НИКЕЙСКОЕ ЦАРСТВО ЛАСКАРЕЙ. ТРАПЕЗУНТСКОЕ ЦАРСТВО В XIII в. СЕЛЬДЖУКСКИЕ СУЛТАНЫ И НАШЕСТВИЕ МОНГОЛОВ 6 страница

И Феодору удалось уберечь свое царство от татар. Сде­лал он это не только укреплением границ по примеру от­ца, где у него был ряд крепостей, богато снабженных про­виантом и оружием, не только воздержанием от всякого вмешательства в дела иконийского султана и в политику государств Передней Азии, но и поддерживая с монголами дружественные сношения, причем не отступал перед тра­диционными хитростями византийского двора. Когда монголы прислали к нему посольство, Феодор велел встре­тить их на границе, везти во что бы то ни стало по самым трудным дорогам и горным тропам, недоступным для вой­ска, и принял послов в виду собранных полков, закован­ных в латы, в присутствии богато разодетых придворных, проходивших перед татарами по несколько раз, чтобы их казалось побольше; сам Феодор сидел на высоком троне, осыпанном драгоц [енными] камнями, держал в руке меч, и по бокам стояли вооруженные великаны; послов не подпу­стили близко, и Феодор промолвил суровым голосом лишь несколько слов.

После свидания Феодора с султаном в Сардах прожи­вавший у сельджуков Михаил Палеолог возвратился в Ви-финию, получив от царя письменное обещание безопасно­сти, и был восстановлен в прежних должностях. Со своей стороны он дал торжественную присягу в верности царю и его потомству. Михаил был силой, с которою надлежало считаться царю. Его спешили убрать, послать на Запад. Как раз было получено известие о вторжении в Македонию эпирского деспота (см. гл. [3 отд. VIII]). Царь дал Палеологу незначительный отряд плохого войска и послал его на За­пад в качестве ответственного главнокомандующего, пору­чив ему, однако, действовать в согласии с главою никейско-го духовенства на Западе епископом Диррахия (Драча), из рода верных Никее евбейских архонтов Халкуци.

Палеолог и в неблагоприятных условиях показал себя. Ему пришлось бороться не только с Михаилом Эпирским и Урошем Сербским, но и с неспособностью царских вое­вод. Один из них, скутерий Кавлей, был разбит сербами на­голову под Прилепом; но сам Палеолог разбил отборный передовой полк эпирцев, причем был убит командовав­ший полком сын деспота. Тем не менее дело никейцев ка­залось проигранным. Деспот Взял сильно укрепленный Прилеп благодаря измене горожан, и вместе с крепостью в его руки попал сам наместник Феодора, известный нам Акрополит. За верность своему царю он был закован в цепи. Многие же из подчиненных ему начальников, как знатный Нестонг, Кавлей и другие, передались деспоту. Палеолог действовал энергично, брал город за городом, и благодаря его влиянию в настроении архонтов Македонии произо­шел поворот в сторону царя. Но самые успехи Палеолога и его влияние на изменников-архонтов только разожгли по­дозрения никейского двора. Михаила обвинили в колдов­стве против царя: его, видимо, нужно было погубить, а улик не было. Придворный Хадин был прислан в Салоники схватить Палеолога. Последний советовался с упомянутым епископом Халкуци, выгнанным эпирцами из Диррахия: в чем его вина и как ему быть? Молились в церкви всю ночь, а наутро за литургией епископ услышал произнесенное неведомым голосом и непонятное слово МАРПОУ и истол­ковал его как начальные буквы слов: «Михаил самодержец ромэев Палеолог вельми прославится».

Палеолог не оказал никакого сопротивления посланцу царя. Когда его привезли ко двору, Феодор не хотел даже видеть своего врага. Палеолог долго томился в тюрьме. В это время с царем случился тяжкий припадок болезни, ка­жется апоплексический удар, и дело Палеолога было отло­жено. Болезнь царя приписывалась наваждению. Придвор­ные клеветники работали, и пострадало много лиц; лишь против любимцев Музалонов царь не слушал клеветы. За­подозренных не судили правильным судом, но подвергали варварскому испытанию раскаленным железом. Вынесших пытку царь женил на знатных невестах, желая примирить их с собою. Даже племянницу Палеолога не пощадили. Ее обвинили в чарах против мужа, за которого царь ее выдал против воли. Ее муж оказался неспособным к сожитию, а ее за это посадили в мешок, наполненный живыми куницами, которые терзали ее тело. Смертная болезнь приковала царя к постели. Сначала он еще пробовал садиться на коня или на трон, но скоро силы его оставили, и, изнуренный, полу­мертвый, проводил он дни и бессонные ночи, мучаясь по­дозрениями. Томился в тюрьме и Палеолог, ожидая гибели. Тяжело было умирать Феодору. Правда, его царство процветало и богатело; на Востоке ему не угрожали ни сельджуки, ни бессильные латиняне Константинополя, и он сумел уберечь подданных от татарского нашествия; па­пы он не боялся; болгарский царь Тих получил руку цар­ской дочери Ирины и даже прислал для верности свою прежнюю жену; болгарский претендент Мица сдал грекам Месемврию и переселился на земли Феодора в Троаде. На Западе эпирский деспот и изменники-архонты должны были смириться. Главного из архонтов, главу предполагае­мого заговора — ненавистного Михаила Палеолога царь держал у себя в тюрьме. Но расправиться немедленно с ним не могли, очевидно. Умирающий царь сознавал, что Палеолог не простит своих обид, расплатится по смерти царя; царь и ранее подозревал, что архонты погубят лич­ный режим Музалонов, погубят его 8-летнего сына, погу­бят державу Ласкаридов, которую он, Феодор, не уберег, хотя ей отдал все силы.

Клика Музалонов требовала новых казней выдающих­ся лиц; патриарх Арсений скреплял приговоры авторитетом своего сана. Лишь однажды царь внял независимому голосу Влеммида и отменил казнь невинного. Но ослеплен был Феодор Фили, дипломат и верный слуга царя; постри­жен в монахи знатный Комнин Торник, родственник Пале­олога; брошен в тюрьму полководец Алексей Стратигопул (впоследствии взявший Константинову столицу), а его сын был ослеплен; начальнику царской канцелярии Алиа-ту отрезали язык, пострижен был первый придворный чин паракимомен Загароммати.

Царя мучила совесть за погубленных. Чувствуя близ­кий конец, он просил патриарха отпустить ему письменно грехи. Арсений и весь синод немедленно подписываются; но Влеммид, враг Музалонов, сказал царю: «Если Господь сковал, то как служитель Его разрешит узы? Бог тебя оста­вил», и Влеммид отряс прах у ворот дворца умирающего Феодора. Царь исповедовался у избранного им митропо­лита и у патриарха, горько плакал, повторяя: «Оставил я Те­бя, Христе!» Он принял схиму и скончался в августе 1258 г., процарствовав менее четырех лет. Похоронили его рядом с отцом в царском монастыре в Сосандрах.

Замечательная личность Феодора II вызвала разноре­чивые отзывы современников и ближайших потомков. Беспристрастных мнений почти нет. Некоторые писатели, как современник Акрополит и Никифор Григора, воздер­жались от его общей оценки; но осуждение сквозит на каждом шагу у Акрополита, не ладившего с новым, лютым режимом и временщиками Музалонами. Акрополит даже забыл, что он был всем обязан родителям Феодора, и од­ним из первых изменил его малолетнему сыну, впрочем, может быть, из соображений государственной пользы. Не­сколько позднейший писатель Пахимер отдает Феодору должное, хотя и писал при Палеологах.

«Рожденный от царей, Феодор, — по словам Пахимера, — был воспитан, чтобы быть царем. Он не сравнился со своим отцом по мудрости, проницательности и твер­дости во взглядах; зато он обладал энергией, благород­ным воинственным характером своего деда (Феодора I Ласкаря) и щедростью своей матери. Он любил просвещение и поощрял образованных людей. Он располагал значи­тельным образованием, и его красноречие было скорее природным даром».

И в области внутренней политики Пахимер одобряет Феодора за то, что он назначал на высшие должности спо­собных людей, невзирая на их происхождение. По мне­нию анонимного историка, бывшего спутником умершего царя в походах, Феодор не имел себе равных между монар­хами по покровительству просвещению.

«Многие удивляются его несравненной любви к зна­нию и мудрости, другие — его искусству военачальника и храбрости, которыми он поразил всех своих врагов. В са­мом деле, и его соседи персы (т. е. сельджуки) пришли вме­сте со своим государем на поклон и с дарами; и даже арабский князь (из других источников неизвестно об этом факте) прислал ему ценные дары... Иные, наконец, прославляют его за щедрость и великодушие, ставя его выше отца».

Отдавая должное личной талантливости Феодора, ис­тория отнесется со смешанным чувством к нему как к госу­дарю. Его недостатки нам виднее благодаря его переписке и другим трудам и потому, что его недолгое правление бы­ло лебединой песнью Никейского царства, временем его наибольшего блеска, приковывавшего взоры современни­ков, тогда как время его отца и деда остается сравнительно в тумане и рано окуталось легендой. Феодор II получил от отца крепкую власть и умер среди внутренних врагов его державы; любил войну, усилил армию, провел почти все время в походах, но лишь с трудом уберег отцовское на­следие, и то благодаря междоусобице между болгарами и сельджуками, к тому же разбитыми полчищами монголов; Константинополя он не взял и не осаждал, несмотря на крайнюю слабость и нищету правительства Балдуина, не­смотря на счастливое соотношение политических сил в Италии, где шла решительная борьба папства с Гогенштау-фенами, несмотря на ожесточенную борьбу Венеции с Ге­нуей в водах Леванта. Феодор заносился высоко, с папой не считался и необычно ярко провозгласил идею национального греческого единства, но, в сущности лишь обороня­ясь против внешних и внутренних врагов, он в этой борь­бе быстро истратил свои силы и впал в мрачное отчаяние. При всем том он был талантлив во многом, неутомим, ре­шителен и осмотрителен на войне, ревностно относился к своему царственному долгу, высоко держал знамя право­славного государя и был верен своим просвещенным иде­алам, переросшим свой век. Но не было у него — или под влиянием болезни не стало — той сдержанности и того понимания осуществимых задач, которыми его отец до­стиг прочных успехов. Между тем это было главное в его положении при борьбе с аристократией. Не говорим уже о подозрительности и жестокостях, омрачивших конец его правления.

Заветной целью Феодора было создать национальную «эллинскую» армию, «подвижной город, охрану прочих го­родов». Он отдавал этому любимому делу свое время и си­лы; он зачислил в строй дворцовую челядь, сотни доезжа­чих и сокольников, он сократил царские щедроты напере­кор своему широкому характеру; тратя на армию казну, собранную в крепостях Астицы и Магнисии, он, по-види­мому, и на население возложил большие тяготы, строже взыскивая подати и недоимки. Одновременно он стеснял свободу действий военачальников, выдвигал незнатных, уменьшил жалованье и льготы наемного корпуса латинян, привыкших возвышать свой голос. Недовольные элементы в армии стали опорою Михаила Палеолога, и, может быть, поэтому Феодор давал Михаилу, посылая его на Запад, не латинян, но пафлагонцев и греков, хуже вооруженных, но более верных. И в недрах армии, как в государстве, нивели­рующие тенденции Феодора обострили отношения и уси­лили ряды врагов созданного им режима.

В лице Феодора государь и писатель нераздельны. Следует лишь различать юные и зрелые годы. Большинст­во его писем и иных литературных трудов написаны до во­царения. Бремя царских обязанностей не только поглоти­ло Феодора (хотя он писал и в походной палатке), но изме­нило его взгляды и скорее обострило его антипатии.

Феодор прежде всего человек симпатий и антипатий. Ни в том, ни в другом не знала меры его увлекающаяся, по­этическая, болезненная натура. Чрезмерно преданный друзьям, особенно Георгию Музалону, он преследует вра­гов и бичует их пером, не соблюдая подобающей царю сдержанности. Он и в юности отличался насмешливостью и писал сатиры, и довольно грубые, на своих учителей. Не­ровным, неспокойным был Феодор и в жизни. То предавал­ся отчаянью — по смерти юной жены не хотел никого ви­деть и не мылся даже, — то неудача второстепенных воена­чальников выводила его из равновесия, и он подозревал всех в измене; то он пел дифирамбы прекрасной Никее, славному отцу, Фридриху Гогенштауфену, своим собствен­ным победам, — и повсюду среди книжной риторики у не­го сквозит искреннее повышенное чувство.

Феодору ставили в вину его непостоянство. Между тем у него было постоянство именно в отношении нескольких идей, которым он служил беззаветно. У него был исключи­тельный энтузиазм к идеалам национальной эллинской культуры, которые он усвоил с юности. Идеалы Феодора переросли свою эпоху. Будь они осуществлены, судьба эл­линизма могла быть иной. Но требовалось долгое время, выдержка и осторожность, которых у Феодора не хватило; и та революция, которая снесла династию Ласкаридов, по­губила и идеалы, которые Феодор поставил перед собою и проводил в жизнь весьма ясно и слишком круто.

Его идеи лишь отчасти были взяты из книг, из антич­ных представлений о роли эллинизма и об обязанностях совершенного монарха, по Аристотелю и Платону. Корни их лежали в истории Никейского царства в условиях тяж­кой борьбы греческого народа за существование. Из книг Феодор почерпнул преклонение перед древней, античной славой греческой нации. Его знамя не ромэйская, обезли­ченная в национальном отношении средневековая импе­рия Комнинов, но античное прошлое эллинизма как путь к новому будущему. Он был на своем троне первым глашата­ем политического ренессанса эллинской нации, и голос его прозвучал одиноко. Преобразование государства на новых началах было мыслимо лишь на почве крупных пере­мен в социально-политическом строе, но на пути стояла зе­мельная и служилая аристократия, с которой Феодор не справился. Но он, по-видимому, ясно распознал врага и бо­ролся безнадежно до конца. У писателей XIV — XV вв. там и сям мелькают туманные и несмелые мысли о необходимо­сти социального и политического преобразования; из это­го не вышло ничего. Один царь Феодор мог высказываться до конца и хотя пытаться вывести народ на новый путь на­циональной, народной монархии; после аристократичес­кой революции, погубившей его дело и династию, стало поздно. Грекам пришлось ждать возрождения до XIX в., ког­да давно уже погибла их аристократия под игом турок.

Язык греческий Феодор любит «более дневного света». Эллинское просвещение он поддерживает и распростра­няет, не только поощряя ученых, жертвуя на библиотеки, учреждая и расширяя школы в Никее, но не менее того сво­им примером, являясь прирожденным писателем на троне и гордясь этим открыто.

Феодор — достойный сын своей матери, поддержи­вавшей в Никее и Нимфее просвещенные традиции старо­го константинопольского двора. В просвещении он видит национальный долг, обязанность перед прошлым и буду­щим народа. Жалуясь на нелюбовь молодежи к наукам, царь пишет:

«Философия принадлежит грекам, а нынче они ее вы­живают, как иностранку. И поэтому уйдет она к варва­рам и прославит их. Вся былая духовная нищета послед­них падет на ее гонителей. Она станет врагом нашим и ополчится на нас. А разве можно справиться с мудрос­тью? Поэтому оналибо отдаст нас на гибель, либо сдела­ет нас варварами. Пишу все это, охваченный мрачной тоскою».

Просвещение для Феодора — национальное дело. При православном никейском дворе преклонение перед свет­лой древностью было не меньшим, чем при дворе знаме­нитого Фридриха Гогенштауфена, и, во всяком случае, имело более национальные корни. К сожалению, мы плохо осведомлены о сношениях между дворами Гогенштау-фена и Ласкаря на почве вопросов культуры и просвеще­ния. Друзья и союзники, они обменивались посольствами и бесспорно ценили друг в друге просвещенные тенден­ции. Недаром сям Феодор написал риторическую речь на кончину Фридриха. В политике оба монарха боролись с средневековыми началами.- Фридрих с папством, с фео­дальными пережитками и городскими привилегиями; Фе­одор с архонтами и властелями, служилой и землевладель­ческой знатью, пренебрегая притом папскими притязани­ями и держа в руках греческую патриархию.

В личности Феодора преклонение перед наукой явля­ется органическим, служит краеугольным камнем миросо­зерцания. Просвещенное превосходство есть оправдание монаршей власти, по Аристотелю. Учением Аристотеля проникнуты философские сочинения Феодора. Служа просвещению и на нем утверждая монарший авторитет, царь мог не считаться с устарелыми взглядами и с претен­зиями знати, основанными на традиции и на социальном неравенстве. Феодора можно было бы назвать далеким, за­терявшимся предвозвестником идей просвещенного абсо­лютизма, хотя, скорее, идеи эти вечны, всплывая повсюду, где власть борется против старого, за новое, истолковывая последнее в свою пользу.

Этическая часть философии Феодора является про­поведью внутреннего совершенства личности путем про­свещения. Последнее он понимал в рамках строгого пра­вославия. В условиях времени последнее было естествен­но и составляло его силу. Интересно рационалистическое понимание им добродетели, борьба за обновление лич­ности путем науки. При благоприятных условиях борьба личности против старых оков должна была неминуемо перейти на социальную и политическую почву. Но Фео­дор переоценил свою власть, основанную его отцом Вата-ци на осторожном, хозяйственном и отеческом попече­нии о низших и средних классах; он ничего не достиг, со­кратил себе век безнадежной борьбою и расшатал унаследованную власть.

Замечательна его «Похвала мудрости». Наука делает человека разумным и возводит его до Господа, до блага во­обще. Основа мудрости — боязнь Бога. Уча добродетели, мудрость сама является добродетелью. Против столь непо­колебимой основы невежество бессильно. От последнего исходят все пороки. Лишь тот, кто познал науку до конца, владеет добродетелью. Невежда останется добычей за­блуждения и будет вести жалкое существование. Обосно­ванию этой руководящей идеи посвящен длинный трактат «Об общении природных сил». Ссылаясь на учение Арис­тотеля о материи и форме, Феодор развивает тезис, что об­разование для человека является тем же, что форма — для материи. Образование — вторая, высшая природа челове­ческой личности.

В самом преклонении перед разумом в Феодоре ска­зывается его поэтическая натура. Как у монарха, как у пи­сателя, у Феодора господствует чувство, часто неуравнове­шенное. Ни в чем не выразилась его чувствительность так ярко, как в оставленных им церковных песнопениях. Таков его Канон Богородице: «Колесницегонителя Фараона по­грузи...» К кому, как не к Тебе, Пречистая, обратиться мне, погрязшему во грехах? На эту тему подобраны переливы песнопения, трогающие всякого; только верующая и пла­менная душа могла составить эти ирмосы и тропари, по которым молится весь православный мир.

Прерывая наше изложение судеб Ласкарей и их царст­ва, остановимся несколько на образовании государства Великих Комнинов в Трапезунте и на крупных переменах, происшедших в Передней Азии.

Для основания царства Комнинов в Трапезунте, пере­жившего даже взятие Константинополя несколькими года­ми, события 1204 г. послужили лишь внешним толчком: и ранее, при Комнинах, Трапезунтское побережье жило сво­ими интересами и назревало образование независимого политического центра. Этим Трапезунтская империя отли­чается от Никейской, которая была бы немыслима без взя­тия Константинополя латинянами и жила идеей восстанов­ления греческого царства в Константинополе, доколе ее не осуществила и тем самым прекратила свое существование. Трапезунтская история местная, и, хотя культура и высший класс были греческие, силы и интересы Трапезунтского царства коренились в политических связях и торговле с Кавказом, Арменией, Хорасаном и турками.

Плоскогорье над Черноморским побережьем в сторо­не Трапезунта, византийская фема Халдия, и во времена могущества Константинополя было малодоступно и, буду­чи населено православными лазами, управлялось местны­ми князьями, получившими обличье византийских архон­тов и сановников: в этом отношении она являлась авангар­дом Армении. Плодородное лесистое побережье было искони богато, и нужны перо и краски Фалльмерайера, ма­стера слова, чтобы описать его природные красоты. Сам город Трапезунт являлся конечным пунктом караванного пути на Восток и вместе с тем стоянкой военного флота и армии, сдерживавших кавказские племена. Его акрополь был расположен на четырехугольной скалистой террасе, господствующей над гаванью, и был с двух сторон защи­щен крутыми и глубокими оврагами; узкий перешеек, со­единявший акрополь с высоким берегом, был укреплен башнями и стенами. Внизу, в гавани, устроенной еще им­ператором Адрианом, тянулись богатые склады товаров из Персии, Месопотамии, Крыма, Кавказа и еще более дале­ких стран.

Походы Василия Болгаробойцы против грузинского царя Георгия, подступившего к Трапезунту, подчинение ар­мянских князей Васпурахана и наследников Баграта были кратковременным успехом византийского оружия в этих местах. Ослабление, унижение армянских княжеств вызва­ло, наоборот, гибельные последствия для Византии при слабых преемниках Василия. Был разрушен предохрани­тельный барьер, защищавший Малую Азию от турок, кото­рые уже нахлынули в Северную Персию. В 1049 г. Тогрул-бег завоевал Арзен (Эрзерум) и отрезал Трапезунт от тор­говых сообщений с Персией; но сам Трапезунт был охраняем дружиною варягов, и Исаак Комнин оттеснил ту­рок-сельджуков к югу. Известно, какую роковую роль в успехах турок в XI в. сыграли константинопольский двор и легитимисты партии Дук. При султане Альп-Арслане Тра­пезунт еще держался, но после катастрофы императора Романа Диогена при Манцикерте Трапезунт, по-видимому, попал в руки турок (1074), хотя на короткое время. Город был у них отнят Феодором Гавра. Турки пробились к Чер­ному морю в Самсуне и Синопе на два с половиной века раньше, чем взяли Трапезунт.

Гавра был из местных князьков Халдии, местными си­лами добыл себе Трапезунт и правил им самостоятельно, хотя ездил ко двору Алексея и оставил в Константинополе сына в качестве не то будущего царского зятя, не то залож­ника; за попытку бежать молодой Гавра был сослан в Филиппополь и так и не увидел своего отца. Последний ок­руглил свои владения, взяв у турок Байбурт и Колонию. Следующие за Гавра губернаторы Трапезунта, Даватин и патрикий Григорий Таронит из армянских князей Тарона, как только утверждались в Трапезунте, начинали вести се­бя слишком самостоятельно в отношении к византийско­му двору. Приходилось посылать против них войска и брать их с бою. В середине XII в. Трапезунт опять оказался в руках рода Гавра. Один из членов этой княжеской семьи был, вероятно, назначен дукой в конце царствования Алек­сея. Калоянн ходил в поход против турок и Константина Гавра, но без результата. При Мануиле Михаил Гавра явился с войском из Трапезунта на помощь императору по его требованию. Во времена латинского взятия в Трапезунте был губернатором один из Палеологов, но в Амисе (Самсу­не) был хозяином Феодор Гавра.

Крушение Греческой империи вызвало на Черноморье аналогичные прежним события в большем масштабе и с участием более крупных сил. Решающее влияние в обра­зовании Трапезунтской империи имеет Грузия, царство Тамары, кавказские конные полки. Во главе Трапезунта ста­новятся не местные архонты Гавра, но отпрыски славней­шего императорского рода Комнинов, происходивших из Комании Понтийской (ныне Токат), между Синопом и Трапезунтом.

Малолетние внуки императора Андроника Комнина, сыновья Мануила, Алексей и Давид, были при низвержении их деда спасены и увезены в Тифлис, ко двору знаменитой царицы Тамары (1184—1211), дочери грузинского царя Ге­оргия III от осетинской княжны. Тамара находилась в отда­ленном родстве с Комнинами (хотя не была теткой цареви­чей, как пишут греки) и покровительствовала членам этой фамилии; незаконный сын Андроника Алексей жил при ее дворе. Наоборот, с двором Ангелов отношения были враж­дебные. Первый муж Тамары, буйный русский князь Геор­гий Андреевич, будучи изгнан из Тифлиса, дважды находил приют и помощь в Константинополе. Тамара в свою оче­редь вырастила при своем дворе внуков низвергнутого Ан­гелами Андроника. Они были орудиями ее политики: за со­бытиями в Константинополе, непопулярностью и слабос­тью Ангелов Тамара зорко следила. Судя по грузинскому официальному историку, незадолго до взятия Константи­нополя латинянами Тамара послала войско из имеретинов в византийские пределы, завоевала Понт и Пафлагонию, Лазику с городами Трапезунтом, Самсуном (нижним, но и в нем удержался Гавра; верхний был в руках сельджуков), Си-нопом и даже Амастридой и Ираклией в Вифинии. Вслед за тем она дала эти земли своему родственнику Алексею Комнину. По греческим источникам, царевичи Алексей и Да­вид, выросши, получили от Тамары войско, взяли с собою фамильные сокровища и отправились завладеть византий­скими землями как своим законным достоянием. Старший, Алексей, овладел Трапезунтом и всей страною до Самсуна без сопротивления со стороны губернатора Палеолога, в Трапезунтской хронике Панарета сказано кратко, что в ап­реле 1204 г., т. е. во время штурма Константинополя кресто­носцами, прибыл Великий Комнин государь Алексей из Иверии и занял Трапезунт 22 лет от роду. Младший брат его Давид «в качестве предтечи» Алексея, заняв Пафлагонию и Ираклию, вторгся с войском из лазов и грузин в Вифинию, угрожая новому государству Л аскаря.

Обаяние имени и богатство царских отпрысков оказа­ли, конечно, свое действие на черноморских греков, но нельзя не видеть, что утверждение их на Черноморье было делом правительства Тамары, и на первых порах Алексей был должен сознавать себя ее вассалом, сколько бы знатен он сам ни был. В таком свете основание государства Ком-нинов является лишь эпизодом в борьбе Грузии за преоб­ладание на Восточном Черноморье, продолжением поли­тики отца Тамары, которого войска доходили и до Эрзеру-ма и до самого Трапезунта. Судьбу Черноморья решали силы покрупнее молодых Комнинов, и оба брата, предо­ставленные самим себе, начали терпеть неудачи, особенно смелый Давид, разбитый Ласкарем и павший в битве с тур­ками. Алексей не погиб потому, что его положение в креп­ком Трапезунте, далеком от Никеи, было безопаснее; но он не мог подать помощи брату, и ему пришлось смириться перед сельджуками.

К XIII в. иконийские султаны, называвшие свою стра­ну Рум, были грозной силой, которая упорно пробивалась к морю и на севере и на юге. Под стенами Амиса, нижнего Самсуна, турки отразили Алексея, и местный динат Гавра подчинился сначала туркам (занимавшим верхний Амис со времен Кылыч-Арслана), потом никейскому императо­ру Ласкарю, но не Комнину (1211); между Трапезунтом и Самсуном было торговое соперничество. В 1214 г. султа­ном Кейкавусом был взят Синоп почти одновременно с Адалией на юге. Официальная хроника Сельджук-наме го­ворит при этом не о Давиде, но об Алексее Трапезунтском. Приведем ее известия в некотором сокращении. Султан Изз ад-дин Кейкавус, сын Кейхозрева, находился в Сивасе, когда прибыли гонцы с известием, что тегвер Джанита кир Алекси обманным образом захватил Синоп. Так как этот злонравный неверный всегда был данником султана, было решено сначала опустошить Синопскую область и затем осаждать сильно укрепленный город. Турецкие ла­зутчики донесли, что кир Алекси ежедневно охотится и пирует в окрестностях Синопа. Был послан отряд, которо­му удалось схватить Алексея. Когда султан прибыл с глав­ными силами в окрестности Синопа, кир Алекси в канда­лах был приведен в его палатку и поцеловал землю смирения и унижения. Султан приказал ему послать в Синоп од­ного из схваченных с ним греков, чтобы уговорить жите­лей сдаться. Синопцы отказались, говоря, что у Алексея имеются сыновья, могущие его им заменить. Султан раз­гневался и приказал пытать Алексея в виду города. Кир Алекси стонал и кричал: «О, потерявшие веру, для кого вы охраняете город?» На следующий день кир Алекси повеси­ли вниз головою, так что он потерял сознание. Тогда жите­ли согласились сдаться, если султан поклянется, что не тронет Алексея, а им позволит удалиться из города с иму­ществом. Султан поклялся, что будет охранять области Джанитскую, Трапезунтскую и Лазскую, если тегвер Алек­си будет платить дань и выставлять войско по требованию султана. Знамя Кейкавуса было водружено на городских стенах, и обе стороны пировали всю ночь. При въезде сул­тана в город жители сыпали перед ним золотые и сереб­ряные монеты, он одарил знатнейших халатами; одарил и Алексея, привстал перед ним для почета и посадил выше своих бегов. Уступив Синоп, Алексей обязался за призна­ние за ним всего Джанита давать ежегодно 12 000 золо­тых, 500 коней, 2000 коров, 10 000 баранов и 50 вьюков с разными товарами; на прогулке держал султану стремя и вел его коня, пока Кейкавус не приказал ему сесть. Начи­налось для христианских государей тюркское иго. В Си­ноп были переселены жители из других городов; разбе­жавшиеся при франках (т. е. при Давиде) крестьяне были посажены на тягло, оделены волами и семенами: в город были назначены кадий (судья) и хатиб (секретарь); собор­ная церковь была обращена в мечеть. Взятие Синопа отре­зало Трапезунтское царство от Никейского и закрепило за Трапезунтом значение лишь местного центра, которым мало интересовались и в Никее, и в Константинополе. Борьба за изгнание франков протекает без деятельного участия Трапезунта и его Комнинов.

Алексей, попав в зависимость от иконийского султана, пережил взятие Синопа восьмью годами и умер в один год с Ласкарем (1222). Неясно, принял ли он с самого начала титул императора ромэев, как утверждает Фалльмерайер.

За малолетством его сына Иоанна не только регентст­во, но, по-видимому, и престол достались зятю Алексея Ан­дронику Гиду (Гидону). Так как его называют весьма опыт­ным в военных делах, весьма вероятно, что он одно лицо с полководцем Ласкаря Андроником Гидом, истребившим 300 рыцарей-франков, выступивших из Никомидии в по­мощь Давилу Комнину. Гидон мог быть кондотьером запад­ного происхождения. На второй год правления он истре­бил турецкий отряд, посланный против него, вероятно, за неуплату дани.

В эти годы в Передней Азии разыгрались великие со­бытия. Еще в 1220 г. Чингис-хан выслал первую экспеди­цию на Запад для преследования Мухаммеда, шаха Хорес-ма (Хивы), владевшего Туркестаном и Азербайджаном, а также для разведок о странах, подлежавших монгольскому завоеванию. Эта армия, состоявшая из двух-трех туманов (дивизий по 10 000 всадников в каждой), под начальством Джебэ-нойона и Субутай-бахадура вторглась в Азербайд­жан и появилась на берегах озера Урмии. Отсюда берегом Каспийского моря и через Дербендский проход (Желез­ные Ворота) монголы проникли в Грузию и Агванк, разби­ли грузинского царя Лашу в упорном бою (1221), разгра­били столицу Ширвана Шемаху. Отсюда неутомимые на­ездники пошли на север, в дебрях и ущельях Кавказа потерпели большой урон от горцев, причем должны были бросить багаж и добычу; все-таки они пробрались в южно­русские степи, где и разбили наших князей на р. Калке (1223). При втором великом хане Угедее было решено до­кончить покорение Хоресма, вернее, покончить с герой­ским наследником Мухаммеда «шахом вселенной» Джелал ад-дином (1220—1231). Послан был монгольский князь Чормагун с тремя туманами. Джелал ад-дин, спасаясь от монголов, бежал в 1225 г. в Армению, разбив заступивших ему дорогу грузин и армян. Он вторгся и в сельджукские пределы, но встретил отпор. Против него образовалась ко­алиция, центром которой стал иконийский султан, воин­ственный Ала ад-дин Кейкубад (1219—1236), наследовав­ший своему брату Изз ад-дину Кейкавусу (1210—1219). Небольшое сравнительно Трапезунтское государство было втянуто в гигантскую борьбу, охватившую Переднюю Азию, и стояло на стороне Джелал ад-дина. Когда послед­ний под Хелатом (в Армении) был разбит, остатки его вой­ска бежали в Трапезунт. Оставленный всеми Джелал ад-дин был убит под Диарбекиром (1231), и десятитысячная дру­жина его закаленных воинов поступила на службу к его главному противнику, иконийскому султану. В войсках Ала ад-дина служили франки (преимущественно итальянцы с Леванта) и греки; он покорил армянских князей в Эрзеру-ме в Малой Армении, кира Барду в Калоноросе (Алайя), по­сылал войска в крымский Судак против руссов. Коалиция сирийских арабских государей ничего не могла поделать с Ала ад-дином (†1237), носившим гордый титул повелителя всех земель на востоке и на севере, т. е. на Черноморье. В отношении к столь сильному монарху Андроник Трапе-зунтский являлся скромным вассалом, выставлявшим в ар­мию султана двести «копий», т. е. 600 всадников. Зависи­мость от сельджуков отразилась на отношениях с Кавка­зом: не могли трапезунтские греки использовать последствия разгрома Грузинского царства монголами. Последние долго были заняты покорением Хоресма, и лишь в 1235—1236 гг. Чормагун с 4 туманами вторгся в Армению и Грузию, взял богатый Гандзак (Елисаветполь). Тогда татарские генералы поделили по жребию между со­бою Кавказ и Армению. Сам Чормагун разорил цветущую столицу армянских Багратидов Ани, насчитывавшую до 100 000 домов и до 1000 церквей (1239); развалины Ани ныне раскапываются русскими археологами под руковод­ством профессора Марра. Завоевав Персию, Грузию, Агванк и Армению, сам Чормагун, разбитый параличом, не пошел дальше (†1242). Преемником ему был назначен его сотрудник Бачу начавший с разорения Карина (Эрзерум). Теперь не могло быть и речи о греческом влиянии на Кав­казе. Гибель угрожала иконийским султанам, сюзеренам Трапезунта.