Взгляд» и «нечто» как оригинальные жанры русской критики

Нет ничего удивительного в том, что в разных странах литература порой выдвигала и разрабатывала некоторые свои специфическиеформы. Среди таких национально окрашенных жанров русской критики мы можем констатировать присутствие такого самобытного жанра, как «взгляд», который следует трактовать как разновидность обозрения с учётом особенно индивидуального и субъективного отношения к предмету.

Один из первых разработчиков этой модификации обзорной статьи – А.А. Бестужев придавал этому типу статьи повышенное значение, трижды вынося слово «взгляд» в название своих выступлений: «Взгляд на старую и новую словесность в России» (1823), «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года» (1824) «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года» (1825). Хотя это слово встречалось в заглавиях и раньше, родоначальником жанра «взгляд» принято считать именно Бестужева. Прозаические произведения он публиковал под псевдонимом Марлинский.

Близкий друг Пушкина, будущий декабрист, мужественный и благородный человек Бестужев обладал удивительным симбиозом романтической пылкости и прозорливого аналитического ума. В его критических этюдах сполна проявились оба эти разнонаправленных начала умственной и творческой деятельности.

Синтетический жанр «взгляда» позволяет критику сплавить воедино чувственные интонации романтика и трезвый ум аналитика. Начиная с горячих, не лишённых экзальтации восклицаний: «Простор около умов высоких порождает гениев: они рвутся расшириться душою и наполнить пустоту. По времени круг сей стесняется: столбовая дорога и полуизмятые венки не прельщают их. Жажда нового ищет неисчерпанных источников, и гении смело кидаются в обход мимо толпы в поиске новой земли мира нравственного и вещественного; пробивают свои стези; творят небо, землю и ад родников вдохновений; печатлеют на веках своё имя, на одноземцах свой характер, озаряют обоих своей славою и всё человечество своим умом!

За сим венком творения и полноты следует век посредственности, удивления и отчёта. Песенники последовали за лириками, комедия встала за трагедиею; но история, критика и сатира были всегда младшими ветвями словесности. Так было везде, кроме России; ибо у нас век разбора предыдет веку творения; у нас есть критика и нет литературы; мы пресытились, не вкушая, мы в ребячестве стали брюзгливыми стариками!..

Но, скажете мне, кто ставит охранный маяк в луже? Кто будет читать глупости для того, чтобы не писать их»[153].

Другу резонно ответил в своём известном письме А.С. Пушкин, в прямо противоположном смысле истолковав развитие русской словесности: литература кой-какая у нас есть, но вот дельной критики нет, а среди лучших критиков современности назвал именно Бестужева. И это достоинство проявилось в том же, процитированном выше «Взгляде». Сполна отдав дань романтической патетике, автор переходит затем к анализу и в высшей степени внимательно, здраво и рассудительно судит о наличном состоянии литературного процесса, отмечая как наиболее заметные явления её появление новых томов «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, пушкинской поэмы «Бахчисарайский фонтан», первой главы «Евгения Онегина», рукописной комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», произведений К.Ф. Рылеева, «приятных безделок в журналах, разбросанных Н. Языковым, И.И. Козловым…» , свежих номеров альманахов и журналов, особенно нового издания – «Русский телеграф» Н.А. Полевого.

В заключение последней статьи, критик признавал, что обращение к данному жанру чревато для автора осложнением взаимоотношений его с публикой: «Знаю, что те и те восстанут на меня за то и то-то, что на меня посыплется град вопросительных крюков и восклицательных шпилек. Знаю, что я избрал плохую методу – ссориться с своими читателями в предисловии книги, которая у них в руках (выпуск за 1825 год – С.К.)… но как бы то ни было, я сказал, что думал…»[154]

Можно позавидовать зоркости и прозорливости критика, а перечисление наиболее интересных фактов литературной жизни наводит на мысль о том, что, не окажись он в компании других мятежников, мы бы обладали сегодня множеством других оригинальных суждений и оценок современной русской словесности. Страстный стиль Бестужева обогатил бы русскую литературную критику новыми яркими страницами.

Эстафету Бестужева в разработке жанра принимает В.Г. Белинский. Уже в критическом дебюте («Литературные мечтания») проявились генетические черты «взгляда». В дальнейшей своей деятельности вплоть до самой смерти он будет во многом опираться на фундамент, заложенный предшественником, хотя и не всегда слово будет выноситься в заглавие статей.

В статье «Ничто о ничём , или отчет г. издателю “Телескопа” за последнее полугодие (1835) русской литературы» (1835) критик даёт своё видение этой стороны профессиональной деятельности: «Итак, я обозреваю, становлюсь обозревателем! – Обозревать, обозреватель – вы помните, как громко звенели некогда эти два словца в нашей литературе? – Кто не обозревал тогда? Где не было обозрений? Какой журнал, какой альманах не имел своего штатного обозревателя?..»[155]. Комментируя это высказывание, необходимо отметить: хотя Бестужев далее сетует на то, что за обозрения брались не всегда люди вооружённые «лорнетом учёности, даже иногда вовсе без очков грамматики и здравого смысла»[156], звание обозревателя и ныне занимает высокое место в журналистской иерархии, а сами статьи такого рода вызывают большой интерес у публики. Принято считать, что в отличие от взгляда, обзор представляет собой более объективную оценку литературных фактов и базируется не только на личном мнении критика, но и на позиции печатного органа, предоставившего ему свои страницы.

Так или иначе, сочинения в этом жанре часто становились событием литературно-критического процесса. Строго говоря, в творческом наследии Белинского мы находим два случая обращения к «взгляду» (обозрений, разумеется, он написал несметное количество, но в заглавии само слово вынесено дважды) – «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (Современник, 1847) и «Взгляд на русскую литературу 1847 года»(Современник, 1848).

В начале первой из названных статей Белинский сосредоточивается на историко-философских рассуждениях. Совершив, как это уже им неоднократно делалось, пространный экскурс в прошлое, критик бросает прочный мостик в современность. Отталкиваясь от историографического опыта Карамзина, он выводит сам факт появления в русской культуре так называемой партии славянофилов. В отличие от пестуемой западником Белинским натуральной школы это направление умственной и творческой деятельности исходит из национальных начал, произрастающих из глубины веков. «Славянофилов у нас много, – не без раздражения пишет автор “Взгляда”, – и число их всё увеличивается: факт, который тоже говорит в пользу славянофильства. Можно сказать, что вся наша литература, а с нею и часть публики, если не вся публика, разделилась на две стороны – славянофилов и неславянофилов»[157].

С завидной проницательностью Белинский отмечает раскол в умонастроениях «на две стороны»; можно констатировать, что с тех пор и доныне ситуация определённого дуализма течения нашего национального литературного процесса станет его имманентным качеством, можно сказать – атрибутом.

Во второй части «взгляда» проявляются исконные, родовые черты этого жанра. Критик перечисляет яркие моменты в жизни русских писателей в 1846 году: стихи А.А. Григорьева, А.Н. Майкова, А.Н. Плещеева, Я.П. Полонского, И.С. Тургенева; прозу Ф.М. Достоевского, М.Н. Загоскина, казака Луганского (В.И. Даля), Д.В. Григоровича, А.Ф. Вельтмана. Разбору подверглись произведения менее значительных литераторов (Я.П. Буткова, Ю.В. Жадовской). Особый акцент сделан на выходе в свет публичных лекций С.П. Шевырёва «История русской словесности, преимущественно древней». Перечислены некоторые заметные журнальные, книжные публикации и брошюры. Взгляд Белинского легко скользит по поверхности литературного ландшафта, не особенно углубляясь в сферы теоретического или эстетического анализа, но и не допуская верхоглядства: зоркость не изменяет ему.

Гораздо большее значение в идеологическом плане имеет вторая статья этого типа. Подчеркнём, что пишется она незадолго до смерти критика. Белинский вполне отдавал себе отчёт в том, что степень его заболевания достигла такой точки, после которого реальных перспектив для жизни не просматривается. Поэтому «Взгляд на русскую литературу 1847 года», состоящий из двух статей, представляет собой фактически последнее серьёзное обращение к предмету его всецелого интереса. Это обстоятельство приводит к тому, что позиция «неистового Виссариона» несколько смягчается, сглаживается, его взгляд становится более мудрым и умиротворённым, а сам жанр приобретает черты духовного и творческого завещания. К этому мы ещё вернёмся в соответствующем месте.

В первой части критик вспоминает про обозрения прошлых лет, в частности «взгляды» Бестужева (Марлинского), опубликованные в альманахе «Полярная звезда», и обозрение Н.И. Греча в «Сыне отечества»(1815 г.). Затем критик впадает в противоречие с самим собою, поместив одном абзаце два антагонистических утверждения: «Собственно новым 1847 год ничем не ознаменовал себя в литературе… Прошлый 1847 год был особенно замечателен в этом отношении в сравнении с предшествовавшими ему годами, как по числу и замечательности верных этому направлению (натуральной школе – С.К.) произведений, так и большею определённостию, сознательностию и силою самого направления и большим его кредитом у публики»[158].

Воздав должное любимому детищу, Белинский поминает имя Гоголя, с которым, к слову, в то время находился в самых напряжённых отношениях.

Вторая часть этого «взгляда», знаменательно обозначенная автором, как «Статья вторая и последняя», во многом представляет собой футурологический взгляд на возможную траекторию развития отечественной словесности, особенно – прозы. Рассматривая перспективы дальнейшего движения нашей литературы, Белинский снайперски точно расставляет ориентиры: называет имена вчерашних дебютантов, на которых он возлагает главные перспективы, и даёт краткую, но выразительную характеристику этих явлений. В числе перечисленных им имён и названий – роман «Кто виноват?» и повесть, ныне известную под названием «Доктор Крупов» Искандера (А.И. Герцена), роман И.А. Гончарова «Обыкновенная история», «Рассказы охотника» («Записки охотника») и «Жид» И.С. Тургенева, повести «Деревня» и «Антон-Горемыка» Д.В. Григоровича, «Полинька Сакс» А.В. Дружинина, повесть В.И. Даля «Павел Алексеевич Игривый», роман А.Ф. Вельтмана «Приключения, почерпнутые из моря житейского» и ряд других.

Если учесть, что в предыдущем «взгляде» Белинский отметил также прозу Достоевского, то можно с уверенностью сказать, что критиком была максимально верно проведена линия эволюции отечественной прозы XIX столетия, проложены в будущее надёжные рельсы, встав на которые русская литература стара художественным явлением мирового уровня.

Для выражения этой концепции оптимально удобной оказалось использование жанра «взгляд», который в отличие от обычного обозрения придаёт словам автора большую свободу и раскованность, привносит глубоко личное видение окружающего литературного пространства.

На исходе лет обратился к жанру «взгляда» и Пётр Андреевич ВЯЗЕМСКИЙ (1792–1878). Задуманная в 1847 году и начатая им статья «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина»помогла подвести предварительные итоги жизни и творчества гения. По-видимому, критик понимал, что не все слова, честно сказанные им, придутся по вкусу современникам, а потому не торопился с публикацией. Статья увидела свет лишь в Полном собрании сочинений, изданном в 1878-1896.

Ясно, что изначальной интенцией критика здесь владело чувство страшной потери, которую понесла отечественная словесность вместе с великого гибелью поэта. Вяземский горько и прочувствованно скорбит по потере бывшего друга и единомышленника: «Если позволено несколько опоэтизировать прозу действительности, то можно было бы сказать, что литература наша обрекла себя на десятилетний траур по кончине Пушкина. Вдова вся сосредоточилась и сама погребла себя в утрате и скорби своей. Она уже не показывается в праздничных и яркого цвета платьях. Она ходит в черной рясе, чуть ли не в власянице. Дом ее затих и почти опустел. Новых гостей не видать в нем. Изредка посещают его одни старые приятели дома. Так и чуешь, так и видишь, что хозяина нет…»[159]

Но, вдумчивый мыслитель и тонкий критик, Вяземский отдаёт себе отчёт в том, что, на таком пессимистическом пункте нельзя останавливать свой взгляд на родную литературу, что она не может держаться только на одном имени, одном авторитете, и он находит слова, которые обозначили, хотя бы смутно, ближайшую её перспективу: «Оно так, но, надеемся, не навсегда. Срок продолжительного траура минует. Дом опять оживится. Вдова скинет траурную одежду свою. Может быть, около входа в дом уже заглядывают в него молодые посетители, может быть, и будущие юные соперники оплакиваемого властителя. Не будем предаваться унынию и безнадежному отчаянию. Посмотрим, что скажет, что покажет нам новое десятилетие»[160].

Что касается жанра «нечто», то эта разновидность критического выступления скорее тяготеет к эссеизму. Само слово «нечто» символизирует начало вольное, неопределённое, не ограниченное никакими рамками. Это явление не претендует на какую бы то ни было всесторонность в обсуждении вопроса, не обещает широты взгляда, не авансирует углублённого проникновения в предмет, не взывает к доводам строгого логического ума. Но этот авторский произвол, склонный к вольномыслию, помноженный на предельную ассоциативность мышления, как раз и способен приковать к себе внимание читателей, рассчитывающих познакомиться с независимым мнением компетентного специалиста.

Альманах «Аониды» в 1774 году на своих страницах поместил работу Н.М. Карамзина «Нечто о науках, искусствах и просвещении», в которой обратился к духовному и интеллектуальному опыту мыслителя, который был ему бесконечно дорог и по-человечески близок – Жан-Жака Руссо.

Несмотря на преклонение перед этой ключевой фигурой французского Просвещения, молодой русский критик взял на себя смелость оспорить важное положение философской систему Руссо, согласно которой тот обвинял цивилизацию и культуру в том, что их развитие способствует повреждению человеческих нравов и способностей. Очень мягко, а вместе с тем и принципиально Карамзин формулирует положения своего несогласия с объектом своего уважения: «…искусства и науки необходимы: ибо они суть плод природных склонностей и дарований человека и соединены с существом его… Успехи их показывают, что духовная натура наша в течение времён, подобно как злато в горниле, очищается и достигает большего совершенства; показывают великое наше преимущество перед всеми иными животными, которые от начала мира живут в одном круге чувств и мыслей, между тем как люди беспрестанно его распространяют, обогащают, обновляют… и если бы какой-нибудь дух тьмы мог теперь в одну минуту истребить все плоды ума человеческого, жатву всех прошедших веков: то потомки снова найдут потерянное, и снова воссияют искусства и науки как лучезарное солнце на земном шаре»[161]. Избранная критиком форма позволила ему с простой и задушевной интонацией высказаться по столь деликатному вопросу, который активно обсуждался в образованных кругах того времени. Он не настаивает на своей правоте, но вместе с тем изъясняется чётко и определённо.

В числе первых к этому жанру обратился и Николай Петрович БРУСИЛОВ (1782–1849) – писатель, издатель и журналист, автор публицистических и литературно-критических статей, участник Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Он издавал «Журнал российской словесности», а затем участвовал в «Вестнике Европы» и активно печатался на его страницах.

В 1805 году он опубликовал небольшую заметку «Нечто о критике», где предпринял попытку сформулировать собственный взгляд на этот род литературы и эти соображения с течениями лет не утрат и ли своей актуальности, хотя с отдельными положениями можно и поспорить: «Критика многих устрашает – хотя и правда, что она мало научает нас писать и что гораздо сильнее действуют образцы и примеры, хотя правда и то, что хорошая, книга есть самая лучшая критика на дурные книги, однако ж критика нужна для успехов словесности – ибо она более всего очищает и усовершенствует вкус...

Критики, помещаемые у нас в журналах, иногда наполнены одними насмешками – есть однако ж из них и такие, которые дают сочинителю истинные уроки словесности. В число сих включить можно некоторые критики “Московского журнала” и некоторые, помещенные в “Северном вестнике”… мы не знаем, кто писал их; но признательно сказать должно, что они из лучших на нашем языке и писаны так, как должна быть писана критика, имеющая благонамеренную цель. Она должна быть недвусмысленна, ясна и благопристойна. Колкости и насмешки приличны в комедиях, где шутят на общий счет; но критика относится на одно лицо, иногда известное публике, следовательно, колкости в критике столь же неизвинительны и так же не могут быть терпимы… Квинтилиан, Лонгин, Лагарп, Вольтер критиковали справедливо; но без всякой обиды сочинителю, цель их критики – была отдавать должную цену хорошим писателям и исправлять дурных, дать сим последним уроки, но не оскорбить, не ожесточить их – они говорили как учители, и мы счастливы были бы, если бы наши критики старались им подражать…»[162].

Затем Н.П. Брусилов первым достоинством критики провозглашает беспристрастие, без которого литературный талант приведёт скорее к большему заблуждению, нежели к открытию истины: «Огорчить человека легко – сказать, что книга никуда не годится и того легче; но сего ли требуется от рецензента?

Прочесть книгу не один раз, понять цель сочинителя, разобрать оную со всевозможным беспристрастием, показать не одни недостатки, но и совершенства оной, ибо редкая книга может быть дурна и бесполезна во всех отношениях, делать приговор не решительный, но справедливый, употреблять выражения не колкие, но приличные, не смеяться ни на счет сочинителя, ни на счет его книги; но говорить истину, повторим еще раз, что прочесть книгу всю, а не раскрывать только её неудачу – и помнить, что лучше одну рассмотреть со вниманием, нежели о ста книгах сказать мнение слегка. – Вот правила благоразумной критики, которым, может быть, не все следуют. Иногда злоречие почитается за остроумную критику… Вольтер заметил, что лучше платить дань справедливости и здравому рассудку... В сих словах Вольтера заключаются главнейшие правила критики»[163].

В свободной манере рассуждая о критическом ремесле, автор, тем не менее, постоянно ссылается на признанные авторитеты – тем самым его мысль вращается не в безвоздушном пространстве, но помещена в насыщенный литературно-критический контекст.

Романтический поэт и критик Константин Николаевич БАТЮШКОВ (1787–1855) всегда тяготел к эссеистическому способу отражения мира, неслучайно собрание своих литературных трудов он озаглавил: «Опыты в стихах и прозе» (1817). Одним из наиболее известных сочинений этого типа является статья «Нечто о поэте и поэзии» (1815). В ней обсуждаются общие вопросы поэтического творчества. О сфере своей деятельности Батюшков высказывается пылко и страстно, как и подобает романтику: «Поэзия – сей пламень небесный, который менее или более входит в состав души человеческой – сие сочетание воображения, чувствительности, мечтательности, – поэзия нередко составляет и муку, и услаждение людей, единственно для нее созданных… Где сыскать сердце, готовое разделять с нами все чувства и ощущения наши? Нет его с нами – и мы прибегаем к искусству выражать мысли свои, в сладостной надежде, что есть на земле сердца добрые, умы образованные, для которых сильное и благородное чувство, счастливое выражение, прекрасный стих и страница живой, красноречивой прозы – суть сокровища истинные... Некто сравнивал душу поэта в минуту вдохновения с растопленным в горниле металлом: в сильном и постоянном пламени он долго остается в первобытном положении, долго недвижим; но раскаленный – рдеется, закипает и клокочет; снятый с огня, в одну минуту успокоивается и упадает. Вот прекрасное изображение поэта, которого вся жизнь должна приготовлять несколько плодотворных минут: все предметы, все чувства, все зримое и незримое должно распалять его душу и медленно приближать сии ясные минуты деятельности, в которые столь легко изображать всю историю наших впечатлений, чувств и страстей. Плодотворная минута поэзии! ты быстро исчезаешь, но оставляешь вечные следы у людей, владеющих языком богов»[164].

Легко заметить, что тут нет места ни аргументам, ни фактам – критик просто чувствительно проговаривает слова и мысли, которые давно стали для него истиной, не требующей доказательств. Впрочем, сам автор чувствует, что стихийное начало, лежащее в сердцевине творчества требует более прочного основания. Он приходит к выводу, что литературный дар нужно подчинить строгой науке. В качестве эффективного средства упорядочения творческого процесса критик выдвигает принцип «пиитической диэтики». Его можно выразить весьма простыми и понятными словами: «Первое правило сей науки должно быть: живи как пишешь, и пиши как живешь… Иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы. К чему произвела тебя природа? Что вложила в сердце твое? Чем пленяется воображение, часто против воли твоей? При чтении какого писателя трепетал твой гений с неизъяснимою радостию, и глас, громкий глас твоей пиитической совести восклицал: проснись, и ты поэт! – При чтении творцов эпических? Итак, удались от общества, окружи себя природою: в тишине сельской, посреди грубых, неиспорченных нравов читай историю времен протекших, поучайся в печальных летописях мира, узнавай человека и страсти его, но исполнись любви и благоволения ко всему человечеству: да будут мысли твои важны и величественны, движения души твоей нежны и страстны, но всегда покорены рассудку, спокойному властелину их. Этого мало! Эпическому стихотворцу надобно всё испытать, обе фортуны… Одним словом, надобно, забыв все ничтожные выгоды жизни и самолюбия, пожертвовать всем – славе; и тогда только погрузиться (не с дерзостию кичливого ума, но с решимостию человека, носящего в груди своей внутреннее сознание собственной силы), тогда только погрузиться в бурное и пространное море эпопеи... Жить в обществе, носить на себе тяжелое ярмо должностей, часто ничтожных и суетных, и хотеть согласовать выгоды самолюбия с желанием славы – есть требование истинно суетное. Что образ жизни действует сильно и постоянно на талант, в том нет сомнения»[165].

Таким образом, Батюшков предписывает талантливому человеку, в частности – поэту, особый образ жизни, существование, максимально удалённое от суетных интересов, внешних обстоятельств, преходящих желаний. Точка зрения романтика сочетает в себе внимание к личности творца, которую акцентировал сентименталист Карамзин с принципом морального и материального стоицизма, который исповедовал классицизм. Твёрдость, сосредоточенность, уединение, верность себе, – именно эти качества должны, по мнению эссеиста, обеспечить автору успех в достижении высоких целей.

Аналогичные свойства можно обнаружить в статьях И.В. Киреевского «Нечто о характере поэзии Пушкина» (1828) и Н.В. Гоголя «Несколько слов о Пушкине» (1835). По времени написания их разделяет всего семилетие. Ничтожный срок для мировой истории и принципиально важный для эволюции личности и таланта Пушкина. Вот почему, на взгляд молодого критика Киреевского, предмет его рассмотрения ещё представляет собой уникальный, но не огранённый камень, а Гоголю уже было дано увидеть в старшем собрате национального поэта, русского человека в долговременной перспективе его развития. Исходя из этого следует подчеркнуть, насколько важны для этого подвидового жанра исторический контекст, конкретная временнáя подоплёка литературных событий.