Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе 6 страница

2). В каждый столбец последовательно вписаны галльские названия месяцев, и читать каждый столбец надо сверху вниз.

Первая половина года начинается с месяца, называемого Samon, а вторая половина — с месяца, называемого Giamon, а оба эти слова соотносимы с названиями соответственно лета и зимы в живых кельтских языках. Исходя из этого первые интерпретаторы календаря Колиньи сделали вывод, что Samon был центральным месяцем лета, а Giamon — зимы. Либо Samon и Giamon могли означать также первые месяцы лета и зимы соответственно, соотносясь, таким образом, с современным маем и ноябрем, двумя поворотными точками традиционного кельтского года. Однако есть основания и полностью пересмотреть это предположение. Хотя в ирландском языке основа sam означает «лето», словом Samain (cp. Samon), как ни странно, называется Канун ноября, начало зимней половины года — время традиционных рассказов и празднеств, а в христианские времена — период, на который падает большая часть церковных праздников. Календарь из Колиньи, как и церковный календарь, был своего рода «расписанием ритуалов», и сам факт, что большая их часть сосредоточена в первой половине года, заставляет предположить, что в традиционных календарных представлениях зима предшествовала лету и что, таким образом, как ни парадоксально, Samon действительно был первым месяцем зимы, а Giamon — первым месяцем лета. Такой порядок следования времен года согласуется с известным свидетельством Цезаря, гласящим, что у кельтов ночь предшествует дню. Галлы, как говорит он, называют себя сыновьями бога Ночи и «исчисляют и определяют время не по дням, а по ночам, день рождения, начало месяца и года они исчисляют так, что сперва идет ночь, за ней день». Порядок времен года не имеет для нас здесь важного значения, но для простоты мы предположим, что первая половина пятилетнего цикла начиналась с зимы, а вторая — с лета.

Месяцы года в свою очередь подразделялись на два разряда. Шесть — протяженностью тридцать дней — помечены знаком MAT, другие шесть — протяженностью 29 дней — помечены знаком ANM. MAT (cp ирл. maith и валл. mad), возможно, означало «хороший», тогда как ANM, вероятно, было сокращением от AN МАТ «нехороший». Нам представляется уместным провести здесь параллель с афинским календарем, где тридцатидневные месяцы назывались «полными», а двадцатидевятидневные — «пустыми». На юго-востоке Азии эти два типа месяцев назывались «полными» и «ущербными» и, соответственно, чередовались в правильной последовательности. Месяцы MAT и ANM в календаре из Колиньи тоже чередуются, за одним исключением. Если бы это чередование соблюдалось на протяжении всего пятилетнего цикла, то и Samon, и Giamon оказывались бы МАТ месяцами по тридцать дней в каждом. Но, видимо, чтобы этого избежать, производилась своего рода перестановка, так что первая половина каждого года — ритуально более значимая — и первая половина цикла в целом начинались и кончались МАТ месяцем, а вторые половины годов и циклов начинались и кончались соответственно ANM месяцем. Таким образом, если исключить дополнительные месяцы, обе половины цикла состоят из тридцати месяцев, образуя, так сказать, по «месяцу месяцев», тоже разных — MAT и ANM.

Эта же модель видна и в структуре самих месяцев. Каждый состоит из двух частей, в первой из которых дни пронумерованы от первого до пятнадцатого, а во второй — до пятнадцатого или до четырнадцатого в зависимости от длины месяца. Как в индийском и некоторых других календарях, первая половина, без сомнения, была «светлой половиной» лунного месяца, другая же — «темной половиной», однако и здесь, как в случае времен года, трудно решить, какая половина считалась светлой, а какая — темной. В календаре из Колиньи между этими половинами вписано слово ATENVX, которое интерпретируют либо как «обновление», либо как «возвращающаяся ночь». Первая интерпретация может быть соотнесена с принципом, отмеченным еще Цезарем. С другой стороны, Плиний говорит, что друиды обыкновенно начинают отсчет своих месяцев с шестого лунного дня, и если они считали от новолуния, то месяц начинался со светлой половины. Интересно, что в Индии отсчет месяца на юге начинали со светлой половины, а на севере — с темной. Таким образом, продолжая эту аналогию, можно предположить, что год и даже весь цикл начинались с зимы в одной половине страны и с лета — в другой. В принципе правомерны оба подхода. Уподобленная первозданному хаосу, который предшествует сотворению космоса, и беременности, которая предшествует родам, тьма предстает началом начал, но как символ смерти и разрушения она же и завершает светлый день.

Данную дихотомию можно наглядно представить следующим образом:

ночь и день

темная половина месяца и светлая половина месяца

МАТ-месяц и ANM-месяц

зима и лето

Samon-полуцикл и Giamon-полуцикл

Каждый полуцикл при этом состоит из пяти времен года: в одном, соответственно, оказывается три зимы, а в другом — три лета:

А. зима: лето: зима: лето: зима

Б. лето: зима: лето: зима: лето

Символическое значение дня и ночи как микрокосмоса времени и поистине «всего мира» как нельзя более ясно выражено в одной из повестей «Лейнстерской книги». После того как Дагда поделил все сиды Ирландии между вождями Племен богини Дану, Мак Ок пришел к нему и стал просить у него земли для себя. «Для тебя у меня ничего не осталось, — сказал Дагда, — я уже закончил раздел». — «Тогда разреши мне, — попросил Мак Ок, — провести день и ночь в твоих собственных владениях». Дагда согласился.

На следующий день Дагда явился в свой сид и сказал: «Твое время истекло, уходи». — «Нет, я не уйду, — ответил ему Мак Ок. — Ведь день и ночь — это и есть весь мир. И отдал ты мне все, чем сам владел». После этого Дагде пришлось уйти, а Мак Ок по праву занял его сид. Этот же мотив встречается в саге «Сватовство к Этайн», но там его значение выражено менее загадочно. Там Мак Ок тоже хочет навсегда отнять у Элкмара бруг (крепость, укрепленный холм), который до этого попросил на день и на ночь, «ибо не бывает в мире иного, кроме дней и ночей». Точно также молодой Конхобар обманом присваивает себе власть над уладами, сместив их короля Фергуса Мак Ройха, обещавшего ему королевскую власть на год (точнее: на зиму и лето). Поведение Конхобара в данном случае носит характер сугубо политический, но для нас важно, что его хитрость удается благодаря многозначности слов, потому что действительно «не бывает в мире ничего, кроме зимы и лета». Как мы увидим в дальнейшем, король Конхобар персонифицирует саму идею Года, поэтому есть основания видеть в Мак Оке персонификацию Дня. Вспомним, что свое имя, буквально означающее «молодой сын», он получил от матери в знак того, что был зачат и рожден ею в один день, волшебным образом продленный Дагдой.

На границе двух различных периодов времени проявляется некая таинственная сила, обладающая склонностью делать и добро, и зло. Известно, что некоторые действия запрещалось совершать на восходе солнца и на закате, потому что это были традиционно опасные моменты поворота времени. Однако, с другой стороны, следует вспомнить, что утренняя роса и вообще — вода, добытая на рассвете, обладали особыми лечебными свойствами; точно так же лекарственные травы рекомендовалось собирать на закате, чтобы действие их было эффективнее. Естественно, что эти магические силы наиболее активны в Канун ноября и в Канун мая — точки, делящие год пополам. Эти два Кануна (а также канун дня середины лета) носили в Уэльсе название «ночи духов». Всюду, где жили кельты и где было распространено их культурное влияние, традиционно считалось, что в эти дни, точнее ночи, силы хаоса максимально активны, феи являются людям, колдуны занимаются волшебством. Будущее в эти моменты открывается во всевозможных предвестьях. Традиционная для этих дней обрядность во многом сродни традиционным празднованиям Нового года — например, гаданиям и освещению жилища огнем, взятым из ритуального костра. Однако атмосфера самих этих праздников существенно различалась, поскольку посвящались они временам года, резко контрастирующим друг с другом.

Современный Халлоуин, канун зимы, был праздником торжественным и таинственным. В эту ночь открывались сиды и их обитатели выходили наружу, причем в куда более реальном смысле, чем в иные ночи. Живые могли видеть возвратившиеся души умерших. В Ирландии до самого недавнего времени в эту ночь люди старались не покидать домов без крайней необходимости, а если все же оказывались на улице, то старались держаться подальше от кладбищ. Если за спиной им слышались шаги, то ни в коем случае нельзя было оборачиваться, чтобы не увидеть мертвецов, идущих по следам. В Уэльсе говорили, что в эту ночь призраки караулят у каждого перелаза. На крыльце ставили для мертвых специальную еду, называемую bwyd cennad y meirw (букв. «пища головы мертвеца»), двери оставляли незапертыми, а прежде чем лечь спать, домочадцы прибирали у очага, чтоб все было готово к визиту умерших родичей.

Совсем иначе отмечался этот праздник в Шотландии, хотя суть его оставалась той же. Это была ночь «зла и беды», и внушаемый ею ужас намеренно усиливался особыми ряжеными, персонифицировавшими духов умерших: неженатые молодые люди в одиночку или группами разгуливали по деревне, с закутанными или зачерненными лицами, в белых одеждах или задрапированные в солому. В эту ночь исчезала граница между живыми и мертвыми, а до некоторой степени и между полами, потому что юноши переодевались девушками, а иногда и девушки переодевались юношами. Всеобщий хаос еще усиливался злыми проказами. Ряженые врывались в деревенские усадьбы, уносили прочь плуги, повозки, а иногда и ворота, а затем бросали в канавы и пруды, лошадей уводили со двора и бросали на чужих полях. Покушались даже на мир и покой дома двери сотрясались от ударов капустных кочанов, украденных на чужих огородах, дымоходы забивали торфом, сквозь замочные скважины пускали дым в комнаты.

В эту же ночь традиционно практиковали разного рода гадания; именно в канун зимы можно было узнать, каким будет весь год, кто женится или выйдет замуж и за кого. В Уэльсе храбрец, рискнувший уединиться в церковном притворе, слышал в полночь голос, выкликающий имена тех, кто умрет в течение года, но это было опасно, потому чтосреди имен обреченных всегда можно было услышать и собственное имя. Девушки в эту ночь обыкновенно гадали о женихе, однако и тут смерть всегда пряталась за углом: вместо лица будущего мужа можно было увидеть гроб. Интересно, что в традиционной технике этих гаданий обычно фигурировали орехи и яблоки — плоды двух деревьев, ассоциируемых кельтами с Иным миром.

Осмысление Нового года как своего рода вневременья, момента, когда прежний порядок исчерпал себя, а новый еще не создан, характерно для многих регионов, однако в других странах это отношение, скорее, воплощается в желании победить хаос, а не дать ему воцариться. В празднике же Халлоуина намеренное стирание границ между живыми и мертвыми, между мужчинами и женщинами, между своим добром и чужим, а в гаданиях — между настоящим и будущим символизирует возврат хаоса. Знаменательно, что «день и ночь», которые Мак Ок в вышеупомянутой повести отождествляет с временем вообще, это день и ночь Самайна. В дохристианской Ирландии этот день имеет отчасти природу вечности. Отвлекаясь от костров, приходится признать, что о позитивной стороне обрядности Самайна мы, к сожалению, почти ничего не знаем, — до наших дней это не дошло. Халлоуин открывает зиму, и многое из сверхъестественного этой ночи, когда человек кажется бессильным в руках судьбы, продолжает доминировать до рассвета следующего времени года — лета.

Праздник же Кануна лета имеет как положительный, так и отрицательный аспект. Да, в этот день феи тоже могут нанести человеку вред, а ведьмы безнаказанно могут украсть молодняк и будущий урожай, но все же, как бы ни была опасна ночь Кануна лета, ее опасности совсем иные, в ней нет жуткой близости сил смерти, которая отличает ночь Халлоуина. Иной мир не вторгается в этот мир; удача человека в будущем году, может быть, и висит на волоске, но все же он не сталкивается лицом к лицу с неотвратимой судьбой. Более того, можно принять действенные меры, чтобы отвести беду. Разрешено следить за тем, чтобы колдуны не украли молоко первой дойки и не зачерпнули воды из колодца на заре первого майского дня; есть и другие способы отвести угрозу колдовства — например, отказ делиться водой, пищей или огнем. Ветки рябины, укрепленные над входом в дом и хлев, отгонят колдунов и фей. И если в фольклорных источниках содержится относительно мало сведений о том, что происходило в первый день зимы, 1 ноября, то опасности Кануна мая — всего лишь прелюдия к радостям первого дня лета, а это и любование восходом солнца с вершины холма, и купание в утренней росе, и питье воды из колодца перед рассветом, и собирание листьев и цветов, и украшение одежды зеленью, а не соломой. То был рассвет нового, упорядоченного дня; солнце в этот день вставало рано, и люди тоже, а их ритуальная рачительность и бережливость к имуществу составляли резкий контраст хаотическому, разрушительному разгулу ночи Халлоуина.

Если базовой для кельтской концепции времени была двухчастная структура, то смысл других временных моделей, предполагающих четырехчленное деление (дня — на утро, день, вечер и ночь; месяца — на четверти; года — на весну, лето, осень и зиму), выходил за пределы чисто временных представлений. И моментам, знаменующим соединение этих четвертей, присуща толика той значимости, какую придавали великим поворотным пунктам года. В полдень и в полночь, равно как на восходе и на закате, завеса между этим и незримым миром становилась предельно тонкой. В полдень можно было стать очевидцем «похорон эльфов», и в полдень же наступало благоприятное время для изгнания колдовского ребенка-подменыша. Полночь традиционно считалась «часом колдовства», когда феи и призраки становились видимы человеческому глазу, и идти в этот час на кладбище было дерзостью, за которую неминуемо ждет расплата.

Ночь св. Бригиты (канун 1 февраля) делила зимнюю половину года на зиму и весну; Лугназад (Lugnasad, 1 августа) делил летнюю половину года на лето и осень. День св. Бригиты (Imbolc) знаменовал начало весны; в Ирландии канун этого древнего праздника традиционно сопровождается различными обрядами и гаданиями. К тому времени, когда деревья в мае надевали свой зеленый наряд, весенние работы были уже завершены. Лето кончается в июле, и Лугназад, первый день осени, был традиционным праздником урожая, причем по значимости он соперничал с Самайном и Бельтаном. Ко дню Самайна весь урожай 6ывал собран. Плоды, оставленные на деревьях, после Самайна оказывались испорчены злым духом, которого звали «пука» (риса). Таким образом, традиционное деление кельтского года в Ирландии определялось скорее циклом земледельческих работ, чем движением солнца, хотя, как показывают календарь из Колиньи и данные фольклора, солнцестояния и равноденствия тоже учитывались.

В Шотландии такие «четвертные» дни и теперь падают соответственно на ноябрь, февраль, май и август, однако различные изменения официального календаря в ходе веков привели к небольшим смещениям, так что начало зимы ныне падает на 11 ноября, весны — на 2 февраля, лета — на 15 мая, а осени — на 1 августа. Эти дни носят название «колдовские», и в их кануны феи устраивают пирушки и преследуют беспомощных людей. Говорят, что в начале каждого времени года феи переселяются в новые жилища. Например, в Канун мая нельзя было ничего давать взаймы, ведь этим можно накликать беду. В качестве оберегов было принято использовать скрещенные ветки рябины. Кроме того, этот день был днем гаданий. «Четвертные» дни, как и полудни, были благоприятны для изгнания подменыша, но несчастливым считалось, если какое-нибудь «мероприятие» «перехлестывало» четверть года, например, если о бракосочетании объявляли в конце одной четверти, а праздновали его в начале другой.

Этим поворотным пунктам времени везде и всюду присущи парадоксальные черты. В каком-то смысле они как бы не существуют вообще, в другом же — тождественны целостности существования. Их значимость сравнима с «двенадцатью рождественскими днями», каждый из которых предсказывал погоду соответствующего месяца нового года. Эти двенадцать дней были отмечены переодеваниями, шутовством, разного рода вольностями, выборами «шутовских королей», колдовством и прочими атрибутами хаоса. В Шотландии в эти дни не имел силы ни один суд, а в Ирландии считалось, что умершие в эти дни попадают прямо на небо, минуя чистилище и Страшный суд. В Уэльсе эти дни назывались «днями знака» (coel-ddyddiau), а в Бретани — «избыточными днями» (gourdeziou). Двенадцатидневный интервал между двумя праздниками, падающими на середину зимы в календаре из Колиньи, видимо, имел подобное же значение. Более того, тридцать дней дополнительного месяца, который предшествует каждому полуциклу этого календаря, носят названия тридцати месяцев полуцикла. Дополнительный месяц, таким образом, есть как бы микрокосм полуцикла, хотя, как недавно доказано, дни этого месяца символизируют, скорее, прошедшие месяцы, а не последующие.

В следующих главах мы рассмотрим некоторые черты мифологического структурирования пространства, теперь же стоит добавить, отчасти забегая вперед, что границы между территориями, как и границы между годами и временами года, — это линии, швы, где сверхъестественное проникает сквозь ткань организованного существования. Вода, которая течет через два-три прихода, обладает целебными свойствами, она используется в гаданиях на Халлоуин, а также помогает в Канун мая навести или снять сглаз со сливок и масла. Тот факт, что некрещеных детей хоронили обычно на границе прихода, опять-таки свидетельствует о том, что такие линии-швы, как и некрещеные дети, не вполне принадлежат этому миру. Перелазы — излюбленное место призраков. Все территории, как и все времена года, должны были каждый год ритуально обновлять свои границы. Во многих областях Ирландии приход мая отмечался ритуальной починкой изгородей, и, таким образом, церемония «установления границ» в царстве пространства соотносима с церемонией Нового года в царстве времени; обе они сосредоточивают внимание на границе раздела. Дата «установления границ» варьируется по регионам, но предпочтительным днем считался четверг. Пасхальной недели (когда Церковь вспоминает вознесение Христово), который обычно падает на конец зимы, т е. время, когда мир создается заново. Этот таинственный характер границ, которые обычно проходят по ручьям и рекам, усиливает значимость поединков у брода, часто упоминаемых в ирландских сагах. Поединок в таком месте до известной степени обретает черты ритуального «гадания», так же как и состязания на границах времен года. Подобный же смысл имеет и мотив порога, недаром в сагах Лейнстерского цикла герой одолевает своего сверхъестественного противника именно на пороге дома.

Глава 4. Начало бытия

Перенеси нас через море на корабле, о Всеведущий.

«Ригведа», IX, 70, 10

Кельтская традиция не сохранила преданий, повествующих о сотворении мира и человека. Даже в самых ранних из дошедших до нас текстов прародителями человечества уже названы библейские Адам и Ева. Тем не менее можно сказать, что «Книга захватов Ирландии» (Lebor Gabala Erепп) безусловно представляет собой удачную попытку сочетать элементы местных мифологических представлений с древнееврейскими преданиями, приукрашенными средневековыми легендами. Начинается она словами: «In principio fecit Deus coelam et terram...» («В начале Бог создал небо и землю...») — и повествует затем о творении, о Ное и о потопе, о расселении народов, возводя современных ирландских гойделов к Иафету сыну Ноя. Для ранних кельтов-христиан, как в наши дни для африканцев и проч., принятие новой веры, имеющей свою космогонию, неизбежно повлекло за собой беспощадное обрубание ствола прежней мифологической традиции и искусственное привитие ее к христианским корням, которые будут отныне ее питать. «Книга захватов» — результат такой «прививки» для Ирландии. Эта книга внушала ирландцам, что все они тоже потомки Адама и что их судьбой властвует библейская теофания. И свое назначение она, несомненно, выполнила, потому что затверживание длинных искусственных родословий и нудных (для нас) деяний потомков Иафета, совершенных где-то в Средиземноморье, стало неотъемлемой частью обучения филидов, официальных историков и хранителей мифологической традиции. Многотрудное введение новообращенных в лоно христианства путем соединения различных ветвей местной традиции с традицией древнееврейской и синхронизации истории кельтов с древней историей, сохраненной в книгах античных историков, шло, разумеется, на протяжении нескольких столетий и было завершено Неннием и Гальфридом Монмутским.

Эта «библеизированная» история, какой она предстает в «Книге захватов Ирландии», достигает своей высшей точки в повести о «сыновьях Миля». После долгого странствия через Египет, Крит и Сицилию предки современных ирландцев случайно оказались в Испании, и один из них, Брегон, построил там башню. С верхушки этой башни Ит сын Брегона увидел далеко за морем Ирландию и отправился в путешествие — разведать, что же за страна открылась его взору. В те времена страной владели Племена богини Дану, Туата Де Дананн, которые, заподозрив Ита в коварных намерениях, убили его. Тогда родичи Ита — восемь сыновей Миля — отплыли в Ирландию, чтобы захватить страну и отомстить. Вождями были король Донн, Аморген — поэт и судья, Эремон — глава этого военного похода, а также Эбер. Кроме того, их сопровождали Лугайд сын Ита, их собственные сыновья, сыновья Брегона и множество других героев. Достигнув Ирландии, они победили Племена богини Дану, которые здесь весьма напоминают демонов и фоморов, а затем направились в Тару. На своем пути они встретили поочередно трех богинь, Банбу, Фодлу и Эриу, каждая из которых добилась от Аморгена обещания, что отныне этот остров будет носить ее имя. Возле Тары они повстречали трех королей Племен богини — Мак Куила, Мак Кехта и Мак Грене, — которые «произнесли суждение против сыновей Миля», в результате чего те вынуждены были на три дня покинуть остров. Окончательный приговор, кому владеть островом, должен был вынести Аморген, под страхом смерти за ошибочное суждение. «Вот что скажу я, — сказал Аморген, — пусть остается этот остров в их власти». — «Куда же тогда идти нам?» — спросил Эбер. «Прочь, за девять волн», — ответил Аморген. Таков былпервый его суд в Ирландии. И все они сели на корабли и отплыли за девять волн, а затем вновь подошли к берегу, словно совершая некий ритуал. Однако первая их попытка вновь высадиться в Ирландии окончилась неудачей, так как демоны отвели им глаза, и они все время видели перед собой крутые горы, словно спина кабана, и пришлось им трижды обогнуть весь остров, прежде чем они сумели приблизиться к его берегу. Тогда друиды и поэты Племен богини запели волшебные заклинания — и чудесный ветер отнес корабли сыновей Миля далеко в море, однако Аморгену удалось сочинить стихи, которые утихомирили ветер. Завоеватели вторично высадились на берегах Ирландии и, победив Племена богини, завладели островом.

Эта повторная высадка, сопоставимая с «повторным рождением» в биографии отдельного персонажа, далеко не единственная черта, выдающая дохристианское происхождение легенды. Когда сыновья Миля в первый раз подплывали к Ирландии, Донн позавидовал своему брату Иру, который вел себя как предводитель похода — его корабль плыл впереди остальных. После этого весло в руках Ира раскололось, и сам он упал бездыханным. Похоронили его на «рифе Призраков» у западного побережья Мунстера, братья же его решили, что дурно будет, если завистливый Донн получит долю земли. Уже после высадки на острове Донн нанес оскорбление богине Эриу, и та предрекла, чтони он, ни потомство его не будут владеть островом. Когда же перед второй высадкой он опять оскорбительно отозвался о Туата, неожиданно поднялся ветер, и его корабль разбился. «Книга захватов» сообщает также, что его младший брат Эраннан влез на мачту, чтобы осмотреться, но сорвался и погиб. Однако, согласно диншенхас, жребий лезть на мачту выпал самому Донну, который пытался петь заклинания против Туата, но Туата прокляли его и наслали на людей Донна лихорадку. Донн просил перенести его тело на один из небольших островков у побережья, чтобы зараза не попала в Ирландию. «Люди мои, — сказал он, — благословят меня на веки веков». После того как корабль Донна утонул, Аморген объявил, что отныне его народ всегда будет приходить туда, где покоится тело Донна, к высокой этой скале, которая наречется «Домом Донна», Tech Duinn. И действительно, по языческим поверьям души грешников приходят к этой скале и благословляют Донна, прежде чем отправиться в ад, тогда как души раскаявшихся держатся поодаль и с пути своего не сбиваются. В ранних источниках «Дом Донна» также упоминается как «место собрания мертвых». «Ко мне, к моему дому придете вы все после смерти». В Ирландии сохранилось поверье, что лунными ночами над скалами близ рифа Призраков можно увидеть души умерших на пути в «Страну Вечной Юности» (Tir na nOg). До недавнего времени люди предпринимали паломничества на один из этих островков, где совершали ритуальное восхождение на скалу, носящее отчетливо дохристианскую окраску. Оставив у священных источников возле подножия горы вотивные подношения, паломник карабкался вверх по узкой тропе, протискивался в расселину, напоминающую дымоход (она называется Игольное Ушко), переваливал через «камень страдания», который опасно нависал над морем, а затем поднимался по круче на вершину, именуемую Орлиное Гнездо, где установлен каменный крест. Испытание достигало кульминации, когда паломник, сидя верхом на скальном выступе, на высоте примерно 460 футов над морем, целовал крест, вырезанный в скале каким-то отважным искателем приключений. Если человек совершал в этой жизни такое паломничество, считалось, что душа его после смерти не задержится в чистилище надолго

Кельтский субстрат повести о сыновьях Миля особенно отчетливо проявляется в стихах, которые сложил Аморген, впервые ступив правой ногой на землю Ирландии. Смысл их довольно темен, но они придают походу сыновей Миля значение гораздо большее, нежели то, какое имело бы простое завоевание новой земли

Я — ветер на море,

Я — волна в океане,

Я — грохот моря,

Я — бык семи схваток,

Я — ястреб на скале,

Я — капля росы,

Я — прекрасный цветок,

Я — свирепый вепрь,

Я — лосось в потоке,

Я — озеро на равнине.

Я — искусное слово, разящее в битве,

Я — божество, сотворившее жар головы.

Кто ровняет склон горы?

Кто возвещает движенье луны?

Кто объявляет место захода солнца?

Кто созывает стада из жилища Темры?

Кому улыбаются стада Темры?

Кто воинство, кто божество, сотворившее крепкие клинки?

Песнь о копье — песнь о ветре?

Таким образом, Аморген в данном случае предстает как потенциальный Творец всего сущего; текст этот имеет древнеиндийские параллели, которые исключают его интерпретацию как простого монолога, продиктованного гордыней. Так, Кришна в «Бхагавадгите» называет себя божественным семенем, без которого не может существовать ни живое, ни неживое. Он — Атман и Вишну, он — Шива, он — Брахман и все сущие боги, он — начало, жизнь и конец. «Средь светил Я — лучистое солнце... средь созвездий на небе Я — месяц... а средь гор высочайших — Меру… а из всех водоемов — море… среди чудищ морских — Варуна, Арьяман — средь ушедших предков... Я — бог смерти... Я — ветер...». Он же оказывается эталоном, образцом совершенства и среди гимнов, поэтических размеров, букв алфавита, месяцев и времен года. «Игра в кости — среди хитрецов Я… Я — решимость, Я также победа… среди тайных вещей Я — молчанье. Я для знающих — знанье. То, о чем Я говорю вам, — лишь малая часть моих несчетных обличий». Вишну, бездействующий в период неявленности между распадом и воссозданием мирозданья, также заявляет о себе целой серией «я есмь» высказываний. Он космический обманщик или волшебник, он — всё, посредством чего проявляет себя истинный смысл сущего: годовой цикл, свет, ветер, земля, вода, четыре четверти пространства и т.д. «И куда бы ни обратился твой взгляд, и слух, и мысль, — знай, всюду Я как Тот, кто пребывает внутри». Сходным же образом Аморген, воспаряя мыслью над океаном небытия, объединяет в себе все первосущности. И потому он властен создать новый мир, а его стихи имеют очевидную природу креативных песнопений. Он призывает рыбу в заливы и более того, называя, нарекая саму землю Ирландии, тем самым и воссоздает ее; причем важно, что для исполнения этого акта нареченное должно быть названо дважды

Стремлюсь я к ирландской земле,

омытой морем обильным,

обильны частые горы,

часты леса многоводные,

многоводны реки в извивах,

в извивах глубины озер,

глубок на холме источник,

источник собраний народа,

собраний правителя Темры,

Темры, холма народов,

народов потомков Миля —

Миля, что плыл с кораблями;

великий корабль — Ирландия,

Ирландия гор зеленых,

Воистину песнь искусна…

В первую эпоху обновления Эриу Ирландия должна превратиться в «великий корабль» сыновей Миля, и отныне от них и от Лугайда сына Ита будет вестись родословная всех племен Ирландии.

После того как сыновья Миля завладели островом, между Эремоном и Эбером возник спор, кому править страной. Аморген, приглашенный в качестве третейского судьи, вынес такое суждение: «Наследие вождя Донна пусть достается второму сыну, Эремону, а наследие после него — Эберу». Однако Эбер, не удовлетворенный этим решением, настоял на разделе острова. Именно с этого эпизода мифической истории страны ведет начало территориальная дихотомия, фундаментальная для всей космогонической структуры Ирландии. Итак, произошел раздел, и Эремон получил королевство на севере, а Эбер — на юге, или, по другим источникам, Эбер взял себе Юг, а Эремон — Север «вместе со всем королевством». Во всяком случае, мы с определенностью можем говорить о превосходстве Севера, которое проявляется и другими способами. Так, на Север сЭремоном пошло семь вождей, а на Юг с Эбером — шесть. Затем у братьев возник новый спор, якобы по поводу раздела трех горных хребтов, «хранивших сверкающие сокровища, скрытые в каждом из трех». В северной части острова было два таких хребта, тогда как в южной — только один. Недовольный выпавшим ему жребием, Эбер взбунтовался против Эремона и был им убит, однако распря продолжалась и между потомками обоих братьев. Уже в исторический период, пока Ирландия обладала политической независимостью, при династическом наследовании соблюдалась очередность между двумя линиями, восходящими к двум легендарным братьям. Раздел страны на две половины, как принято считать, привел к дополнительным различиям между ними. Перед тем как разойтись, братья по жребию поделили своих ученых людей — поэта и арфиста. Поэт, человек ученый, «наделенный силой мудрости», отправился с Эремоном на Север, «так что отныне на Севере хранится достоинство и ученость», арфист же пошел с Эбером на Юг, «и отныне вечно сладкое звучание музыки пребудет в южной части Ирландии, до Страшного суда».