НИКЕЙСКОЕ ЦАРСТВО ЛАСКАРЕЙ. ТРАПЕЗУНТСКОЕ ЦАРСТВО В XIII в. СЕЛЬДЖУКСКИЕ СУЛТАНЫ И НАШЕСТВИЕ МОНГОЛОВ 5 страница

Сыну своему Ватаци дал самое широкое и философ­ское образование под руководством Акрополита и лучших учителей. Вместе с тем он рано посвятил своего наследни­ка в государственные дела, вверяя ему на время своих про­должительных походов на Запад управление государством при содействии доверенных советников. От природы Феодор получил блестящие способности, вкус к наукам при­вился легко, но развился он слишком рано, характер его с юности был надменный, насмешливый, увлекающийся и неуравновешенный. То в нем наблюдалась любовь к пыш­ности, которую приходилось останавливать его отцу, то подвергался он неудержной, черной меланхолии, напр, по смерти юной супруги Феодор не мылся, не стригся долгое время, его приходилось уговаривать знать меру и в скорби. В этой богатой натуре развилось преувеличенное понятие о царской власти под впечатлением славы и богатства его отца Ватаци, под влиянием приставленных к нему незнат­ных сверстников вроде Музалона, под влиянием почерп­нутых из книг идеальных представлений об ответственно­сти и обязанностях монарха. О себе Феодор был высокого мнения и осуждал придворных иногда весьма грубо, меж­ду прочим собственных учителей. Когда Феодор получил полноту власти на престоле, недостаток сдержанности пе­решел в проявления деспотизма, в бешеные вспышки гне­ва. Или его организм был подорван ранним развитием, или был какой-либо наследственный недуг — у молодого монарха открылась тяжкая болезнь и преждевременно свела его в могилу. Несмотря на свои положительные, бле­стящие качества — неутомимость, энергию, работоспо­собность, преданность царственному долгу, на обаятель­ный ум и образование, Феодор II сумел возбудить к себе ненависть даже в своем воспитателе Акрополите, верном и умном слуге никейских государей.

«У всeх ромэев, — пишет Акрополите своей истории, — особенно в армии и при дворе, явилась надежда получить много благ от нового царя; и если кто-либо был обижен его отцом или был лишен капитала и имений, тот надеялся избавиться от своих бедствий. Все таким образом надеялись. Ведь молодость нового царя, его приятность и вежливость в обращении, умение поддерживать веселую беседу вызывали подобные мечты; но все это оказалось личиной и обманом. Тот, кто надеялся, своего не получил, и, по пословице, вместо сокровищ оказались угли. Он стал так обращаться с подданными и подвластными, что все прославляли его царственного отца; и если кто потерпел от последнего, теперь предпочел бы умереть ранее его кончины».

Эта характеристика сгущает краски, исходя от представителя партии старых вельмож, заслоненных при Феодоре незнатными Музалонами. Отклики отрицательных суждений о Феодоре наблюдаются у историков, писавших при Палеологах. Блестящие успехи Феодора считались подготовленными правлением его отца, ошибки же и потери относились всецело за счет сына. Феодор знал, что он окружен врагами, о собственных знатных генералах отзывался как об изменниках, представлял себе положение мрачнее, чем на самом деле было, и тем его более портил. Наследство сыну-ребенку он оставил плохое.

После торжественных похорон царя Иоанна в Сосандрах Феодор II был поднят знатью и духовенством на щит, по древнему обычаю. Отправившись в Никею, он занялся избранием патриарха на место умершего Мануила; затем новый патриарх должен был короновать нового царя. Собралось до 40 архиереев, и просили в патриархи ученого Влеммида, который, однако, был неприятен двору за свою самостоятельность. Царь Иоанн Ватаци уже раз отклонил его кандидатуру, заявив открыто, что Влеммид не будет слушаться царя, у которого могут быть не те виды, что у Церкви. Новый царь Феодор не решился выступить открыто против Влеммида, даже уговаривал его, обещая всякие почести, но Влеммид сам наотрез отказался, зная вспыльчивость и настойчивость молодого царя. Уговоры окончились размолвкою, и Влеммид уехал из Никеи в свой монастырь. Так рассказывает дело сам Влеммид, но по Анониму Сафы против Влеммида была сильная партия среди архиереев. Далее царь предложил избрать патриарха жребием. Провозглашая имя кандидата, открывали Евангелие наугад и читали первые слова страницы. Одному попались слова «им не удается», другому — «потонули», сосандрскому игумену вышло даже «осел и цыпленок». Наконец Арсению Авториану посчастливилось: при его имени было прочтено «он и его ученики», и он был избран. Монах Арсений, из родовитой чиновничьей семьи, уже встречался нам в составе духовной миссии, посланной царем Ватаци к папе. Это был человек новый, с сильным характером, искренне преданный царствующему дому, и его избрание было неприятно старым деятелям вроде Влеммида и Акрополита. На Рождество 1254 г. патриарх Арсений торжественно венчал Феодора II императором ромэев.

Вскоре новый царь выступил в поход против болгарского царя Михаила, захватившего Северную Македонию и Западную Фракию, кроме Сереса и двух других крепостей. Феодор созвал военный совет; его дядья по матери, Михаил и Мануил Ласкари, братья Феодора I, возвращенные племянником из ссылки, стали во главе старых деятелей, советовавших отложить поход; а незнатный царский сверстник Музалон советовал поспешить; царь принял его мнение и оставил Музалона регентом. Ему он одному доверял. Быстрый поход Феодора увенчался успехом; болгарский авангард за Адрианополем был разбит наголову, болгарский царь бежал. Взяв Старую Загору (Веррию), Феодор с большой добычей вернулся в Адрианополь и не преминул расхвалить в письме к Влеммиду успех «эллинской доблести». Охридский округ и Родопы, кроме крепости Чепены, были завоеваны греками. Но в армии Феодора очевидно были нелады. Два полководца — Стратигопул и Торник (из родни М[ихаила] Палеолога) — бежали с поля битвы и отказались выступить вторично. Царь был вне себя и в письмах к друзьям обвинял своих полководцев в измене.

«Говорят потихоньку, — писал он, — что в государстве будет возмущение, и уверяют, что уже начались беспорядки. А мы вынуждены идти на Филиппополъ и испытывать столько тягот и бессонных ночей... Ослушание этих пре­ступников погубило наше войско и позволило собакам-бол­гарам опустошать нашу страну. Поэтому мы смотрим на настоящие события как на начало наших бедствий. Оста­вить западные области означало бы погубить все».

Вслед за бегством Стратигопула и Торника восстало болгарское население крепости Мельника в Родопах и за­хватило греческий гарнизон. Феодор выказал недюжин­ную энергию и усиленными переходами в десять дней привел свою армию из Адрианополя в Серее. В Ропельском дефиле на Струме он разбил болгар в ночной атаке, при­чем погиб Драгота, бывший начальник Мельника, передав­шийся болгарам. Феодор перешел в Македонию, взял Водену. Белее, Прилеп. На возвратном пути в Родопы греческая армия терпела лишения и потери среди безводных скал. Царь Феодор показал себя полководцем решительным и упорным в преследовании своих целей. Только крепость Целина, или Чепена, в Родопах оставалась в болгарских ру­ках. Эта крепость у Книшавы в западных Родопах, среди гор и трясин, господствовала над долиною нынешнего Татар-Пазарджика и над путями из Софии и Филиппополя в Македонию через Вельбужд (н[ыне] Кюстандиль) (7). Высту­пив против нее зимою, Феодор едва не погубил свое вой­ско среди снежной равнины. Его военачальники греки, а также вожди наемных латинян и половцев советовали вер­нуться в Адрианополь, но царь настоял на походе к крепо­сти Стенимаху, поближе к Чепене. Из Стенимаха он еще раз пошел на Чепену и опять едва не погубил войско в снежных горах и дремучих лесах. Тогда только он уехал в Малую Азию. Из осторожности или по недоверию к своим полководцам из архонтов Феодор запретил в свое отсутст­вие вступать в бой с болгарами.

На родине Феодор немедленно стал систематически замещать аристократов людьми незнатными; «знатным, — говорил он, — довольно их славы и знатности. Слуги долж­ны быть послушными и верными; они должны любить лишь своего господина». Как будто собачья преданность полезнее патриотизма самостоятельных людей.

И Феодор II действовал круто. Высшую придворную должность протовестиария он отнял у знатного Рауля и вручил своему незнатному другу детства Георгию Музалону в награду за успешное регентство в отсутствие царя. Фе­одор осыпал Музалона почестями и женил его на Кантакузине, племяннице Палеолога. Братьев Георгия Музалона он также выдвинул на первые места. Аристократия роптала, и Акрополит отозвался о новых сановниках как о «людиш­ках, не стоящих и трех оболов», как о лжецах и плясунах, воспитанных в играх и песнях. И самого почтенного Акрополита царь заставил участвовать в царских развлечениях против воли и даже дал ему какую-то новую кличку.

Власть должна опираться на деньги. Феодор забыл прежнее философское презрение к деньгам.

«Все удивляются, — писал онМузалону, — как я пере­менился. Тебе это не смешно? В философии я более не на­хожу ни очарования, ни даже интереса. Прелесть лишь в богатстве, блеск лишь в золоте и драгоценных камнях».

Строгий Влеммид не преминул упрекнуть царя в ко­рыстолюбии и равнодушии к беднякам. Феодор ответил замечательным письмом об идеалах царя. Удел царя, писал он, защищать от врагов, а для мудрых царей изряднейшим и честнейшим уделом является истина, рассудительность и справедливость. Ты для нас самый искренний (друг), а через нас и для империи; правда, было, было время, когда последнее не имело места. Затем царь начинает свою апо­логию, убийственную для его хулителей. Нужно выбирать, пишет он, между интересами государства и разумной справедливостью, с одной стороны, и мотивами человеко­любия — с другой; если отнять у людей суд, что станет с го­сударственным управлением? Ты настаиваешь, чтобы цар­ская справедливость уступала неразумным обладателям власти, дарованной им разумно моим родителем. Деятель­ность его имела целью истинное познание интересов ро­дины и справедливый суд в отношении к подданным. По­смотри на страну тривалов (Сербию), на область Эпидамна (Эпир), на Триполис (сирийский), Родос и Карави (Пафлагонию), измерь расстояния и изучи соседей, припомни, каковы были битвы, козни, столкновения. Нужно ли держать столько войск или нет? Если нужно, то дай сум­мы на наем и содержание флота и на жалованье войскам, раз ты признаешь, что нельзя их брать со страны, ради ко­торой ведется борьба. Золота, драгоценностей, серебра у нас незаметное количество в совокупности; и если ими по­крывать военные расходы, то скоро ничего не останется; и, введя дурной обычай в страну, станешь взыскивать от одной потребности до другой, да и не получать, и ущерб будет велик. Как же нам поступать? Смотреть молча, как обессиливаются силы государства? А станем мы говорить, будем осуждены мудрецами (вроде тебя). Разве на излиш­ние расходы требуем мы золота? Тратим ли его на охоту, на пиры, на неумеренные попойки, на беспутную невоздерж­ность или на ненавистные новшества? Какая существует для нас забава или высшее занятие? Мы во цвете лет соста­рились душою. На восходе солнца, проснувшись, мы посвящаем свои заботы солдатам, а когда солнце подни­мется — более высокому делу, приему послов; далее мы де­лаем смотр войскам, в полдень — рассмотрение текущих дел (по гражданскому управлению), и мы едем на лошади разбирать тяжбы лиц, не имеющих доступа внутрь дворцо­вых ворот. Когда солнце склоняется к закату, я исполняю решения склоненных предо мною (утверждаю представ­ленные приговоры), на закате же, так как душа связана с материей, должен я естественно вкусить пищи и тогда не переставая говорить о нашем уделе; а когда солнце уйдет за берега океана, мы печемся о делах, касающихся походов и снаряжения. Что праздное мы делаем? За что бранят нас? Мы бодрствуем и благодарим Бога, поставившего нас не по заслугам опекать многих. Вражья сила бушует, и народы ополчаются на нас. А кто нам поможет? Перс (иконийский султан) как поможет эллину? Итальянец особенно неис­товствует, болгарин тоже самым очевидным образом, а серб угнетается и унывает, он то наш, то нет. Только эллин­ский народ сам себе поможет, обходясь собственными средствами. Решимся ли мы урезать войско или средства на его содержание? В обоих случаях мы лишь поможем врагам. Это вот истинная правда. Царь рассыпается в крас­норечивых уверениях о своей преданности интересам Церкви и своему царственному долгу.

И Феодор был прав. Покоя от врагов и ему не было. В ту же весну 1256г. ему пришлось выступить против болгар. Михаил Асень с половцами вторгся во Фракию и опусто­шил ее до Димотики. Оставленные Феодором знатные на­чальники, Мануил Ласкарь и Маргарит, вопреки царскому запрещению выступили против половецкой конницы и были наголову разбиты; Ласкарь ускакал, прочие архонты попали в плен. Узнав о том, Феодор в один день прошел с войском 400 стадий и прибыл к Болгарофигу (Баба-Эски). Болгары бежали при его приближении; часть их под Ви­зою была рассеяна и перебита. Михаил Асень решил про­сить мира и подослал для переговоров «русса Ура» (Акрополит), или «князя руссов» (письмо царя Феодора). Этот греческими историками не названный по имени русский князь, как теперь разъяснено, не есть Урош Венгерский, ни сербский король Урош, но действительно русский князь Ростислав, сын св. Михаила Всеволодовича Черниговско­го; в молодости он воевал из-за Галича, затем женился на дочери венгерского короля и управлял с титулом бана Сла­вонией и дунайской областью Мачвой, включавшей в себя область Белграда и Северную Боснию. Ростислав выдал свою дочь за болгарского царя Михаила Асеня (а другую — за чешского короля Перемысла II Оттокара) и стал играть большую самостоятельную роль в болгарских делах (8). Пе­реговоры князя Ростислава с греками закончились уступ­кою Феодору не только всех земель, только что захвачен­ных сыном И [оанна ] Асеня II, но и Чепены, которую греки никак не могли взять. Царь Феодор был восхищен своим успехом, оповестил о нем своих подданных в восторжен­ных выражениях как о новом подвиге эллинской доблести и даже подарил Ростиславу 20 000 подарков: коней, кусков материи и т. п. Но через месяц царю донесли, будто бы Ми­хаил Асень отказался признать договор, заключенный от его имени Ростиславом и скрепленный взаимною прися­гою сторон. Такое известие вывело царя Феодора из себя; его раздражение обрушилось на редактировавшего дого­вор Акрополита; последний к тому же часто критиковал царские распоряжения и враждебно относился к времен­щику Музалону. Теперь, придравшись к насмешливому ответу Акрополита на царские упреки, Феодор приказал избить палками в своем присутствии этого заслуженного советника, друга царской семьи и бывшего своего воспи­тателя. Эту сцену рассказал потомству сам Акрополит во всех ее возмутительных подробностях. Скоро, впрочем, царь раскаялся, посылал неоднократно за Акрополитом, не выходившим несколько недель из своей палатки, где он проводил время за чтением. Феодор был рад, когда Акро­полит наконец явился, и указал ему прежнее место рядом с собою. Акрополит пострадал не только лично за себя, но и как представитель оппозиции режиму сына Ватаци. Каж­дый поход оставляет в душе Феодора горькое чувство к знатным и старым советникам и начальникам. Нервное настроение царя, переутомленного и неуравновешенного, росло и сказывалось признаками надвигавшейся болезни. Пока Феодор шел от успеха к успеху. На пути в Салони­ки он встретил жену и сына эпирского деспота Михаила, посланных, чтобы свадьбой завершить давнишнюю по­молвку этого наследника Эпирского царства с дочерью Феодора. Михаил боялся силы никейского царя, и Феодор этим воспользовался беззастенчивым образом: он задер­жал жениха и его мать и вынудил у деспота уступку Сервии (н[ыне] Серфидже) и даже Диррахия (Дураццо, Драча), столь важного для западных греков. Тогда лишь молодой деспот Никифор и царевна Мария были повенчаны в Сало­никах патриархом Арсением.

Феодор был наверху своей славы. После мира с болга­рами кто мог ему угрожать? С константинопольскими ла­тинянами бывали стычки на вифинском рубеже; в руки греков попадали знатные пленные, о которых хлопотали папские легаты по жалобе константинопольского латин­ского патриарха Джустиниани. Но много латинян служило грекам. В войске Феодора было, вероятно, не менее лати­нян, чем под знаменами Балдуина И. Папа Александр IV, преемник Иннокентия IV, давшего новое направление папской политике курии на Востоке, потребовал от лати­нян прекратить междоусобия: положение империи Балду­ина было отчаянное, и сам папа был поглощен борьбою с Гогенштауфенами в Южной Италии. Папа даже был вынуж­ден для спасения латинского дела на Востоке повторить примирительные предложения никейскому двору, несмо­тря на недавний отказ Феодора на подобные предложения со стороны Иннокентия IV. В 1256 г. в Никею был отправ­лен епископ г. Чивитавеккии. Ему была дана инструкция не сразу соглашаться на все уступки Иннокентия, но попы­таться достигнуть лучших условий для курии. Однако пап­ский посол так и не увидел Никеи. В македонском городе Веррии его встретили посланные Феодора с отказом царя от переговоров даже на почве предложений Иннокентия. Акрополиту было поручено даже не пропускать папского посла далее, но, кажется, последний все-таки повидал царя в Салониках. Феодор вовсе не считал нужным вести с кури­ей политические переговоры. Ни о каком подчинении Ри­му он не хотел и слышать, и в противоположность своему отцу он считал переговоры с папой чисто церковным де­лом. Он писал папе и кардиналам, что соединение Церквей могло быть достигнуто лишь на почве взаимных уступок латинской и Греческой Церквей, путем устранения край­ностей в их взаимных разногласиях и возвышенного, ис­креннего стремления выяснить церковную истину. При­том Феодор Ласкарь требовал для себя, по примеру рим­ских императоров, права созвать церковный Собор, председательствовать на нем и иметь решающее слово от­носительно церковных разногласий. Этот взгляд он выска­зал в послании к епископу Котроны (в Южной Италии) об исхождении Св. Духа. Положительно никейский царь со­знавал себя равноправным Юстиниану. Его отец Иоанн Ватаци готов был отказаться от таких устарелых претен­зий ради Константинополя и реальных политических вы­год; сын же был уверен, что возьмет древнюю столицу и без папской помощи, силою победоносного эллинского оружия. Сверх того Феодор имел столь высокое представление о царской власти, унаследованной им от отца, что ему и в голову не приходило поступиться в пользу папы царскими исконными прерогативами, освященными про­шлым; и Феодор чувствовал себя главою эллинизма, о чем напоминал при всяком удобном случае; православие для него было национально.

При таком принципиальном противоречии римской католической доктрине переговоры между Феодором и папой не имели никакой надежды на успех, тем более что папа Александр не был таким выдающимся политиком, как его предшественник. Лишь смерть Феодора могла очи­стить почву для дальнейших сношений курии с греческой империей.

В Салониках царь Феодор сознавал себя вершителем судеб всего эллинизма и даже его ближайших соседей. Счел ли он момент удобным, чтобы расправиться с внут­ренними врагами, с ненавистной знатью, героем которой являлся Михаил Палеолог? Последний в сане великого контоставла (конюшего) командовал войсками на Вифин-ском рубеже. И вот он получил известие, конечно, от своих сторонников или родных при дворе, что царь собирается его ослепить. Михаил был человеком решительным и не­медленно спасся бегством к сельджукам.

Шаг этот был смел лишь в отношении опасностей в пути, но Михаил играл почти наверняка по отношению к царю. Михаил бросил ему вызов со стороны партии знат­ных архонтов. Акрополит, по-видимому, знал о бегстве Па-леолога независимо от царя. За Михаилом стояли враги личного режима царя и его временщиков Музалонов. Царь Феодор тотчас же почувствовал всю тяжесть этого удара. Между ним и Акрополитом произошел любопытный раз­говор. «Знал ты о том, что случилось?» — спросил царь. Ак­рополит, конечно, отрицал. «Как твое мнение, пойдет ли великий контоставл с мусульманами на наши земли?» — «Никак этого не ожидаю от него, — ответил Акрополит, — я знаю образ мыслей этого мужа и его любовь к ромэям». — «Зачем тогда он убежал от наших?» — «Потому что ты, царь, не однажды и не дважды, а тысячи раз угрожал ему и гневался и в присутствии многих говорил, что пошлешь осле­пить его; он о том услышал, испугался и спасся от казни бегством». — «А почему, — возразил царь в духе Платонова диалога «Критон», — почему Михаил не остался верным своим, даже если бы ему пришлось претерпеть, предпочтя несчастье со своими счастью на чужбине?» — «Не свойст­венно человеческой душе, — ответил Акрополит, — тер­петь беды и несчастья. Некоторые, может быть, были бы в состоянии, кто покрепче и равнодушнее к жизни; но бо­яться за свою жизнь и ожидать увечья важнейших частей тела никто не выдержит и всякий убежит от беды, как мо­жет». Собеседники замолкли. Затем Акрополит уверил ца­ря, что Палеолог лишь заручится посредничеством султа­на и вернется под гарантией безопасности, т. е. поступит по обычаю, как делали в подобных случаях не только ар­хонты, но и члены дома Комнинов.

В этом разговоре столкнулись две точки зрения. Фео­дор воплощал в себе новую идею национального государ­ства, которому принадлежала личность подданного впол­не; Акрополит же развивал идеи архонтов, отстаивавших свою личность и интересы, не отступая перед иностран­ным вмешательством. Феодор хотя и ссылался на Платона, но перерос свою среду; Акрополит же был представителем этой знатной среды, властелей, вскорости погубивших и Византию и христианские Балканы. За властелями была сила социальных условий и крупной собственности, ук­репленная западными феодальными взглядами, они со­знавали себя здравыми реалистами в политике, но лишь национальное государство на новых началах могло спасти эллинизм при встрече с военной, теократической и вмес­те с тем глубоко народной организацией турок. Между ца­рем Феодором и его старым воспитателем Акрополитом лежала целая пропасть, и дело царя, судьбы народной ди­настии Ласкаридов и тогда уже были безнадежными.

Палеолог чувствовал за собою почву и силу настолько, что, убегая, разослал начальникам крепостей приказ охра­нять порученное им государственное достояние и подпи­сался даже званием великого контоставла. Ограбленный в дороге турками, он был с честью принят иконийским сул­таном Рукн ад-дином Кылыч-Арсланом IV (1257 — 1267) и назначен начальником христианского отряда на службе у сельджуков. Михаил даже ставил свои условия, соглашался воевать лишь с татарами.

В это время в Передней Азии совершились события мировой важности, отразившиеся на судьбах сельджукского (Рум) султаната и косвенно на политике Никейского царства. Младший брат великого хана Менгу, Хулагу, полу­чил для завоевания мусульманский Запад. Проект этот за­родился в китайских и христианских (несторианских) кругах двора наследников Чингис-хана, но был усвоен как национальная программа турецким элементом Туркеста­на. Между китайскими и монгольскими владениями Менгу и Хубилая, с одной стороны, и проектированным царст­вом Хулагу в еретической Персии, Сирии и на землях из­давна отделившихся сельджуков они, чистые турки от Фер­ганы до Волги, рассчитывали основать национальное ве­ликое государство на развалинах державы ханов Хорезма; и вместе с тем эти националисты Туркестана желали пре­образовать Закон (Ясак) Чингис-хана на правоверных му­сульманских началах, на шариате. Эту программу имел и великий Тимур в следующем, XIV столетии. Предлогом для похода Хулагу была избрана карательная экспедиция про­тив сектантов исмаилитов-ассасинов, утвердившихся в Сев. Персии, в районе Казвина.

В 1250 г. великий хан приказал по всей монгольской армии отрядить от каждого десятка по два воина для экспе­диции Хулагу; из Китая была вызвана тысяча специалистов по управлению осадными машинами, метанию горящей нефти и стрельбе из арбалетов; воинов сопровождали их семейства, и последним выдавался паек; загодя чинились мосты, расчищались дороги, готовился фураж и провиант по 1000 фунтов муки и по меху вина на воина.

Менгу наказывал своему брату Хулагу: «Ты подчинишь обычаям и Ясаку Чингис-хана Иран и страны до конца Египта и будешь спрашивать совета у твоей жены Докуз-хатун». А она была внучка «священника Иоанна», покровительница несторианского элемента в монгольской держа­ве; благодаря ей ежедневно строились церкви во владени­ях внуков Чингис-хана, у ворот ее «орду» была церковь и звонили в колокола (Рашид ад-дин). Главный генерал вой­ска Хулагу был христианин Кит Бука. Неудивительно по­этому, что при отправлении полчищ Хулагу послы велико­го хана прибыли к христианнейшему французскому коро­лю Людовику Святому, находившемуся тогда на Кипре. Повелитель Азии предлагал королю-крестоносцу разде­лить всю вселенную, предоставляя Франции Иерусалим и Сирию. Людовик не понял важности момента и вместо ре­шительного согласия послал великому хану в Каракорум походную церковь с причтом и монаха Рубруквиса для пе­реговоров. Рубруквис, блестящий писатель, оказался пло­хим дипломатом, он затерялся в толпе послов и государей, наполнявшей ханский двор, и ничего не устроил. Людови­ку пришлось скоро раскаяться в том, что он не дал Менгу должного ответа: он получил письмо, где великий хан трактовал его уже как вассала. Людовик упустил момент и спас ислам на Переднем Востоке от верной гибели.

Спасаясь от наступающих монголов Хулагу, турецкие мусульмане, остатки полков Джелал ад-дина, шаха Хорес-ма (Хивы), и кыпчакские татары бежали в Египет. Эти фа­натические воины дали перевес мусульманскому оружию и скоро разбили французских крестоносцев в Египте; Жо-анвиль описывает их знамена китайского образца с круже­вами и копья с конскими хвостами, казавшимися францу­зам головами дьяволов.

Непобедимым потоком обрушились полчища Хулагу на Персию, раздавив еретиков-ассасинов, далее на Месо­потамию, Сирию, все сокрушая на своем пути. В 1258 г. (по другим 1260) сдался знаменитый Багдад и последний ка­лиф Мустасим с детьми и всем духовенством вышел навст­речу Хулагу. Изнеженные багдадские горожане бросали оружие и выходили за ворота, где монголы резали их бес­пощадно. Калифу было указано жить рядом с несториан-скими попами и буддистскими ламами; скоро и его зареза­ли вместе со всем родом Аббасидов, кроме юного Мубар- река. Затем монголы нахлынули в Сирию (куда до него проник и Бачу, дошедший до Урфи и Шама, или Дамаска, но монголы Бачу не стерпели жары), взяли Алеппо и Да­маск; и здесь, в стране мусульман-фанатиков, монгольская ханша Докуз-хатун начала строить христианские церкви. Но через два года благодаря близорукости латинян подня­ла голову мусульманская реакция. Египетские мамлюки, выходцы из Хоресма и Кыпчака, перешли в наступление. Под начальством кыпчакского тюрка Бейбарса они разби­ли монгола-христианина Кит Бука в Палестине (1260), разбили сыновей армянского царя славного Хетума, или Хайтона (1266), уже по смерти хана Хулагу (1265); изгнали латинян из последнего их убежища — приморской Акры (1291). Еще важнее было обращение египетскими пропо­ведниками сына Батыя в мусульманство. С этой стороны, от Кыпчака и Сирии, началось разложение державы Чин-гис-хана: изгнанные из Сирии персидские монголы опол­чились на мусульманскую Золотую Орду.

Одновременно несторианство за Каспийским морем быстро пришло в упадок, держалось кое-где в городах. И в армии монголов не видно было более христиан. Хотя Монгольская Церковь официально была представлена на Лионском Соборе 1272 г. и в 1287 г. уйгурский монах Раббан Саума прибыл в Париж; хотя католическая миссия ра­ботала планомерно в Китае с половины XIII в. и основала Пекинскую архиепископию с рядом викарных епархий, тем не менее можно сказать, что само католичество нанес­ло несторианству последний удар своей непримиримос­тью. Византия, теперь уже слабая, стояла вновь лицом к ли­цу с массой мусульманства, настроенного агрессивно, как во времена арабских завоевателей.

Турки-сельджуки, давнишние отщепенцы от массы ту-рецко-татарских родичей, в сильной степени подверглись влиянию греческого мира. Несмотря на то что их образо­ванность, податная система, искусство (постройки Ала ад-дина) оставались персидскими, их армия, двор их султа­нов, политика в значительной степени утратили прежнюю самобытность. После же монгольского завоевания при Бачу (см. гл. [ср. с. 482]) двор управлялся монгольскими наме­стниками, ставившими малолетних ханов, податная систе­ма и государственное хозяйство стали монгольскими, они зависели даже от отдаленного Каракорума, и монгольское национальное войско заменило пеструю армию времен Гиас ад-дина с ее французскими полками, но, впрочем, не сразу. При Ласкаридах султаны Рума опирались и на хрис­тианские полки. Но последние султаны, среди которых были люди энергичные, пытались получить помощь из Крыма; но их старание поддержать единство распадавше­гося государства было безнадежно, и они были в сущности наместниками ханов монголов персидских; один из них, Масуд, получил в управление Сивас, Эрзинджан и Эрзерум. На пороге XIV в. султанат Рум прекратил свое существова­ние и по имени. Но и господство монголов не было проч­но в столь отдаленной окраине. Быстро на развалинах Иконийского султаната возникли молодые местные дина­стии. Выделилась нынешняя Восточная Анатолия (Эрзин­джан, Эрзерум, Кайсарие, Сивас, Нигде и др.), где в XIV — XV вв. были свои династии; в западной Малой Азии по­явился еще в XIII в. ряд вассальных, часто лишь номиналь­но, государств, названных по имени владетельных домов, отчасти сохранившихся поныне: Караси (Мизия), Айдин (Лидия), Ментеше (Кария), Караман (Ликаония) и др.

Возвращаясь от этой общей картины к времени Фео-дора, отношения между Никеей и Конией определялись общим страхом перед монголами. Когда султан Кейхозрев еще при царе Иоанне Ватаци был задушен своими эмира­ми, сыновья его Рукн ад-дин Кылыч-Арслан и Изз ад-дин Кейкавус своими междоусобиями только усилили зависи­мость от монголов, оба были вызваны ко двору Хулагу и получили из рук хана: Рукн ад-дин — восточную половину, а Изз ад-дин — западную с Конией; имел удел и третий брат (Кейкубад), чеканивший свое имя на монетах. Вместе с ни­ми приехал в Рум и ханский наместник для всего султана­та Сулейман Перванэ. Получается знакомая нам картина: уделы по ханскому ярлыку и татарский наместник, общий для всех. Изз ад-дин Кейкавус желал восстановить единовластие, и, когда хан потребовал его к ответу, он предвари­тельно засадил Рукн ад-дина в крепость. Татары не замед­лили показать Изз ад-дину свою силу, и, спасаясь от них, Изз ад-дин приехал к Феодору Ласкарю в Сарды, прося по­мощи. Никейский царь был связан договором, заключен­ным с султаном еще при царе Ватаци, и Феодор подтвер­дил этот договор при воцарении. Он и теперь дал Изз ад-дину помощь, но лишь в виде небольшого конвоя, всего 400 всадников, и отказался вмешаться в дела султана, опа­саясь татар. Мало того, когда Изз ад-дин подарил ему ста­рые греческие города Лаодикею и Хоны с соседними кре­постями, то Феодор поспешил вернуть их Изз ад-дину, по­няв, насколько этот дар опасен ввиду претензий татар на территорию завоеванного ими султаната.








Дата добавления: 2018-03-01; просмотров: 314;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.01 сек.