права, построенного на всевластии гла­вы семьи, его жестокости и беспрекословном подчинении домо­чадцев, принуждаемых к тому побоями. Такие «указания»- в «Домострое», действительно, есть, и они типичны для феодаль­ного общества. Но вместе с тем надо заметить, что женщине в «Домострое» отводится не такое уж бесправное место, как может показаться на первый взгляд. Согласно «Домострою» женщине должна принадлежать весьма значительная роль и в управлении хозяйством, и в воспитании детей.

Сложный и интересный памятник общественной мысли XVI в., «Домострой» еще не вполне исследован в литературе. Однако можно сказать с несомненностью, что компромиссные настрое­ния определенной части боярской знати, шедшей на соглаше­ние с самодержавной властью и видевшей необходимость при­способления к новым условиям хозяйственной и политической жизни, нашли своеобразное отражение в нормах «Домостроя».

Одним из наиболее значительных явлений развития рус­ской общественно-политической мысли середины XVI в. были выступления Ивана Семеновича Пересветова. В настоящее вре­мя можно считать окончательно опровергнутыми сомнения не­которых дворянских и буржуазных историков в реальном су­ществовании Пересветова. Исследования советских историков раскрыли с большой полнотой характер и содержание произ­ведений Ивана Пересветова[47].

Выходец из русских земель, находившихся в составе Ве­ликого княжества Литовского, И. С. Пересветов служил долгое время польскому королю, затем чешскому и венгерскому, по­бывал в ряде стран Европы. Он был профессиональным воином. По-видимому, в конце 1538 — начале 1539 г. он выехал на службу к великому князю московскому. Прибыв в Россию, он обратился к правительству с предложением организовать мас­терскую по выделке военных щитов литовского образца. Пере­светов получил жалованье и поместье, но вскоре мастерская прекратила работу, так как в русском войске все более распро­странялось огнестрельное оружие. Человек большого жизнен­ного опыта, побывавший в гуще больших событий в странах средневековой Европы в период консолидации национальных государств и больших сдвигов в экономической, политической и идейной жизни того времени, Пересветов внимательно из­учил внутреннее положение России и выступил с программой ее преобразования. Именно тогда, в середине XVI в., в обста­новке обострения классовой борьбы и углубления противоре­чий внутри господствующего класса вопросы дальнейшей централизации государства становились предметом оживленного об­суждения. Правительство Ивана IV напряженно работало над осуществлением ряда реформ, направленных на укрепление феодального государства. 8 сентября 1549 г. Иван Пересветов подал царю свою челобитную с проектами государственных реформ. Эти проекты сохранились в архиве царя.

В челобитных Иван Пересветов широко пользовался анало­гиями из истории падения Византии под ударами султанской Турции. Гибель центра православного христианства и победа «неверных» произвели огромное впечатление в условиях гос­подства религиозного мировоззрения. Осифлянские церков­ники в России использовали эти факты для разработки теории о «Москве — третьем Риме». Пересветов подошел к этим собы­тиям с другой стороны. Гибель Византии давала ему возмож­ность представить яркий и убедительный материал о глубоких внутренних пороках, приведших к падению мирового центра православия, с тем чтобы вести борьбу против этих пороков и в Российском государстве, ставшем теперь «третьим Римом».

Главным пороком государства, обличению которого Пересве­тов посвятил многие страницы своих произведений, являлось, по его мнению, засилье аристократии, ее произвол, неправый суд, ее равнодушие к общегосударственным интересам. С гне­вом пишет Пересветов об изменах вельмож, об их бесконечных внутренних распрях, когда они «сипели друг на друга, яко змии», о разорении страны непомерными поборами, о нежела­нии воевать и защищать государственные интересы. Все эти «византийские» картины живо напоминали о недавнем периоде боярского правления в Российском государстве.

В качестве образца мудрого и сильного правления, опираю­щегося на «воинников», Пересветов приводил турецкого Магмет-салтана. То, что Пересветов рекомендовал учиться у «не­верных» организации государства, является свидетельством широты его взглядов, далеко выходивших за пределы узких, консервативных идей церковников, настойчиво проповедовав­ших вражду ко всему иноверному и иноземному. Вообще гово­ря, обращение к «турецкому опыту» было в XVI в. не исклю­чением в трудах Пересветова, целый ряд мыслителей в стра­нах Западной Европы, находясь под впечатлением крупных успехов султанской Турции, разделяли взгляды о полезности заимствований у нее форм государственной организации, особен­но в условиях, когда шел процесс укрепления национальных го­сударств. Многое из того, что писал Пересветов о правлении Магмет-салтана, совсем не соответствовало действительности. Но обращение к «образцам» турецкого правления давало Пере-светову возможность иносказательно аргументировать свои проекты, не затрагивая открыто русскую действительность.

Иван Пересветов выступил решительным сторонником цент­рализованной дворянской монархии. Он настаивал на том, что государство должно возглавляться мудрым и сильным царем: «как конь под царем без узды, тако и царство без грозы». На смену слабой власти при сильной аристократии должна прий­ти мощная царская власть, располагающая всей полнотой средств для поддержания в стране «правды» и обеспечивающая внеш­нюю безопасность. Опорой такой власти должны являться «воин-ники», т. е. дворяне. Так в сочинениях Ивана Пересветова на­шла свое воплощение идеология и программа нового, поды­мающегося сословия феодального класса — поместного дворян­ства. Пересветов не выступал против существования знати во­обще, но он был против того, чтобы высшее положение в госу­дарстве достигалось происхождением. К царю, по мнению Пере­светова, должны быть приближены люди, заслужившие этого своими личными достоинствами. Таким образом, Пересветов формулировал ту цель, которой настойчиво добивалось дво­рянство на протяжении XVI—XVII вв. — оттеснить родови­тую знать и занять руководящее положение в государствен­ном управлении, чтобы, как выразился В. О. Ключевский, «по­рода отступала перед чином». Именно такой строй наиболее отвечал интересам прогрессивного развития централизован­ной государственной власти.

Для достижения этой цели Пересветов считал необходи­мым произвести военную, судебную и финансовую реформы, причем центральное место в его планах занимала именно воен­ная реформа. Изменение военной организации должно было стать главным средством утверждения самодержавия. Созда­ние сильной, окруженной заботами царя армии «воинников» — служилых людей — давало бы в руки царя надежную опору в борьбе не только с внешними, но и с внутренними врагами, она подрывала бы силы боярской аристократии. «Воинники» должны обеспечиваться денежным и натуральным жаловань­ем. Практика поместной системы, утвердившейся в России с се­редины XVI в., показала, что Пересветов с большой дально­видностью настаивал прежде всего на денежном обеспечении войска. Земельные владения привязывали дворян к земле, ослаб­ляли их заинтересованность в несении военной службы и по­рождали стремление к уклонению от нее. Кроме того, Пересве­тов был решительным противником холопства, в том числе и кабального, подчеркивая небоеспособность войска, составлен­ного из приводимых землевладельцами на службу холопов. Большое значение придавал Пересветов строжайшей дисцип­лине и централизации управления в войске, выдвижению на командование людей по их личным заслугам и качествам. Вое­начальникам, возглавляемым самим царем, должно быть пре­доставлено право суда над «воинниками». Войска должны быть хорошо оснащены огнестрельным оружием. По существу, Пере­светов развернул целую программу организации постоянного, хо­рошо обученного и строго организованного войска — в проти­вовес не соответствующему интересам Российского государства старому порядку феодальных ополчений. Иван Пересветов был крупнейшим военным мыслителем средневековья.

Однако проекты Пересветова не могли получить полного во­площения в условиях России середины XVI в. Слишком вели­ка была еще сила феодальной аристократии, по отношению к которой правительству Ивана IV не раз приходилось прибе­гать к тактике лавирования и компромисса, в особенности в первые годы его правления. Слишком неразвита еще была эко­номика страны, чтобы иметь возможность перевести армию на денежное содержание. Правительство пошло по пути создания поместного дворянского войска. Однако учреждение стрелецко­го войска наряду с поместным в известной мере воплощало план военных преобразований Пересветова.

В области суда и администрации Пересветов настаивал на упразднении порождавшей произвол системы наместничьего управления и на кодификации законов. Суд и администрацию на местах должны осуществлять царские судьи, находящиеся на определенном денежном жалованье и руководствующиеся в своей деятельности твердо установленными законами. Проект централизации суда и усиления карательной деятельности го­сударства, предложенный Пересветовым, отвечал классовым интересам дворян в смысле защиты их не только от боярского произвола, но и от антифеодальных выступлений народных масс.

Что касается источников денежного обеспечения войска, то Пересветов последовательно проводил мысль о том, что таким источником для государства должны быть доходы от торговли и налогов с горожан. Идеолог феодального класса, Пересветов; отводил решающее место в государстве дворянству, а развитие торговли и городов понимал как предназначенное прежде все­го для обслуживания интересов дворянства. Цены на товары должны устанавливаться государством под страхом строгих наказаний за их нарушение. Пересветов полагал, что дворян­ское централизованное государство вполне может подчинить себе развитие торговли и вообще всю экономическую жизнь страны. В этом отчетливо проявилась ограниченность идеоло­гии Пересветова, ее типично феодальный характер, непонима­ние им того большого значения, которое имело развитие город­ской жизни. Стремление подчинить города интересам феода­лов, кстати, настойчиво осуществлявшееся во всей политике Российского государства, в конечном счете было консерватив­ным и тормозило развитие социально-экономических отноше­ний в России.

Пересветов высказал также ряд мыслей о внешнеполити­ческих задачах. Прежде всего он настаивал на необходимо­сти решительного наступления против Казанского ханства, что должно было привести к овладению новыми землями и к лик­видации опасного очага ' постоянных нападений на русские земли. С большим сочувствием писал Пересветов о тяжелом по­ложении славянских народов на Балканах под игом турецких феодалов, но не выдвигал требования о вступлении в конф­ликт с Османской империей из-за славян. Он считал главной внешнеполитической проблемой борьбу с Казанским ханством. Что касается необходимости для России установления прямых связей с западноевропейскими странами и овладения морски­ми выходами, то этих вопросов Пересветов вовсе не затрагивал, и в этом вновь сказалась дворянская, феодальная ограни­ченность его мировоззрения. В дворянстве, и только в дворян­стве, видел Пересветов силу государства, развивая идеал типич­но феодальной централизованной монархии. В этой связи стано­вится еще более понятным обращение Пересветова к образ­цам турецкой военно-феодальной державы, а не к западноевро­пейским централизованным монархиям. Именно военно-фео­дальная организация государства, развитая в странах Востока, была ближе всего к идеалам Пересветова. Бывшая важным ша­гом вперед по пути государственной централизации по сравне­нию с феодальной раздробленностью, военно-феодальная орга­низация несла в себе и многие консервативные черты, что ска­залось и в мировоззрении Пересветова.

В литературе высказано мнение о том, что воззрения Пере­светова в известной мере перекликаются с реформационно-гуманистическим движением. Это — очень сложный вопрос, и его нельзя считать убедительно разрешенным. Бесспорно, что по своему отношению к религии и церкви сочинения Пересве­това выделяются из массы публицистических произведений разных направлений того времени своим в общем равнодушным отношением к церковным вопросам. Кое-где проскальзы­вает у Пересветова скептическое отношение к церкви и церков­никам. Он прямо писал, что «бог не веру любит, а правду», и настаивал на необходимости руководствоваться строго уста­новленными земной властью законами в противовес проповедуе­мой церковниками точке зрения об определяющем значении ре­лигиозных норм в государственной и общественной жизни. Объективно взгляды Пересветова в значительной мере проти­востояли идеологии официальной церкви. Но той критики ре­лигиозного мировоззрения и церкви, которая была столь ха­рактерна для передовых мыслителей средневековья, шедших по пути реформационно-гуманистической идеологий, у Пере­светова нет. Философские вопросы вообще занимали его, видимо, в гораздо меньшей степени, чем практические соображения о судьбах и значении дворянства и централизованной власти. И в этом также проявлялась дворянская ограниченность взгля­дов Ивана Пересветова, их чисто феодальная основа, в то время как деятели общественно-политической и философской мысли, связанные с городскими кругами, шли значительно дальше Пересветова в осмыслении существующего строя, освященного религией и церковью, и направляли свои удары именно в направлении борьбы с ореолом святости вокруг феодального общества.

В идеологии Пересветова переплетались и прогрессивные, и консервативные черты, что отражало противоречивую при­роду дворянства и феодальной монархии в России XVI в.

В середине XVI в. получила развитие и идеология воинст­вующих церковников, упорно боровшихся за сохранение и рас­ширение привилегий церкви и ее определяющего значения в идейной жизни русского государства. Во главе этого направле­ния стоял митрополит Макарий. С именем Макария обычно связывается венчание на царство Ивана IV и осуществление ряда мероприятий, направленных на укрепление централизо­ванной власти. Действительно, Макарию принадлежала в этих делах немалая роль. Необходимо, однако, иметь в виду, что в основе действий Макария лежало стремление обеспечить укрепление руководящего положения церкви в духе основных идей осифлянства.

Митрополит Макарий, поддерживая царскую власть, одна­ко, решительно противился стремлению царя ограничить мо­настырское землевладение. Позицию Макария разделяли и его сподвижники из среды высших церковных иерархов, как нов­городский архиепископ Феодосии, также решительно отстаи­вавшие в своих произведениях право церкви на земельные и другие богатства. На Стоглавом соборе 1551 г. церковники воспротивились предложениям царя об упорядочении жизни в монастырях, установлении их подсудности царской власти и ограничении монастырского землевладения. Из круга спо­движников Макария вышел целый ряд произведений, направленных к прославлению и возвеличиванию церкви, содержа­щих пространные описания «чудес» и подвигов русских свя­тых. Возник грандиозный свод житий святых «Великие Четьи-Минеи», в который были включены также разные поучения и церковные книги и который должен был стать религиозной энциклопедией. Церковники хотели поглотить «Четьями-Минеями» всю литературу своего времени и придать знаниям ис­ключительно религиозный характер. Стоглавый собор 1551 г. установил строгую, регламентацию церковных обрядов, а также образцов религиозной живописи и культового зодчества, что значительно стеснило творческие возможности развития ис­кусства.

Развитие феодальной собственности на землю и усиление наступления феодалов на крестьян, рост феодальной эксплуа­тации и обострение классовой борьбы заставляли публици­стов из среды господствующего класса все более обращать внимание на положение крестьян. В этой связи немалый ин­терес представляют труды одного из ярких мыслителей сере­дины XVI в. Ермолая-Еразма.

Ермолай-Еразм вышел из среды придворного духовенства и разделял осифлянские взгляды о превосходстве духовной вла­сти над светской. Его сочинения, однако, содержали резкий протест не только против стяжательства светских вельмож-бояр, но и против монастырского стяжательства. Тот компро­мисс между элементами нестяжательства и осифлянской идео­логией, который проявился в сочинениях Сильвестра, сказал­ся определенным образом и у Ермолая-Еразма. Выступление против стяжательства со стороны Ермолая-Еразма было, несом­ненно, обусловлено опасениями, возникшими в связи с обостре­нием классовой борьбы. В этом сказались еще раз глубокие внут­ренние причины, которые обусловливали в середине XVI в. ком­промиссы между различными группировками класса феода­лов и в политической, и в идеологической областях, — страх перед ростом народного сопротивления. Именно в обстановке народных движений появилось сочинение Ермолая-Еразма «Благохотящим царем правительница и землемерие», в кото­ром обращено внимание на тяжелое положение крестьян и пред­ложены меры к исправлению существующего положения. За­метим, что в исторической литературе высказывался взгляд на Ермолая-Еразма как на якобы крестьянского идеолога. Ана­лиз его сочинений убеждает в том, что меры по крестьянско­му вопросу, предлагавшиеся Ермолаем-Еразмом, вытекали прежде всего из интересов укрепления положения господст­вующего класса и феодального государства и предотвращения крестьянских выступлений.

Характерно, что Ермолай-Еразм не касался положения мо­настырских крестьян. А. А. Зимин справедливо отмечает, что «в известной мере Правительница была ответом Ермолая-Ераз­ма на сочинения нестяжателей, в которой черной краской рисовалось состояние крестьян в церковно-монастырских вотчи­нах»[48].

Ермолай-Еразм предложил заменить все повинности, в том числе и денежные, натуральным оброком в одну пятую часть урожая. Такое изменение обложения крестьянских хозяйств само по себе могло бы значительно облегчить их положение, но предложение Ермолая-Еразма было совершенно утопич­ным по отношению к реальным условиям экономического раз­вития XVI в. Денежные отношения хотя и имели относитель­но небольшой удельный вес в экономике страны, тем не менее уже довольно глубоко проникли в нее. Замена всех денежных повинностей натуральными сделала бы невозможным обеспе­чение необходимых государственных потребностей. Проект Ермолая-Еразма был консервативен по своему существу; его осуществление в конечном счете отбросило бы Россию к уров­ню раннего феодализма. Наряду с реформой обложения Ермо­лай-Еразм предложил также изменить приемы определения земельных площадей, с которых должны были взиматься на­логи. Вместо традиционной «четверти» Ермолай-Еразм считал более целесообразным применить в качестве поземельной меры квадратную версту — «четверогранное поприще». Это предложение имело важное значение в связи с осуществляв­шейся тогда правительством реформой поместного землевла­дения и установлением точного соотношения между размерами и качеством владений и обязанностями по военной службе. Но установленная в 1555—1556 гг. система несколько отлича­лась от проектов Ермолая-Еразма.

Сочинения Ермолая-Еразма свидетельствуют о том, что пред­ставители господствующего класса, будучи вынужденными обратить внимание на тяжелое положение крестьян, пытались разрешить его с утопических и консервативных в своей основе позиций. Несомненно, что глубокий консерватизм осифлянской идеологии, лежавший в основе взглядов Ермолая-Еразма, ска­зался в самом его подходе к оценке положения крестьянства и в выборе средств, долженствовавших, по его мнению, приве­сти к ликвидации народного недовольства. Осифлянство было бессильно по своей природе сколько-нибудь реально подойти к разрешению сложных проблем социально-экономического и политического развития, выдвигавшихся всем ходом разви­тия Российского государства. Весьма показательна в этом отно­шении интереснейшая полемика, развернувшаяся между Ива­ном IV и А. М. Курбским.

Один из зн