Схема 3. P1→ TTb → EEb → P2b

\ TTn → EEn → P2n

Схема 4. ∕ P2a

P1 → TT → EE → P2b

\ P2n

Схемы № 1 – 3 изображены у Поппера, схема № 4 придумана нами на основании следующего высказывания Поппера: «Наши пробные решения взаимодействую с нашими проблемами, а также с нашими целями. А это значит, что наши цели могут меняться и что выбор цели может стать проблемой: при этом разные цели могут конкурировать между собой и могут быть изобретены новые цели, управляемые методом проб и устранения ошибок»[130]. Мы полагаем, что этот случай не может быть описан с помощью схем № 1 – 3, так как во всех этих случаях после стадии ЕЕ наблюдается только одно следствие. Несомненно также и то, что схемы № 2 – 4 являются расширенными вариантами схемы № 1, и именно она является главной схемой роста знания. Поппер считает эту схему удобной, так как она не требует предпосылок. В самом деле, проблема может быть сформулирована дедуктивно, и анализ «запускается». Однако определенная «таинственность» происхождения стадии Р1, несомненно, присутствует, тем более, что сам Поппер неоднократно выступал против гипотез ad hoc.

Поппер считает, что метод проб и ошибок, заложенный в принципе фальсификации, согласуется с положением Дарвина о приспособляемости организма к окружающей среде. «Выживает» только та «поясняющая теория», которая лучше всех выдержит критический натиск. При этом, как и в эволюции видов животных, нет гарантии, что на следующей стадии мы обретем «лучшую» теорию. В истории науки было много случаев, когда верные теории не развивались, а погибали. Так, на долгие века исчезла теория Фалеса о природе солнечных затмений. Некоторые теории, например, астрономия пифагорейцев, «вымерли», как вымерли динозавры. Поппер признает связь своей теории с некоторыми идеями в неореализме, и, прежде всего, с теорией «эмерджентной эволюции» реальности, предложенной в 1920-х гг. Ч. Ллойд Морганом и С. Александером. Существует, однако, важное отличие теории Поппера от других эволюционных теорий знания. Поппер пишет: «Говоря о древе эволюции, мы подразумевали, конечно, что время направлено вверх – в направлении роста дерева. Предполагая то же направление времени вверх, следовало бы изобразить древо познания произрастающим из многочисленных корней, которые растут не вниз, а вверх, выходя из почвы, и высоко вверху стремятся соединиться в один общий ствол. Иными словами, эволюционная структура роста чистого знания практически противоположна структуре древа эволюции живых организмов или человеческих орудий и прикладных знаний»[131]. «Дарвинистскому» пониманию роста знания Поппер противопоставляет «ламаркизм» в познании, согласно которому теория обретает свое место, «приспособляясь» к сложившейся структуре знания и минуя «стадию проб и ошибок».

Методологический«Дарвинистский» подход Поппера к росту знания номинализмобуславливает его критику «эссенциализма».

«Доктрина, которую я назвал «эссенциализмом», сводится к взгляду, согласно которому наука должна искать окончательные объяснения в терминах сущностей»[132], - пишет Поппер. Противоположную позицию он называет «методологическим номинализмом». Методологический номиналист должен избегать вопросов, начинающихся со слова что, типа: «Что такое энергия?», и во всех случаях заменять их на вопросы, начинающиеся со слова как, типа: «Как можно использовать энергию Солнца?». При этом мы, возможно, не сумеем ответить на вопрос методологического номиналиста (например, долгое время не могли ответить на вопрос: «Как связаны между собой молния и гром?»), но, при этом, лучше оставаться при незнании, чем принять не подкрепленную фактами теорию. Таким образом, Поппер утверждает, что теории эссенциалистов являются нефальсифицируемыми. Мы, например, не можем фальсифицировать такое предположение: «Сущность Земли есть то, что она планета Солнечной системы». Методологический номинализм предпочитает медленное приближение к истине путем проб и ошибок и ситуативный анализ, когда предметом фальсификации выступают теории, основанные на фактах: событиях, данных, документах т. п.

Итак, рассмотрев теорию анализа Поппера, мы пришли к выводу, что теория фальсификации является оригинальной (а в некоторых чертах уникальной) концепцией логического анализа и не является формой позитивизма. Мы показали, что эта теория, тем не менее, при всех достоинствах не свободна от противоречий, главным из которых выступает противоречие между истиной как проверяемостью и истиной как соответствием фактам. Это обуславливает двойственность аналитической философии Поппера. Примыкая к аналитическим реалистам логического типа, Поппер, вместе с тем, сочувствует номиналистическим и, в сущности, релятивистским методологиям анализа. В этой связи, Поппер играет большую роль не только в дальнейшей эволюции теорий логического анализа, но и в становлении современных антиреалистических доктрин в аналитической философии.

Рассмотрение философии логического анализа было бы неполным, если бы мы ограничились критикой концепций трех ее крупнейших представителей. Философия Питера Стросона (1919 - 2005), «позднего» Б. Рассела, «конструкционизм» Э. С. Юинга, Г. Г. Прайса и Р. И. Аарона, методологии анализа Ч. И. Льюиса, С. Кёрнера, Р. Б. Брэйтуэйта, идеи временной логики Дж. Н. Финдлэя и Э. Н. Прайора и другие теории обогатили философию логического анализа целым рядом новых теорий и достижений. В настоящем параграфе проводится критическое рассмотрение только таких взглядов этих мыслителей, которые оригинальны или несводимы к идеям, свойственным подробно рассмотренным выше концепциям Витгенштейна, Айера и Поппера. Таким образом, мы здесь, скорее, хотим показать спектр различных модификаций логического анализа, показать его разносторонность и широту возможного применения.

Стросон о дескриптивнойИмя П. Ф. Стросонане столь широко метафизикеизвестно в философских кругах, как

имена его современников: Рассела, Айера, Поппера, Витгенштейна. Это обусловлено, прежде всего, тем, что Стросон сконцентрировал свое внимание на тех проблемах, которые принято считать «школьными». Несмотря на то, что идеи Стросона никогда не были «модными». Они оригинальны и существенно обогащают философию логического анализа.

Стросон полагает, что существует два типа метафизических теорий: «исправляющие» и «описательные» («дескриптивные»). К первому типу следует отнести теории, которые стремятся выделить идеальную структуру и приписать ее объективному миру. Ко второму типу относятся теории, описывающие наши мысли и действия, связанные с объектами. К первому типу можно отнести концепции идеалистов, ко второму – всех реалистов и отчасти Канта. Именно «описательную метафизику» и стремится создавать Стросон.

Аналитическая философия относится к типу «описательных» теорий. Постулируя тезис, согласно которому описательная метафизика имеет своим предметом «структуры нашей мысли о мире», Стросон выводит проблему анализа языка в качестве основной логической проблемы, имея при этом, прежде всего, идеальный язык. «Всеобщая концепция анализа заключалась в виде перевода или, точнее, в виде парафраза. Поэтому это должен быть перевод внутри языковой системы, а не с одного языка на другой, перевод менее ясной в более ясную форум, или сомнительной в несомненную форму»[133], - пишет Стросон. Данное высказывание свидетельствует о том, что Стросон уже не видит главной задачи аналитического метода за пределами уточнения совершенствования языковых форм.

Грамматический иОписывая язык, Стросон выделяет два категориальный критерийразличных логических критерия.

Согласно «грамматическому критерию», осуществляется процедура «выведения из посылок» и «предикация», согласно «категориальному критерию», вводится различие «частного» и «общего». Категориальный критерий является первичным по отношению к грамматическому критерию. Например, мы можем сказать: «Все собаки – друзья человека» и «Некоторые собаки очень забавны». При этом, какие бы мы ни прилагали предикаты для описания собак, логическая конструкция «Все собаки есть р» останется неизменной. Стросон, тем самым, стремится обосновать то, что категориальный критерий более фундаментален, то есть позволяет ввести онтологическое обоснование языка, тогда как грамматический критерий не определяет что-либо за пределами языка. Логика, по Стросону, должна изучать формально-логические и онтологические аспекты языка, и только потом «грамматические» особенности. Проводя демаркацию логических и грамматических критериев языка, Стросон пишет: «Введение термина в теорию (независимо от способа) существенно включает в себя идею идентификации. Когда мы говорим: «Джон курит», прежде всего, подчеркивается, что это за индивид, к которому все относится; и только затем выводятся характеристики, приписываемые ему»[134]. В высказывании «Джон – курильщик» прежде всего говорится о Джоне как человеке, и это является единственным достаточным основанием для введения имени «Джон» в язык.

Подобное понимание «категориального критерия» побуждает Стросона пересмотреть концепцию истины как «предиката». Он пишет: «Фраза «Истинно» неприложима к предложениям, так как она не приложима вообще к чему-либо. Истина не есть свойство символов, так как она вообще не является свойством»[135]. Истина представляет собой констатацию факта; логика же устанавливает условия, при которых эта констатация достоверна. Стросон здесь выступает против неореалистической идеи «нейтральности» фактов по отношению к высказываниям. В отличие от Рассела, он считает, что можно говорить об истинности фактического высказывания только в том случае, если субъект этого высказывания «констатируется» как факт. Например, нельзя рассматривать истинность высказывания «Небо синее» как свойство, приложимое к этому убеждению. По Стросону, небо синее, если можно констатировать синеву неба. Ошибка неореалистов, считает Стросон, заключась в ненаучной точке зрения здравого смысла, тогда как научная позиция не является точкой зрения вообще. Таким образом, выступая против неореалистической идеи истинности как свойства убеждений, Стросон ратует за «безличную» логику научного исследования, во многом напоминающую «философию без познающего субъекта» Поппера.

ИндивидыСтросон всегда отмечает первичность логических

критериев языка по отношению к грамматическим критериям и доказывает его. Но само желание рассуждать, пусть даже в критическом тоне, о грамматических критериях и употреблении языка, вызвало неприязнь у «ортодоксальных» логических аналитиков, типа Рассела и Айера, не приемлющих лингвистическую философию в принципе. Они даже считали Стросона «перебежчиком», сторонником лингвистической философии. Это, конечно, предвзятое мнение. Но, вместе с тем, Стросон, как представитель более молодого поколения аналитиков, не мог не симпатизировать некоторым идеям лингвистической философии. Хотя это и не затрагивало его главных убеждений, это, тем не менее, вызвало полемику Стросона с «ортодоксами» логического анализа.

Стросон считает, что в языке занимает значительное место конкретизация имен или их свойств. Существуют имена собственные, уникальные предметы и указательные местоимения («этот», «тот» и др.). Подобный способ употребления высказываний Стросон называет «индивидуально референтным» способом. Суть стросоновской теории референции заключается в том, что подобные логические сущности вводятся и описываются индивидуально, то есть не могут употребляться во всех языковых высказываниях. Здесь Стросон противоречит логике Рассела, который считал, что любое имя в языке должно быть описано способом, универсальным для всех имен. Возражая Расселу, Стросон пишет: «Важно то, что вопрос о значимости или незначимости предложения совершенно не зависит от вопроса, который может быть задан относительно его конкретного употребления, а именно: подлинно ли это употребление или случайно, употребляется ли предложение с целью притворства или приведения философского примера. Вопрос о значимости или незначимости предложения есть вопрос о том, существуют ли такие языковые привычки, конвенции или правила, в согласии с которыми это предложение может быть логически употреблено для повествования о чем-либо; именно по этой причине он совершенно не зависит от вопроса, употреблено ли подобным способом предложение в том или ином конкретном случае или нет»[136]. Тем самым, Стросон, хотя и не связывает вопрос о значимости с вопросом о правильном употреблении, считает, что необходимо учитывать особенности употребления фразы в языке. Приведем два примера и сравним позиции Рассела и Стросона:

1) «Этот стол завален книгами»

Рассел: Высказывание будет иметь смысл, если все его составляющие будут обозначать факты и отношения между фактами, такие как «Объект А называется «стол», «Объект В называется «книга», а «быть заваленным» - это «наличие многих объектов В на поверхности объекта А». Тем самым, данное высказывание описывает физические объекты и их отношения.

Стросон: Данное высказывание не влечет за собой вопроса: «О каком объекте это предложение?» Оно не говорит о чем-то, а взято для примера. Хотя здесь речь идет о физических объектах, это высказывание может употребляться и вне связи с ними.

2) «Современный король Франции лысый».

Рассел: Это запрещенный случай для логики, поскольку точно не определен статус «современного короля Франции». Пока не будет установлено существование короля Франции, все высказывания о нем являются фактически ложными.

Стросон: Необходимо различать правила референции и правила приписывания. «Современный король Франции» - это индивидуальная сущность, созданная в воображении; поэтому ей можно приписать любые свойства. Это можно сказать также и потому, что этот король существует не вообще, а определенным образом. Когда мы говорим о современном короле Франции, никого при этом не упоминая, высказывание не перестает быть значимым. Здесь мы не говорим о конкретном лице и не делаем ложного утверждения о существовании человека под этим именем. Если мы скажем: «Мудрый король Франции живет в золотом дворце и у него сто жен», все бы прекрасно поняли эту фразу.

Таким образом, теория дескрипций Рассела, вводя всеобщие критерии языка, не учитывает «индивидуально референтные» способы употребления высказываний. Поэтому язык теории дескрипций бессилен учитывать многие случаи употребления языка, такие как поэзию, сказки, метафоры и т. д. По Стросону, существует масса случаев, когда мы говорим о чем-то и описываем что-либо без обязательной ссылки на способ существования. Примером может быть язык художественного творчества. «Единственный метод описания произведения искусства… - это сказать: «Оно таково» и затем воспроизвести его. И, конечно, это не является методом описания вообще»[137], - пишет Стросон. Когда мы говорим: «Репин выразил свои впечатления в известной картине, увидев волжских бурлаков», речь может идти только о сюжете картины (например, выражениях лиц бурлаков), а не об эмоциях самого Репина, которые, несомненно, были важным побудительным мотивом для замысла этого полотна.

Итак, в системе Стросона логика регламентирует только общие критерии правильного введения в язык понятий и оперирования высказываниями, не регламентируя способы оперирования с конкретными сущностями, или индивидами. «Очевидно, что не все общие случаи идентификации индивида – случаи демонстративной идентификации»[138], - так Стросон выступает против теории чувственных данных, лежащей основе неореализма. В теории индивидов Стросона каждая вещь является индивидуальной сущностью, или «индивидуальностью», причем логика не регламентирует ее онтологического статуса. Физический объект, религиозный символ, сюжет картины или фантазия – все они могут быть «индивидуальностями» в языке. «Знать индивидуальный факт об индивиде означает знать, что такая-то и такая-то вещь является истиной этого индивида и никакого другого индивида»[139], - пишет Стросон о логическом свойстве индивидуальности.

Льюис оОригинальную теорию логического анализа создал действенностиамериканский философ Ч. И. Льюис. Его

верификационная теория соединила в себе идеи критического реализма, логического позитивизма и прагматизма. Несмотря на разносторонность философии Льюиса, его можно отнести к логическим аналитикам, поскольку логическое обоснование верификации и ее применение в эпистемологии было для Льюиса первостепенной задачей.

В области эпистемологического анализа Льюис решительно порывает с теорией чувственных данных, доводя до логического завершения эпистемологию критических реалистов. Во всех актах опыта присутствует как объективный, так и субъективный моменты. Субъективный момент есть всегда, так как мы объясняем, интерпретируем, а иногда руководим восприятием. Льюис считает, что главный вопрос эпистемологического анализа – изучение и объяснение трансформации восприятий в сознании, которую он называет «действенностью (validity)» опыта. «Я считаю, что задачей эпистемологического изучения выступает убеждение в том, что дело эпистемологии – это изучение действенности знания»[140], - пишет Льюис. Постулируя действенность познания, Льюис, тем не менее, считает, что реальность накладывает существенные ограничения на опыт. Мы не можем пойти далее того, что существует в пространстве и времени. Эпистемолог не имеет особого дара, свойственного пророкам, и пользуется данными опыта и фактам науки. Льюис берет на вооружение центральную идею логического позитивизма, согласно которой эпистемология занимается изучением научного познания.

Однако, как уже отмечалось, эпистемология занимается изучением действенности опыта. Сама идея действенности трактуется Льюисом в духе радикального эмпиризма. Он считает, что не существует принципиального разделения на рациональное и эмпирическое познание, и не существует возможности изучения индивидуального сознания в отрыве от практики. Дуализм рационального и эмпирического в познании Льюис преодолевает, вводя понятие «сконструированности» эмпирического знания, вызванного активностью субъекта и научного сообщества. Льюис пишет: «Мир опыта не просто дан в опыте; он сконструирован мышлением из данных опыта»[141]. Таким образом, процесс опыта и его действенность трактуется Льюисом идеалистически. В его эпистемологии нельзя говорить о тождестве эмпирического знания и чувственных данных. Эмпирическое знание всегда превосходит границы сферы чувственных данных ввиду «концептуальной интерпретации» опыта. Это положение практически повторяет высказанное ранее Р. В. Селларсом credo критического реализма; отличие в том, что Льюис менее строго фиксирует зависимость знания от реальности. «Концептуальная интерпретация» - это чисто логический процесс, процесс идеальной трансформации чувственных данных в «конструированную» цельность опыта. Эпистемологическая теория Льюиса, тем самым, сознательно не включает вопроса определения статуса реальности, сосредоточиваясь только на анализе восприятий. Выступая против Мура, Льюис пишет: «Мистер Мур думает, что существуют другие эмпирические достоверности, кроме наличной данности, например, что существует лист белой бумаги. Но, я полагаю, мистер Мур оптимистичен»[142]. Льюис полагает, как и все логические позитивисты, что эпистемология никак не определяет природу фактов, которые предоставляют для анализа различные науки.

Льюис не просто критикует эпистемологический анализ чувственных данных, он отказывается от него совсем. Не существует знания, полученного посредством прямого восприятия, поэтому нельзя считать чувственные данные результатом «знакомства» с предметами. Опыт, по Льюису, невозможен без интерпретации, связывающей настоящий опыт со всей структурой знания. Опыт также содержит в себе момент предвидения будущих познавательных ситуаций, а это обязательно необходимо учитывать при эпистемологическом анализе.

Поскольку главное место в опыте занимает «концептуальная интерпретация», то ее можно осуществлять до бесконечности. Ни одно положение науки, в этом смысле, не может выглядеть абсолютным и неизменным. Верификация возможна, но она всегда будет лишь частичной. «Законченная и абсолютная верификация любого объективного суждения теоретически выступает бесконечной задачей»[143], - пишет Льюис. Постулируя общее положение для всех сторонников верификационной теории, Льюис вносит в нее новый штрих. Если, например, Айер полагал верификацию бесконечной ввиду постоянной возможности обнаружения новых фактов, то Льюис, вдобавок к этому положению, отмечает необходимость принимать в учет возникновение новых «концептуальных интерпретаций», или теорий. Достаточным условием для верификации, по Льюису, является всего лишь наличие в теории фактического содержания, независимо от интерпретации, которой оно подвергнется. Тем самым, Льюис до предела «смягчает» критерии верификации. «В общем, мы можем с уверенностью сказать, что в любом случае, когда предложение об объективном факте «осмысленно», существует согласованный и отчетливый смысл, в котором оно «верифицируемо»[144], - пишет Льюис. Критерии осмысленности и верифицируем ости в случае любого объективного суждения для Льюиса совпадают.

В процессе логического анализа устанавливается вероятностный характер любого знания. Он обусловлен тремя основными причинами:

1) Нам всегда доступна только часть реальности, ограниченная область мира (а не вся реальность, как утверждают наивные реалисты).

2) Ни одна интерпретация факта не может быть окончательной, поскольку могут быть обнаружены неучтенные связи как между фактами, так и между интерпретациями. Таким образом, существует логическая возможность бесконечного количества новых интерпретаций.

3) В процессе анализа выводятся не только интерпретации, но и цели дальнейшего исследования. Не существует логической достоверности положения, согласно которому всегда может быть указана единственно правильная цель.

Последнее положение свидетельствует о симпатиях Льюиса по отношению к прагматизму. Льюис и считает себя прагматистом, но признает только цели, а не основоположения этого учения. Например, Льюис решительно отвергает принцип прагматизма, отождествляющий истинность с полезностью, а не с объективностью. Вместе с тем, истина для Льюиса неотделима от интерпретации, часто имеющей социальный характер. Истина понимается как «действенность» эмпирического суждения. Уделяя большое внимание вопросам практической проверки теории, в том числе и в будущем, Льюис пишет: «Главные критерии законов логики прагматические. Те, кто считает, например, что существует некая логика, с которой каждый согласится, если он поймет ее и себя, очень оптимистичны… Это факт, что существует несколько логических систем, заметно отличных друг от друга, каждая из которых самодостаточна в своих терминах»[145]. Как верно отметил Дж. Пассмор, философия Льюиса является поразительным соединением крайностей. Критический реализм он пытается соединить с логическим позитивизмом, а верификационную теорию, утверждающую универсальный критерий истины, он сочетает с прагматизмом, допускающим существование альтернативных логических моделей. Преследуя конструкционистские цели, Льюис создает оригинальную концепцию анализа, не лишенную, впрочем, эклектизма.

Исследование идей Витгентейна, Айера, Поппера, Льюиса показывает, что философия логического анализа достигает своего предела в концепции идеального языка. Ей просто некуда дальше развиваться, кроме как разраьатывать все новые и новые, более точные критерии верификации. Потеряв импульс развития, философия логического анализа достаточно быстро сошла со сцены, оставшись, тем не менее, вершиной современной логической англо-американской мысли.