ВВЕДЕНИЕ, ИЛИ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ 26 страница

 

Конечно, сама по себе синергетика, доказавшая, что самоорганизация систем возможна не только на биологическом и социальном, но и на физическом уровне существования, ничего, кроме пользы, социальной философии и социологии не принесла. Сопоставление общества с физическими системами "потокового" типа весьма полезно для обществознания, дает ему важную информацию об изначальных свойствах самоорганизующихся систем, способных "дрейфовать" в диапазоне между "порядком" и "хаосом". Но это не значит, что физикалистские модели могут служить самодостаточным основанием для полноценных объяснений функционирования и динамики социокультурных систем.

 

А именно к такому выводу склоняются сторонники современного редукционизма, рассматривающие законы общественной жизни как одну из форм физической самоорганизации. Целеполагание социальной деятельности, феномен свободной человеческой воли и прочие "нефизические" факторы рассматриваются при этом как "экзотические подробности", имеющие значение лишь в пределах межличностных взаимодействий (типа выбора женихом невесты), но теряющие свою силу применительно к долгосрочным тенденциям развития глобальных социальных систем. Неплодотворность такого подхода, нивелирующего специфику социальной реальности, мы постараемся доказать всем ходом последующего изложения.

 

В отличие от ветра, ломающего деревья и все, попавшееся на пути, человеку далеко не безразличен объект, на который направлены его мускульные усилия. Едва ли лесорубу придет в голову направить свою энергию на камни или же рубить деревья-великаны, которые нельзя будет обработать и вынести из леса. Все мы понимаем, что дерево, срубленное лесорубом, было выбрано им в полном соответствии с некоторой целью, которая и привела его в лес. Можно уверенно утверждать, что именно ее наличие определяет качественное отличие человеческой деятельности от процессов, происходящих в неживой природе.

 

 

Так, объясняя причины воздействия ветра на дерево, мы примем во внимание самые различные обстоятельства: силу воздушного потока, направление его действия, возможности дерева сопротивляться разрушительному для него воздействию. Мы можем поинтересоваться метеорологическими причинами, которые вызвали столь сильный ветер, и т.д. Учет всех этих факторов позволит нам ответить на вопрос: как ветер сломал дерево? Однако вряд ли нам придет в голову задаваться вопросом: зачем, с какой целью оно было сломано ветром? Бессмысленность этого вопроса очевидна для всех, кроме первобытных людей, склонных к анимизму.

 

В действительности физические системы действуют сугубо спонтанным образом, т.е. лишены способности к избирательному поведению, основанному на информационной ориентации в среде, различении желаемого, нежелаемого и безразличного и предпочтении желаемого, что и закрепляется в соответствующих целях, заранее намеченных способах действия. Напротив, поведение людей всегда сообразуется с некоторой целевой программой поведения, т.е. имеет целесообразный характер.

 

Понятие цели издавна используется философией. Еще Аристотель характеризовал цель, как "то, ради чего существует нечто". Современное определение цели, возникшее в рамках кибернетики, характеризует ее как предзаданный результат поведения, к которому стремятся системы с информационным типом организации, способные к адаптивному самосохранению в меняющихся условиях среды.

 

Ниже мы вернемся к этой характеристике. Пока же отметим, что различение спонтанности и целесообразности, позволяющее нам отличить деятельность от физических процессов, еще не позволяет нам отличить ее от иной разновидности природных процессов - поведения живых биологических систем, которое также нельзя считать спонтанным.

 

Конечно, нетрудно убедиться в том, что поведение бобров обладает всеми свойствами физического процесса - связано с преобразованием вещества и энергии, с чисто механической "работой". Однако, как и в случае с человеком, поведение бобров выходит за рамки физических реалий - объясняя его, мы должны принять во внимание не только "энергетику" процесса, но и его сугубо избирательный характер, способность биологических систем осуществлять адресный "выброс" физической активности, ее локализацию в "данном месте и в данное время".

 

В самом деле, вопрос "зачем?", адресованный уже не ветру, а бобрам, подгрызшим и свалившим дерево, отнюдь не выглядит бессмысленным. Обратившись к натуралистам, мы получим ответ на любой из вопросов "зачем?", адресованных к подобным актам поведения: узнаем, зачем бобры валят деревья, зачем им нужен строительный материал определенной формы и размера, зачем нужны плотины, которые возводят из этого материала, и т.д. и т.п. Все это

 

 

позволяет нам утверждать, что действия животных, как и действия человека, имеют целесообразный характер, осуществляются не "просто так", а ради некоторой заранее определенной цели, программирующей содержание и направленность поведенческих реакций [10].

 

Чем же отличается тогда поведение животных от деятельности человека? Сильно искушение ответить на этот вопрос простейшим образом - путем указания на характер целей, которые ставят перед собой люди и животные. В самом деле, человек может ставить перед собой цель изучить иностранный язык, написать учебник по философии, быть избранным в парламент или, наконец, продать срубленное им в лесу дерево. Ясно, что ни одна из этих целей животным недоступна. И тем не менее различение биологических и социальных систем путем разведения информационных векторов их поведения - путь ошибочный и тупиковый.

 

Дело в том, что все "экзотические" для животного человеческие цели имеют промежуточный, "операциональный" характер и должны отличаться от конечных целей существования. Критерий такого отличия прост - промежуточной является функциональная цель, которая служит средством достижения более фундаментальной, "самозамкнутой", т.е. субстанциальной, цели, относительно которой бес-смысленен вопрос "зачем?". Мы вправе спросить человека, зачем он стремится быть избранным в парламент. Представим себе, что он ответит нам так: "Стремлюсь улучшить жизнь своих избирателей". После этого мы получим право спросить, как именно он собирается это сделать. Но имеет ли смысл иной вопрос - зачем нужно улучшать жизнь людей, зачем нужно, чтобы люди жили лучше? Очевидно, что единственным осмысленным ответом на этот вопрос будет констатация того факта, что человеческое стремление к лучшей жизни (как бы ни понималось конкретными людьми это улучшение) самоцельно; люди стремятся к ней не "зачем-то", а "потому что" - потому что так устроена человеческая природа, такой ее создала эволюция или господь бог.

 

Очевидно, что и социальная, и биологическая жизнь обладают общей фундаментальной целью самосохранения в среде существования. Однако существует несколько принципиальных различий между самосохранением животного и самосохранением человека, о которых следует сказать особо.

 

Прежде всего потребность самосохранения как важнейшая доминанта поведения дана животному через инстинкт - передаваемую генетически программу действий, которую животное не выбирает и которую оно не может произвольно изменять. Единственно возможная для животного альтернатива - это "выбор" между программами индивидуального и видового самосохранения, предполагающий самопожертвование отдельных особей ради сохранения всей популяции. Однако в любом случае "героический" поступок птицы, бросающейся в пасть кошки ради сохранения птенца, не есть победа над инстинктом, а всего лишь следование ему, подчинение безусловному рефлексу, более фундированному, чем инстинкт индивидуального самосохранения.

 

 

С человеком обстоит иначе. Люди, как известно, способны - осознанно и добровольно - выбирать между жизнью и смертью. Лишь человек может добровольно уйти из жизни по причине неразделенной любви, творческих неудач, "потери лица" и прочих "несущественных" с биологической точки зрения обстоятельств.

 

Казалось бы, это ставит под сомнение наше утверждение о том, что самосохранение является конечной целью существования не только животных, но и человека. Однако это не так. Человек, безусловно, руководствуется парадигмой самосохранения, однако в отличие от животного это самосохранение не сводится к безусловным целям физического выживания.

 

В действительности человек свободен выбирать между двумя принципиально разными формами самосохранения. В одном случае оно предполагает сохранение биологического факта жизни, а в другом - речь идет о сохранении определенного качества жизни, в жертву которому нередко приносится сам факт биологического существования. Офицер, предпочитающий смерть бесславному плену, отнюдь не нарушает жизненную парадигму самосохранения. Просто приоритетным для него является не факт жизни, а достоинство жизни, не биологическое выживание, а сохранение собственной социокультурной идентичности, которая невозможна без сбережения офицерской чести.

 

Таково первое фундаментальное отличие между самосохранением людей и животных. Второе отличие состоит в том, что филогенетически самосохранение животных осуществляется по типу гомеостаза, когда целью биологической системы является сохранение ее изначальных состояний. Специфика человеческого самосохранения состоит в том, что оно включает в себя парадигму развития, предполагает кардинальную смену качественных состояний, и это не деформирует систему, а становится условием ее выживания. Иными словами, самосохранение человека осуществляется по известному "принципу велосипедиста", который должен постоянно крутить педали, двигаться вперед, чтобы не опрокинуться навзничь.

 

С учетом этих оговорок мы можем считать конечные цели человека эквивалентными целям живых организмов. И люди, и животные принадлежат к одному и тому же типу негэнтропийных систем, способных поддерживать уровень собственной организации, препятствовать ее хаотизации, осуществляя информационное самосохранение в среде существования. Поэтому различие между социальным и биологическим следует искать в способах достижения этой общей цели.

 

Однако и в этом случае поиск различий должен начаться с констатации сходств. Дело в том, что и в случае с людьми, и в случае с животными способом самосохранения в среде существования являет-

 

 

ся адаптация к ее условиям, т.е. изменение внутренних характеристик системы в соответствии с целями выживания и при этом сохранение качественной определенности. Так, животные приспосабливаются к воздействиям среды главным образом путем морфологической перестройки своего организма, механизмом которой являются мутационные изменения, закрепляемые или "выбраковываемые" средой. Человек же в течение нескольких десятков тысяч лет сохраняет свою телесную организацию неизменной, колоссально изменив при этом образ своей жизни. Все это произошло в результате того, что людям присуща способность приспосабливаться к среде существования не пассивной "подстройкой" своего организма к ее требованиям, а активным изменением самой среды, "подгонкой" ее под свои собственные нужды.

 

Так, ветер "под присмотром" человека не только "гоняет стаи туч", но и вращает крылья поставленных на его пути мельниц, распаханная земля рожает уже не случайные растения, а специально подобранные злаки, огонь из страшной разрушительной силы превращается в мирный домашний очаг, обогревающий, кормящий и защищающий людей. Человеческая деятельность - не просто адаптация, а активный процесс "приспосабливающего приспособления". На языке социальной теории это означает, что человеческая деятельность изначально выступает как труд, т.е. способность предметно преобразовывать среду существования, создавая средства жизни, отсутствующие или недостающие в ней".

 

Учитывая это обстоятельство, некоторые исследователи ставят под сомнение адаптивный, приспособительный характер человеческой деятельности, пытаются рассматривать ее не как разновидность информационной адаптации, а как ее альтернативу. Безусловно, такая постановка вопроса ошибочна. Не будем забывать, что человек, "заброшенный" в мир, который возник задолго до него, может менять лишь "форму" природной реальности, феноменологический пласт ее бытия, но никак не влияет на ее сущностные связи, сколь бы значимы они ни были для существования людей.

 

В самом деле, техническое могущество человека позволяет ему видоизменять "близлежащую" природу - превращать лесные тропы в асфальтовые автобаны, поворачивать русла рек и создавать (зачастую во вред себе) искусственные моря. Но он не может изменить законы, по которым живет природа. Мы можем срубить дерево, прервать естественный ход его жизни, мы можем воздействовать на генетический код, заложенный в его клетках, но мы не можем изменить ни законы метаболизма, ни законы генетики, благодаря которым осуществляется эта жизнь. Очевидно, что приспособление к таким реалиям бытия, безальтернативно заданным средой, есть всеобщее и необходимое условие общественной жизни, позволяющее нам распространять на нее родовые свойства адаптации.

 

 

И все же, принимая диктат природы как непреложную данность, человек в то же время научился обманывать ее, сопротивляться ее запретам, используя "внутренние слабости" своего противника, а именно альтернативность, разнонаправленность природных сил, сталкивающихся и противодействующих друг другу. Спасаясь от принуждения со стороны одних сил, человек стал вступать "в заговор" с другими, противопоставляя друг другу могущественные законы природы. Так, силам тяготения, которые препятствовали осуществлению извечной мечты человека - летать, подобно птицам, были противопоставлены законы аэродинамики и т.п. Направляя силы природы к достижению собственных целей - по принципу "разделяй и властвуй", - человек противопоставил ей ту самую "хитрость разума", о которой писал Гегель, характеризуя трансцендентальный разум, играющий людьми так же, как они играют силами природы; позволяющий им истощать друг друга в столкновениях, ведущих к предустановленному отнюдь не ими результату.

 

Постепенно человек создает "вторую природу" - искусственную среду обитания, именуемую социосферой, в которой он моделирует процессы, в природе вовсе не происходящие (выплавка стали в мартенах, съемка кинофильмов в специально выстроенных декорациях и т.д.). Иными словами, человеку свойственно активное отношение к среде существования. Однако так же характеризуется и поведение некоторых животных. В самом деле, пчелиные ульи, муравейники, плотины бобров свидетельствуют о способности некоторых животных подстраивать среду существования под собственные потребности, создавая "искусственные" средства жизни, отсутствующие в природе в готовом виде. Естественно, встает вопрос: что отличает трудовую деятельность человека от "трудовой" активности животных?

 

Ученые расходятся в ответе. Часть из них полагает, что качественное отличие человеческой деятельности связано со спецификой ее информационных механизмов, а именно наличием сознания. Другие считают, что это отличие связано с особым орудийным отношением к среде существования, возникшим у человека задолго до появления сознания и предопределившим появление последнего. Рассмотрим обе альтернативные точки зрения.

 

§ 5. ИНФОРМАЦИОННАЯ СПЕЦИФИКА СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ

 

Из учебников психологии мы помним, что сознание рассматривается как высшая форма развития психики, присущей уже животным, которые обладают нервной системой, способны ощущать, воспринимать и представлять окружающую действительность (психика, в свою очередь, является результатом эволюционного развития различных допсихических форм информационной ориентации, прису-

 

 

щих простейшим живым существам, у которых способность к информационному поведению еще не нашла субстратной основы в специализированных анатомических органах).

 

Очевидно, что социально-философский анализ сознания не требует от нас специального рассмотрения высших психических функций человека с точки зрения их субстратной основы (головной мозг) и нейродинамических механизмов осуществления. Философ, изучающий общество, может и должен ограничиться характеристикой сознания как особого информационного механизма человеческой деятельности, основанного на способности к словесно-логическому, "вербальному" мышлению, которое надстраивается над системой условных и безусловных рефлексов поведения и завершает собой простейшие формы "прологического" - наглядно-действенного и наглядно-образного - мышления.

 

Не углубляясь в проблемы психологической науки, мы можем констатировать, что наличие сознания означает способность человека к так называемому "символическому поведению", т.е. способность людей заранее предвидеть результаты своей деятельности, планировать их и продумывать наиболее подходящие способы их достижения - короче, действовать, осуществляя заранее выработанные цели поведения.

 

 

Напомним, что мы уже использовали слово "цель" для характеристики биологической активности, понимая под ней те предустановленные реакции и состояния живого организма, к которым он стремится под воздействием рефлекторных программ поведения (в этом смысле "целью" существования желудя является его превращение в дуб, а не в березу или осину). В результате работы сознания в человеческой деятельности возникают другого класса цели, отличные от объективных целей адаптивной активности животных. Такими целями следует считать уже не сам желаемый результат усилий, предмет человеческой потребности (будь то буханка хлеба для голодного или прибыль для финансиста), а идеальный образ желаемого результата, который создается сознанием, чтобы направлять физическую активность в заданном, рассчитанном направлении.

 

Соответственно, информационным свойством человеческой деятельности считают ее целенаправленность, отличную от "ординарной" целесообразности поведения животных, которые преследуют лишь объективные цели (потребности) без соответствующей умственной проработки, переносящей их в сознание и как бы "удваивающей" причиняющие факторы поведения или "раздваивающей" их на потребность и ее логическое отображение. Вспомним принадлежащее Марксу сравнение архитектора с пчелой. Гармоничностью создаваемых ею сот пчела вполне способна посрамить плохого архитектора, который, однако, отличается от наилучшей пчелы тем, что вначале "построит их в своей голове".

 

286,

 

Конечно, многие животные способны вести себя "умнее", чем пчела, подниматься над шаблонами инстинктов. Так, успех хищника, преследующего жертву, был бы невозможен, если бы он не мог заранее "просчитывать в голове" возможное направление ее бега. Условно-рефлекторная модель поведения (и даже некоторые начатки "интеллекта") позволяет более развитым, чем пчела, животным гибко приспосабливаться к ситуации (кто-то из натуралистов утверждал в этой связи, что успех мангуста в поединке с коброй во многом определяется большей развитостью нервной системы, позволяющей "оптимизировать" наступательные и оборонительные действия применительно к конкретным особенностям противника).

 

Таким образом, целенаправленность человеческой деятельности есть нечто большее, чем способность к информационному прогнозированию динамики среды. Суть дела в качестве этих "прогнозов", в степени их полноты, открывающей адаптационные перспективы, невозможные для биологических систем. Наличие сознания позволяет нам вырабатывать психические импульсы поведения, в которых отражаются не только объекты окружающей среды, их видимые свойства, состояния и связи, но и неявная цепь детерминационных опосредствований, связывающих разрозненные явления в единую картину мира.

 

К примеру, "интеллектуальных" возможностей обезьяны оказывается достаточно для того, чтобы установить пространственную связь между высоко подвешенным бананом и палкой, с помощью которой его можно достать. Однако при наличии нескольких палок животное не в состоянии мысленно, "на глаз" определить подходящую по длине и приходит к этому путем многочисленных проб и ошибок, проверяя "руками" самые различные варианты, в том числе и заведомо нелепые с человеческой точки зрения. Овладев с грехом пополам "начатками геометрии", обезьяна оказывается совершенно беспомощной в эмпирическом постижении простейших принципов физики: так, установив методом проб и ошибок пространственную связь между тем же бананом и лежащей на полу клетки лестницей, она пытается использовать ее по назначению, но не "учитывает" невидимые глазом законы центра тяжести, позволяющие придать лестнице устойчивое положение.

 

Еще одной важной чертой информационного поведения человека (характеризующей движение сознания уже не "вглубь", а "вширь") является символизация информации, ее "отчуждаемость" от конкретной поведенческой ситуации, в которой оказывается конкретный субъект, и от самого этого субъекта. Возможности человеческого сознания позволяют людям не только постигать неявные связи действительности, но и обобщать индивидуальный опыт, транслировать его, делать общим достоянием коллектива, сохранять для будущих поколений.

 

 

Иначе обстоит дело с коллективно живущими животными. У них встречаются индивидуальные отклонения в программе поведения (определяющая различие между "умной" синицей, умеющей вскрыть бутылки с кефиром, и ее "менее умной" подругой, не "додумавшейся" до таких изощренных форм добывания пищи). Однако индивидуальные успехи в адаптации редко закрепляются в коллективном видовом опыте животных - "передовые достижения" отдельных особей умирают вместе с ними, что вынуждает всякое новое поколение начинать с того же, с чего начинали его предшественники. Условно-рефлекторная модель поведения не позволяет обобщать и символизировать полученную информацию, а предполагает исключительно соматические (телесные) способы передачи прижизненно выработанного опыта, т.е. его передачу путем поведенческих реакций по принципу "делай, как я" (именно так поступает выдра, обучающая выдренка плавать, или волчица, когда учит волчонка навыкам охоты).

 

Лишь сознание людей позволило им изобрести особые способы хранения и передачи информации, отличные как от генетической трансляции, так и от методов научения. Благодаря сознанию человек сумел не только усовершенствовать предметные средства деятельности и способы обращения с ними - собственные умения и навыки, - но и создал возможности внетелесной передачи информации методом ее кодирования в так называемых знаковых объектах и процессах (книгах, рисунках, чертежах, ритуалах и т.д.), образующих "тело" человеческой культуры, способ ее реального существования. В результате современные врачи, к счастью для своих пациентов, способны использовать методы древнейшей тибетской медицины, а юноша - научиться плаванию по книге, взятой в библиотеке.

 

Констатируя все эти обстоятельства, ученые приходят к выводу, что именно способность к эвристическому символическому поведению составляет специфику человеческой деятельности и позволяет считать разумность родовым именем человека - Homo sapiens. Оставляя в стороне тонкости психологии, разумность можно квалифицировать как способность к нестандартному поведению в нестандартной ситуации, предполагающей выработку эвристических реакций, не известных по прошлому опыту, не только индивидуальному, но и коллективному, видовому [12]. Понятно, насколько способность человека продумывать свои действия, обобщать эмпирически данную информацию расширяет границы и возможности его деятельности. Именно эта способность определяет колоссальную пластичность человеческого поведения, именно благодаря ей деятельность людей вышла за рамки биологической специализации, присущей инстинктивному "труду" муравьев, пчел или бобров [13].

 

Подводя итоги, мы можем утверждать, что специфика человеческой деятельности, ее отличие от адаптивной активности животных связана с наличием сознания - совокупностью высших психических функций, в основе которых лежит способность к абстрактно-логическому вербальному (словесному) моделированию мира. Подчеркнем, что абстрактное понятийное мышление состав-

 

 

ляет именно основу человеческой психики, которая, конечно же, не сводится к сфере рацио. Наличие сознания не исключает присутствия у людей полного набора информационных регуляторов поведения, альтернативных сознанию - условных и безусловных рефлексов. Человеческого младенца, только появившегося из утробы матери, никто не учит дышать, кричать или сосать грудь, а вполне взрослые люди отдергивают руку от огня или инстинктивно сохраняют равновесие, ничуть не задумываясь над необходимостью или последовательностью предпринимаемых усилий, и т.д. и т.п.

 

Велик соблазн заявить, что подобные рефлекторные программы поведения отвечают лишь за жизнедеятельность человеческого организма, внутренние и внешние реакции нашего "тела", и никак не вмешиваются в собственно деятельность, т.е. поведение людей как социальных существ. Однако подобное заявление едва ли соответствует истине, поскольку значимые социокультурные реакции человека вызываются отнюдь не только логическими расчетами и планами. Человеческое сознание не сводится к способности понятийного мышления, но включает в себя совокупность эмоциональных и волевых факторов, сопровождающих процессы целепостановки и существенно влияющих на него. Кроме того, необходимым внутренним компонентом человеческого сознания является обширная сфера так называемых бессознательных импульсов, без учета которых картина социального поведения человека будет явно неполной.

 

Разные психологические школы включают в сферу бессознательного различные психические импульсы "надсознательного", "внесознательного" и "подсознательного" типа.

 

Примером "надсознательного" в социокультурном поведении людей могут служить нередкие случаи "озарения", или творческой интуиции, позволяющие человеку "проскочить" фазу логических размышлений между постановкой умственной задачи и ее решением, к примеру, получить искомое решение во сне, как это нередко бывало с учеными в истории науки.

 

Очевидно, что "бессознательными" такие реакции могут именоваться весьма условно - при условии трактовки "сознательности" как систематического рассудочного мышления, контролирующего каждый шаг своих логических построений. Подобная "бессознательность" ничуть не сближает человека с животным, напротив, она подчеркивает колоссальную разницу между "безмозглым" существом, вовсе не способным к логическим умозаключениям, и существом с "избыточной" силой ума, которой достает на его латентную работу "вне расписания", осуществляемую как бы "между прочим", в свободное от специальных усилий время.

 

Сложнее обстоит дело со сферой психических импульсов, которые можно условно назвать "внесознательными" - они куда ближе к рефлекторным формам поведения, в некотором смысле основываются на рефлексах, хотя и не сводятся к ним, ибо и в отношении их

 

 

имеет место специфически социальный способ их сознательного использования в поведении. В самом деле, каждому из нас известен экранный образ ковбоя, выхватывающего револьвер и открывающего стрельбу при первых симптомах надвигающейся опасности, не отягощая себя продолжительными, мучительными сомнениями в духе шекспировского принца Гамлета. Известна способность тренированных борцов и боксеров мгновенно реагировать на внешнюю угрозу, применяя приемы защиты, многие компоненты которых в момент исполнения не опосредуются сознательным расчетом. Да и обычный человек, отправляясь по привычной, исхоженной дороге в ближайшую булочную, движется фактически "на автомате", переставляя ноги с минимальной степенью участия сознания - во всяком случае, значительно меньшей, чем при движении по незнакомому болоту.

 

На языке психологии подобные стереотипизированные поведенческие реакции, в которых отсутствует "поэлементная сознательная регуляция и контроль" каждого из необходимых движений, именуют навыками. Место сознательного расчета в них занимает автоматизированное восприятие действительности в форме так называемых "перцептивных" и "интеллектуальных навыков", являющихся информационной основой собственно "двигательных" навыков - полноценной предметной деятельности во внешней среде. Но означает ли это, что сугубо социальное по своим целям, средствам и результатам действие (к которому, несомненно, относятся стрельба из револьвера или спортивные единоборства) может не основываться на сознании, что оно одинаково с активностью животного, основанной на рефлекторных механизмах поведения?








Дата добавления: 2016-09-20; просмотров: 454;


Поиск по сайту:

При помощи поиска вы сможете найти нужную вам информацию.

Поделитесь с друзьями:

Если вам перенёс пользу информационный материал, или помог в учебе – поделитесь этим сайтом с друзьями и знакомыми.
helpiks.org - Хелпикс.Орг - 2014-2024 год. Материал сайта представляется для ознакомительного и учебного использования. | Поддержка
Генерация страницы за: 0.037 сек.