Христианство и ереси

Сложность духовной жизни в Византии была свя­зана не только с борьбой против уходящего язычества. Не менее драматичной была и идейная борьба, объяв­ленная церковью ересям — религиозным движениям, участники которых отстаивали право понимать хрис­тианство по-своему, отклоняясь (порой очень сущест­венно) от официального учения.

Непримиримое отношение к инакомыслящим объ­яснялось разными причинами. Важным фактором бы­ло стремление церкви укрепить свои позиции в госу­дарстве, свою роль посредницы между Богом и людь­ми, благодаря которой человек может приобщиться к истинной вере. Но была и другая причина — традици­онность средневекового сознания, ориентированного не столько на новаторство, сколько на преклонение пе­ред авторитетом.

Писание считалось Божественным откровением, и это означало, что человек должен был постичь и сохра­нить в неприкосновенности данные ему Божественные истины, ни в коем случае не менять их значения по своему произволу и тем более не изобретать новых. «Не люблю ничего своего», — это изречение Иоанна Дамаскина, византийского богослова VIII — начала IXв., ярко отражает установку на повторение того, что принято и считается правильным. В те времена еще не было понятия об авторстве: использование чу­жого произведения считалось заслугой, ибо указывало на ученость автора. Цитата из Писания нередко была самым сильным аргументом в споре.

Однако традиционность средневековой культуры вовсе не приводила к единообразию и единомыслию. И богословы, и еретики обращались к Священному Писанию, но понимали его по-разному. И в этом смысле духовная жизнь в средние века представляла собой поле битвы, на котором люди отдавали жизнь за ту или иную фразу из Писания, понятую так или иначе.

Предметом страстных споров был главный догмат христианства — о единой и неделимой Троице, вклю­чающей Бога-Отца, Бога-Сына и Бога — Духа Святого. Людей того времени особенно волновал вопрос о при­роде Христа. Бог он или человек?

В IV—Увв., когда догматика христианства еще только формировалась, несколько религиозных тече­ний отстаивали свои решения этого вопроса. Ариане считали Христа человеком, которому Божественность | была передана его Небесным Отцом (т. е. Иисус не об­ладал ею изначально). Приверженцы другого учения, несторианства, утверждали, что есть разница между | Христом, смертным человеком, и Сыном Божьим, не­сотворенным и бессмертным, и связь их была времен­ной. Сын Божий пребывал в Христе, но не слился с ним. Своего рода ответной реакцией на несторианство | явилось монофизитство, которое настаивало на том, что Христос имел только одну природу — Божествен­ную — и лишь внешне напоминал человека.

Чем объяснить факт, что этот, казалось бы, отвле­ченный вопрос имел для византийцев такую остроту? Христос был не только Спасителем человечества, но и посредником, связующим звеном между миром небес­ным и земным. И церковь, надо сказать, в отличие от еретиков всячески поддерживала эту идею, утверж­дая, что Христос совмещает в себе две сущности — и человеческую, и Божественную. Здесь была основа | для надежды на грядущее спасение человечества: ведь | Христос, оставаясь человеком, который мог испыты­вать страдания, колебаться, одновременно был и Бо­гом. Поэтому спор о Христе выходил далеко за рамки богословских диспутов, интересных и понятных толь­ко избранным. Средневековый человек воспринимал эту проблему необычайно остро и напряженно, так как речь, в сущности, шла о нем самом, о возможности от­крыть в себе Божественное начало.

Такое же принципиальное значение в ту эпоху шел вопрос о соотношении духовного и физического в человеке. Христианство разрушило античный идеал гармонической личности, в котором красота внешняя, физическая, сливалась в единое целое с красотой ду­ховной. Оно открыло дисгармоничность человека. Внутренняя красота может сочетаться с внешним безобразием — и наоборот. Вот почему христианские святые часто оказываются поразительно отталкиваю­щими внешне, и авторы житий не скупятся на натура­листические подробности, описывая тела аскетов, ис­сохшие от поста или покрытые ранами. Но это безоб­разие, нарочитая антиэстетичность облика служили для того, чтобы по контрасту выделить красоту духов­ную, которая обладала особой ценностью в глазах средневекового человека.

Прекрасен тот, «кто украшен духовно, даже если по внешнему виду он был бы нищим, слепым, хро­мым, увечным и имел бы какие-либо другие недо­статки, которые считаются позорными у людей».

Феодор Студит, византийский богослов, 759—826 гг.

Плотское, земное вообще часто ассоциировалось в средние века с греховным, с тем, что отделяет челове­ка от небесной благодати. Однако это не означает, что христианство полностью отвергало все материальное, физическое. Церковь и в данном случае старалась сгладить противоречия, найти связь между противо­положностями. Тело было создано Богом по его же об­разу и подобию, поэтому к нему нельзя относиться с пренебрежением.