Принцип устойчивого развития и современный капитализм: глобальный мир за «пределами роста».

1. Феномен глобализации и его концептуальное осмысление.

Одной из центральных категорий всего комплекса современных социальных наук является категория «глобализация». Не случайно количество дискуссий об истоках, природе, структуре и функциях глобализации стремительно растет[615], что является свидетельством прихода новой формы взаимосвязанного и взаимозависимого существования дискретного человечества.

Однако представленные точки зрения на глобализацию целесообразно дифференцировать по критерию выдвигаемых аргументов «за» и «против». Проще говоря, о глобализации чаще всего говорят в терминах экономической, политической, культурологической наук, хотя её специфика нуждается в комплексном понимании и оценке. Поэтому вначале остановимся на частных версиях, а затем попытаемся дать интегральную дефиницию феномену глобализации.

В основу экономических определений глобализации положены экономические институты, экономические отношения и экономические интересы. Отсюда глобализация предстает как процесс, в рамках которого институт рынка и присущие ему отношения охватывают всю ойкумену, а значит деньги, люди и информация перемещаются с возрастающей частотой и многократно преодолевают привычные национально-государственные границы, что в итоге выступает свидетельством реальной экономической интеграции человечества. Эта позиция характерна для большинства современных экономистов, отстаивающих экономическую природу и форму глобализации. Так, англо-американский ученый П. Дракер призывает переориентировать экономическую науку с «закрытых» национальных экономик – на предмет оформляющейся и развивающейся международной экономики[616], а вслед за ней, выйти к реальности мировой (глобальной) экономики. Последняя будет рассматривать внутреннюю экономику стран как часть мировой[617]. И это не случайно, ведь тенденции настоящего – это расширение мировых рынков (товаров, труда, образовательных услуг), структурирование глобальной финансовой системы и системы кредитования. Поэтому экономическая наука не может дальше игнорировать изменившиеся реалии. В свою очередь, известный американской финансист Дж. Сорос видит в глобализации: развитие финансовых рынков до масштаба планеты; рост могущества транснациональных корпораций и возрастание роли последних в жизни национальных экономик; коммерциализацию идей и увеличивающуюся мобильность людей; движение дифференцированной человеческой культуры к общему знаменателю[618]. Тем не менее, ему же принадлежит мнение[619] о том, что «глобализация не несёт ответственности за все наши текущие проблемы и неурядицы»[620]. Иначе говоря, она объективна и не поддается коррекции, регулированию, перепрофилированию...

Конечно, с таким отношением к феномену глобализации согласиться нельзя[621], тем более что глобализация как «пакет перемен», как «сложное сочетание целого ряда процессов» несет в себе как положительные, так и отрицательные моменты. Это и экологические вызовы, и усиление экономического неравенства, и децентрализация многих сторон современной жизни, вызванная, в том числе, дисфункцией национальных государств[622]. Кроме них нередко фиксируют антропологический метаморфоз, связанный, как мы уяснили в предыдущей теме, с образом Эдипа или с homo consoummatus-ом. Социологически оно определяется как «вечное движение» в рыночном калейдоскопе[623]. В итоге становится понятно, что экономическая трактовка глобализации охватывает отнюдь не простую по структуре, характеру и направленности действительность.

Политическая дефиниция делает ударение на политических институтах и политической культуре. Здесь глобализация – это процесс продвижения и наращивания социально-политических институтов (прав человека, демократии, парламентаризма) до мирового уровня и качества, которые с позиции их создателя – Запада, видятся необходимым условием обеспечения устойчивости мира, стабильных экономических, социальных и этно-культурных отношений. Это определение можно проиллюстрировать фундаментальным исследованием С. Хантингтона – «Третья волна»[624]. В соответствии с его интерпретацией мировой истории в ней фиксируемы «группы переходов от недемократических режимов к демократическим». Таких переходов три: 1) длинная волна демократизации (1828 - 1926), которая сопровождалась откатом (1922 - 1942); 2) короткая волна демократизации (1943 - 1962), у которой также был откат (1958 - 1975); 3) волна демократизации, начавшаяся в 1974 году и развивающаяся – не без препятствий – по направлению в будущее[625]. Планируется, что мир, в конце концов, станет «территорией свободы». Однако здесь примечательна сентенция американского политолога о транзите самого принципа демократии и соответствующих ему институтов, которые рождены Западом, но обращены на не западную часть мира[626]. В т.ч. на государства, входившие в состав социалистической системы, но после крушения СССР, вставшие на эту (кажущуюся безальтернативной) стезю.

Но у такой точки зрения есть оппоненты. В частности, американский политолог Ф. Закария считает демократию ни самоцелью, ни воплощением общественно-политического совершенства. Демократия – это инструмент свободы, но отнюдь не универсальный, поскольку в ряде случаев она может препятствовать прогрессу свободы, как то имело место в большинстве африканских стран, в Латинской Америке и России[627]. Более того, инструмент, способный порождать ранее невиданные химеры авторитаризма, либо приводить к дестабилизации ситуации в стране[628]. Отсюда напрашивается вывод о сверхпротиворечивости представлений о глобализации как политическом механизме «сращивания» мира, тем не менее, запущенном и дающем определенные результаты.

Наконец, культурологическая транскрипция феномена глобализации опирается на идею возрастающего и эффективного обмена культурными ценностями и образцами (символическим капиталом) между различными субъектами нынешней фазы истории. Поэтому глобализация определяется как процесс создания единого информационно-коммуникативного пространства, в котором свободно циркулируют, конвертируются и потребляются культурные артефакты всех времен и народов, при эталонном статусе западной (американской) массовой культуры. Без сомнения, важнейшим вопросом культурной глобализации является вопрос о том, «что может облететь мир, а что нет»?[629]. Ответ на этот вопрос даётся по-разному, в зависимости от понимания критерия глобальности/ локальности той или иной культуры.

Но прежде чем говорить о критерии, нужно обратить внимание на позицию А. Аппадураи, пишущего о том, что глобализация движется «потоками»: а) капиталов; б) технологий; в) людей; г) идей и образов; д) информации[630]. Правда центры, в которых зарождаются и пульсируют эти «потоки» распределены неравномерно, преимущественно в государствах, представляющих западную цивилизацию. Здесь производство символов (симулякров)[631] поставлено на серьезную экономическую основу и видится из культурных столиц Запада чем-то безальтернативным. Поэтому этот подход имеет американоцентричный крен.

Так, З. Бжезинский, говоря о мировой власти (гегемонии США), помимо военной мощи, экономики и технологий указывает на культуру. Как таковое культурное превосходство является недооцененным аспектом американской глобальной мощи. Но что бы ни говорили о культурных ценностях Америки, её массовая культура обладает магнитным притяжением для многих землян, особенно молодежи[632]. Фактом является то, что сегодня американские телевизионные программы и кинопродукция занимают почти ¾ мирового рынка, языком Internet-а является английский, американская музыка лидирует в хит-парадах, и вообще Америка и Европа – это Мекка для тех, кто стремится получить современное образование. Иначе говоря, глобализация развертывается как процесс экстраполяции культурных символов Запада на весь мир и конвертации его символического капитала в твердую валюту.

При таких фокусировках феномена глобализации в остатке всё же значится некоторая неопределенность, связанная, в частности, с пониманием истоков и характера развития мегатренда. Касательно первого вопроса нужно отметить, что одни авторы артикулируют глобализацию как процесс, имевший единое начало – 1500 год н.э. (К. Маркс, Э. Валлерстайн), или 1800 год (Э. Гидденс), или 1960 год (Дж. Томлинсон). Другие считают, что глобализация шла волнами, что она представляет собой ступенчатый процесс (П. Бергер, Р. Робертсон, Р. Стаббс, А.Дж. Тойнби, Э. Хобсбаум, Г.С. Померанц, Э.А. Азроянц, А.Н. Чумаков, М.А. Чешков и др.). Но если первая позиция, которая говорит исключительно о западной цивилизации как об инициаторе процесса глобализации, была затронута ранее (в темах 2 и 4), то на вторую стоит обратить внимание в силу того, что она дает более дифференцированное представление о зарождении и развитии этого феномена.

Так, российский культуролог Г.С. Померанц считает, что мировая история включала четыре этапа глобализации: 1) имперскую, которую олицетворяли собой империи Древнего мира, и, прежде всего Рим; 2) религиозно-имперскую, связанную с христианством (Византия, империя Карла Великого, Великая римская империя германского народа), исламом (арабский халифат), с индуизмом (империя Моголов) и конфуцианством (циньская империя); 3) торгово-колониальную (проведенную западными государствами); и 4) электронно-финансовую (осуществляемую Западом с Америкой во главе, а также их сателлитами)[633]. При этом, на втором этапе были рождены четыре культурных мира: западный, исламский, индийский и дальневосточный, которые – несмотря на ряд метаморфоз – просуществовали до сегодняшнего дня. Однако сам Померанц показал, что эти культурные миры или субэкумены, – суть завершенные попытки суперкультурного синтеза (религиозно-философского, лингвистического, психологического)[634]. Но если этот последний тезис верен, то почему западная цивилизация дважды осуществляет глобальные проекты, выходя не только за свою географическую зону, но намеренно организуя (военно-политическими, финансово-экономическими и культурными средствами) мировое пространство? Более того, не являются ли две последние волны глобализации показателем недостроенности её культуры, а значит, наличием таки у неё фаустовской души?

Несколько иначе на проблему истоков и развертывания форм глобализации смотрит А.Н. Чумаков. Во-первых, ему принадлежит любопытная идея о создании стереоскопической теории глобализации, которая бы включала в себя замыкание в одно целое трех составляющих социального развития – культуры, цивилизации и глобализации[635]. Во-вторых, он выделил и описал пять этапов глобализации, призывая понимать под нею многоаспектный естественноисторический процесс становления в масштабах планеты целостных структур и связей, которые имманентно присущи мировому сообществу людей, охватывают все его основные сферы и проявляются тем сильнее, чем дальше человек продвигается по пути научно-технического прогресса и социально-экономического развития[636]. Этапы эти таковы: 1) с первой половины XVIII в. до 20-х гг. ХХ в. (мир замкнулся географически, в общих чертах – экономически и в значительной степени – политически); 2) 20-е – 60-е гг. ХХ столетия(мир полностью замкнулся экономически и политически, а также стал замыкаться экологически); 3) 1960 – 1980 гг. (мир замкнулся экологически истал замыкаться информационно); 4) конец 90-х – настоящее время (мир замкнулся информационно и возможно замкнется цивилизационно); 5) гипотетический (произойдет идеологическое, социокультурное, морально-этическое, ментальное замыкание мира, а человечество сложится как единая целостность)[637]. Несомненно, такая схема представляет научный и мировоззренческий интерес, но она отражает унитарно-стадиальную логику развития истории, которая, как мы помним, представляет весь процесс в свете счастливого конца. Но факты, увы, ей противоречат. Скажем, если вдруг китайская цивилизация займет лидирующее положение в ХХI веке, переформатирует историческое пространство и придаст новое направление ходу истории? Кроме того, спрашивается, захотят ли народы Запада, Латинской Америки, Африки нового замыкания мира, причем, по китайскому идеологическому, социокультурному, моральному и ментальному образцам? На этот вопрос подобная линейная схема ответа не даст, поскольку нужны интервальные и синергетические средства описания реальности и прогнозирования её развития.

В этом направлении уже начаты достаточно многообещающие исследования. Упомянем хотя бы коллективное исследование французских социологов, в котором проводится мысль о недостаточности понимания глобализации через идеологический, трудовой, государственный («смерть» государства-нации), элитистский, культурный (унификация образа жизни) факторы[638]. Напротив, она может быть понята из синергии труда в физической и сетевой сфер, хаотизации в странах Севера, борьбы национальных государств с транснациональными корпорациями[639]. Иначе говоря, из принципов, утверждающих динамическое состояние мира. Отсюда намечается поиск новых образов глобализации[640], в т.ч. автоглобализации, гиперглобализации, альтерглобализации и т.д. Поэтому есть смысл обратиться к ещё одной грани глобализации.

Речь идет о плюралистическом видении глобализации, точнее, о множестве глобализаций, имеющих место в мировом пространстве и времени. Так, болгарский ученый В. Проданов отстаивает идею восьми глобализаций и конфликтном характере их совместного развертывания. Он указывает на: 1) ультралиберальную глобализацию, продвигаемую ведущими ТНК; 2) американизированную глобализацию; 3) азиатизированную глобализацию, олицетворяемую Китаем; 4) исламизированную глобализацию; 5) этатиско-консервативную глобализацию; 6) регионализированную глобализацию (ЕС, НАФТА, АСЕАН, МЕРКОСУР, КАРИКОМ); 7) альтерглобализацию; 8) социалдемократизированную глобализацию[641]. В таком случае, глобализация имеет еще одно измерение.

Нередко в мировой литературе, посвященной феномену глобализации, различают объективную и субъективную стороны глобализации: объективная – возрастающая взаимозависимость национальных экономик, социальных систем и политических факторов, наконец, культурных практик, обнаруживаемая на фоне замыкания мегаобщества на окружающую среду, фактичность которой не зависит от какого-либо субъекта нынешнего этапа истории; субъективная – планомерная деятельность глобальных элит (мирового правительства) против незападных цивилизаций, государств, большинства населения земли, с целью захвата глобальных планетарных ресурсов, инструментов глобального администрирования и общего управления мировыми процессами. Причем, сейчас происходящих, главным образом, на основе неолиберальных идеологических презумпций, проводником которых служит США и атлантическая цивилизация, хотя в ХХ веке мир испытал на себе и левую идеологию глобализма, которую олицетворял СССР.

Следует заметить, что обозначенная субъективная сторона почему-то находится в тени, хотя ряд исследователей указывают на факты и тенденции, свидетельствующие об управляемости процессом глобализации со стороны мировой олигархии. В частности, здесь нужно сказать о «мировом парламенте»[642] и «мировом правительстве»[643], в компетенцию которых входит разработка общего политического сценария развития мира (в т.ч. подготовка Мировой Конституции), экологических, социальных и культурных проблем, в т.ч. «глобальной духовности».

Разумеется, такая деятельность предполагает идеологию, которой является глобализм как определенный идейно-ценностный фактор, направляющий структурирование и движение всей миросистемы и отдельных её частей.По мнению А.С. Панарина, глобализм – это идеология «глобальной сегрегации народов, делимых на избранных и изгоев, на всесильный центр и бесправную периферию»[644]. Но такая сегрегация возможна при включении силовых и ростовщических механизмов, принадлежащих западной цивилизации, плюс торпедировании культурных кодов иных цивилизационных игроков[645]. Более того, согласно А.А. Зиновьеву, глобализация – это «самая грандиозно спланированная и постоянно планируемая в деталях и управляемая в основных аспектах война западного мира не просто за мировое господство, а за овладение эволюционным процессом человечества и управлением им в своих интересах»[646]. Война, нужно добавить, вошедшая в новую фазу после 11 сентября 2001 года[647].

Конечно, обсуждение глобализации в таких терминах несколько непривычно, тем более для академической науки. Но весь парадокс состоит в том, что глобализм на сегодня не имеет равных по идейному и практическому оснащению соперников, а значит, мир пребывает в режиме монолога торжествующего Запада и остальной части человечества.

Однако у некоторых ученых, общественных деятелей и простых граждан есть серьезные опасения в том, что западная цивилизация, взявшаяся за глобализацию, обладает нужным моральным потенциалом. Напротив, её «взрывная» модель цивилизационного развития, которая выступает основой построения сверхобщества или глобальной цивилизации, опасна и малопредсказуема (А. де Бенуа, П.Дж. Бьюкенен, К. Коукер, К. Престовиц, С. Эйзенштадт, А.С. Панарин, В.А. Дергачев и др.).

Так, британский политолог К. Коукер считает: Запад переживает «глубокий творческий кризис», вызванный ничем иным как осознанием факта неуниверсальности своего глобального проекта[648]. Правда эта точка зрения уступает более взвешенным аналитическим позициям, с которыми также имеет смысл познакомиться.

Итак, в отношении глобализации заявлены и обоснованы три основные концептуальные точки зрения:

Таблица 3. Концептуализация глобализации: три тенденции[649]

Думается, что серьезное, вдумчивое отношение к ним позволит Вам, читатель, выработать собственное отношение к происходящему, т.е. к феномену глобализации и его достаточно противоречивым результатам. Именно поэтому она (глобализация) должна восприниматься современной глобалистикой как метапроблема, как активатор ранее обнаруживших себя глобальных процессов и проблем, но в её форме заявивших себя в новом системном качестве. Мы же переходим к рассмотрению пространственных характеристик глобального мира, вмещающих в себя некоторые принципиально важные аспекты.

2. Контуры глобального экономического пространства: институциональное и субъектное измерения.

Глобализация, как и её следствие, представляют собой наднациональную структурную конструкцию, оформленную пространственными и временными рамками, в которых пребывает субъект деятельности и коммуникаций. Но нередко и мнение о том, что глобализация – это, прежде всего совокупность процессов с доминантой пространства, а именно, динамикой вещей, людей, знаний, ценностей в глобальной ойкумене. В связи с этим, в науке о глобальном мире первостепенную роль начинают играть геоэкономика, геополитика и геокультура, т.е. дисциплины, направленные на изучение феноменов, разворачивающихся в глобальном пространстве.

Ниже целесообразно рассмотреть несколько вариантов его понимания, в первую очередь, остановиться на геоэкономическом подходе, который был разработан российским экономистом Э.Г. Кочетовым. В его концепции геоэкономика – это мировая экономическая система, предстающая не в виде механической суммы национальных экономик, а как самодостаточная, саморазвивающаяся популяция[650]. Поэтому он и предлагает смотреть на глобальный мир сквозь призму идеи создания геоэкономического атласа мира. Методология его построения проста: во-первых, этот атлас посвящен одному объекту – единому мировому пространству, в котором господствует геоэкономические структуры и связи; во-вторых, атлас, из-за структурной дифференциации мира, «расслоен» на «геоэкономические страницы», отражающие сферы и уровни мировой системы. Когда речь заходит об этих «страницах», то нужно учитывать следующие:

- политическую (центры силы, полюса, стратегические оси, политические альянсы и унии, зоны влияния и т.д.);

- ресурсную (энергетическая, сырьевая, трудовые ресурсы);

- организационно-экономическую, отражающую организационно-экономическую структуру мира;

- военно-стратегическую (военно-стратегические альянсы, группировки и т.д.);

- коммуникационную (система наземных, водных, воздушных и прочих видов коммуникаций);

- экологическую страницу с нанесенными зонами повышенной техногенной опасности (техногенные катастрофы);

- страницу финансовых потоков (геофинансы)[651].

При этом особую роль в глобальной динамике играют стационарные и блуждающие интернациональные воспроизводственные ядра, т.е. национально-государственные секторы экономической активности и транснациональные компании. Их борьба составляет интригу всей геоэкономики, поскольку национальные государства пытаются встроить свою экономику в геоэкономическую систему для полноценного участия в формировании и распределении мирового дохода. Но в мире сложилась четкая (=имеющая конкретную страновую привязку[652]) иерархия транснациональных структур в ведущих отраслях промышленности – автомобильной, электронной, нефтеперерабатывающей. При этом ТНК контролируют около ½ мирового промышленного производства[653], прежде всего за счет мобильных, уникальных и тщательно оберегаемых технологических структур. А нередко, играя по правилам игры, несовместимым с международным правом[654].

В таком случае новое разделение труда неизбежно, тем более за счет поддержки со стороны политических и военно-стратегических агентов. Отсюда новый вид геоэкономических войн, в которых происходит разрушение национальных экономик, «перекачка» национального дохода в мировой доход, социальные деформации и прочие прелести осуществления «непрямых действий».

Вполне оригинальный подход, совмещающий современные достижения в области информации (информационная революция), соответствующих экономических моделей, и учитывающий культурно-цивилизованную специфику разрабатывает отечественный географ В.А. Дергачев. Он полагает, что недостаточно определять глобальное экономическое пространство в терминах классических наук – политэкономии, социологии, политологии, культурологии и др. В сегодняшних реалиях ему необходимо дать информационно-экономическую интерпретацию. Новая сетевая экономика представляет собой всемирную свободную экономическую зону, совмещающую в себе коммуникации и коммерцию. Несомненно, что новая (виртуальная) экономика является продуктом сложной социокультурной эволюции и революционных изменений в области технологий. В своей совокупности они порождают геоэкономические полюса развития, прежде всего североамериканский (США и их окружение), Евросоюз, Азиатско-Тихоокеанский регион и Китай. На их долю приходится свыше половины мирового ВВП[655]. Все они, как субъекты, реализующие информационную экономику, несомненно, имеют:

- материальную инфраструктуру (прежде всего производство компьютеров, технологий и соответствующего оборудования);

- прикладную инфраструктуру (программное обеспечение, мультимедиа, web-сайты);

- посреднический уровень (компьютерные провайдеры, компьютерные порталы);

- уровень электронной коммерции, на котором осуществляются торговые сделки.

Кроме того, мировое экономическое пространство включает в себя: ведущие коммуникации (Великий шелковый путь, Транссибирская магистраль, Суэцкий и Панамский каналы и т.д.); свободные экономические зоны (Шеньчжень – в Китае, Шеннон – в Ирландии, Джебель-Али – в ОАЭ, Измир – в Турции, Бомбей – в Индии и т.д.); налоговые гавани (Сингапур, Гонконг, Швейцария, Люксембург, Мальта, Кипр, Гибралтар, Панама, Либерия, Британские Виргинские острова, Самоа, Каймановы острова, Маврикий, Багамы, острова Мэн и Джерси, Бермуды, Антигуа и Маршалловы острова); технополисы («Силиконовая долина», «Ричфилд парк», Кембриджский университет, «Иль-де-Франс», Мюнхенский парк, «Цукуба», Сколково и др.); мировые пустыни (Афганистан, Африка южнее Сахары, часть Юго-Восточной Азии)[656].

Однако мировой экономический порядок будет не полон, если обойти вниманием его институциональный срез. Последний включает в свой состав такие важнейшие структурные элементы как:

1) Организация Объединенных наций (ООН). Возникла 24 октября 1945 г., в г. Сан-Франциско, когда 50 государств подписали Устав ООН. В настоящее время членами ООН являются 190 из 210 государств. Устав ООН регламентирует идею поддержания мира и укрепление международной безопасности, ратует за сотрудничество государств, находящихся в разных социально-экономических, политических и культурных условиях. Главным и постоянно действующим органом ООН является Совет безопасности (постоянные члены – США, Великобритания, Франция, Россия, Китай), который отвечает за безопасность, поскольку именно он определяет потенциальные угрозы миру. В свою очередь Генеральная Ассамблея ООН несет ответственность за международное сотрудничество и руководит экономическим и социальным советом (ЭКОСОС). В компетенцию ООН также входит решение глобальных экономических проблем, чему способствует Конференция ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД), Комиссия ООН по промышленному развитию (ЮНИДО), программа развития ООН;

2) международные финансовые институты – Всемирный Банк (ВБ) и Международный валютный фонд (МВФ). Они были учреждены в Бреттон-Вудсе (США) в июле 1944 года представителями 44 стран. Сейчас МВФ объединяет 180 стран-участниц. Кроме того, во взаимодействии с МВФ находится Международный банк реконструкции и развития (МБРР). Именно эти структуры лежат в основе мировой валютно-финансовой системы;

3) Всемирная торговая организация (ВТО) – структура, учрежденная 8 декабря 1994 года, но являющаяся преемницей Генерального соглашения по тарифам и торговле. Её функция – регулирование торговых отношений между странами на основе многосторонних соглашений, таких как: соглашение по техническим барьерам в торговле, соглашение по торговым инвестиционным мерам, соглашение по субсидиям и компенсационным мерам, антидемпингового кодекса, генерального соглашения по торговле услугами;

4) Мондиалистские организации:

а) Совет по международным отношениям (CFR) – американская неправительственная организация, выступающая за отмену национальных границ и установление мирового порядка, во главе которого стоит мировое правительство. При этом он опирается на финансовые группы Рокфеллера и Моргана, Федеральную резервную систему USA и Нью-Йоркскую фондовую биржу. Интересы CFR обслуживают фонд Карнеги, Колумбийский, Гарвардский, Йельский, Стэндфордский и другие американские университеты;

б) Бильдербергский клуб – международная неправительственная мондиалистская организация, объединяющая мировых олигархов. Создана в 1954 году в Голландии как вариант реализации идеи мирового правительства;

в) Трехсторонняя комиссия – организация, являющаяся штабом стратегического планирования Запада, в частности, установлением «нового мирового порядка». Создана в 1973 году американским Советом по международным отношениям, с целью интеграции мира на основе централизованного управления;

г) «Большая двадцатка» (G 20), ранее – «восьмерка», «семерка» и «шестерка» ведущих государств мира. В 1975 году в её состав входили шесть государств (G6) – Великобритания, Франция, Германия, Италия, Япония и США. В 1985 году она стала семеркой (G7) – Великобритания, Канада, Франция, Германия, Италия, Япония, США. С 1998 г. она трансформировалась в восьмерку (G8) – Великобритания, Франция, Германия, Италия, Япония, США, Канада и Россия. Наконец, с 2008 года это двадцатка (G 20) - Великобритания, Франция, Германия, Италия, США, Саудовская Аравия, Индия, Китай, Южная Корея, Япония, ЮАР, Турция, Россия, Аргентина, Бразилия, Мексика, Египет, Индонезия, Канада, Австралия. Основные функции – решение глобальных проблем, содействие государствам со слабой экономикой, регулирование проблем регионального развития[657];

5) транснациональные корпорации – предпринимательские объединения, инвестиции, составляющие международный коммуникационный каркас мирового хозяйства (отличаются гибкой инфраструктурой, коммерцией, современными формами менеджмента и маркетинга, повышенным уровнем специализации)[658]. При этом, по данным ООН к ТНК можно отнести компании с оборотом более 2 млрд. долл. и с зарубежными активами.

Конечно, эту конструкцию завершают национальные государства, экономическая роль которых – в условиях глобализации – имеет тенденцию к заметному снижению.

В свете идеи снижения роли государств-наций и замены их экстерриториальными комплексами групповой идентичности, выстраивает мировую структуру российский ученый В.В. Ильин. Так, ему видится следующий макет рассматриваемой структуры:

- в политике – ООН, НАТО, ЕС, Шанхайский форум и т.д.;

- в экономике – ТНК, ТФПГ (транснациональные финансово-промышленные группы), ПКА (производственно-коммерческие агломерации), ТСА (транснациональные стратегические альянсы), а также АТЭС, ЕвразЭС (наличие которых исключает возможность «свободного рынка», управляемого «невидимой рукой») и т.д.;

- в торговле – ГАТТ, ВТО, НАФТА, MERCOSUR и т.д.;

- в финансах – ВБ, МБРР, МВФ (Бреттон-Вудские институты) и т.д.;

- в сельском хозяйстве – ФЕОГА;

- в праве – Гаагский трибунал, Страсбургский суд;

- в межправительственном и неправительственном взаимодействии – ВФАССОН, ВФДМ, ВВФ, ВФНР, ВСН, ВФПГ, ВФП, ВПС и т.д.[659].

Разумеется, в этом макете приоритет отдан политическим новообразованиям, однако никак нельзя умолить роли торгово-экономических, финансовых и правовых институтов. Последние приобретают здесь особую значимость, поскольку интенсивность политических и экономических конфликтов в мире не только не уменьшается, но растет, приобретая новые, беспрецедентные формы. Отсюда заинтересованность в нормализации правового базиса международных отношений и отношений между субъектами, превышающими уровень государства-нации.

Таким образом, все эти выкладки имеют общий знаменатель в виде геоэкономической ренты, которая может образовываться на основе функции мест и за счет неоднородного социального времени (постиндустриальные страны пребывают на острие «стрелы времени», а развивающиеся – посередине, а отстающие – в хвосте). Но, как известно, мировая экономическая система имеет определенный теоретический базис, который важен для понимания общей динамики мира и конфигурации глобальных проблем сегодняшнего и завтрашнего дня, а также для уяснения актуальных глобальных процессов.

3. Современные экономические парадигмы и социальная динамика.

Ранее, в рамках первой темы, мы вскользь затрагивали проблемы экономического развития миросистемы. Теперь же задача состоит в другом – более подробно остановиться на основных вехах экономического развития западной цивилизации как наиболее активного хозяйственного субъекта, и проследить, как это развитие преломлено экономической мыслью.

Экономическая наука, в отличие от маршалловского «экономикса», имеет вполне очевидную предметную привязку. Вспомним, что экономика (греч. οικως – дом, νομως – закон, правило), т.е. наука о ведении домашнего хозяйства известна с времен античности[660]. Тем не менее, сегодня под ней понимают науку «о наиболее эффективном использовании имеющихся факторов производства с целью максимального удовлетворения неограниченных потребностей общества в товарах и услугах»[661]. Тот своеобразный зазор, который существует между двумя этими определениями, является ничем иным, как фактом несомненной эволюции самого общества, его экономической подсистемы и предмета экономической науки. Хотя для Аристотеля её предмет очерчивался только домом, для А. де Монкретьена[662] – государством как большим домом, а для Дж.М. Кейнса – эконометрическим обществом. В последнем случае мы имеем дело не только с Америкой эпохи «великой депрессии», но со всяким современным обществом, для которого принципы А. Смита, Д. Рикардо, К. Маркса, Дж. М. Кейнса, Дж.К. Гэлбрейта, П. Самуэльсона, Ф. фон Хайека, М. Фридмана являются ключевыми в плане организации социально-экономического процесса. Вспомним, что последний заметно динамизировался в Европе эпохи модерна и структурно охватил многие площадки мира[663]. С тех пор экономический вектор развития Запада является своеобразным шаблоном для иных субъектов истории. Тем более краткая реконструкция их западных учений важна для понимания связи экономических и социальных аспектов жизни с природным аспектом функционирования современного общества, а также для поиска социальных, экономических и экологических альтернатив.

Итак, избегая присущей истории экономических учений очевидностей[664], нужно заострить внимание на эволюции экономических парадигм (греч. παραδηγμα – образец, эталон) в контексте генерирования ими оснований для расширения и углубления глобальных проблем. Однако здесь важна методологическая рамка, заданная американским исследователем К. Поланьи[665] и развитая современными российскими учеными – В.Г. Федотовой, В.А. Колпаковым и Н.Н. Федотовой[666]. Но если Поланьи понимал под Великой трансформацией период, охватывающий генезис капитализма и становления его классической фазы, то российские авторы подошли к развитию экономической мысли и соответствующим ей практикам более дифференцированно. Их версия говорит о том, что капитализм в теории и на практике прошел три трансформации: Первую, связанную с переходом от традиционного общества к капиталистическому с достижением пика либеральной фазы к началу ХХ века[667]; Вторую, очерчиваемую Первой мировой войной, октябрем 1917 года (отрывшим альтернативу капитализму), социалистической индустриализацией, конкуренцией систем социализма и капитализма[668]; Третью, начавшуюся в 90-е годы ХХ века и идущую через настоящее в будущее[669]. Принимая данную гипотезу в качестве рабочей, перейдем к парадигмальному анализу экономической мысли. В свою очередь, первая трансформация, или классический капитализм несет в себе модель подавления социального строя – строем экономическим; вторая трансформация, или неклассический капитализм характеризуется процессом высвобождения общества и его относительной автономизации от рынков и экономики; третья трансформация, или постнеклассический капитализм очерчивает новую конфигурацию во взаимоотношениях социума и экономики: в ней общество, а именно политика, этика и культура стремятся окончательно преодолеть притяжение экономической сферы. Но это стремление, как показывает мировой опыт, не всегда реализуемо[670].

Кроме того, приступая к рассмотрению краткой истории экономической мысли, нужно отдать отчет в том, что все теории, кроме того что они различаются по степени общности, формализованности и методологической нагруженности, подразделяются на позитивные и нормативные. Первые, как правило, ограничены суждениями о том, что есть в действительности, или фактическими суждениями; вторые содержат ценностные суждения, т.е. суждения о том, что должно быть. Это разграничение принципиально, поскольку нормативные теории как раз и претендуют на статус парадигмы, дающей если не исчерпывающее, то оптимальное объяснение и понимание предмета экономики.

При такой экспозиции обратимся к интересующему нас материалу и попытаемся проверить работоспособность предложенного подхода, но с учетом экологической и антропологической перспектив.

Итак, экономическое развитие государств Европы в эпоху модерна определялось несколькими ключевыми процессами: «революцией цен» после включения в «игры обмена» американского золота и серебра, удорожанием продуктов, в т.ч. хлеба, обесцениванием различных видов фиксированных доходов и т.д. Но это была эпоха первоначального накопления капитала. На этом фоне зародился меркантилизм (фр. merkante – купец), или купеческая идеология, стоявший на таких позициях:

1) богатство создается трудом, но выражается в золоте и серебре;

2) конкуренция вредна, её нужно избегать и предотвращать;

3) государственная власть должна обеспечивать монополии отечественных коммерсантов внутри страны и на внешних рынках.

При этом государствами Запада – для эффективной внешней торговли – создавались большие торговые компании (Ост-Индские компании Нидерландов, Англии, Франции; Вест-Индские, Левантийские и т.д.), опоясавшие практически весь мир. Сфера обращения (неограниченной свободы торговли) в этой парадигме была главной. Понятно, что без колониальной политики европейских держав она не заработала бы, но именно эта политика поспособствовала развитию иных регионов, равно как и их деградации. Перед нами образец «игры с нулевой суммой».

Однако своё дальнейшее развитие эта парадигма получила в трудах У. Петти, сформулировавшего идею богатства страны, а также инструментальный принцип его, богатства, измерения. Тут мы видим смелый шаг в направлении дифференциации полного (валового) продукта на: а) возмещение затрат; б) заработную плату (жизненные средства); в) чистый доход (ренту). При этом рента оценивается посредством количества избыточного хлеба и количества денег. Так вводится в оборот проблема относительной ценности материальных благ общества, которая решается при помощи «политической арифметики». В этом смысле основная заслуга У. Петти, думается, состояла в формулировке т.н. теоремы Петти: «небольшая страна с малочисленным населением может (в силу своего положения, торговли и политики) быть эквивалентна по богатству и силе стране со значительно большим населением и территорией»[671]. Иначе говоря, географическое положение, демографический фактор и главное, мотивация к приобретению богатства поставлены в определённую зависимость. Если угодно, У. Петти является предтечей Ш.Л. Монтескье, основоположника географического детерминизма. В рамках последнего был сформулирован тезис о распространении естественных законов на социальные процессы.

Любопытно, что представители следующей экономической парадигмы – физиократы (греч. φυσις - природа, κρατωσ – власть), выступили с серьезной критикой меркантилизма, но с некоторым пиететом перед естественными принципами организации социально-экономических процессов и структур. Глава этой школы Ф. Кенэ, а также Р. Кантильон, В. де Гурене, В. Мирабо обозначили новое русло научного понимания экономической стороны жизни общества. Для них, в отличие от меркантилистов, полагавшихся на силу промышленного производства, богатство народа определяется землей и ведущимся на ней сельским хозяйством. Вокруг него, согласно экономической таблице Кенэ, совершается круговой поток продуктов и доходов. Но предложенная физиократами дифференциация социума на три класса – производительный, бесплодный и класс земельных собственников, никак не устраивала А. Смита, попытавшегося построить целостную теорию экономической жизни народов[672].

Согласно А. Смиту, эта жизнь может быть понята из идеи общественного разделения труда, т.е. универсального деления общества на представителей различных профессий, классов, а также на город и деревню. Здесь же сформулирована такая аксиома: чем выше степень разделения труда, тем труд производительнее. При этом цена всякого производимого продукта состоит из трех частей, или доходов наемных рабочих, землевладельцев и капиталистов-предпринимателей. Общество как целостная система, как дружная семья[673], живет и развивается, – новаторски указал британский экономист, – благодаря «невидимой руке» рынка, или «механизму», благодаря которому каждый человек, преследуя свои собственные интересы, «часто более действительным образом служит интересам общества»[674]. В свою очередь «чистый продукт» годового труда народа страны измеряется суммой доходов «трех значительных классов»: платой за труд, рентой с земли и прибылью на капитал. Как ни парадоксально, но максимальный «чистый продукт» возможен в ситуации разрыва государства и территории, преодоления меркантилистски понимаемого экономического пространства и рынка. Поэтому Смиту также принадлежит положение, прямо указывающее на экспансионистский характер западной цивилизации: «колония цивилизованной нации, которая занимает страну, большую по размерам или мало населенную так, что её население легко поступится местом переселенцам, быстрее движется к богатству и могуществу, нежели какое-нибудь другое государство»[675]. Данное положение также имеет прямое отношение к идее разделения труда, но уже взятой в мировом территориально-экономическом масштабе. Вообще, колониальное порабощение обеспечивало Британской короне, Франции, Испании и др. европейским странам рынки сбыта товаров, источники сырья, сферы приложения капиталов (инвестиции), источники внеэкономических доходов и ресурсы для пополнения армий. В жесткой конкуренции между собой эти государства и структурировали мир в его последующих (XIX – XX вв.) формах и пропорциях[676].

Последовавший в конце XVIII – начале XIX вв. промышленный переворот в Англии, и последовавшие успехи в экономике, выдвинули на авансцену экономической мысли Т.Р. Мальтуса, Д. Рикардо и фритредеров (англ. free – свобода, trade – торговля). С творчеством первого связывается попытка построения теории оптимальной численности населения и прожиточного минимума зарплаты. Риккардо, в свою очередь известен как создатель теории сравнительных преимуществ и трудовой теории стоимости. Наконец, фритредеры внесли и обосновали принцип экономического либерализма – laissez faire[677], т.е. практику свободной торговли при невмешательстве государства в предпринимательскую сферу жизни общества.

Итак, наиболее интересное положение Д. Рикардо состоит в том, что при такой классовой структуре общества (как у А. Смита), противоречия между классами будут возрастать по мере движения общества вперед. По лестнице успеха поднимутся не все, тем более далеко не все окажутся на её вершине. Основные аргументы его таковы:

1) с развитием общества, ростом численности населения придется переходить к обработке всё более худших земель;

2) по этой причине стоимость сельскохозяйственных товаров по необходимости будет возрастать;

3) рост цен на потребительские товары вызовет повышение денежной заработной платы, в то время как реальная, через различного рода колебания, будет оставаться на прежнем уровне;

4) прибыль капиталистов будет уменьшаться в связи с ростом земельной ренты[678]. Уже на склоне лет он сделал общий вывод, касающийся судьбы капиталистического общества, для которого стремление к росту – имманентная характеристика: «интересы землевладельцев постоянно противоположны интересам всякого другого класса общества». И это недвусмысленное утверждение «превратило необъявленную войну в ключевое политическое сражение, сопровождающее развитие рыночной системы»[679]. Разумеется, как на внутреннем, так и на внешнем фронтах.

Эти перекосы экономической теории и практики, как известно, взялись исправлять социалисты-утописты – А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Э. Кабе, Р. Оуэн, а также основоположники научного коммунизма – К. Маркс и Ф. Энгельс. Первые предлагали относительно умеренные методы исправления экономики, в то время как Маркс и Энгельс – через ревизию оснований системы мирового капитализма и её диагностику, – радикальный переход к иной модели хозяйствования. В этом смысле марксов «Капитал» можно расценивать, как попытку научного обоснования революционных лозунгов «Манифеста Коммунистической партии».

Подводя краткий итог рассмотрения парадигм классической экономической науки (от У. Петти – до К. Маркса) обозначим их основные постулаты:

1) для полноценной реализации меркантилистских, физиократических, смитовских, рикардианских, фритредерских, социально-утопических и марксистских идей нужен экономический человек (homo oeconomicus), основной мотив поведения которого – личная выгода или гедонистический эгоизм;

2) экономические отношения основаны на равенстве договаривающихся сторон;

3) хозяйственная деятельность опирается на информацию о рынке, ресурсах, рабочей силе, товарах и т.д.;

4) экономическую жизнь характеризует относительная текучесть ресурсов, диалектика труда и капитала;

5) земля выступает весьма значимым фактором производства;

6) экономическая динамика определяется экономическим либерализмом или идеологией laissez faire;

7) цель функционирования экономики (государственной, акционерной, частной) – накопление капитала;

8) прибыль абсолютна.

Достаточно долгое время сомнения в истинности парадигм классической политэкономии (периодические кризисы, плюс расхождение между ростом общественного богатства и положением трудящихся масс) не были подтверждены научно. I-я мировая война и «Великая депрессия» (1929 - 1934) сделала своё дело: появились полноценные теории, объяснившие недостатки классической либеральной экономической доктрины и давшие новые ориентиры понимания развития экономической сферы общества.

Широко известно, что парадигмальный сдвиг был осуществлен двумя экономистами – австрийцем Й.А. Шумпетером и англичанином Д.М. Кейнсом.

Шумпетер выступил оригинальным и последовательным критиком капитализма. В отличие от советской экономической науки тех лет, выступавшей с подчеркнуто идеологическим заказом, его критика была имманентной предмету и носила конструктивный характер. Согласно Й.А. Шумпетеру, капитализм погибнет от собственных экономических успехов, а не провалов, как часто думают. Успехи же, и в этом состоит его аргумент, создают неустойчивый социальный и политический климат, или «атмосферу почти всеобщей вражды» к существующему общественному устройству. Его антикапиталистические убеждения вытекали из трех источников, на которые до него просто закрывали глаза: во-первых, развитие капиталистической экономики само по себе подрывает предпринимательскую или инновационную функцию, поскольку технический прогресс и бюрократическое управление большими предприятиями способствуют трансформации новаций в рутинные мероприятия и замене частной инициативы деятельностью комитетов и экспертных групп; во-вторых, капитализм разрушает собственную институциональную структуру посредством уничтожения защитных прослоек – дворянства, предпринимателей, фермеров и т.д., т.е. тех, кто остался от предшествующей общественной формации, плюс действует через послабление частной собственности в пользу более расплывчатой формы собственности – современной корпорации; в-третьих, капитализм способствует формированию рациональных, критических взглядов, что в итоге оборачивается против существующего общественного устройства, в виду того, что этому процессу значительно помогает возникновение большой прослойки – интеллигенции, которая, как он считал, заинтересована в социальных катаклизмах [680]. Эти изъяны, нужно заметить, в достаточной мере навредили западным обществам, но Шумпетер, к сожалению, не был услышан и понят. Инерция классического капитализма была ещё очень сильна...

В позитивном плане Й. Шумпетер, как творец новой парадигмы, создал своеобразную теорию предпринимательства и обосновал необходимость поиска реального компромисса между социализмом и демократией. В первом случае, предпринимательство – это «созидательное разрушение», т.е. способность во имя реализации новой идеи отказаться от устоявшихся структур и принципов деятельности и последовательно создавать новые «комбинации факторов производства». Любопытно то, что предприниматель у Шумпетера не столько конкретный, классово определенный субъект хозяйства, сколько предикат, ибо шумпетеровский предприниматель не тождественен капиталисту. Он ему в известной степени противоположен: капиталист может стать предпринимателем лишь тогда, когда он создаст своё собственное дело, а впоследствии «сузится» до функций владельца (предприятием), управленца, бюрократа. Мотивы предпринимательской деятельности не носят ярко выраженной прагматической или гедонистической окраски. Скорее наоборот: им движут радость творчества, стремление к успеху, воля к победе[681]. В таком случае, он предлагает новый тип экономического рационализма, в пределах которого к общему знаменателю не могут быть приведены «бифштекс и идеал», как то было в случае с «экономическим менталитетом» эпохи классики. Здесь именно новатор должен сделать своё дело. Далее, в контексте поиска социалистической альтернативы капитализму, он полагал, что «при соответствующем состоянии социальной среды социалистическим механизмом можно управлять на принципах демократии»[682]. К этим условиям он относил наличие адекватного института управления экономическими и политическими процессами, свободу социальных групп и индивидов, однозначные правовые нормы. Только так может быть реализован принцип «хозяйственного кругооборота».

С именем Дж.М. Кейнса также связывают преодоление классических представлений, а именно: о трех раздельных рынках – труда, товаров и денег. В противовес этому он высказал идею единого рынка и предложил методику его исследования. И если предшествующая экономическая мысль в основном анализировала микроэкономические процессы, то в фокусе его внимания оказалась макроэкономика. Отсюда его макроэкономический категориальный аппарат: «национальный доход», «сбережения», «капиталовложения», «потребление» и т.д. Следует также сказать о том, что он отверг постулат классической теории о том, что спрос и предложение на рынке труда регулируются ставкой реальной заработной платы. Напротив, ему принадлежит тезис о номинальной заработной плате, который складывается под влиянием социальных факторов (напр., профсоюзов) и не участвует в регулировании рынка труда. «Предположить, что политика гибкой заработной платы является необходимым условием и полезным атрибутом системы, основанной в общем и целом на принципе laissez-faire, – это значит утверждать нечто, как раз противоположное истине». И далее совершенно обескураживающая констатация: «политика гибкой заработной платы могла бы успешно проводиться лишь в обществе с сильной авторитарной властью, где внезапные, значительные, всесторонние изменения заработной платы могли бы дискредитироваться сверху»[683]. Иначе говоря, английский ученый и общественный деятель стоит на позиции, в соответствии с которой и «закрытые», и «открытые» социально-экономические системы должны проводить политику «устойчивого общего уровня денежной заработной платы»[684].

Но за этой проблемой стоит другая, – проблема избытка рабочей силы. В классической модели этот избыток рано или поздно поглощался рынком труда, но цена его при этом (равновесие между спросом и предложением) падает. У Кейса иначе: зарплата не снижается, безработица не исчезает. Говорить о полной занятости в таком случае не приходиться[685]. Вообще, он полагал, что безработица заложена в самой системе капитализма. Между прочим, – это один из ключевых факторов, указывающих на ограниченность капитализма, т.е. его неспособности к росту за счет внутренних стимулов. Ему также принадлежит идея о разделении общества на две группы населения: тех, кто делает сбережения и тех, кто осуществляет инвестиции. Между этими процессами чаще всего не бывает равенства, что в свою очередь, также ведет к потере рыночного равновесия. Последнее достигается за счет совместного равновесия товаров и денег[686]. В конце концов, и этого недостаточно для устойчивости капитализма. Дж.М. Кейнс научно обосновывает идею триединого рынка (товары – деньги – труд), показывая, что прирост производства зависит от увеличения общего фонда заработной платы, от количества сбережений и от инвестиций.

По большому счету рынок в такой конфигурации может функционировать (что показало относительную действенность теории Дж.М. Кейнса в период с 1929 по 1968 гг.) при серьезном государственном вмешательстве. Основными пунктами здесь являются:

1) необходимость общего государственного регулирования процессов на макроэкономическом уровне;

2) постоянное и активное участие государства в управлении рыночной экономикой, включая государственные инвестиции (они – двигатели выхода из кризиса);

3) идея ответственности правительства за состояние занятости населения и его благосостояние.

Нужно заметить, что после прихода в США к президентской власти Ф.Д. Рузвельта в 1934 году его теория была затребована в качестве нормативной. Она оправдывала не только сильные фискальные меры, но и сам принцип государственного вмешательства в экономику. Так, в рамках «Нового курса» президента Ф.Д. Рузвельта был принят закон о восстановлении промышленности (National Industrial Recovery Act) и закон о регулировании сельского хозяйства (Agricultural Adjustment Act). Первый предусматривал введение «правил честной конкуренции», которые фиксировали цены на продукцию, уровень производства и распределяли рынки сбыта; второй – предполагал подъем цен на сельхозпродукцию и выдачу с этой целью фермерам премий за сокращение посевной площади и поголовья скота. Наконец, в 1935 году были приняты другие важнейшие законы: закон о трудовых взаимоотношениях (National Labor Relations Act), закрепивший право рабочих на организацию профсоюзов; закон о социальном обеспечении (Social Security Act); закон о справедливом найме на работу (Fair Labor Standards Act). Эти меры вскоре возымели силу, «великая депрессия» оказалась позади, и у Кейнса появилась соответствующая научная школа (П. Самуэльсон, Э. Хансен, А.У. Филлипс, Р. Боткин, С. Вейнтрауб и др.). Правда «эпоха Кейнса» завершилась в 1968 – 1973 гг., когда Запад, включая Японию и Австралию, потряс экономический кризис (заметно сократилось производство, упали инвестиции, возникла безработица и выросла инфляция). Причем, на фоне падения цен на нефть. Показательно, что данная парадигма не смогла предвидеть и объяснить такого провала, а тем более предложить конструктивный выход из кризисной ситуации.

Ответом на произошедшие в мире социально-экономические изменения стали теории Нобелевских лауреатов Фридриха фон Хайека и Милтона Фридмана. О радикал-либеральной позиции Хайека речь шла в теме № 3. Но в нынешнем контексте ещё раз затронем его идеи. Главная его заслуга многим видится в том, что принцип laissez-faire (естественная свобода) он возродил как нормативный. Речь уже не шла о свободной торговле, но о свободе как таковой. Однако свобода имеет подчеркнуто политический контекст, поскольку на повестке дня стоит вопрос о свободе индивида в свободном обществе. Но свобода – понятие приложимое только к индивидууму, хотя с другой стороны, свободное общество, – это общество свободных людей. Люди сами, считал Хайек, создали институты денег, собственности, обмена, контракта, юридические и моральные нормы, суд, государство и правительство. Причем создали стихийно, а не по установлению свыше или под давлением авторитарных сил. Но с определенного момента, и здесь делается акцент на переживаемом Западом социальном и экономическом кризисе, государство становится главным врагом свободы[687]. Отсюда его экономические и политические постулаты:

- проведение процедуры разгосударствления денег;

- введение одновременного обращения валют без твердого обменного курса между ними;

- реализация демократии как единственного способа мирной смены правительства;

- предоставление максимальных гражданских и экономических полномочий коалициям организованных интересов;

- создание и осуществление на практике кодекса справедливости, отражающего долговременные интересы большинства населения.

Но если австриец Ф.А. Хайек косвенно критиковал Дж.М. Кейнса, то американский экономист М. Фридман вступил в полемику с основами его концепции. В своих «Теоретических основах денежного анализа» он дал сравнительное исследование «кейнсианской» и «монетаристской» моделей. Оказалось, что разночтения носят принципиальный характер в силу апелляции Фридманом к теории долгосрочных циклов. Так он ввел гипотезу о естественной норме безработицы, показал причины ускорения темпов инфляции. Но поскольку его теоретико-методологическая позиция известна как монетаризм (англ. money – деньги), или количественная теория денег[688], то следует внести ясность в её содержание. Итак, монетаризм характеризуется:

1) активной и причинной ролью денег в определении уровня цен, а следовательно, номинального национального дохода;

2) идеей нейтральности денег в условиях долгосрочного равновесия (долгосрочная пропорциональность денег и цен, основанная на стабильности денежного спроса или обратной ему величины – скорости обращения денег);

3) не-нейтральностью денег в краткосрочном и среднесрочном периодах;

4) экзогенностью предложения денег;

5) предпочтением правил, задающих жесткую привязку денежной эмиссии к золоту и на этом основании, принуждение банков к 100% обеспечению своих депозитов[689].

Тем не менее, Фридман вошел в экономическую науку главным образом своим «денежным правилом»: «без учета колебаний экономической конъюнктуры из месяца в месяц, из года в год объем денежной массы должен изменяться по введенному нормативу»[690]. Это правило, в виде прироста объема денежной массы (5 – 8% в год), сработало в финансовой политике США, Германии, Великобритании, Франции и т.д. Однако эта парадигма имеет и другое, собственно социально-политическое измерение.

Нередко говорят о либертаризме как главном изобретении Чикагской школы экономики в области социальной политики, которую кроме М. Фридмана, представляют Г. Бэккер, А. Лаффер, П.К. Робертс и др. Либертаризм означает не что иное, как невмешательство государства в социально-экономические процессы, целиком отдаваемые на откуп рынку. Как постулат звучат слова гуру этой школы: «Выводя организацию экономической деятельности из-под контроля политической власти, рынок устраняет этот источник принудительной силы. Он дает возможность экономическому могуществу быть фактором сдерживания политической власти, а не её усилителем»[691]. Иначе говоря, «фиксированный объем политической власти» – это норма для свободного общества, как нормой для него является тип организации, основанный на свободном рынке как основной части экономической деятельности.

Тем самым, без всякой мистики считается, что рынок способен к самооздоровлению, но при одном условии: под жесточайшим контролем денежной массы[692]. В частности, правительство не обязано увеличивать государственные расходы, поскольку оно увеличивает инфляцию, влезает в долги (при этом безработица имеет «естественную квоту»). Траты государства на долгосрочные социальные программы сами по себе, – нелепы, поскольку это ведет к увеличению инфляции. При этом в обществе всегда должен быть спрос на деньги, который гарантирует блокирование инфляции. Но такой спрос, тем не менее, может обеспечить только богатое общество. Поэтому не удивительно, что идеи М. Фридмана стали ключевыми в экономической политике президента США Р. Рейгана и премьер-министра Великобритании М. Тэтчер. Т.е. тех обществах, которые имели изрядную долю богатства и соответствующий денежный эквивалент[693]. Но они не сработали в России, Украине и ряде других стран, давая во многом противоположный эффект.

Так, если мы посмотрим на экономическую трансформацию постсоветских республик, сопровождавшуюся «шоковой терапией» или внедрением в экономику монетаристских инструментов, то окажется что главными её составляющими были либерализация, финансовая стабилизация и приватизация. Разумеется под кураторством американских и европейских экспертов[694], при финансовой помощи сверхдержавы и подконтрольных ей институтов типа МВФ, МБ и т.д., проводимая без учета всего объема социокультурной специфики конкретных стран и региона в целом. Отсюда, как считает А. Аслунд, трагедия всех посткоммунистических государств – в непрекращающейся «интенсивной борьбе между либеральными реформаторами, которые хотели нормальной демократии и рыночной экономики, бизнесменами, которые нажились на стяжании ренты и власть предержащими, которые разбогатели за счет государства и общества в период перехода к капитализму»[695]. Но эти трансформации также затронули многомиллионное население бывшего СССР, жизнь которого превратилась в затянувшуюся социальную, демографическую, культурную трагедию. Об этом говорит тот факт, что ВНП всего бывшего СССР в период с 1990 по 2000 гг. упал на 30%![696]. А значит, были свернуты многие социальные программы, которые не предполагаются монетаристской парадигмой.

При этом нужно вспомнить, что у той же Украины, похоже, нет шансов в глобальной конкуренции или гиперконкуренции (в т.ч. с доминирующими ТНК)[697], а сама стратегия трансформации экономики предполагает не унификацию, упрощение, однообразие в кредитно-финансовой сфере, а социально-экономическую многоукладность и многовариантность. В т.ч. в плане перехода от третьего и четвертого, к пятому и возможно к шестому технологическому укладу. Речь идет о разработанной российскими экономистами академиками Д.С. Львовым и С.Ю. Глазьевым теории техно-экономических укладов. Так, пятый уклад или волна (1985 – 2035 гг.) опирается на достижения в области микроэлектроники, информатики, биотехнологии, генной инженерии, новых видов энергии, материалов, освоения космического пространства, спутниковой связи и т. п. Происходит переход от разрозненных фирм к единой сети крупных и мелких компаний, соединенных электронной сетью на основе Интернета, осуществляющих тесное взаимодействие в области технологий, контроля качества продукции, планирования инноваций. А шестой техноуклад будет характеризоваться следующими направлениями^: биотехнологиями, нанотехнологиями, проектированием живого, вложениями в человека (создание системы образования нового уровня), новым природопользованием (высокие экотехнологии), робототехникой, искусственным интеллектом, гибкими системами «безлюдного» производства, лазерной техникой, компактной и сверхэффективной энергетикой, отходом от углеводородов, децентрализованных, «умных» сетей энергоснабжения, в т.ч. использованием водорода в качестве экологически чистого энергоносителя, производством конструкционных материалов с заранее заданными свойствами и т.д.[698].

Речь идет не только об альтернативных системах капитализма[6