Специфика философского знания и его функ- ции. Основные разделы философии

Научное знание безразлично к смыслам, целям, ценно-
стям и интересам человека. Напротив, философское знание
— это н есть знание о месте и роли человека в мире. Такое
знание глубоко личностно, императивно (т. е. обязывает к
определенному образу жизни и действия). Философская ис-
тина объективна, но переживается она каждым по-своему, в
соответствии с личным жизненным и моральным опытом.
Только так знание становится убеждением, защищать и от-
стаивать которое человек будет до конца, даже ценой собст-
венной жизни. В этой главнейшей своей функции филосо-
фия есть не что иное, как стратегия жизни - учение о
том, «каким надо быть, чтобы быть человеком»*.

Английский философ Б. Рассел определил место фило-
софии в духовной жизни человека как «ничейную землю»
между наукой и религией — двумя основными формами ос-
воения им мира. Подобно науке, философия полагается на
разум, но в то же время философские проблемы таковы, что
однозначного ответа на них получить невозможно. Иначе
говоря, вопросы философии, вопросы мировоззрения нель-
зя разрешить исчерпывающе, раз и навсегда именно пото-
му, что с каждым шагом истории, прежде всего с каждым
новым, более высоким уровнем общественных отношений, в
общественном мире человека складываются иные ситуации,
созревают иные противоречия. И чтобы понять, осмыслить,
оценить их, требуется напряженная и безостановочная рабо-
та философской мысли, которая находится в несколько
иной плоскости, нежели мысль ученого.

Философ не довольствуется объективной картиной
мира. Он обязательно «вписывает» в нее человека. Отноше-
ние человека к миру — вечный предмет философии. Вместе
с тем предмет философии исторически подвижен, конкре-
тен, «человеческое» измерение мира изменяется с изменени-
ем сущностных сил самого человека.

Сокровенная цель философии (как и религии) - вывести
человека из сферы обыденности, увлечь его высшими идеа-

• Кант И. Соч. В G т.-М., 1964. Т. 2. С. 204.

лами, придать его жизни истинный смысл, открыть путь к са-
мым совершенным ценностям. Но если религия — это массо-
вое сознание, то философия — сознание элитарное, требую-
щее не только таланта, но и профессиональной выучки.

Органическое соединение в философии двух начал —на-
учно-теоретического и практически-духовного — определя-
ет специфику ее как совершенно уникальной формы созна-
ния, что особенно заметно проявляет себя в ее истории — в
реальном процессе наследования, развития идейного содер-
жания философских учений, которые исторически, во вре-
мени связаны между собой не случайным, а необходимым
образом. Все они — лишь грани, моменты единого голого.
Так же, как и в пауке и в других сферах рациональности, в
философии новое знание не отвергает, а диалектически
«снимает», преодолевает свой прежний уровень, т. е. вклю-
чает его в себя как свой частный случай. В исто рии мысли,
подчеркивал Гегель, мы наблюдаем прогресс: постоянное
восхождение от абстрактного (отвлеченного, односторонне-
го) знания к знанию все более и более конкретному (полно-
му, многостороннему). Последовательность философских
учений — в основном и главном — такова же, как и после-
довательность в логических определениях самой идеи, т. е.
история познания соответствует объективной логике позна-
ваемого предмета.

Однако закону восхождения, закону прогресса, как и
власти времени, не подчиняется практически духовная
(ценностная) составляющая философского знания. Она
сродни искусству, к истории которого тоже нельзя подхо-
дить с мерками «выше» — «ниже». Ученые, по образному
выражению Ньютона, стоят «на плечах» своих предшест-
венников: все они своим творчеством продолжают, развива-
ют одно общее дело. Художники все не «выстраиваются» в
один ряд, ибо каждый из них — это особый мир, особая
вселенная (что не исключает преемственности в художест-
венном опыте эпох и поколений). Великий художник - ве-
ликий выразитель своего времени, и именно в этом творче-
ство его имеет вечное, непреходящее для людей значение.

А философия? Историческое бытие ее двойственно, а
потому и уникально: как наука, постигающая реальные от-
ношения в объективном мире и познании, она развивается,
ее построения преходящи (что и подчеркивал в своей исто-
рико-философской концепции Гегель). Но как ценностно-
личностное проявление духа, как смысложизненная ориен-
тация сознания философское учение прорывает пелену вре-
мени, оно обращается к Вечности, а потому ни «устареть»,

ни уступить свое уникальное, не заменимое ничем и никогда
место в культуре ее новым образованиям оно пс может.
«Новое» и «старое» — на равных — представляют мировую
философию, как в равной мере представляют нашу земную
цивилизацию Будда и Христос, Эсхил и Шекспир, Верги-
лий и Данте, независимо от веков и тысячелетий, разделя-
ющих их по времени.

Однако и теоретическая составляющая философского зна-
ния, т. с. его внутренняя логика, наследуется гораздо более
сложным образом, чем знание специально-научное. Сложнее
потому, что философская идея многозначна, она может быть
развита, продолжена в разные, даже противоположные на-
правления. Так, из философии Локка (английский философ
XVII в.) его последователи (соотечественник Беркли и фран-
цузские просветители Дидро, Гольбах, Гельвеции) сделали
прямо исключающие выводы (Беркли — субъективно-идеали-
стические, французские мыслители — материалистические).
Из философских идей Канта, Гегеля, Маркса выросла почти
вся современная мысль. Но у каждого кантианца, гегельянца,
марксиста (в особенности у последнего) — «свой» Кант,
«свой» Гегель, «свой» Маркс, своя интерпретация предшест-
венников. К тому же ни один крупный философ не «выво-
дим» из одного, единственного источника. Кант опирался на
Лейбница и Юма, Маркс - на Гегеля и Фейербаха, Вл. Со-
ловьев — на Платона и христианскую патристику (в каждом
случае это были разные источники, которые лично преодоле-
вались затем в новых построениях и исканиях философов).
Все это рисует многомерную, отнюдь не линейную картину
рождения и судьбы нового философского знания, где важней-
шая, решающая роль принадлежит творческом} гению к p и т и-
к и. «Ваш любимый девиз?» — спрашивали у Маркса.—
«Подвергай все сомнению.» Под таким ответом расписались
бы многие философы.

Особого объяснения и внимания к себе требует сам факт
существования и развития — в относительной самостоя-
тельности по отношению к мировой философии — филосо-
фии национальной (философии отдельного народа). Это —
еще одно отличие философии от науки. Нет и не может
быть немецкой (русской, китайской, японской) математики
(физики, химии, биологии). Не может быть национальной
таблицы умножения или таблицы тригонометрических фун-
кций. Однако русская, немецкая, французская философия
— понятия не только допустимые, но и совершенно необ'хо-
димые для того, чтобы вести речь о реальном процессе рож-
дения и жизни философских идей в мире культуры и циви-

лизации. Идеи философии (в первую очередь со стороны
их социального содержания и генезиса) глубочайшим обра-
зом выражают «душу» народа, его внутренний духовный
опыт, его сокровенные мечты н чаяния, осмысливая этот
опыт и заключающиеся в нем тенденции как грань, момент
общечеловеческого. Так, русская философия («русская
идея»), развивалась в сотворчестве, но и в определенной
«оппозиции» к философии Запада. Из глубинных недр на-
родного духа π сознания, из нравственного опыта поколений,
из трагического опыта своей истории она сделала глубочай-
шие, проницательные выводы, сформулировала бескомпро-
миссные императивы о том, чо ценность человеческой жиз-
ни абсолютна, что эксперименты, насилие над естественным
ходом жизни людей недопустимы, что никакой «прогресс»
— ни научный, ни технический, ни социальный — не стоит
слезинки ребенка, не может и не должен быть куплен ценой
разрушения личности. Русские философы не приняли иде-
ал потребительства, сытого благополучия, как не приняли
они и позитивистски-рационалистической модели человека,
противопоставив всему этому свой взгляд, свое видение ре-
альности. Это была идея целостности, идея всеединства.
Разум, логика составляют существенную черту человеческо-
го духа, но не исчерпывают его. Цельное знание, как и
цельная личность, обретаются совокупными усилиями
души: эмпирией, умозрением и верой. «В Россию можно
только верить» — слова' из знаменитого четверостишья
Тютчева содержат в себе тот смысл, что высшие истины от-
крываются человеку непосредственно, интуитивно, если
только человек не безразличен, не безучастен к ним, если
он вдохновлен, просветлен любовью к своей земле н к свое-
му народу.

Составляя стержень национального самосознания, наци-
ональная философия открывает такие истины, вырабатыва-
ет такие ценности, которые невозможно понять и принять,
не соучаствуя в жизни π делах своих сограждан и соотече-
ственников. Такие императивы и ценности не усваиваются и
не передаются «книжным» путем, подобно любой иной (на-
пример, научной или научно-технической) информации.
Вопреки представлению просветителей, простой «экспорт»
философских, мировоззренческих идей из одной страны
(культуры) в другую, с иным историческим опытом и соци-
альным образом жизни, с иным менталитетом и иной психо-
логией не возможен, такие идеи не привьются, не срезани-
руют с духом народа, с массовым сознанием, не вызовут
широкого интереса, оставаясь - и то лишь для любителей-

интеллектуалов — отвлеченным, нежизненным знанием
(как, к примеру, философия ноги для европейцев XX в.).

Возможен и иной случай. Яркий пример тому — «усвое-
ние», по отнюдь не адекватное, марксизма Россией. Осно-
вополагающая идея Маркса — о цивилизующей силе капи-
тала, о том, что ни одна общественно-экономическая форма-
ция не исчезнет до тех пор, пока не исчерпает полностью
собственный резерв развития производительных сил,— рус-
ским революционным марксизмом (большевизмом) воспри-
нята и объективно оценена не была. Она не была и не могла
быть востребована в условиях, когда широкое массовое со-
знание (а на его основе и теоретик русского революционно-
го марксизма — Ленин) горело нетерпением экспроприации
экспроприаторов, ожиданием и заклинанием мировой рево-
люции. В 1917-1918 гг. народное сознание России упива-
лось «музыкой революции».

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем.
Мировой пожар, гори.
Господи, благослови!

А. Блок. Двенадцать.

Какую же струну российского народного сознания так
глубоко и так звучно затронула совсем не русская (а по суще-
ству своему, по происхождению н первоначальному социаль-
ному адресу — западноевропейская) философия марксизма?
Затронула не столько ум, сколько сердца тех, кто «диалекти-
ку учил не по Гегелю», а по непосредственной грозной н жес-
токой реальности жизни? Эта «струна» натягивалась н звуча-
ла задолго до 1917 г., задолго до Ленина. Но Ленин умело
«ударил» по ней. Ленин же сформулировал и «сверхзадачу»
решающего момента истории: соединить стихийное движение
с такой идеологией, которая провозглашает и обосновывает
мировую, глобальную миссию пролетариата как спасителя и
освободителя человечества. То, что в России к началу XX в.
пролетариат составлял лишь доли процента от общего числа
самодеятельного населения, «замечено» не было. Не это было
главное. «Миссия пролетариата», «диктатура пролетариата»
— такие понятая предназначались для теории и пропаганды.
Однако массовым сознанием они лепсо и просто переводились
на свой язык: для него, как и сотни лет назад, речь шла об
особой, мессианской роли России в мире, о ее мировом поли-
тическом и духовном лидерстве. То, что русский марксизм
оказался совсем не похож на марксизм самого Маркса, нельзя
назвать ни искажением, ни фальсификацией, это по-своему

нормальный и даже неизбежный, не зависящий от чьей бы то
ни было воли процесс самостоятельной жизни идеи — само-
стоятельной и по отношению к ее автору. (Нечто подобное
происходит и с судьбой научного открытия, технического изо-
бретения — они вызывают последствия, которых сами иссле-
дователи и изобретатели не могли заранее предвидеть.)

Как и любое знание, философское знание есть единство
истины и заблуждения. Но в философии данные понятия на-
полняются своим, особым смыслом. Этот смысл — социаль-
но-исторический, социально-нравственный, он необходимо
включает в себя оценку не только нашей мысли, но и связан-
ного с ней, основанного па пей нашего действия. Однако
лишь то действие (тот поступок, то решение, то намерение)
истинно, которое отвечает высшим целям, высшему предназ-
начению человека — развитию сто универсальных, физиче-
ских, интеллектуальных и духовных сил. Истина, как истин-
ная жизнь, есть следование таким императивам и ценностям,
которые не ограничивают, не сужают, а расширяют и разви-
вают сущностные силы и творческие способности человека.
Заблуждение, со своей стороны,— тоже не простая логиче-
ская, субъективная ошибка, не .«недосмотр» или «недочет»,
тем более, не «подвох» злоумышленников, а неизбежное
следствие того, что «ошибается» сама история.

Так, надежды христиан на приход «царства божьего»,
как и уверения коммунистов о том, что «все дороги» ведут
в наш век к обществу свободы, равенства и братства, можно
«списать» в ошибки, поскольку не подтвердилось ни то, ни
другое! Но в этих ошибках заключалось и глубоко истинное
содержание. Нравственный императив (идеал, мечта), ко-
нечно, не есть еще сама реальность, но она — ее «знак» из
будущего. Изменение нравственных понятий в обществе,
«переоценка ценностей» - самый чуткий и точный показа-
тель того, что происходят или грядут большие, серьезные
перемены в жизни миллионов и миллионов людей. Ведь·ни-
какие идеи не возникают «из ничего» и не падают с неба.

Противоречивое отношение общественной морали к само-
му существованию частной собственности (то осуждение ее
как источника всех бед, то оправдание - как основы и гаран-
та свободы), нашедшее сущностное воспроизведение и отра-
жение в философских и социологических теориях Нового
времени, имеет глубинные корни в реальной диалектике мате-
риального и духовного производства при капитализме. Поэто-
му критика частнособственнического общества не могла не
возникнуть вместе с появлением самого общества, лишившего
большинство своих граждан источника самостоятельной жиз-

ни и существования. Однако в истине такой критики (истине
социализма) таилась своя ошибка, разглядеть которую уда-
лось не сразу, потому что это была ошибка не экономическо-
го, а нравственного сознания (со временем сказавшаяся и в
сфере экономики). «Экспроприация экпроприаторов», кото-
рой добивался (и кое-где добился) социализм, не подняла, а
даже опустила - по высшим критериям человечности - об-
щество, в котором эксплуататора с именем и фамилией заме-
нил сверх-эксплуататор — безымянное государство, присво-
ивший себе монопольное право на решение судьбы всех и
каждого: кого казнить, кого миловать.

Почему так произошло? Только потому, что была допу-
щена «маленькая ошибка» в социальном проекте: для ис-
тинных, высоких целей были избраны средства, не только
им не соответствующие, но и прямо им противные. И выбор
этот был не случаен. Он был рожден по меркам и понятиям
того самого общества (с его сознанием и с его моралью),
исторический приговор над которым жаждали осуществить
его низвергатели. И в том трагедия народа. Его беда (а не
вина), так как люди, в массе своей, действительно есть «со-
вокупность общественных отношений» (К. Маркс). К чести
великой русской литературы и великой русской философии
нужно сказать, что именно они подняли свой голос Предуп-
реждения против «прогресса» за счёт жизни и крови «ма-
ленького» человека. Но даже этой великой силы оказалось
недостаточно. Только собственный (а не книжный) опыт и
только очень дорогой ценой способен исправлять ошибки
истории, а затем — и ошибки мысли. Сами же эти ошибки,
вплетаясь в живую ткань общественного сознания, не могут
и не должны быть просто отброшены, проигнорированы как
якобы плод невежества или «недомыслия» наших предше-
ственников.

Идейные построения философии обладают огромной
притягательной силой. Идеи выражают потребности време-
ни, и если это время пришло, то никакие преграды и пре-
пятствия (цензура, административно-уголовная борьба с
инакомыслием и т. п.) не в силах сдержать, остановить на-
тиск философских идей, их мощное влияние на умы и сер-
дца современников.

Интернационализация, глобализация общественной жизни
в XIX — XX вв. сблизили мировые цивилизации и культуры,
сделали более общезначимым, более общечеловеческим содер-
жание и смысл исторического опыта. Мир стал более цель-
ным и единым. Более прямым и коротким стал путь трансля-
ции, распространения философских идей от страны к стране,

от народа к народу. Но и сегодня судьба философских идей во
многом сложна и неоднозначна, так как и в наши дни идеи ис-
пытывают на себе глубокое влияние со стороны социальных,
внетеоретических факторов (стереотипов массового сознания,
национальной психологии, особенностей языка и культуры).

Отличительной чертой философского творчества являет-
ся еще и то, что оно глубоко личностно. Личность, образ
жизни философа не отделимы от его мысли. Призыв В. Ма-
яковского — «Больше поэтов хороших и разных» — можно
распространить и на философов. Так же, как поэзия и ис-
кусство, философия не терпит стандарта и унылого однооб-
разия. Подлинный философ, как и подлинный поэт, музы-
кант, художник,- уникален. Творимый им мир никто иной
сотворить не может. «Феноменологию духа» за Гегеля и
вместо него написать бы никто не смог, как никто бы не
смог за или вместо Бетховена сочинить «Лунную сонату».
И именно этим нам бесконечно дороги их творения. «Но
ведь разные философы учат разному. Кому же из них ве-
рить?» — такой вопрос могут задать приверженцы точного
и однозначного знания. Однако и на него есть ответ. «Гете
и Шиллер, Сервантес и Толстой тоже писали по-разному.
Мешает ли это нам читать их? учиться у них? любить их?»
Многообразие, неповторимость, неожиданность и даже па-
радоксальность философских идей, концепций, учений —
не слабость, а сила философского творчества. Это многооб-
разие (плюрализм) для каждого мыслящего человека есть
«приглашение» к сотворчеству, «собеседованию» с велики-
ми умами, есть реальное условие сделать собственный вы-
бор своей жизненной позиции, соразмерив его с опытом
предшественников.

Философский плюрализм не нужно смешивать с эклек-
тикой — бессистемным, беспринципным смешением разно-
родных представлений и взглядов в голове одного человека,
без какой-либо даже попытки самостоятельного, критиче-
ского отношения к ним. Именно о таком — эклектическом —
«многознайстве» еще древние философы говорили, что оно
не есть¹ признак мудрости, а потому бесполезно. Плюрализм
же, не покушаясь на собственные, внутренние убеждения
личности, требует от человека лишь одного: уважения и к
другим мнениям, признания и за другими права на защиту
своих идей и ценностей. В этом смысле философский, ми-
ровоззренческий плюрализм — прямая противоположность
идеологической нетерпимости, догматизму и фанатизму. Он
является незыблемой нормой демократического общества. О
таком плюрализме сказал когда-то Вольтер: «Я не согласен

ни с одним Вашим словом, но готов отдать жизнь за то,
чтобы Вы могли его свободно высказать».

Уже античная философия, становясь самостоятельной
системой знаний, обретала спою внутреннюю композицию,
свою структуру. У стоиков (IV в. до н. э.) эта структура
приняла следующий вид: 1) философия начиналась с логи-
ки; 2) после логики следовала физика, или учение о приро-
де; 3) после физики — этика (учение о человеке, о пути его
к мудрой, осмысленной жизни). Последняя часть была
главной, поскольку и логика (учение о познании), и физика
(учение о бытии), при всей важности трактуемых в них
проблем, лишь подготавливали, предваряли основные,
смысложизненные положения и выводы философа о пред-
назначении и судьбе человека, об отношении его к вечному
и бесконечному миру. Предложенная стоиками схема сохра-
нила свое значение и по сегодняшний день. Хотя время вне-
сло в нее и свои коррективы. В XVII в. (прежде всего бла-
годаря Бэкону и Декарту) в лоне общих систем философии
углубленную разработку и развитие получила теория по-
знания (гносеология). В понимании того времени гносеоло-
гия была шире логики, так как рассматривала не только
абстрактно-теоретический, но и чувственный уровень позна-
ния (ощущения, восприятия, представления). То, что ан-
тичные философы именовали физикой, в философии более
поздних веков получило иное название — онтология. (Сло-
во «физика» в связи с возникновением специально-научно-
го, опытного знания, наполнилось другим, современным
смыслом.)

Существенную перестройку, переосмысление структуры
философского знания осуществил основоположник класси-
ческой немецкой философии И. Кант. В одном из итоговых
своих сочинений — «Критике способности суждения» — оь
говорит о трех частях философии, соотнося их с тремя
«способностями души», понимая под последними познава-
тельную, практическую (желание, воля) и эстетическую
способности, присущие человеку от рождения. Иными сло-
вами, Кант понимает философию как учение о единстве ис-
тины, добра и красоты, что значительно расширяет ее узко-
рационалистическую трактовку как только теорию или ме-
тодологию научного знания, высказывавшуюся сначала
просветителями, затем позитивистами.

Гегель строит свою систему в виде «Энциклопедии фи-
лософских наук». Как и стоики, и Кант, Гегель тоже назы-
вает три части философского знания, обозначенные им в
строгой последовательности: 1) логика, 2) философия при-

роды и 3) философия духа. (К последней он относит комп-
лекс философских наук о государстве и праве, о всемирной
истории, об искусстве, религии и самой философии.)

Как видим, логика, методология познания давно состав-
ляют теоретическое ядро философии. Однако структура со-
временной философии только к своему ядру не сводится.
Социальная философия (или философия истории), фило-
софские вопросы естествознания (философия науки), эти-
ка, эстетика, философская культурология, история филосо-
фии — круг философских дисциплин может быть и расши-
рен. Но отменяет ли многокомпонентная структура
философского знания его целостность? Нет, не отменяет,
потому что философские дисциплины —не механические
части целого, которые можно отделить от него и рассматри-
вать вне связи с другими его частями. Здесь более подходит
иной образ: драгоценный кристалл и его грани. С поворо-
том кристалла высвечиваются все новые и новые его грани,
хотя сам кристалл остается все тем же.

Так, эстетика (вопреки достаточно распространенному
мнению о ней) не является «частью» философии, поскольку
вся философия эстетична. (Высший акт разума, как писал
Гегель, есть акт эстетический. Особенно глубоко и полно
эстетическая природа философского сознания и творчества
проявила себя в античной культуре, что подтверждается и
таким фундаментальным исследованием, как «История ан-
тичной эстетики» А. Ф. Лосева. Также и нравственный
смысл, этический аспект философии: он проникает фило-
софское сознание целиком. Ни. одна проблема не является
философской, если она в то же время (если не непосредст-
венно, то в конечном счете) не оказывается этической.

О такой философской дисциплине, как история филосо-
фии, речь пойдет во второй главе. Но уже сейчас, в контексте
вопроса о структуре философского знания, следует указать на
то, что в философии теория и история связаны между собой
значительно глубжег и более сущностным, необходимым обра-
зом, чем в любой другой области человеческого творчества.
Математик, физик, тем более люди практических профессий
(врач, инженер, юрист, учитель) на своем рабочем месте дей-
ствуют операционально, они могут и не знать, не отдавать
себе сознательного отчета об истории, которая предшествова-
ла их деятельности и сделала возможной ее. Решая конструк-
торскую задачу, инженер-конструктор пользуется готовыми
формулами и схемами, как и врач — современными ему сред-
ствами диагностики и лечения, почти ничего не сохранивши-
ми от далекого прошлого медицины.

В этом отношении философия являет собою полную про-
тивоположность всем иным формам и сферам человеческой
активности. Она возможна лишь в постоянном процессе са-
мообращенности, самовоспоминания. И то и другое совер-
шается как акт рефлексии, т. с. осознанно. А это значит,
что современный философ, как бы оригинален он ни был,
мыслит не только от своего имени, но и от имени филосо-
фов прошлых веков, от имени философии в целом. Вот по-
чему история философии — не «часть» ее, а основа, ее суть,
ее самосознание.