НИКЕЙСКОЕ ЦАРСТВО ЛАСКАРЕЙ. ТРАПЕЗУНТСКОЕ ЦАРСТВО В XIII в. СЕЛЬДЖУКСКИЕ СУЛТАНЫ И НАШЕСТВИЕ МОНГОЛОВ 4 страница

Дружественные отношения не были поколеблены скандальной связью престарелого Ватаци с одной дамой из итальянской свиты юной царицы Анны, дочери Фрид­риха. Чары этой «маркезины» (кажется, звали ее della Fricca) оказали на царя такое влияние, что маркезина при­своила себе некоторые внешние знаки царского достоин­ства и оттерла свою госпожу на задний план. Авторитет­ный ученый Никифор Влеммид, в своей юности далеко не бывший врагом женщин, восстал на маркезину открыто и выгнал ее со свитой из своего монастыря, прекратив при ее появлении богослужение. Слезы и ярость маркезины, угрозы и наветы ее спутников привели лишь к тому, что Ва-таци сознал свой позор, и с тех пор о маркезине ничего не было слышно; но и Влеммид стал ненавистным царю.

Старые планы, легкие успехи увлекли царя Ватаци на греческий Запад. Времени он никогда не терял, энергия бы­ла направлена к одной постоянной цели — объединению Романии под его властью, воссоединению частей разроз­ненного целого. В Македонии теперь уже все трепетало при его приближении. Государем Салоник был беспутный юноша Димитрий. В Болгарии трон был занят после смер­ти Калимана — несчастного малолетнего сына Иоанна Асеня от венгерки Анны, отравленного братом (1246), —еще более юным Михаилом, сыном Асеня и Ирины, дочери Феодора Комнина Дуки, ставшей по устранении Калимана ре­гентшей. Смерть Калимана и переход власти в руки эпир-ской партии в Тырнове застали Ватаци на берегах Марицы, и он немедля предложил военному совету обсудить, следу­ет ли захватить у болгар Серее. Присоединившись к голосу Андроника Палеолога против большинства, царь решил рискнуть, хотя не имел осадных машин. Государство Бол­гарское так ослабело, что важный Серее был взят присту­пом войсковою челядью цулуконами, наскоро вооружен­ными. Измена греческих архонтов доставила Ватаци и Мельник. «Мы прирожденные ромэи и вышли из Филиппо-поля», — говорил один из архонтов горожанам Мельника. В течение нескольких недель вся Македония досталась Вата­ци с такой же легкостью, как некогда Феодору Ангелу и да­же Асеню, царю влахов и болгар. Подчинились Стенимах, Чепена и все села в Родопах, севернее — нынешние Иштип и Кюстендиль (Вельбужд), Средняя, Западная и Южная Ма­кедония с городами Скопле, Белее, Прилеп, Пелагония (Мо­настырь), Просек, Веррия. И все это болгары уступили без большой войны и подписали мирный договор.

Почти бескровное подчинение Македонии поставило никейского царя во главе греческого мира. Ему столь же легко достались и Салоники. Сами горожане выдали Димитрия и предали свой город (1246). Никейские источники объясняют этот факт беспутством юного деспота; но, бес­спорно, успех и деньги Ватаци сыграли свою роль.

Ватаци организовал управление Македонией. С одной стороны, он подтвердил льготы городов: так, Мельнику он выдал за покорность грамоту за золотой печатью. С другой стороны, он оставил в крае объединенную военную власть в лице наместника великого доместика Андроника Палео­лога. Ему были подчинены губернаторы отдельных горо­дов. Среди них был сын наместника, выдающийся своими способностями Михаил, будущий император константи­нопольский; ему достались Серее и Мельник, т. е. западная часть Македонии. Независимыми от Никеи остались эпирские и фессалийские владения деспота Михаила II и не­большой славянский удел слепого Феодора с городами Во-деной, Старидолом и Островом.

Достаточно определилась будущая судьба и этих кус­ков Романии. Греческие земли должны быть собраны под одной рукою; о федерации, о союзе греков востока и запа­да не могло быть речи. Ватаци это знал и, удовлетворив­шись формальным примирением, оставил эпиротов в по­кое. Перед ним была высшая, постоянная цель — Констан­тинополь. Путь к нему был открыт, и на этот раз без стеснительного и опасного участия болгар.

И не успел Ватаци вернуться домой после дальнего по­хода, как он выступил вновь во Фракию и осадил Цурул (Чорлу), семь лет бывший в латинских руках. Начальник крепости, знатный барон Ансельм де Кайе, женатый на до­чери Феодора Ласкаря, следовательно, свояк царю Ватаци, предпочел уйти в Константинополь и оставить город под защитою своей жены. Однако Ватаци особых рыцарских чувств не обнаружил и, взяв город, посадил свою родствен­ницу на лошадь и отправил ее к мужу. Завоевав и Визу, Ва­таци отрезал франков с суши, овладев ныне прославлен­ной Чаталджинской линией.

Никейский царь располагал уже такими силами, что мог успешно бороться с латинянами на двух отдаленных друг от друга театрах военных действий: во Фракии и на Родосе. Остров был захвачен генуэзцами (1248) в отсутствие родосского деспота Иоанна Гавалы, стоявшего около Измида, вероятно, с греческим флотом. Получив о том из­вестие, Ватаци обеспечил занятую линию Цурул — Виза гарнизонами и поспешил в свою резиденцию Нимфей. В соседней Смирне он снарядил флот и большое число транспортов для десанта. Генуэзцы получили от Вилльгардуэна Ахейского сотню французских рыцарей, грабивших остров, а сами устроились в крепости Родоса, располагая обильными запасами и красивыми женами греческих го­рожан. Экспедиция Ватаци увенчалась успехом; послан­ные им военачальники перебили французских рыцарей до единого, и генуэзцы предпочли сдаться на условиях (1250). Их доставили в Нимфей, где Ватаци обошелся с ни­ми хорошо, всегда добиваясь дружбы исконных соперни­ков хозяйничавших в Константинополе венецианцев. Никейские писатели считали Родос присоединенным к импе­рии Ватаци, однако монеты Иоанна Гавалы называют его государем и показывают, наоборот, что он даже пользовал­ся большею самостоятельностью, нежели его брат и пред­шественник Лев, носивший звание кесаря, но именовав­ший себя на монетах «рабом царя».

Осмотрительный и умудренный опытом Ватаци под­готовлял дипломатическими переговорами почву для пе­рехода Константинополя в руки греков. Он был бы, вероят­но, в силах взять город и тогда же, но опасался вызвать про­тив себя бурю в Европе и новый крестовый поход с участием Венеции и Вилльгардуэна. Фридрих сам нуждался в помощи и не мог бы защитить Ватаци. Переговоры с па­пою были поэтому необходимы, и греческий царь, невзи­рая на протесты Фридриха, сумел поставить дело так, что сам папа Иннокентий IV, отличавшийся новыми и широки­ми взглядами, начал видеть помеху для соединения Церк­вей не в греческом царстве, но в константинопольской Ла­тинской империи, безнадежно бессильной и препятство­вавшей святому делу самим своим существованием.

Так как соименный ему Иннокентий III на Латеранском Соборе провозгласил соединение Церквей (оставше­еся, впрочем, мертвой буквой), то латинские современники Ватаци официально считали существование схизмы порождением и виною их поколения. Сам папа Иннокен­тий IV высказал это на Лионском Соборе 1245 г. Гигантская борьба с Фридрихом, которая разгорелась после этого Со­бора, поглотила все силы и средства курии, так что папа видел всю невозможность спасти латинский Константи­нополь и всю выгоду отдать его греческому царю за унию.

Папа начал столь же осторожно, как и Ватаци, именно, окольными путями через венгерскую королеву, своячени­цу Ватаци, и через болгарского царя Калимана. В 1249 г. па­па отправил к Ватаци генерала ордена миноритов Иоанна Пармского с тайным поручением расстроить политичес­кий союз Фридриха с Ватаци, явно же — для переговоров о церковной унии. Политическая часть миссии минорита не удалась, Ватаци остался верен союзу, но в вопросе о соеди­нении Церквей он охотно пошел навстречу желанию па­пы, рассчитывая получить Константинополь без труда и опасности для себя.

Но Фридрих увидел в этом шаге своего зятя измену и с горечью предупреждал его против папского коварства. В вышецитированном письме он пенял ему за то, что Ватаци не обратился за советом, и грозил, что сумеет расстроить соглашение. Действительно, греческих послов Фридрих задержал в Южной Италии, а сопровождавших папских пропустил в Рим. Миссия Ватаци увидела папу лишь после смерти Фридриха и получила в Риме заманчивые предло­жения. Но в этот момент (конец 1251 г.) Ватаци уже не до­рожил союзом с папой, по крайней мере он прервал пере­говоры и в скором времени приступил к осаде Константи­нополя. В свою очередь папа тогда пообещал субсидию защитникам столицы, если они выдержат осаду в течение года, и послал проповедников в Венецию и в Романию призывать к крестовому походу против греков. Тогда Вата­ци возобновил переговоры об унии, которые завершились миссией митрополитов Кизикского и Сардского в сопро­вождении Арсения Авториана, будущего патриарха, и дру­гих духовных лиц; посольство было снаряжено с большою пышностью (1254).

Ватаци ставил вопрос прямо и категорически. Со сво­ей стороны он предлагал подчинение папе. За это он тре­бовал: 1) удалить латинскою императора из Константино­поля и передать ему, Ватаци, древнюю столицу; 2) удалить латинского патриарха и латинский клир не только из Кон­стантинополя, но и из других патриархий Востока и воз­вратить греческий клир на его прежние места; но в Анти-охии латинский патриарх мог оставаться пожизненно. Та­ким образом, никейский царь защищал все восточное православие и выступал от его имени.

И предложения Ватаци были предварительно одобре­ны высшими церковными властями. Недавно извлечено из одной оксфордской рукописи письмо Никейского пат­риарха Мануила к папе (конца 1253г.?) (5). «Архиепископ Константинополя, Нового Рима, и Вселенский патриарх» со своим синодом хвалит папу за его усилия восстановить единство Церкви и благодарит за присылку нунциев, с ко­торыми переговоры шли успешно; потому и патриарх по­сылает святых мужей, поручив им расследовать и выяс­нить вопросы о Вселенском Соборе, о чести (т. е. о пер­венстве) папского святейшества и о справедливых требованиях Греческой Церкви. «То, что по этим с статьям будет утверждено тобою с ними, — писал патриарх, — бу­дет принято ими и всеми нами». Было приложено к пись­му, по-видимому, особое послание об исхождении Св. Ду­ха не иначе, как через Сына (δι' υιυο), и в этом вопросе Гре­ческая Церковь не признавала иного решения, как этот компромисс. Далее, патриарх Мануил со своим синодом предлагал папе признать его первенство и занести его имя в церковные диптихи, предлагал присягу Греческой Церкви в повиновении папе, исполнение отдельных рас­поряжений папы, если таковые не противоречат канонам древних Соборов; далее, патриарх предлагал признать ку­рию апелляционной инстанцией; признать за папой пра­во председательствовать на Соборах к первым формули­ровать свое мнение в догматических вопросах, причем оно, если не противоречит канонам, принимается всеми; с той же самой оговоркой обязательно принимаются на Соборах решения папы по делам церковного устройства и дисциплины.

Эти уступки, сделанные в последний год правления Ватаци, являются самыми большими, на какие когда-либо шла Греческая Церковь, кроме разве игнатиевского Собо­ра 8б9 г. Папе уступалась не только почетная, но и юриди­ческая власть над всею Церковью.

Можно предполагать, что Ватаци убедил патриарха сделать такой неслыханный шаг, пообещав, что по дости­жении желанной цели — по овладении древнею столи­цею — уступки осуществлены не будут. В те поры греки играли с курией не хуже болгар. На то были рассчитаны многократные оговорки о соответствии с канонами в тексте греческих предложений.

Впрочем, на никейских греков могла подействовать примирительная и уступчивая церковная политика папы Иннокентия IV, как в отношении к грекам на Кипре, так и в патриархатах Иерусалимском и Антиохийском. Чтобы ог­радить греков от притеснений местного латинского духо­венства, папа даже послал особого нунция и был готов признать греческую униатскую Церковь в Антиохии как независимую от местного латинского патриарха. В этом отношении папа Иннокентий действовал как современ­ное нам католичество в Сирии, признающее несколько на­циональных Церквей различного обряда, подчиненных непосредственно святому престолу. Иннокентий предо­пределил попытку Льва XIII порвать с традициями.

И в ответ на предложения никейской духовной и свет­ской власти Иннокентий IV заявил готовность устроить компромисс между Ватаци и Балдуином. Если же таковой не состоялся бы вследствие неуступчивости латинского императора, то папа обещал Ватаци «требуемое дополни­тельное признание его прав (exactum justitiae complementum)» и со своей стороны всяческое содействие к осуще­ствлению его желания. Римская Церковь, прибавил папа, настолько будет защищать дело Ватаци, насколько послед­ний будет ей предан больше, нежели латинский импера­тор. Таким образом, папа стал на чисто церковную точку зрения, отказавшись от роли защитника западной культу­ры и политики на Леванте, от идеи «Новой Франции», по­тускневшей от недостатка реальных сил.

В вопросе об организации униатской Церкви в самом Константинополе Иннокентий IV также стал на новый путь. В противоположность строгому канонисту Иннокен­тию III он допускал существование двух самостоятельных национальных патриархатов в одном и том же городе, за­висящих непосредственно от Рима. Ватаци получал разре­шение немедленно объявить своего патриарха Констан­тинопольским (т. е. папа подтверждал то, что фактически существовало и помимо него). Завладев же древнею столи­цею, Ватаци мог перевести туда своего патриарха, причем за латинским оставалось управление латинской паствой и ее приходами. Новые идеи Иннокентия, осуществленные в Антиохии, послужили впоследствии базою для перегово­ров об унии при Михаиле Палеологе.

И в догматической области Иннокентий IV оказался новатором с широкими взглядами. Он не требовал петь РИкхцае на церковной службе и признал греческий символ, как он был установлен первыми двумя Вселенскими Собо­рами. Он лишь поставил условием, чтобы греки со своей стороны признавали латинскую веру правою.

На таких условиях могло бы состояться великое дело примирения католической и православной Церквей. Предположен был и созыв Вселенского Собора. Иннокен­тий IV, покончивший с Гогенштауфенами в Италии, мог также добиться на Востоке более прочного триумфа, чем Иннокентий III. Иннокентий IV менее считался с канона­ми и свободнее творил новое дело. Преждевременная его смерть (1254) погубила его планы.

В том же году умер и Ватаци; при никейском дворе во­зобладало, как увидим, иное направление церковной по­литики. Новый царь Феодор II надеялся взять Константи­нополь помимо папы и в отношении к курии признавал не подчинение, но равноправие. Лично для себя он требовал прерогативы созывать Собор и утверждать соборные по­становления.

За время описанных переговоров с Фридрихом и с па­пою Иоанн Дука Ватаци упрочил свою власть в Македонии и подавил (1250—1252) опасное движение Комнинов Дук Ангелов, именно Михаила II Эпирского, руководимого сле­пым Феодором, некогда царем Салоник. Стеснив эпирского деспота и получив от него по Ларисскому договору (см. выше, гл. III [с. 421]) ряд укрепленных городов, захватив с собою старого подстрекателя Феодора, царь Ватаци вы­ступил весной 1252г. домой. По пути состоялся суд над мо­лодым Михаилом Палеологом, будущим основателем по­следней царской династии, и обстановка этого политиче­ского процесса крайне любопытна для характеристики понятий и нравов эпохи. Вместе с тем она бросает яркий свет на отношения при нимфейском дворе, который пред­ставлялся эпирским архиереям в столь мрачных красках, как чуждый радости и свободы. Патриотический интриган Николай Манглавит (или манглавит Николай), тот самый, который уговорил жителей Мельника изменить болгарам, донес Ватаци на своего губернатора Михаила Палеолога, что он жаждет захватить царский престол. Доля правды могла быть в этом доносе. Двадцатисемилетний Михаил был честолюбив и талантлив, очень знатен и богат (первая жена Ватаци, царская дочь, доставившая ему престол, до­сталась ему вдовою после одного из Палеологов); он был сын наместника Запада; он был любим войском и народом за приветливость и такт. Если бы у него и не было первона­чально столь честолюбивых планов, все окружающие — друзья своими советами и враги клеветою при дворе — толкали Михаила на опасный путь. Ватаци и его сын были популярны в народных массах, но ненавистны аристокра­тии. Ватаци знал своих врагов по горькому опыту, и харак­тер его стал подозрительным. Ему легко было внушить, что молодой Палеолог является соперником престолонаслед­ника Феодора, и интрига македонского патриота попала в цель. Михаилу доносчик ставил в вину чрезмерную печаль при известии о смерти его родственника и якобы едино­мышленника Торника; подслушаны были разговоры между горожанами Мельника, из которых один выразился, что нечего опасаться внутреннего переворота, раз Андроник Палеолог в Солуни, а сын его Михаил у них в Мельнике и раз сестра болгарского царя могла бы выйти замуж за Ми­хаила. Ватаци следствие отложил до возвращения на роди­ну и на пути остановился, велел заковать Михаила, бросить его в тюрьму и снарядил торжественный суд под своим председательством при участии и Акрополита. Передавае­мые им подробности рисуют понятия и нравы того време­ни. Мельникского болтуна допрашивали с пристрастием, но он отрицал всякую вину Михаила; тогда его заставили биться на поединке с донесшим на него собеседником (за­падные судебные обычаи в никейской армии!); он был сбит с коня, но опять не оговорил Палеолога; тогда его, ра­ненного, пытали «смертью» и палач занес над ним свой меч, но и в этот момент несчастный остался верен себе; тогда его бросили в тюрьму. Взялись за самого Михаила и предложили ему испытание раскаленным железом, но он заявил, что он не чудотворец и руки у него не мраморные, как у статуи Фидия или Праксителя. Подослали к нему для уговоров митрополита Фоку, «любимого царем не за доб­родетель, а за бесстыдство», но Михаил Палеолог предло­жил ему самому, буде он считает такое испытание священ­ным, надеть облачение и раскалить железо в собственных руках, привыкших совершать таинства. Фока на это поспе­шил ответить, что и он считает испытание железом за вар­варский и западный обычай, не свойственный римским законам. Палеолог поймал митрополита на слове и заявил, что ему, Палеологу, как ромэю и рожденному от ромэев не подобает таковая пытка. Царь Ватаци ничего таким обра­зом не мог поделать с Палеологом и отвел душу на судьях, обозвав их дубинами. Призвав Михаила, царь сказал ему: «Несчастный, какой ты лишился славы» (так как ранее хо­тел женить его на своей внучке), приказал патриарху взять с Михаила присягу в верности царю и женил его в конце концов на Феодоре Дукене, внучке севастократора Исаака, царского брата (1253).

Весною 1254 г. Ватаци заболел в Никее и, предчувствуя смерть, приказал везти его в любимый Нимфей и скончался в палатке, которую приказал поставить в дворцовом са­ду, после 33 лет царствования, на 62-м году от роду. На пре­стол вступил его сын Феодор II Ласкарь, родившийся в день воцарения его отца. Похоронен был Ватаци в постро­енном им монастыре Спасителя в Сосандрах[20], возле Магнисии (6). При приближении турок в начале XIV в. тело Вата­ци было перенесено в Магнисию по приказанию местного тирана Атталиоты (1307); при осаде этого города турками сложилась легенда о чудесной охране его призраком Вата­ци, чтившегося уже за святого жителями; при взятии Маг-нисии турки сбросили его тело из акрополя в овраг.

Весьма замечательна финансовая политика царя Ио­анна Ватаци. Только богатая казна могла дать ему возмож­ность содержать большое наемное войско из латинян и половцев, предпринимать с ними отдаленные походы, оборудовать склады на восточной границе. Только деньги и наемники могли утвердить его самодержавие среди сво­евольной, могущественной аристократии, опиравшейся на доходы с богатых земель. Следовало привязать духовен­ство пожертвованиями и народ щедрой благотворитель­ностью на царские деньги, происхождение которых не связано с выколачиванием податей. Царь Иоанн своих по­литических целей достиг, остался в народной памяти от­цом ромэев, и о щедрости его сложились легенды. Во вре­мя болезни царицы Ирины золото вывозили из казны мешками на многих мулах, и каждому бедняку дано было якобы по 36 червонцев полноценной монетой, не считая щедрот церквам.

Ватаци понял, что только тем путем, каким добыва­лось богатство его врагов — властелей, именно организа­цией доходного хозяйства в громадных размерах, никому другому не доступных, он мог достигнуть своих политиче­ских целей. Новое национальное государство должно бы­ло получить и новые финансы. Старый бюрократический финансовый строй с его выжиманием последних грошей из населения должен был уступить место отеческому по­печению доброго вотчинника-хозяина. Нет, к сожалению, специальной работы о финансах при Ватаци, нет для это­го достаточного связного материала, историки сохранили анекдоты, впрочем, характерные. Все-таки видно, что царь Иоанн прежде всего расширил запашки и виноградники настолько, что все расходы на содержание двора и на бла­готворительность покрывались доходами с царских име­ний; во главе последних он поставил не знатных чиновни­ков, но знающих дело практиков, вероятно, из своих слу­жащих. Затем Ватаци развел громадные стада коней, быков, овец, свиней и домашней птицы. С продажи яиц он в короткое время собрал столько, что купил царице Ирине корону, усыпанную драгоценнейшими жемчужинами и камнями, и назвал эту корону «яичной». Развивая свое хо­зяйство, Ватаци (по словам историка Григоры) побудил и властелей жить доходами с их имений и не притеснять крестьян. Поэтому при этом царе житницы ломились от зерна и скот не вмещался в стойлах.

Конечно, не воля Ватаци, но благоприятные экономи­ческие условия, мир и безопасность в стране, столь бога­той от природы, каков запад Малой Азии, вызвали нараста­ние богатств, распашку земель и процветание крупного и крестьянского хозяйства.

Еще менее следует предполагать, что «отец народа» от­казался от податей. У нас под руками богатейший сборник документов монастыря Лемвиотиссы под Смирной, отно­сящихся преимущественно к XIII в., и мы видим, что и по­дати взимаются аккуратно и совершаются точные переписи населения. Но разоряют крестьян чрезвычайные и не­предвиденные сборы, а в них Ватаци не нуждался.

Пахимер сохранил ценное известие: отец ромэев на­столько предусмотрительно относился ко всему народу, что, считая собственной пронией (поместьем) царской власти все зевгелатии, расположенные возле каждого го­рода и каждой крепости, устроил на них деревни, чтобы доходами натурою и сборами с крестьян прокармливать соседнюю крепость, оставляя доходы и для царского дво­ра. Под зевгелатиями мы понимаем на основании доку­ментов не выгоны, но фермы, часто с барскими усадьбами; в данном, однако, случае ясно, что разумеются земли, не бывшие заселенными, на коих царь поселил целые дерев­ни крестьян; доходы с них были столь значительны, что на них можно было содержать соседний гарнизон и частич­но подкреплять царскую казну, составлялись эти доходы из поступлений натурою с крупного помещичьего хозяй­ства, зевгелатия, и с оброков поселенных в нем крестьян. Ватаци, таким образом, начал с обращения городских и ка­зенных земель в царские пронии, заселил их крестьянами и завел на них доходное хозяйство, покрывавшее государ­ственные и царские расходы. Римские императоры начи­ная с Августа и все зиждители самодержавной власти по­ступали не иначе.

Источники указывают и на другую категорию дохо­дов, одинаково не обременительную для народа: пошлины с ввозимых товаров; и эти «коммеркии» существовали из­древле, а Ватаци лишь смог извлечь из них больший доход. Особенно обогатились царь и ромэи, по известию Григо­ры, во время голода в сельджукском султанате, когда под­данные султанов Рума переселялись массами в ромэйскую державу; и среди них было, конечно, много христиан. При­ходили столь нужные новые парики, продавались за бес­ценок, за рабочий скот, дорогие восточные вещи, напол­нившие дома подданных Ватаци. За анекдотическою фор­мою этого известия мы видим не только привлечение пришлого населения благодаря расцвету хозяйства, но и переход торговли с внутренними рынками полуострова вруки греческого капитала, для которого Ватаци сумел вос­пользоваться разгромом сельджуков монголами и заклю­чить выгодные торговые договоры. Таким путем действи­тельно обогащалась его страна. Иное — торговля с Запа­дом: являлись иноземные купцы, рассчитывавшие на крупный барыш, привозили предметы роскоши и увозили деньги в Италию.

Предшественник Ватаци Феодор I Ласкарь из полити­ческих соображений заключил (1219) с венецианцами не­выгодный договор, по которому венецианские купцы могли торговать в его владениях чем угодно безданно и беспош­линно, причем царская власть гарантировала сохранность имуществ умерших в Никейском царстве венецианцев; ни-кейские же купцы не пользовались этими правами в латин­ском Константинополе. Ватаци же, столь заботившийся о флоте и о своем влиянии в Архипелаге, по-видимому, круто начал охранительную таможенную политику, граничившую с запрещением ввоза мануфактур.

«Так как царь увидел, — сообщает Никифор Григора, — что ромэйское богатство всуе расточается на иноземные одежды, которые изготовляются из шелка вавилонскими и ассирийскими (т. е. персидскими и арабскими) мастерски­ми и которые искусно ткутся итальянскими руками, то он издал постановление, чтобы никто из его подданных не употреблял таковых, если не желает, кто бы он ни был, чтобы он сам и его род подвергся лишению гражданских прав («бесчестью»), но употреблять всем лишь то, что производитромэйская земля и что вырабатывают ромэйские руки».

Если знатные люди желают отличаться по одежде от незнатных, то следует довольствоваться им туземными произведениями промышленности, и таким образом, при­бавляет Григора, богатство оставалось внутри страны, пе­реходя лишь из одного дома в другой. Известно, что Вата­ци, встретив своего наследника в пышной одежде, сделал ему суровый выговор; вероятно, он увидел итальянскую парчу. Впрочем, из известий Григоры не видно, чтобы бы­ли отменены торговые договоры, но мы имеем дело с актом внутренней политики, с запрещением подданным по­купать иностранную мануфактуру. Экономические по­следствия запретительных мер Ватаци неизвестны, но во всяком случае итальянские купцы продолжали ездить в его владения хотя бы для покупки греческих товаров; известен случай — правда, несколько позже смерти Ватаци — арес­та купцов из Лукки, привезших с собою много денег.

Результаты долгого и счастливого правления Ватаци громадны. То, что он унаследовал от Феодора Ласкаря, бы­ло сильно в идее и скорее слабо в действительности. Буду­чи вполне реальным политиком и неуклонно, хотя и осто­рожно, идя по верному пути укрепления национального греческого, вместе с тем самодержавного и народолюби-вого царства, Ватаци положил конец Салоникскому грече­скому государству, смирил эпирского деспота, собрал большинство греческих земель, притом наиболее богатых, под свою державу, вконец обессилил Латинскую империю и вполне подготовил восстановление Греческой империи в Константинополе. Скорее случайность, что он не овла­дел древней столицей. Сил у него было достаточно и не ме­нее, чем у Михаила Палеолога, которому приходилось на первых порах бороться с сильной партией Ласкаридов. Внутри своего царства Ватаци справился с аристократией, и его воля была законом во всех делах, кроме вероисповед­ных. Народ встретил в нем отца и защитника. Он умел вы­бирать средства, выжидать или не медлить, смотря по об­стоятельствам. Цель у него была одна: держать царское имя грозно и честно по старине, а для того восстановить древ­нюю Ромэйскую державу в ее исконной столице. Для до­стижения этой цели он не только провел в походах свое долгое правление, содержал большую армию с наемной латинской и тюркской конницей, превосходящую в от­крытом поле силы каждого из соседей, строил, притом не­однократно, многочисленный флот, но и готов был идти на серьезные уступки папе, Греческой Церкви в делах лич­ной жизни (инцидент с маркезиной) и в управлении по­ступался интересами своей казны, заставляя все-таки никейский синод служить его политическим целям. В начале правления на него влияла энергичная царица Ирина, дочь Феодора Ласкаря, доставившая своему мужу права на пре­стол и создавшая ему строгий и просвещенный двор. Ха­рактерно для влияния царского рода Ласкаридов, что сын Ватаци назвался по вступлении на престол не Дукою Ватаци, но, по матери, Феодором II Ласкарем и вернул ко двору ее родню, бывшую при Ватаци в опале. Характер царя Иоанна был не без слабостей. Он был доступен лести, жен­ским чарам, подозрителен и жесток с аристократами. При нем последние жили в страхе, хотя Ватаци назначал их на главные посты при дворе, в армии и управлении, не выдви­гая незнатных демонстративно, как делал его преемник.

Когда и по какому поводу Ватаци покинул Никею, «го­род с широкими, полными народа улицами и повсюду хо­рошо укрепленный» (Влеммид), в точности неизвестно; но его резиденцией стал Нимфей, недалеко от Смирны, и при­чины переезда были, бесспорно, политические. Тесно было самодержавному царю Иоанну в старом большом городе с влиятельными архонтами и богатыми горожанами, и Никея не подходила для того, чтобы устраивать царство, как хотел Ватаци. И личная подозрительность, воспитанная за­говорами Ласкаридов и аристократии, манила его в Ним­фей, большую усадьбу, где все вокруг питалось от царских щедрот. Там у него был дворец среди садов, сохранивший­ся в развалинах; Влеммид упоминает и богадельню; конеч­но, были также дома придворных и казармы для войска. Свою богатейшую казну, тратившуюся на государственные надобности, Вагаци хранил в близкой к Нимфею Магни-сии, которая им была сильно укреплена, и возле Магнисии был им же построен любимый монастырь Спасителя в Со-сандрах, где царь был похоронен, как упомянуто выше.

В этом районе, по Меандру, сложилась легенда о мило­стивом царе Иоанне. В Магнисии чтили его как святого, тогда как в Никее, по-видимому, этого не случилось, и в Константинополе Палеологи гнали воспоминания о Лас-каридах. Новогреческое житие и византийское (XIV в.) пе­редают простонародную местную легенду, чем и объясня­ются их исторические неточности. Характерно, что на осторожного Ватаци перенесены некоторые подвиги перво­го Ласкаря, жизнь которого была несравненно более дра­матичной и подходящей для народной легенды.