Гражданское общество 4 страница

Следует еще раз повторить, поскольку факты со всех сторон подталкивают нас к такому наблюдению: историки часто рассмат­ривают данные события, находясь в плену собственных страстей, предрассудков и предубеждений. Они описывают как борьбу за свободу то, что является просто борьбой между двумя конкуриру­ющими элитами. Они верят сами и желают убедить нас в том, что элита, которая на самом деле жаждет захвата власти для того, что­бы пользоваться и злоупотреблять ею, так же как и та, которая за­тем стремится ее свергнуть, движима исключительно любовью к ближним, или, если использовать фразеологию нашей эпохи, — желанием помочь «униженным и обездоленным». Только когда эти историки оспаривают суждения некоторых из своих противников, они, в конце концов, приоткрывают истину, по крайней мере, в том, что непосредственно затрагивает этих противников. Так, Тэн пока­зывает в истинном свете декларации якобинцев и выявляет скрыва­ющиеся за ними хищные интересы. Аналогичным образом Иоганн Янсен показывает теологические прения, которые оказывались не чем иным, как тонким покровом, за которым проступали вполне земные интересы. Его труд примечательным образом описывает то, как новые элиты, приходя к власти, поступают со своими бывшими союзниками — «униженными и обездоленными», у которых про­сто меняется ярмо⁸⁰. Так же и в наши дни: социалисты достаточно хорошо видели то, что революция конца XVIII в. просто поставила буржуазию на место старой элиты. Они существенно преувеличи­вали угнетение со стороны новых хозяев, искренне веря, что новая элита политиканов лучше выполнит свои обещания, чем те элиты, которые приходили до нее. Впрочем, все революционеры по очере­ди заявляют о том, что прежние революции имели своим конеч­ным результатом обман народа, что настоящей революцией будет только та, к которой обращены их взоры⁸¹. «Все до сих пор проис­ходившие движения, — утверждал в 1848 г. „Манифест Коммуни­стической партии", — были движениями меньшинства или совер­шались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах ог­ромного большинства». К сожалению, эта подлинная революция, которая должна принести людям безоблачное счастье, есть не бо­лее чем обманчивый мираж, никогда не становящийся реальнос­тью. Она похожа на тот Золотой век, о котором мечтали милленарии*.

* Милленарии — представители христианской секты, верящие в грядущее второе пришествие Мессии с утверждением его тысячелетнего царствования. — Примеч. перев.

Всегда ожидаемый, он всегда теряется в туманной дымке будущего, всегда ускользает от своих приверженцев в тот момент, когда им кажется, что он у них в руках.

Социализм имеет определенные причины, которые встречаются почти во всех классах общества, так же, как и те причины, которые различаются в зависимости от классов.

К числу первых следует отнести те чувства, которые побужда­ют людей проявлять сострадание к бедам ближних и искать способ избавления от таких бедствий. Эти чувства — наиболее ценимые и одни из самых полезных в обществе, цементом которого они, соб­ственно говоря, являются.

Сегодня почти все льстят и угождают социалистам, поскольку они стали сильными, но еще совсем недавно многие смотрели на них не иначе, как на преступников. Нет ничего ошибочнее подобных взглядов. До сих пор социалисты, разумеется, не опускались в нрав­ственном отношении ниже членов «буржуазных» партий, прежде всего тех, которые, пользуясь законом, повышают налоги, взимаемые с остальных граждан, и создают то, что можно назвать «буржуазным социализмом». Если бы «буржуа» были охвачены таким же духом самоотвержения и самопожертвования по отношению к своему клас­су, какой воодушевил социалистов во благо своего, то социализм был бы далеко не так опасен, как сейчас. Благодаря присутствию в их рядах новой элиты, проверенной на наличие тех моральных качеств, какие демонстрируют рядовые социалисты, им удалось победонос­но пройти сквозь суровые испытания — многочисленные гонения и преследования.

Чувство доброжелательности, которое испытывают люди по от­ношению к себе подобным и без которого общество, вероятно, не существовало бы, не является несовместимым с принципом классо­вой борьбы. Защита своих прав, даже очень энергичная, превосход­но может сочетаться с уважением к правам других. Всякий класс, если он желает избежать своего угнетения, должен обладать силой, необходимой ему для защиты его интересов, но это вовсе не пред­полагает такую цель, как подавление им других классов. Напротив, опыт мог бы научить тому, что один из лучших способов защиты собственных интересов заключается в справедливом, беспристраст­ном и благожелательном учете интересов других.

К сожалению, это чувство доброжелательности не всегда озарено светом разума. Испытывающие его люди напоминают порой добрых женщин, толпящихся вокруг больного, каждая из которых советует при­менить то или иное средство. Их желание помочь больному не вызыва­ет никаких сомнений, сомнительна только действенность предлагае­мых средств. Чувства, даже самые горячие, которые они испытывают к больному, не заменят медицинских знаний, которыми они не облада­ют. Когда женщины эти обращаются к людям, пребывающим в таком же душевном состоянии, как и они, дело кончается почти случайным выбором средств, потому что им надо «сделать хоть что-нибудь», и больному сильно повезет, если его состояние от этого не ухудшится.

Так происходит и в случаях социальной патологии. Самая силь­ная любовь к ближнему, самое горячее желание принести ему пользу никогда не восполняет недостаток знаний, и при этом мы не сможем быть уверенными в том, что предлагаемые нами меры не обернутся результатом, обратным желаемому, и не усугубят беды, от которых мы намерены его излечить. Но люди, охваченные страстью, плохо понимают то, о чем им говорят на языке разума. Они хотят «делать хоть что-нибудь», не важно что, и вполне искренне возмущаются по­ведением осторожных людей, которые не поддаются этому порыву.

Любой беспристрастный наблюдатель, пожалуй, согласится с тем, что социализм, хотя и не может привести человечество к благосостоянию с помощью тех мер, на которые он непосредственно вдохновляет людей, он, по крайней мере, опосредованно, уже стал, не­зависимо от силы внутренней логики его теоретических построений, одним из наиболее значительных элементов прогресса наших обществ. То, что эти теории, скорее всего, окажутся ложными, в определенном смысле малосущественно, если вызываемые ими чувства будут полез­ны. Сейчас социалистическая религия помогла пролетариям обрести энергию и собрать силы, необходимые им для защиты своих прав; кроме того, она возвышает их и в нравственном отношении. В этом деле у нее нет, за исключением английского трейд-юнионизма, серь­езных конкурентов, кроме старых религий, которые она, впрочем, побудила с большим рвением относиться к нуждам народных масс. В настоящее время социализм, похоже, оказался религиозной фор­мой, лучше всего адаптированной к рабочим, занятым в крупной промышленности; социалистическая религия, где бы она ни зарожда­лась, вербует приверженцев с эффективностью, пропорциональной развитию промышленности. Социализм упрощает организацию элит, рождающихся в низших классах, и становится в нашу эпоху одним из лучших инструментов обучения этих классов.

С последним утверждением не согласятся те, кто еще путают обучение с образованием, как и те, кто предпочитает судить о со­циальной значимости религии исходя из силы логики ее догм. Од­нако социальная наука учит нас тому, что это две грубые ошибки.

Есть и иные причины, способствующие распространению со­циализма и различные для разных классов. Отмечая возвышенные чувства, часто выступающие одной из причин социалистической веры, мы вовсе не намерены утверждать, что золото остается чис­тым в любых сплавах и что социализм представляет собой воисти­ну уникальное исключение и способен избежать того влияния, ко­торое оказывают в большей или в меньшей степени наши чувства на любую нашу веру.

Под этим углом зрения можно видеть, что социалистические Чувства составляют как бы два больших потока. Один поток идет от низших слоев общества. Питающие его источники — это стра-Дания людей из низов, это их желание покончить со своими беда­ми, овладев теми благами, которыми пользуются люди из высших слоев, порой это также и зависть, жажда иметь то, что есть у других.

Когда-то не только богатство, но и женщины становились объектом зависти в низших классах по отношению к высшим. В прошлом об­щность имущества почти всегда дополнялась общностью жен. Се­годня эта вторая часть народных требований отошла в тень⁸². Было бы небезынтересно исследовать причины данного феномена. Дру­гой поток идет от высших слоев. Его источники многочисленны. Инстинкт социальности, существующий во всех социальных клас­сах, вызывает у большинства людей появление чувств благожела­тельности к себе подобным. Эти чувства, как показано выше, в целом благоприятны для социалистических систем; но подобные чувства в высших классах, в основном принимают иную форму, чем в низших. Отличие оказывается тем более значительным, чем силь­нее упадок высших классов.

Счастливые люди желают счастья и для других; эта благожела­тельность распространяется также и на домашних животных. Нет ничего достойнее и полезнее; только впадение в крайности, как, впрочем, и при всяком ином деле, оказывается вредным. Хорошо, когда родители любят своих детей, но плохо, когда они их балуют. Теперь такие чувства благожелательности часто стали перерастать в сентиментальные мечтания, отсюда рождаются утопии, по кото­рым, если верить их авторам, на нашей земле должно воцариться счастье. Средства, предлагаемые для достижения такой цели, в об­щем, очень просты. По существу, они сводятся к изданию декрета об упразднении определенных институтов, существующих наряду с теми бедами, которые требуется устранить. В силу рассуждения post hoc, propter hoc* таким институтам вменяют в вину то, что они — причина этих бед. В обществе человек несчастен — возвра­тимся к естественному состоянию, и он будет счастлив. Жадные люди обожают золото: ликвидировав золото, мы ликвидируем и жадность. Брак имеет свои недостатки, так же как и любой другой человеческий институт: давайте перейдем от супружества к «сво­бодной любви». Пока элита полна сил и энергии, эти разглаголь­ствования встречают понимание только в узком кругу литераторов, поэтов, дилетантов, но когда элита приходит в упадок, они оказы­ваются свойственными значительной части составляющих ее лицо.

* После того — значит, по причине того (лат.). — Прим. перев.

Не следует путать великодушие сильного с низостью слабого. Спо­собность защищать свои интересы и собственные права наряду с достаточно развитым умением владеть собой, проявляя снисхожде­ние и великодушие к другим людям, останавливая себя именно в тот момент, когда могут быть нарушены права и интересы других людей, — это то, что свойственно сильному человеку. Напротив, отсутствие мужества, необходимого для самозащиты, отказ от со­противления, готовность сдаться на милость победителя, более того — предел низости — готовность помогать врагу добиваться победы — это качества, отличающие слабого и деградировавшего человека. Такой индивид заслуживает только презрения, и общему благу послужит его скорейшее исчезновение. ^-' Как мы видели, главный симптом упадка — ослабление муже-/ства и душевной твердости — качеств, необходимых для ведения | борьбы за жизнь. Наряду с этим он развивает в людях извращен-i ные вкусы, побуждает их искать для себя новые, странные утехи. 'Среди них есть одна, особенно часто отмечаемая во времена упад­ка, по крайней мере, среди наших народов. Люди с упоением уни-йсают_себя, испытывают радость оттого, что они деградируют, выс­меивают тот класс, к которому принадлежат сами, глумятся надо всем тем, что раньше пользовалось уважением. В эпоху упадка рим­ляне опускались до уровня комедиантов и шутов. Уже при Тиберии сенаторам было запрещено посещать дома комедиантов, а всадни­кам — появляться в общественном месте в окружении шутов⁸³. Домициан изгнал из Сената знатного квестора за то, что тот имел пристрастие к пантомиме⁸⁴. Были римские матроны, добивавшиеся внесения себя в списки проституток⁸⁵. Нет необходимости вспо­минать про нравы французской знати конца XVIII в. Тем, у кого после знакомства с ними по книгам появится желание увидеть их воочию, достаточно понаблюдать за жизнью незначительной час­ти высшей буржуазии в наше время. Высшие классы конца XVIII В- приходили в полный восторг, слушая, как на сцене их высмеи­вали герои комедии Бомарше; теперь можно видеть, как в некото­рых странах буржуазия осыпает золотом тех авторов, которые в театрах ежедневно оскорбляют ее, обливают грязью судейские мантии, очерняют то, что является опорой общества. Она зачиты­вается гнусными книгами, по сравнению с которыми «Сатирикон»* покажется невинным сочинением, и в которых она подверга­ется грубым нападкам. Не только неприкрытая пошлость привлекла их к литературе подобного сорта, но и извращенное желание видеть, как втаптывается в грязь то, что ранее почиталось, как расшатыва-йотся основы социального порядка. Фривольности на театральной /сцене вновь притянули основное внимание деградирующего обще-i ства⁸⁶, которое утратило остатки чувства собственного достоинства.

Один судья, выступая на процессе, отважился упрекнуть тех, кто не приходит в восторг от свободной любви матерей-одиночек, и был встречен аплодисментами дилетантов, которые пришли бы, однако, в отчаянье, если бы их дочери и сестры последовали этому «замечательному» совету. Поскольку закон допускает развод, неко­торые люди, прибегая к уникальному, неподражаемому софизму, уверяют, что тот, чьи симпатии остаются на стороне женщины, не желающей использовать данное право, является лицом, оскорбля­ющим закон и «республиканский дух». Однако и в античном Риме встречались женщины, которые в течение всей своей жизни не слу­шали подобных советов, хранили верность мужьям и гордились тем, что были замужем только раз, причем деградировавшее обще­ство отнюдь не было склонно видеть в этом оскорбление законов⁸⁷. , Высшие классы полагают, что они без опасности для себя мо-i'ryx продолжать свои игры в духе социализма; впрочем, если они порой и признают наличие какой-то опасности, то считают ее очень I незначительной. Она только придает этому спорту большую остро-' ту ощущений и особое удовольствие.

Все это сопровождается елейной сентиментальностью. Тому, кто купается в роскоши, порой приятно порассуждать о нищете. Автор «Сатирикона», наверное, пародировал некоторые аффектации подобного рода, когда в уста Трималхиона** вкладывал следующую речь: «Друзья мои! Рабы — тоже люди. Когда-то они были вскорм­лены тем же молоком, что и мы. Но такова их судьба: они попали под гнет»⁸⁸.

* «Сатирикон» — произведение античной литературы эпохи Нерона, при­писываемое Гаю Петронию и дошедшее до нас в виде отдельных отрвыков. — Прим. перев.

** В «Сатириконе» дан образ Трималхиона — бывшего сирийского раба, вольноотпущенника, разбогатевшего благодаря торговле и ростовщительству. Выскочка-богач тщеславен, груб, невежествен, суеверен. Впрочем он имеет и ряд положительных качеств. При всем своем самодурстве он хлебосолен и обладает практическим умом. В нем заносчивость богача сочетается с плебейской просто­той бывшего раба. — Прим. перев.

Однако перед этим тот же Трималхион не моргнул и глазом, услышав, что его раб Митридат распят, потому что он ху­лил гения-хранителя* своего, хозяина. Богатые люди, материально поддерживающие в наши дни те институты, в которых обучают тому, что богатства буржуазии нажиты неправедными путями, что их следует у нее отнять, по меньшей мере, непоследовательны. Если они действительно считают, что эти узурпированные богат­ства должны принадлежать обществу, то им следовало бы их пол­ностью возвратить ему, не оставив себе и малой доли. Не странно ли звучат декламации против «капитала» со стороны людей, живу­щих исключительно на прибыль, получаемую с него? Те, кто заяв­ляет о правах рабочих на получение всего продукта их труда, в подавляющем большинстве не только не принадлежат к числу ра­бочих, но, более того, никогда не изготовили ни одной полезной вещи своими руками. Quis tulerit gracchos de seditione querentes?**

* Божества, сопровождающие, согласно древней мифологии, каждого человека на протяжении его жизненного пути и побуждающие его к тем поступкам, которые он совершает. — Прим. перек.

** Кто способен вытерпеть жалобы Гракхов на смуту? (лат.). Цитата из Ювенала (ок. 60 — ок. 127). — Прим. перев.

Недостаток душевной твердости еще яснее виден в абсурдных проявлениях милосердия по отношению к преступникам. Впрочем, преступниками нередко являются деградировавшие индивиды, чем, возможно, в определенной мере объясняется проявленная к ним сейчас благосклонность, поскольку деградировали также и многие представители элит, пребывающих в состоянии упадка.

Если один индивид убил или попытался убить другого индиви­да, то жалость наших филантропов направлена только в сторону убийцы. Никто не скорбит о жертве, но беспокоятся об убийце. Не слишком ли сурово обошелся с беднягой суд? Как он, несчастный, вынесет «моральные муки»? Скоро ли вернут его в общество, где он сможет открыто возобновить свои «подвиги»?⁸⁹ Бедные воры также получили свою долю от этой безграничной жалости, на ко­торую обворованные, очевидно, уже не имеют никакого права, дошли до того, что готовы заявить о праве — в отдельных случаях — на совершение кражи. Разумеется, человек, которого крайняя нужда толкнула на кражу хлеба, достоин некоторого снис­хождения, по крайней мере, если он попал в эту прискорбную ситу­ацию не по своей воле или неумышленно; но разве не заслуживает внимания булочник, у которого была отобрана его собственность? Если все нуждающиеся станут уносить его хлеб, то он разорится и впадет в нищету вместе со своей семьей. Представим на миг, что общество возьмет на себя обеспечение хлебом всех нуждающихся. В таком случае, почему только булочникам следует оплачивать дол­ги всего общества? Но бесполезно пытаться вразумить людей, ох­ваченных манией сентиментальности.

Другой источник пристрастия элит к социализму коренится в ин­тересе части их представителей. Ни один социальный класс не бывает однородным, внутри него всегда есть соперничество, и одна из партий, которая при этом формируется, может искать опору в низших классах.! Это достаточно общее явление. Почти все революции имели своими ' руководителями перешедших из старой элиты диссидентов.

Учения и религии в определенный момент своего развития ста­новятся средством обеспечения господствующих позиций в обще­стве, и тогда .многие преобразования оказываются не более чем делом, совершаемым исходя из корыстных побуждений. Социализм не сумел избежать действия этого общего правила, и в некоторых странах он стал карьерой, к которой готовятся посредством учебы и практических занятий⁹⁰. Среди индивидов, избравших этот путь, одни стремятся добиться милостей от правительства, другие жела­ют занять места среди законодателей или хотя бы в местном управ­лении. Забастовки являются одним из самых лучших условий для выдвижения политиканов, подобно тому, как войны создают усло­вия для военной карьеры.

Пока христианство подвергалось преследованиям, среди обра­щенных в эту веру, в общем, не было других людей, кроме тех, кто был готов жертвовать собственными интересами ради своих убеж­дений. Так происходит и в наши дни в отношении социализма в тех странах, где он преследуется. Но как только христианство стало господствующей религией, оно привлекло также и тех людей, для которых религия была, прежде всего, делом личной выгоды⁹¹. Это же происходит сейчас в некоторых странах с социализмом.

Кроме того, часто бывает так, что когда учение находит много последователей, когда соответствующие чувства распространяют­ся достаточно широко, кое-кто полагает, что было бы неплохо ис­пользовать данное учение или эти чувства в собственных целях, и, сохраняя его внешнюю форму, по сути, совершенно изменить его. Один из наиболее ярких примеров — то, как в античном Риме Ав­густ ввел принципат, создав видимость соблюдения республикан­ской формы. Эволюция религий дает немало такого рода приме­ров. В начале и в первую половину XIX в. высшие классы пытались подавить социалистическую идею; теперь они пытаются использо­вать ее. В скором времени трудно будет найти кого-нибудь, кто бы ни называл себя социалистом. Есть христианский и протестантс­кий, а также католический социализм, социализм по Толстому, не­мало видов этического социализма, государственный социализм республиканского, а также демагогического и еще один — монар­хического толка, империалистический социализм, особенно в Анг­лии, и разного рода анархические и литературные социализмы.

Теперь в романах и комедиях дают решения самых трудных эко­номических проблем, разумеется, в социалистическом духе. Когда этот энтузиазм пройдет, многие произведения нашей литературы, вероятно, покажутся столь же бессмысленными, пустыми и нелепы­ми, какими представляются нам теперь некоторые сентиментальные рассуждения конца XVIII в.

Не только интерес и расчет побуждают людей к тому, чтобы становиться сторонниками учения, но также дух подражания и многие иные причины, среди которых не стоит забывать, в рассмат­риваемом нами случае, о существовании тех, кого именуют интел­лектуальным пролетариатом. Все эти обстоятельства вместе созда­ют то необычайно мощное течение, которое увлекает за собой все, что оказывается на его пути.

Научный социализм рождается из потребности придать науч­ную форму гуманистическим стремлениям. Следует учитывать, что в нашу эпоху научная форма стала модной, так же, как в свое время была в моде религиозная форма. Являясь очень значимым в теоре­тическом плане, научный социализм имеет намного меньшую прак­тическую значимость. Наука никогда не волновала массы и не вы­зывала у них энтузиазма.

Похоже, что социализм до сей поры оказывал более сильное влияние на высшие классы общества, чем на его низшие классы. Не случайно лидеры социалистов повсюду в Европе рекрутируют­ся в основном из буржуазии. Теоретики социализма пришли не из рабочего класса.

Ослабление в высших классах духа сопротивления; более того, их постоянные совершаемые неосознанно действия, приближаю­щие их конец, — одно из наиболее интересных явлений нашего вре­мени. Однако такая ситуация вовсе не является исключением: ис­тория демонстрировала немало подобных примеров и, пожалуй, будет демонстрировать их вновь и вновь до тех пор, пока будет продолжаться процесс циркуляции элит, т. е. в тех пределах, до ко­торых можно распространять наши предвидения будущего.

Селинъи (Женева), 30 ноября 1901 г.

Примечания

1 Л. де Соссюр в работе «Le point de vue scientifique en sociologie» (Revue scientifique, 12.01.1901) очень хорошо заметил, что «в наши дни социологические науки пока пребывают в начальной фазе: возникнув совсем недавно, они еще не освободились ни от сентимен­тального, ни от утилитарного взгляда на вещи». Но ему следовало бы добавить, что в отдельных работах по социологии, которые, к сожалению, пока встречаются крайне редко, уже началось ее из­бавление от этих наваждений. Правда, есть и противоположная тенденция, которая появилась благодаря позитивизму и поддерживается религиозными чувствами и социалистическими настроениями. С другой стороны, заметен прогресс (в чисто научном смысле в области политической экономии. Такие работы, как «Phisica Mathematica» Ф. Л. Эджуорта, «Principi di economia pura» Маффео Панталеоне, «Mathematical Investigation on the theory of value and prices» Ирвинга Фишера и т. д. написаны исключительно с научных позиций. Аналогичную попытку представляет собой и мой курс (Cours d'economie politique // Pareto V. Oeuvres completes. V. I. Geneve: Librairie Droz, 1965. — Прим. перев.). В первом томе, опубликованном в 1896 г., я утверждаю: «Все трактаты по полити­ческой экономии в основном построены как исследования офелимите* и исследования полезности.

* Офелимите (от греч. схреХщо^) — понятие, введенное Парето в политэкономию Для обозначения субъективных потребностей потребителей товаров и услуг. Отлично от содержания понятий субъективной и предельной полезности, которыми пользова­лись экономисты психологической школы (Ст. Джевонс, Ф. Л. Эджуорт и др.). Парето при этом считал, что если вещь или услуга «офелима» для индивида (поскольку удов­летворяет его потребности или желания), это еще не означает, что она полезна для него ^в обычном смысле. Это мы можем пояснить на нашем примере: для курильщика, бе­зусловно, «офелим» табак; для наркомана — опиум. Они удовлетворяют потребнос­ти их организма, однако полезнсть курения и тем более потребления наркотиков для здоровья людей более чем сомнительна, скорее наоборот — они вредны для здоровья. Многие лекарства, горькие или неприятные на вкус, для детей не имеют «офелимите», но полезны для здоровья, когда помогают в лечении. — Прим. перев.

И вполне возможно, что пока еще рано размежевывать эти две области научного познания, и все же я полагаю, что уже пришло время убрать из них моральные и юриди­ческие привнесения, которыми они до сих пор перегружены». Де Соссюр прав, когда призывает удалить из области науки сенти­ментальные и утилитарные взгляды на вещи. Именно это я и пытался сделать в политической экономии; теперь я пытаюсь проделать то же самое в социологии, пусть даже в весьма малой ее части. Г. Негри в работе «Император Юлиан Отступник» справедливо утверж­дает: «Исследователь критического склада способен смотреть на мораль­ные явления, отбросив спекуляции, столь же отвлеченно, как и на явле­ния физические; подобно тому, как химик анализирует вещество, и как астроном определяет орбиту планеты. Одно дело чувства, другое — ра­зум. Действительная причина беспорядка, нарушающего ход человече­ской мысли, состоит в том, что люди руководствуются чувствами там, где следует пользоваться исключительно разумом. Это роковая ошибка, но столь же роковую ошибку совершают и те мыслители, которые пола­гают, что разум способен объять всю Вселенную. Из-за своей близору­кости они не замечают, что остается непознанной обширная область, в которой абсолютно и непобедимо царствует чувство».

2 Tito Livio. VI. P. 34.

3 Duruy. Hist, des Remains. I. P. 262. «Приближавшаяся революция соверши­лась не от ревности женщины, так же, как похищение Елены не явилось причиной Троянской войны; она была последним актом борьбы, продол­жавшейся сто двадцать лет и не прекращавшейся ни на один день».

4 R. van Ihering. «L 'esprit du droit remain» прекрасно оценивает данное правило применительно к праву: «Если бы мы даже знали в совершенстве все эти нормы права, то мы все равно не имели бы еще точного образа их права, свойственного данной эпохе. Это только позволило бы нам установить, что данная эпоха отличалась ее правом, но не да­вало бы знания самого права... Предстает парадоксальным стремле­ние раскрыть правовую систему спустя огромное время после того, как она перестала существовать. Но неужели это дело и вправду на­столько рискованное? Ведь немало исторических событий было впер­вые понято лишь спустя длительное время после того, как они про­изошли». (Introd., Tit. II, cap. I, §3.)

⁵ Эту концепцию я развил и дал некоторые приложения в «Un'applica-zione di teorie sociologiche» (Rivista italiana di sociologia. Roma, luglio — agosto, 1900).

⁶ R. von Ihering. «L'esprit du droit remain. Introd». Tit. II, cap. I, § 3. «Как ни велики были способности и мастерство практикующих юристов классиче­ского периода, однако и в их времена существовали те юридические прави­ла, о которых они не ведали и которые впервые были выявлены благодаря современному правоведению. Я называю их скрытыми (latent) нормами права „Разве это возможно?" — спросят нас, оппонируя тем, что для применения таких норм необходимо их знать. Вместо ответа мы можем ограничиться ссылкой на законы языка. Тысячи людей каждодневно применяют эти законы, о которых они никогда и не думают и которые даже специалист не всегда вполне отчетливо представляет себе; но то, что остается непонятым, восполняется чувством, грамматическим ин­стинктом». J. Bentham. «Tactique des assemb. polit. suivie d'un traite des soph, polit.» II. P. 228: «Но может быть, побудительные мотивы, которые непрестанно воздействуют на человеческий ум, остаются тайной для него самого? Да, несомненно, может быть, нет ничего более простого; нет ничего более обычного — и привычного: так нередко мы говорим, употребляя слово „более" применительно к тем вещам, которые не явля­ются неизвестными, о которых хорошо знают».

⁷ Grote. «Hist, de la Grece». t. VI, cap. VI. Рассуждая о Пифагоре, этот автор заявляет, что его не следует рассматривать «как лицемера и обманщика, поскольку опыт вроде бы подтверждает, что если в оп­ределенные эпохи человеку нетрудно было убедить других людей в правильности того, что его воодушевило, то еще проще ему было убедить в этом самого себя». Два человека при изложении одного и того же факта могут представить две очень разные его версии, совер­шенно не желая ввести нас в заблуждение. Просто они его видят че­рез призму своих страстей и предубеждений.

8 Erod. VII, 143. Геродот. История. Перевод шестой и седьмой. Киев. Южно­русское издательство Ф. А. Иогансона. 1896. — Прим. перев.

9 Кое в чем верны упреки, высказанные Ницше в адрес философов: «Все они дружно претворяются людьми, якобы дошедшими до своих мне­ний и открывшими их путем саморазвития холодной, чистой, боже­ственно беззаботной диалектики (в отличие от мистиков всех степе­ней, которые честнее и тупее их, — эти говорят о „вдохновении"), — между тем как в сущности они с помощью подтасованных оснований защищают какое-нибудь предвзятое положение, внезапную мысль, „внушение", большей частью абстрагированное и профильтрованное сердечное желание». (Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль. 1990. С. 244. — Прим. перев.). Сорель (Sorel G. Les aspects juridique du socialisme // Revue socialiste. November 1900), комментируя одно из рассуждений Пеккера*, отме­чает: «Это рассуждение производит сильное впечатление, поскольку рассчитано в гораздо большей мере на наше поэтическое восприя­тие, чем на наш критический и научный взгляд».