Становление языковой нормы, ее компоненты

Первый тезис, который выдвигает Секст Эмпирик, состоит в том, что в отличие от других искусств (мусических и практических) грамматика не имеет начал, т.е. основополагающих принципов. По его мнению, грамматикам не удается указать постулатов, на которых строится грамматика и из которых непротиворечиво выводится грамматическое рассуждение. Будучи наблюдательным, эмпирическим знанием, грамматика рассматривает и классифицирует факты речевого обихода и на этом строит свои рекомендации. Одно из античных определений грамматики - "грамматика есть эрудиция (знание) большей части того, о чем написано у поэтов и прозаиков" [2]. Рекомендации, идущие от эрудиции в текстах, естественно, отличали грамматику от таких учений, как геометрия, или музыка, или медицина, где на первый план выдвигались основополагающие понятия - постулаты, или, как говорили тогда, начала, из которых выводились другие понятия. Поскольку грамматика основывалась на эрудиции, она сама формулировала свои начала. Это дало Сексту основание критиковать грамматиков.

Далее Секст анализировал природу эрудиции грамматиков. Александрийские грамматики в основание правильной речи клали тексты Гомера и Гесиода. Филологически исследуя разные списки, грамматики составляли критические тексты Гомера и Гесиода. При оформлении критического текста грамматики отбрасывали слова и формы устарелые, диалектные и малопонятные, заменяли их выражениями, более доступными читателю, ориентируясь при этом на речь литературно образованных людей своего времени.

При составлении грамматических руководств грамматики проводили анализ созданного ими критического текста, выбирая из него слова и формы, которые представлялись им наиболее пригодными для современного им литературного употребления. Это дало основание Сексту обвинить грамматиков в произвольном обращении с текстами классиков. По мысли Секста, грамматики не должны устранять варваризмы, авторские неологизмы и историзмы, а обязаны брать тексты классиков и их словесный материал целиком. Извлечение слов и форм из текста Секст посчитал произволом грамматиков, коль скоро они не смогли оправдать принципы своего выбора явно сформулированными исходными положениями.

Грамматики говорили о том, что отбор слов и форм из сочинений классиков они производят на основании знания речевого обихода, с одной стороны, и принципов аналогии - с другой. Секст подверг критике и речевой обиход и принцип аналогии. Речевой обиход он признавал как данность. Но Секст удачно показал, что единого речевого обихода не существует, что, например, обиход греческого языка сильно различается по местностям (диалектная речь) и по роду занятий (речь врачей, речь разных ремесленников, т.е. обиход сфер общения). Речевые различия, как показал Секст, делают невозможным критиковать тексты классиков на основании речевого обихода, так как неизвестно, на основании какого именно обихода критикуется текст, или неясны принципы, на основании которых предпочитается какой-либо вид речи, а поскольку неясен вид речевого обихода, неясно и применение принципа аналогии.

Под аналогией греческие грамматики фактически понимали регулярное словообразование и словоизменение. Нарушение регулярного словообразования и словоизменения они называли аномалией. В каждом виде речи одно и то же слово, выражающее одно и то же понятие, не обязательно изменялось по аналогии. Нередки были случаи, когда в одном речевом обиходе слово изменялось по аналогии, а в другом - по аномалии. Грамматики должны были делать выбор между аналогической или аномальной трактовкой данного слова. Этот выбор фактически опирался на общее понятие системы языка, внутренне присущее грамматике, но явно не сформулированное. Отсутствие формулировки принципов отбора слов и форм дало основание Сексту отвергнуть самую возможность избрания аналогии или аномалии как принципа описания языка. Тем самым были взяты еще раз под сомнение принципы нормализаторской деятельности.

Наконец, Секст подверг критике самую способность грамматиков создавать норму. При неопределенности выбора вида речевого обихода и разбора исключений и регулярных форм основанием выбора становится вкус и предпочтения самого грамматика. Грамматики и не скрывали субъективного фактора в становлении языковой нормы. Секст же утверждал, что субъективный фактор не может присутствовать в науке, целью которой является объективное изображение вещей. Грамматики не в состоянии доказать, что греческий язык, которым пользуются они сами, лучше, чем язык других греков. Ведь греческий язык каждого ученого сформирован каким-то речевым обиходом, а на основании сказанного выше ни один грамматик не может доказать, что его речевой обиход - лучший.

Подвергнув критике субъективный фактор в составлении нормативной грамматики, Секст сделал логический вывод из своих построений: грамматика, поскольку она не имеет начал, не может быть наукой. Не будучи наукой, она не имеет права выводить законы языка. Поэтому норма языка невозможна. Реален лишь речевой обиход, поэтому нужно ему следовать. Но поскольку речевых обиходов много, то следует подчиняться местному или профессиональному обиходу в зависимости от того, где и о чем идет речь. Создание новой нормы означает создание еще одного речевого обихода. Поэтому грамматика невозможна и не нужна как полезная деятельность.

Сочинение Секста "Против грамматиков" интересно прежде всего тем, что разбирает все стороны работы нормализатора - составителя грамматики и тем показывает основной состав нормализаторской деятельности, ее компоненты [6]. Хотя Секст логически доказал, казалось бы, научную беспочвенность деятельности нормализатора, норма греческого языка была все же создана и распространена школой.

Дело в том, что деятельность нормализатора представляет собой конструктивную задачу, которую нужно решать конструктивными средствами, но обязательно опираясь на научные данные. В научную задачу входит необходимость выявить, каков изучаемый предмет (уже данный нам как таковой), а в конструктивную - необходимость построить новый предмет. Так, строитель, прежде чем строить дом, должен располагать определенными знаниями из области геологии, материаловедения, статики сооружений и т.п. Опираясь на данные разных наук, строитель задумывает и строит сооружение. Замысел и строительство не вытекают из этих наук. Они есть предмет и части строительного искусства. Строительное искусство может критиковаться данными разных наук, но само по себе оно является не теорией, а практикой.

Перед первыми грамматиками стояла задача - создать новый общий литературный язык. Эту задачу они понимали как конструктивную и называли свою деятельность искусством грамматики. Однако искусство грамматики, в отличие от строительного искусства, состоит в том, что новый литературный язык не строится на чистом месте (подобно дому), а встраивается внутрь уже сложившихся разнообразных речевых обиходов; при этом ни один из обиходов не должен быть разрушен. Вот почему искусство грамматики рассматривается как 1) отбор языковых средств из числа употребляющихся в разных речевых обиходах и 2) построение из этих средств новой системы правильного языка.

Отбор языковых средств требует всестороннего анализа и критики существующих речевых обиходов. Поэтому построению системы литературного языка предшествует аналитическая деятельность филолога, которая представляет собой необходимую предпосылку работы нормализатора, но не самое существо его работы. Существом работы нормализатора является прежде всего установление нормы литературного языка. Норма избирается в зависимости от объективных и субъективных факторов. Под объективными факторами понимается характер материала, из которого должна быть построена норма. Так, норма может формироваться в условиях, когда уже есть речевой обиход письменности или литературы, когда есть койне. Но норма литературного языка может складываться в условиях существования лишь одних территориальных диалектов. Эти различия весьма существенны. Поэтому первой задачей нормализатора является оценка существующих речевых обиходов.

Оценка речевых обиходов зависит от субъективного фактора в построении нормы. Например, при создании нормы для некоторых языков народов СССР учитывался только состав устной речи и не принимался во внимание письменный и даже литературный речевой обиход. Так, при построении нормы мордовских языков практически не учитывались имевшиеся переводы церковной литературы и даже учебники, так как эта литература признавалась несовершенной.

При построении нормы древнегреческого языка основным видом речевого обихода был литературный язык, при этом александрийские грамматики опирались на наиболее древние тексты Гомера и Гесиода как основанные на эпическом койне. Эти тексты, равно как и их язык, были достаточно известны всем грекам, обладавшим хотя бы минимальным литературным образованием. При этом язык классических текстов известным образом "очищался" нормализаторами.

Иной метод был принят нормализаторами арабского литературного языка (грамматиками басрийской и куфийской школ). Язык Корана был полностью принят нормализаторами. Он не "очищался", а только уточнялся и "развертывался" до полной системы. Это было вызвано тем, что, несмотря на то что язык Корана построен на одном из арабских диалектов, арабские грамматики считали необходимым укрепить и распространить нормы ислама, которые отражены в этом языке. Это значит, что для нормированного языка избран прототип, который был достаточно далек от устной практики не только большинства магометан, но и большинства арабов [1].

Равным образом, по суждению Шахматова, древне-болгарский язык лег в основание норм старославянского литературного языка и стал, благодаря деятельности нормализаторов и переводам с греческого, основой норм церковнославянского литературного языка (старославянского языка).

Обычно опорный речевой обиход избирается так, чтобы согласовать оптимальным образом критерии общепонятности и высокой культурной значимости. Эти критерии находятся в противоречии между собой. Высокая культурная значимость какого-либо вида речевого обихода (например, обихода философов) предполагает известную недоступность этого языка населению. С другой стороны, "язык базара" (например, торговый малайский) или "язык войска" (например, урду) не отличается культурной значимостью.

Выбор речевого обихода предопределяет отбор элементов языка для создания нормы. В этом выборе нормализатор руководствуется следующими основными соображениями:

1. Общепринятостью, культурной значимостью и общеупотребительностью данного языкового элемента.

2. Перспективностью языкового элемента, т.е. оценкой его будущей употребительности, определяемой его надобностью как единицы средства общения.

3. Системными свойствами элемента: элемент должен "удобно" входить в систему языка. Последнее - исключительно важный критерий, во многом определяющий жизнь этого элемента в будущем. Хорошая система языка должна обладать минимумом правил и исключений из них.

Система языка хорошо входит в употребление, если она построена логично, т.е. обладает минимальным числом запрещающих правил. Вместе с тем "логичная" система имеет тот недостаток, что она как бы сковывает языковое творчество пользующихся языком, особенно в области словопроизводства и синтаксиса. Это особенно бывает заметно в индивидуальной авторской речи. Поэтому допускаются известные нарушения нормы, так называемые поэтические и риторические вольности. 4. Субъективной оценкой смысловыразительных и эстетических достоинств избираемого элемента. Это требование к личности самого нормализатора. Он должен хорошо владеть нормализуемым языком, понимать, как "делается" текст прозаиком и поэтом, обладать особой ассоциативной памятью, быстро восстанавливать в уме значения элементов, их синонимические и паронимические связи, знать контекстное применение языковых элементов. Нормализатор должен быть носителем вкусов общества и признанным знатоком письменных и литературных текстов.

Языковая норма может строиться так, что элементы всех ярусов предпочтительно избираются из одного какого-либо речевого обихода и лишь дополняются системно непротиворечащими элементами из других обиходов. Так, в частности, складывалась норма классического арабского языка, в основе которой лежит диалект племени курейш. Китайский нормативный словарь Эрья построен на языковых элементах тринадцатиканонья (основного канонического свода конфуцианства) и отредактирован Конфуцием.

Но норма может строиться и так, что она будет опираться на разные источники для разных ярусов. Так, русский литературный язык имеет своей основой московское произношение, которое само по себе возникло вследствие смешения южных и северных диалектов, а в области морфологии норма русского языка, помимо русских морфологических форм, насыщена славянизмами, представляющими собой наследие старославянского языка. В английском языке, где германская основа значительно дополнена романскими и греческими заимствованиями, произносительная норма разрабатывалась на основе университетского речевого обихода.

Однако в любом случае произносительная норма является основой для грамматической и словарной нормы, так как с нею согласуются как со своеобразным эталоном морфологические и словарные элементы нормируемого языка. Даже в том случае, когда литературный язык "оторван" от звукового иероглифической графикой (как в китайском языке) и сначала нормируется словарный состав, а затем произношение, норма произношения постоянно мыслится как некий эталон. В китайском языке это выразилось, в частности, в делении иероглифов на фонетически незначимые и фонетически значимые части, что завершило нормирование китайской письменности.