ЗАПАДНАЯ ПОЛИТИКА МАНУИЛА

Западным делам Мануил посвящал больше внимания, чем это было необходимо. И между тем та же западная по­литика сопровождалась до такой степени отрицательны­ми для Византийской империи результатами, что довела государство до полного истощения и вызвала по смерти Мануила реакцию и общее разложение. Столько же ввиду бесспорной важности этого периода собственно в исто­рии Византии XII в., как и по обнаружению живых и ре­альных сил, которые вступили между собой в это время в борьбу из-за господства в Южной Италии, на Далматин­ском побережье и, наконец, в Сирии и Палестине, нам предстоит войти в некоторые подробности, могущие до известной степени осветить проблемы рассматриваемого нами времени. Само собой разумеется, с этой целью необ­ходимо будет комбинировать разнообразные факты, про­исходившие в течение целого десятилетия вслед за окон­чанием второго крестового похода. Для историка весьма важно наметить принципиальный мотив, которому под­чиняются действия людей и политика государств. На пространстве многих веков можно заметить смену факторов, полную перетасовку этнографических названий при не­изменной наличности основных мотивов, руководящих настроениями исторических деятелей и внешней поли­тикой государств. В занимающее нас время византийский император, Римский Папа, германский император и пред­ставители итальянских торговых или политических инте­ресов (норманны, венецианцы) вступают в борьбу или в союз, но в общем все подчиняются высшему закону эво­люции.

«Папство оченьмного было обязано норманнам и вовсе не имело интереса уничтожать их власти на Юге Ита­лии. Кого бы иначе оно могло противопоставить немец­ким императорам?.. Но всякий раз как норманны уклоня­ются от своего призвания, вступают во вражду с пап­ским престолом, римская курия противопоставляет им притязания той или другой империи или обеих вместе. Восточная и Западная империи одинаково имели притя­зания на господство в Италии, но для одной важней было господство на юге полуострова, для другой — на севере его. Между ними возможно было, следовательно, времен­ное соглашение, пока ни та, ни другая сторона не достиг­ла своей ближайшей цели; но при одном только признаке ее достижения начиналось взаимное соперничество, и опасность для норманнов проходила благополучно. ...Бу­дущая владычица морей и европейской торговли, умная Венецианская республика была естественной союзницей Византии, пока дело шло о том, чтобы не допускать гос­подства норманнов на Адриатическом море, не позво­лять им утвердиться в Албании или на островах... Но ве­нецианцам вовсе не было желательно, чтобы Византия утверждалась в самой Италии; это было бы для них то же самое, как если бы норманны утвердились на другом берегу Адриатики: оба берега — в руках одной державы» (1).

Союз Восточной и Западной империи теперь, как и прежде, направлен был против сицилийского короля Рожера II, наиболее талантливого и энергичного из всех тог­дашних европейских государей. В начале 1146 г. этот союз скреплен был наконец давно уже предположенным бра­ком Мануила с Бертой Зульцбах, свояченицей Конрада III. Мы видели выше, как Рожер домогался, чтобы крестовый поход направился через Италию, при таком обороте дел он имел все основания непосредственно влиять на глав­ных деятелей и дать христианским отрядам такое назначе­ние, какое ему казалось бы наиболее полезным. Не было бы ничего удивительного, если бы крестоносцы начали, как это и было через 50 с небольшим лет, с нападения на христианскую империю. Не достигнув цели, Рожер нашел настоящий момент весьма удобным для сведения старых счетов с Византией. Будучи обеспечен со стороны Герма­нии и не боясь немецкого вторжения в Италию, Рожер тем легче мог решиться напасть на имперские владения, что они были по большей части лишены обыкновенных воен­ных отрядов, направленных на Восток по случаю кресто­носного движения. Не довольствуясь нападением на о-в Корфу, на берега Греции и на многочисленные города, норманны решились послать отряды внутрь страны. Осо­бенно пострадали Фивы, где был тогда центр шелковой промышленности и откуда Рожер вывел значительное число пленных, знакомых с искусством разведения шелко­вичного червя и с выделкой шелковой материи. Благодаря вывезенным из Греции пленникам в Палермо привилась эта важная промышленная статья (2), давшая впоследствии большие выгоды. Не менее Фив пострадал Коринф, один из важных торговых пунктов Греции, откуда взята была ог­ромная добыча.

«Сложив на корабли, — говорит историк Никита Акоминат, — награбленное имущество, король обратил в рабство знаменитейших по происхождению коринфян, взял в плен молодых и красивых женщин, захватил икону чудотворца Феодора Стратилата и со всем этим имуще­ством пустился в обратный путь. Если бы кто посмот­рел тогда на сицилийские триеры, весьма бы основатель­но заключил, что это не пиратские суда, а громадные грузовики, переполненные множеством дорогих вещей до такой степени, что сидели в воде по верхний ярус» (3).

Когда до Константинополя дошли известия о норманнских опустошениях, положение дела было здесь таково, что нельзя было и думать о немедленном походе против Рокера. Царь Мануил пытался договориться с Конрадом и Людовиком VII насчет немедленных мер против Рожера, но не имел успеха. Тогда оказалось необходимым прибег­нуть к помощи венецианского флота. Дож Петр Полани, изъявляя готовность выступить против норманнов, потре­бовал за то расширения торговых привилегий для венеци­анских торговых людей, о чем свидетельствуют две грамо­ты от октября 1147 г. и марта 1148 г., которыми Венеции открывалась свобода торговли на Кипре и Родосе и вместе с тем расширялся уступленный ей ранее квартал в Кон­стантинополе. Весной 1148 г. Мануил приготовился в по­ход. Сознавая всю серьезность предприятия против «за­падного дракона», царь рассчитывал действовать в одно время и на суше и на море. Сухопутное войско было ввере­но великому доместику Аксуху, флотом командовал зять царя по сестре Контостефан. Но на первых порах успеш­ному ходу дел помешали неожиданные события на дунай­ской границе. Через Дунай перебралась орда половцев, или куман, которая прошла по Северо-Восточной Болга­рии и появилась на юг от Балканских гор. Необходимо бы­ло остановить эту хищную орду и защитить от нее визан­тийские владения. Хотя попытка отрезать половцев на се­вере занятием Дуная флотом не удалась, но император погнался за ними дальше и на север от Дуная нанес им по­ражение. Это необходимо замедлило осуществление пер­воначального плана похода, так что только к осени 1148 г. можно было собраться у Корфу сухопутному войску и флоту, хотя осенние непогоды побудили императора рас­положиться на зимние квартиры в Болгарии (Эски-Загра). Осень и зима этого года не прошли, однако, без важных со­бытий. Германский король Конрад, возвращаясь из Палес­тины, высадился в Солуни, где был встречен Мануилом и сопровождаем был до Константинополя. Здесь царь при­нимал у себя как гостя своего давнего союзника и друга, и здесь же скреплены были новыми статьями прежние соглашения. Прежде всего состоялись проекты родственных брачных договоров между Генрихом Баварским и маркгра­фом австрийским и племянницей Мануила Феодорой. Предполагался и другой союз — короля Генриха, сына Конрада, с одной из византийских принцесс (4).

Но самым существенным политическим актом, в связи с которым имели значение упомянутые брачные соглаше­ния, был наступательный союз против Рожера II. Именно, предполагалось общее нападение весной 1149 г. на сици­лийского короля, причем обе стороны обязывались одно­временно начать военные действия, только тяжкая бо­лезнь или опасение потерять корону могли служить изви­нением для того, чтобы отложить исполнение договора до более благоприятного времени. Хотя в источниках не ука­заны точно условия, с какими предпринималась война, но замечание историка Киннама может быть истолковано в том смысле, что Мануил заявлял притязание на Южную Италию[33]. Праздники и зрелища на ипподроме, которые были обычны в Константинополе, и турниры и рыцарские военные потехи, усвоенные от западных союзников, до­ставляли большое развлечение жителям столицы и иност­ранным гостям. Не во всех частях мог быть выполнен этот договор. Византийская эскадра в соединении с венециан­скими вспомогательными судами явилась под Корфу осе­нью 1148 г. Ее действия не только затруднялись неприступ­ным положением крепости и высотой стен, но и взаимной враждой между союзниками. Несмотря на предупреди­тельные меры начальников, между греками и венецианца­ми происходили ссоры, которые закончились побоищем и наконец отступлением венецианцев из-под Корфу. Дело этим не ограничилось, а перешло чугь не в войну венеци­анский флот напал на торговые греческие суда, и матросы позволили себе очень грубые издевательства по отноше­нию к царю. Хотя Мануил, ввиду серьезных обстоятельств, не придал значения происшедшему, но это не могло не по­влиять на ход осадных работ. Вместо движения к Италии весной 1149 г. предстояло еще заняться освобождением Корфу от норманнского гарнизона и, кроме того, отделить часть флота против норманнов, появившихся в византий­ских водах. Правда, византийская эскадра под начальством Хуруга нанесла поражение норманнам близ Пелопонниса, при мысе Малее, и таким образом Мануилу предоставлена была полная свобода оставаться под Корфу, но это потре­бовало продолжительного времени, так как город взят был голодом в конце лета. Осенью Мануил мог приступить к исполнению той части программы соглашения с Конра­дом, которая выпадала на его долю. Византийско-венеци-анский флот получил приказание высадиться в Анконе, чтобы здесь войти в сношение с германским войском, ко­торое должно было прибыть с севера. Но великий домес­тик Аксух не выполнил возложенной на него задачи и по­здней осенью привел эскадру назад в Константинополь; что же касается короля Конрада, то он едва ли в состоянии был осуществить, если бы и хотел того, принятые на себя обязательства, так как против него образовалось сильное движение в самой [Германии], потребовавшее от него лич­ного присутствия на месте.

Мы уже ранее видели, что Рожер должен быть почита­ем одним из лучших дипломатов того времени. Не могло быть сомнения, что он употребил все свое искусство, чтобы помешать вредным для него последствиям союза двух империй. С присущей ему энергией и дальновидно­стью он приготовил Конраду неожиданные затруднения в Европе. Так, обворожив любезностью и подкупив по­дарками и обещаниями Генриха Вельфа, герцога Шва­бии, который побывал в Палермо на возвратном пути из Палестины, он побудил его начать в Германии восстание против Гогенштауфенов, восстание Генриха было усми­рено лишь к началу 1150 г. В то же самое время, с целью занять внутренними делами и царя Мануила, при помо­щи связей в Германии сицилийский король поднял смуту на северо-западной границе империи, вооружив Венгрию и Сербию. Не желая нарушать связи излагаемых здесь фактов, мы отнесем к другой главе угорско-сербские события, теперь же ограничимся ближайше отно­шениями к германо-романскому Западу. Следует особен­но подчеркнуть, что как раз к тому времени на Западе старались как-нибудь благоприятней для национальных самолюбий объяснить неудачу второго крестового по­хода. Король Рожер, Людовик VII и папа Евгений III, ко­торому также казался опасным союз Западной империи с схизматиками, легко склонны были видеть главного виновника неудачи в Мануиле Комнине. Из сочетания указанных причин возникал тогда проект нового похода на восток, и, что всего замечательней, даже руководитель французской политики того времени аббат Сугерий ув­лечен был планом нового крестового похода, который — вне всякого сомнения — имел бы прямым объектом Кон­стантинополь. Можно понять, как нарушало общее за­падноевропейское настроение то обстоятельство, что германский король стоял явно на стороне Византии и что его враждебное расположение к сицилийскому ко­ролю нарушало в самой основе готовую пойти на все за­падную антивизантийскую лигу. Но как ни пытались с разных сторон воздействовать на Конрада, он не мог не сознавать реального значения того существенного фак­та, что войти в политические комбинации Рожера II бы­ло равносильно отказу от заветной мысли насчет гер­манского господства в Италии.

Переписка между германокоролевским и византий­ским двором в 1150 и 1151 гг. представляет капитальный исторический интерес. Уже в феврале 1150 г. в Германию было отправлено посольство с Михаилом Вардалием во главе. Конрад отвечал на предложения Мануила ответным посланием, в котором уверял, что хорошо помнит о дан­ных обязательствах и что исполнение их только замедле­но вследствие нездоровья и смут в Германии. Вместе с тем в письме выражалась благодарность за радушный прием, оказанный в Константинополе в самую тяжелую для него минуту после потери войска и во время болезни, и за то внимание, с каким сам царь ухаживал за больным и пода­вал ему лекарство. Летом того же года Конрад отправил своего посла в Константинополь с письмами, рисующими политическое положение. Сицилийский тиран подкупил деньгами Вельфа —

«это служило препятствием к исполнению проекта по­хода в Италию. Теперь же, —продолжал король, — пришла новая весть, что весь французский народ со своим королем, по наущению тирана сицилийского, вошел в заговор про­тив нашего превосходнейшего брата и готовится под­нять оружие. Мы, во всяком случае, решились поставить себя и нашу империю за нашего брата и его безопасность».

Эта настойчивость Конрада сильно смущала в особен­ности Римского Папу, с которым германский король не желал порывать добрых отношений и который с своей стороны всеми мерами пытался отвлечь Конрада от сою­за с Восточной империей. В указанной выше переписке аббата Вибальда есть несколько пикантных мест. Карди­нал Гвидо, папский легат при крестоносном отряде, писал к Вибальду, что святой отец и курия приведены в большое смущение слухами о союзе короля с императором греков; это могло привести к сильному ущербу и поражению Римской Церкви. И сам Вибальд, столь близкий к Конраду человек, писал, что его государь действительно несколько изменился под влиянием знакомства с воззрениями гре­ческого общества, с которым он ознакомился. Эту мысль он выразил в знаменитом выражении, что Конрад возвра­тился из Константинополя «немножко тронутым гречес­ким непослушанием и гордостью». Вибальд успокаивал, однако, папу и его приверженцев, что долгим сожительст­вом и убеждениями он надеется привить Конраду смире­ние и благое послушание. С другой стороны, он уведомлял царя Мануила, что затеянному Рожером союзу против Восточной империи он весьма не сочувствует и, напро­тив, уверен в том, что такое значительное государство, как Византия, — государство, где господствует божественная религия, законы и гражданский порядок, — не может быть разрушено нечестивыми людьми.

Аббат Вибальд был большой сторонник не только гер­мано-византийского союза, но и восстановления добрых отношений между Римом и Византией. Он очень ясно по­нимал, что политика Рожера II шла наперекор заветным целям Конрада, и потому всеми средствами боролся про­тив нее. Под влиянием его сообщений римская курия всту­пила на путь мирных и благожелательных сношений с ца­рем Мануилом. С лета 1150 г. в Риме находим греческих послов, прямым последствием того было охлаждение меж­ду папой и Рожером. Последний на Пасху 1151 г. приказал короновать своего сына Вильгельма без согласия папы. Вместе с тем Евгений III входит в сношения с Конрадом и подготовляет обсуждение вопроса о германском походе в Италию. Это было окончательным ударом для коалиции, имевшей в виду новый крестовый поход и движение на Ви­зантию, и, наоборот, счастливым событием для германо-византийского союза. Политическая ставка Рожера, по-ви­димому, была проиграна. Обе империи и Римский Папа приходили к соглашению по сицилийским делам. Но смерть Конрада в самом начале 1152 г. совершенно изме­нила положение дел.

Очень хорошо характеризуется взгляд современни­ков на изложенные события слухами, проникшими в ле­топись, что Конраду поднесен был яд лечившими его ита­льянскими докторами, подосланными Рожером (5). Хотя преемник Конрада, племянник его Фридрих Барбарусса, был вполне ознакомлен со взглядами своего дяди и до не­которой степени участвовал в соглашениях с Мануилом, гостеприимством которого пользовался в зиму 1148/ 49 г., тем не менее смерть германского короля Конрада нанесла существенный ущерб планам царя относительно Южной Италии. Фридрих прежде всего желал заручиться расположением папы, его взгляды выясняются из догово­ра, заключенного им с папой Евгением III в марте 1153 г.6, в котором определенно указывалось, что греческому ко­ролю в Италии нельзя уступать никаких владений и что если бы он решился сделать поход в Италию, то папа и король обязываются всеми силами тому воспротивиться.

Хотя в том же году происходили сношения между Фрид­рихом и царем Мануилом, но, по-видимому, в них было мало искренности. С одной стороны, для Фридриха, предпринимавшего на 1154 г. экспедицию в Италию, бы­ло небезразлично участие византийского императора в этом же предприятии, направленном против сицилий­ского короля, с другой же — он не желал отступать от по­ложений, нашедших себе выражение в договоре с папой. Зимой 1154 г. германские послы Ансельм Гавельбергский и Александр Гранина имели назначение отправиться в Константинополь, когда произошло громадной важнос­ти событие. В феврале умер король Рожер II, и вступив­ший на престол его сын Вильгельм, боясь затруднений для своего королевства из германо-византийских пере­говоров, немедленно послал в Константинополь послов, предлагая Мануилу мир и вознаграждение за все убытки, причиненные недавним опустошением Фив и Коринфа. Но в Византии не придали серьезного значения этому предложению; напротив, в это же время царский флот имел дело с норманнами на юге от Пелопонниса, причем стратиг Константин Ангел потерпел поражение и попал в плен. Таким образом, Мануил оставался в прежних распо­ложениях относительно германского союза и воспользо­вался сделанными ему сообщениями Александра Грани­ны, прибывшего от Фридриха, для самостоятельного ша­га в Италии. Именно он послал вместе с Гравиной двух своих уполномоченных, севастов Михаила Палеолога и Иоанна Дуку, с большими денежными суммами. Послам было наказано отправиться в Анкону и войти в сношение с Фридрихом, который летом 1155 г. совершил свой по­ход в Рим, где принял императорское венчание и освобо­дил папу от предводителя враждебной ему республикан­ской партии Арнольда из Брешии. Как известно, Фрид­рих, от которого ожидали дальнейших мероприятий в Италии, обманул все надежды и не желал на этот раз свя­зывать себя никакими политическими и военными зада­чами. Когда византийские послы представились герман­скому императору, его войско начало уже тогда отступление на север. Само собой разумеется, их представления насчет содействия, какое мог оказать Мануил в предпола­гавшемся ранее походе против сицилийского короля, оказались или запоздавшими, или истолкованными в не­благоприятном смысле приближенными к нему лицами. Во всяком случае, Фридрих удалился из Италии, не успев осуществить никаких политических планов. Но Мануил, пользуясь значительным возбуждением умов, вызванным походом германского императора, поручил своим по­слам попытаться произвести на свой страх движение в пользу византийской партии. Для этого и были назначе­ны те суммы, которыми располагал Палеолог. Он дейст­вовал очень осторожно, вполне выждав самого благопри­ятного момента. Когда один из наиболее влиятельных партизанов германского вмешательства, Роберт граф Лорителло, убедился, что от Фридриха ничего нельзя более ожидать, он счел за нужное повидаться с Палеологом, и в городе Вести было заключено соглашение между пред­ставителем Мануила и норманнскими князьями, враждо­вавшими с сицилийским королем. После этого свидания Михаил Палеолог начал организовывать византийскую партию, щедро раздавал деньги, нанимая охотников и за­нимая некоторые города. Как можно понять, центром распространения византийских планов была Анкона, от­куда эмиссары царя пытались овладеть некоторыми при­морскими местами. Вслед за городами Вести и Фано при­знали власть царя и другие места, и Палеологу было доне­сено, что в Южной Италии только дожидаются прибытия греков, чтобы стать на их сторону против сицилийского короля. Князь Капуи Роберт и другой князь, Андрей Рупеканина, изгнанные из своих владений Рожером II, подня­ли восстание в Южной Италии. Важное сопротивление оказал город Трани, жители которого оставались верны королю Вильгельму; но был довольно основательный расчет, что на дальнейший ход дела окажет влияние глав­ный город Апулии Бари, в котором Палеолог имел уже до­статочно приверженцев. Когда Бари сдался, несмотря на значительный норманнский гарнизон, это действительно произвело большое впечатление во всей стране и от­крыло для Византии легкую возможность овладеть други­ми местами: Трани, Жиовенаццо.

Успех для Византии был замечательный, он объясня­ется как продолжительным бездействием со стороны Вильгельма, бывшим вследствие его болезни, так и хоро­шо подготовленными мерами и подкупом. Уже прибыва­ли подкрепления из кавказской конницы, посаженной на суда; уже папа Адриан решился открыто пристать к ви­зантийской партии и послать на юг свои подкрепления. При таких условиях посланное Вильгельмом войско под предводительством Асклеттина действовало весьма роб­ко и уклонялось от открытого боя с противниками. Нако­нец оно было принуждено принять сражение и потерпе­ло полную неудачу в деле с Иоанном Дукой. Уполномо­ченный царя Палеолог предупредил опасность со стороны Венеции соглашением с республикой Генуей, которая за пожалованные ей торговые привилегии обя­залась не быть на стороне врагов империи. Кроме того, приняты были меры к привлечению на сторону Визан­тии папы Адриана IV, которому были обещаны денежные субсидии, — немаловажный успех, имевший последстви­ем весьма оживленные сношения и поднятие вопроса о соединении Церквей. Прямым последствием перегово­ров с римской курией было то, что в сентябре 1155г. па­па принял личное участие в военных действиях. Нахо­дясь в Беневенте, он был в центре движения, среди вос­ставших против норманнов князей. Это было весьма благоприятным обстоятельством для византийской пар­тии, которая стремилась теперь к занятию Бриндизи. Но в начале следующего года заметна перемена в положении партий, которая имеет себе объяснение в нескольких случаях явного пренебрежения греческих вождей Палеолога и Дуки к своим союзникам, местным князьям и баро­нам. Это обнаружилось тогда, когда из Сицилии прибыли подкрепления и когда на просьбу графа Роберта Лорителло подать помощь византийские вожди не обратили должного внимания и, обнадеженные успехом, высказывали мысль, что им нет нужды до норманнских интере­сов. Большим подспорьем для греков было и то, что они могли теперь, с помощью прибывшего флота, осаждать приморские города с суши и с моря. С полной надеждой на успех в апреле 1156 г. приступлено было к осаде важ­нейшей на юге крепости Бриндизи, и действительно, го­род скоро был сдан, хотя в кремле заперся норманнский гарнизон. Но здесь наступил крутой поворот в положе­нии воюющих сторон.

Вильгельм I собрал большие силы и решился принять личное участие в войне. Прямой целью было подать по­мощь осажденному в Бриндизи гарнизону. Византийский вождь Иоанн Дука, ввиду надвигавшихся врагов, просил у Мануила подкреплений, но, прежде чем они были полу­чены, ход событий стал складываться неблагоприятно для греков. Прежде всего союзники утратили к ним дове­рие и стали отделяться от них, так граф Лорителло ушел из лагеря, так изменили наемные отряды из Анконы; рав­но ушел наемный норманнский отряд. Ввиду этих обсто­ятельств, которые показали недостаточность принятых к обеспечению достигнутых успехов мер и в которых нель­зя не видеть весьма обычных черт высокомерия и пре­зрения греков ко всем не говорящим на их языке, быстро утрачены были так легко доставшиеся успехи. Вильгельм нанес грекам у Бриндизи жестокое поражение и взял в плен обоих вождей, и Дуку и Алексея Вриенния-Комнина, прибывшего с целью подкрепить первого. Это был непо­правимый удар, о котором так рассуждает современный событиям историк:

«До такого конца довела прежнюю славу нерешитель­ность Комнина и Дуки. Так-то нынешние военные люди, одни, совсем не понимая военного искусства, портят де­ла, другие, хотя, может быть, и знают его немного, но ошибаются в общем. Военное искусство есть в известном смысле техника, и тому, кто им занимается, нужно быть многосторонним и способным к приспособляемос­ти, чтобы в нужное время применяться к ее разнообраз­ным видам. Можно иногда и бежать без всякого стыда, еcли позволяют условия времени, но в другом случае нещад­но преследовать, все по ходу дела. Где же успех зависит больше отумного плана, чем от физической силы, там не нужно всем подвергаться опасности. Ибо если многими и различными путями можно приходить к победе как за­ключительной цели, то безразлично, какой путь кто из­берет к этой цели» (7).

Это философское воззрение Киннама на исход всего предприятия мало выясняет существо дела. Другой исто­рик говорит (8), что на подкупы и на наем охотников была израсходована громадная сумма в 300 кентинариев золо­та, или больше 10 миллионов рублей. Несомненно, все предприятие было построено на песке и не было подго­товлено ни прочной военной системой укреплений, ни симпатиями в населении.

Вильгельм беспощадно преследовал изменивших ему. Город Бари он срыл до земли и одним ударом лишил гре­ков всякой опоры в Южной Италии. Так как в Беневенте находился один из союзников Мануила, папа Адриан, ок­руженный своими приверженцами, то король поспешил к Беневенту, заставив бежать в горы графа Лорителло и взяв в плен князя Капуи. Папа принужден был согласиться на все предъявленные ему требования и подписал мир с ко­ролем. Нельзя думать, что Мануил питался еще надеждами отстоять свое положение в Италии, хотя и продолжал по­сылать деньги для найма охотников и для поддержания в городах византийской партии. Все заставляет предпола­гать, что для царя было весьма важно поддержать в Италии враждебное против Вильгельма движение на тот конец, чтобы не дать ему свободы воспользоваться громадными военными приготовлениями для войны с Византией, ка­кие были намечены на весну 1157 г. В то время как сици­лийский флот нанес поражение византийским судам при Негропонте и сделал смелое движение через Дарданеллы к Константинополю, византийские наемные отряды, со­бранные в Италии, доставляли царю дешевые победы, ко­торым в столице старались придавать, однако, большое значение.

«Теперь, — говорит Киннам (9), — римляне снова стали смелей действовать, они взяли С. Жермано и покорили до 300 других городов: кто желает знать их название, мо­жет прочесть их имена во дворце... Там этих имен напи­сано было слишком много, но это произошло от безмер­ной лести и рабского чувства причастных к этому делу людей. Слышал я, что и сам царь не был этим доволен».

В действительности царь Мануил вполне правильно оценивал положение дел: если союз с Западной импери­ей не принес ему никакой пользы, то ясно, что следовало искать другого выхода из весьма затруднительного поло­жения. Еще в 1156 г. он посылал в Германию послов, кото­рым сопутствовал аббат Вибальд, исполнявший миссию Фридриха I в Константинополе. Но в Германии, как оказа­лось, совсем изменили взгляд на отношения к Восточной империи. Быстро достигнутые, хотя и непрочные, успехи греков напугали императора Фридриха, и дали ему по­нять, что вовсе не в интересах Западной империи содей­ствовать ослаблению норманнов в Южной Италии. При таких расположениях Фридрих, приготовлявшийся к по­ходу в Италию с целью изгнания из нее греков, весьма хо­лодно отнесся к послам Мануила и не прежде принял их, как убедившись в нанесенном грекам поражении Виль­гельмом под Бриндизи. Но главный предмет посольства не был затронут, во всяком случае Фридрих отнесся от­рицательно как к проекту брака между ним и византий­ской принцессой, так и к вопросу о военном союзе. Хотя продолжалась и после того пересылка посольствами, но вопрос о военном союзе считался уже окончательно по­хороненным. Ввиду этих обстоятельств Мануил стал ду­мать о мирных переговорах с Вильгельмом. Нужно ду­мать, что посредником в переговорах, приготовившим путь к соглашению, был Римский Папа и что Мануил не поставил с своей стороны больших затруднений, чтобы ликвидировать итальянские отношения. По поручению царя отправился в Анкону Алексей Аксух, имея двойную цель: с одной стороны, продолжать набирать наемников как бы для продолжения войны, с другой — войти в сношение с норманнами и приготовить их к более скром­ным требованиям при заключении мира. И снова на сто­роне Византии появились союзники частию из недоволь­ных Вильгельмом вассалов, частию из наемных дружин. Но в 1158 г. в Италию прибыл Барбарусса, и агенты царя Мануила должны были покинуть Анкону, откуда доселе направлялись нити византийской политики. Тогда был заключен 30-летний мир с норманнами и вместе с тем подготовлен союз папы и восточного императора про­тив Фридриха Барбаруссы.

Нанесенный грекам под Бриндизи удар обозначил, в сущности, бесповоротное крушение западной политики Мануила. С тех пор не завоевание Южной Италии состав­ляет предмет домогательств византийского царя, так как эта цель оказалась недостижимой вследствие успехов си­цилийских норманнов, а еще более фиктивная и имевшая мало оснований в реальных отношениях жизни, и скорей археологическая, чем историческая, задача. Соглашение с Римским Папой на условиях значительного пожертвова­ния в пользу Римской Церкви и уступок по исконным во­просам, вызвавшим самое разделение Церквей, казалось для Мануила возможным средством поставить на очередь старый вопрос об единстве империи и развенчании гер­манских императоров. Хотя положительных успехов и на этом новом пути не могло быть достигнуто, тем не менее и здесь можем извлечь несколько любопытных наблюдений относительно мотивов подобной политики и настроений современников занимающего нас времени. По воззрению Киннама (10),

«с падением Западной империи никто из итальянских властителей не имел права на царский титул; если же кто и принимал его, то по злоупотреблению. ...С тех пор в Риме нет ни архиерея, ни тем более властителя. Ибо тот, кто восхищает себе величие царского достоинст­ва, унижается до того, что идет пешком подле едущего на копе архиерея и исправляет обязанность его конюше­го; архиерей же, именуя его императором, ставит его на одну доску с царем. Но скажи, любезный, как и на каком основании позволил ты себе пользоваться как конюшими ромэйскими царями? А если такого основания нет, то и ты самозваный епископ, и он не настоящий царь. Если ты не можешь не согласиться, что царственный трон Ви­зантии есть римский трон, то как ты унаследовал пап­ское достоинство? Это установление принадлежит од­ному Константину, первому христианскому царю. Как же ты одну часть его установления, т. е. епископский престол и его преимущества, охотно принимаешь, а дру­гую отметаешь? Но ты заявляешь притязание на право наделения царским достоинством — уступаю в том, что касается возложения рук и помазания, — чисто духовной стороны, но возражаю против действительного наделе­ния царским достоинством, так как это уже новшество. Если в твоей власти перемещать царство, почему не ты переместил из Рима империю, а когда другой сделал это, то тогдашний Римский епископ против воли одобрил сделанные распоряжения».

Хотя указанные воззрения на папскую власть и на Римскую империю составляют существенную особен­ность византинизма, тем не менее император Мануил нашел возможным, когда идея союза с западным импера­тором оказалась неосуществимой, искать сближения с Римским престолом, воспользовавшись для того охлаж­дением между Фридрихом Барбаруссой и Адрианом IV. Первые сношения с папой начались еще на почве перего­воров о союзе против сицилийского короля в 1155—1156 гг., причем наряду с темами политическими обсуждались и религиозные, именно возбуждался вопрос о возможно­сти восстановления единства Церкви. При преемнике Ад­риана, папе Александре III, который порвал сношения с германским императором, направление церковной по­литики Мануила определилось ясней. Папа Александр III, вступивший в борьбу с Фридрихом из-за политических прав над Италией, шел навстречу императору Мануилу и, может быть, поощрял его в его церковной политике. Это был тот папа, который позволил себе сказать Фридриху: кому как не папе обязан он своим венцом. Дабы побудить Мануила принять сторону папы против императора, Александр обратился за содействием к королю Людовику VII, который со своей стороны просил царя оказать по­мощь Римскому престолу и предлагал за это союз. Ответ Мануила в конце 11б1 г. вполне отвечал желаниям коро­ля, и с тех пор переписка и сношения с французским дво­ром без перерыва продолжались значительное время. Внимательно следя за событиями на Западе, Мануил пи­тал уверенность, что под влиянием обстоятельств папа неминуемо придет к мысли искать поддержки в Констан­тинополе, если только не решится пожертвовать своими притязаниями на светскую власть. Наконец в 1168 г. Ма­нуил решился определенней объясниться с папой и вы­сказать ему свой взгляд как на вопрос о соединении Церквей, так и на условия снятия схизмы. С этим поруче­нием был отправлен в Рим севаст Иордан, сын князя Ро­берта Капуанского. В анналах Барония (11) говорится об этом, что императорский посол, принеся папе драгоцен­ные дары, изложил все, что было ему поручено. А главный вопрос заключался в том, что император выражал жела­ние соединить свою Церковь с матерью всех Церквей, да­бы обе Церкви были под одним главой, и вместе с тем требовал, чтобы апостольский престол возвратил ему ко­рону империи. Для исполнения этого он предоставлял в распоряжение папы столько денежных средств и такие военные средства, что с ними можно подчинить Церкви не только Рим, но и всю Италию. Это важное предложе­ние было обсуждаемо в папском совете, где и было реше­но отправить в Константинополь Убальда, епископа-кар­динала Остии, и Иоанна, кардинала ордена св. Павла и Иоанна, которым предстояло доложить в Константино­поле римские воззрения на этот вопрос. Можно весьма пожалеть, что не сохранилось византийских известий об этом посольстве. Следует, впрочем, заметить, что и вооб­ще обращение на Запад с заискивающими взорами всегда обозначало крайний упадок и ослабление, и патриотам-писателям можно извинить, что они не останавливались на подробностях подобных периодов. Впрочем, у Никиты Акомината встречаем несколько раз выступления про­тив Мануила за его мечтательные планы, под влиянием которых он простирал взоры на край земли и не обращал внимания на ближайшие задачи (12).

Сношения с Римом, питаемые идеей соединения Церк­вей, несмотря на то что в Константинополе во влиятельных церковных кругах не могли не относиться подозрительно к самым основаниям этой идеи, тем не менее поддержива­лись царем. Может быть, в связи с этими переговорами сто­ял и проект брака между царевичем Алексеем, сыном Ману­ила, и дочерью Людовика VII, причем папа принимал в пе­реговорах деятельное участие (1171). Почти до последних лет жизни Мануила не оставляла мысль достигнуть при по­мощи папы того, что казалось ему таким важным и ради че­го он не прочь был поступиться даже самостоятельностью Восточной Церкви. Но в конце концов реальная жизнь должна была показать ему невозможность осуществления союза с Римским престолом.

Насколько искренни были отношения папы к выра­женным Мануилом намерениям и желаниям, в этом отно­шении возможны серьезные сомнения. Во всяком случае, и на Западе было мало приверженцев соединения Восточ­ной Церкви с Западной, если с этим соединением нераз­рывно связывалось усиление влияния Византии в Южной Италии. Но внешним выражением планов византийского царя были не только новые его попытки утвердиться в Южной Италии, но вместе с тем и посылка эмиссаров с денежными суммами в Северную Италию и деятельная роль в поддержании союза ломбардских городов против германского императора. Известно, что Ломбардская лига доставила Фридриху невероятные затруднения, которые стоили ему шести военных походов в Италию. Менее, од­нако, известно то, что Мануил не щадил средств, чтобы иметь себе приверженцев и в Северной Италии, поддер­живал денежными субсидиями восставшие против Фрид­риха города, наконец, помог миланцам снова отстроить разрушенный их город. Кремона, Павия, Анкона, не гово­ря уже о торговых итальянских республиках, о которых будет речь, были поддерживаемы императором Мануилом с целью иметь в них опору для своих политических планов. Поэтому далеко не преувеличением, а верным по­ниманием тогдашних событий представляются нам слова Никиты о Мануиле (13):

«Ему казалось возможным, что все западные народы составят союз против ромэев — и войдут в одно общее против них соглашение, а потому он всячески старался заблаговременно обезопасить себя. Он говаривал, что восточных варваров он может деньгами склонить к ми­ру, но что касается многочисленных народов западных, то чрезвычайно их боится. Это люди высокомерные, ре­шительные, для которых война составляет всегдашнюю потребность, богаты, и являются в поход закованные в железо, но кроме всего этого питают непримиримую и неукротимую против ромэев вражду, подозрительно к ним относятся и постоянно вооружаются».

Итальянские торговые республики Пиза, Генуя и Вене­ция занимали относительно империи исключительное положение. Все эти города имели во время Мануила боль­шие торговые привилегии в Константинополе и во всех областях империи, обладали большими материальными средствами и в случае нужды могли быть деятельными проводниками политики царя. Мануил умел воспользо­ваться соревнованием этих городов, возбуждая между ни­ми взаимное недоверие и опасения, чтобы один из них не усилился в ущерб другому, держал их в подчинении. Когда пизанцы в 1162 г. заключили тайный союз с Фридрихом, Мануил лишил их предоставленного им квартала, нару­шил часть их привилегий и указал им для житья участок за стенами города; через 10 лет, однако, вследствие разрыва с Венецией царь нашел возможным возвратить Пизе ее прежние права. С Генуей заключен около 1155 г. договор, обеспечивавший за ней как денежную субсидию в 500 перперов и ежегодную уплату архиепископу 60 перперов, так определенный квартал в столице и торговые привиле­гии в империи. Республика обязывалась не вступать в со­глашение ни в какое предприятие, которым бы наносился вред царю и его империи. Но когда Генуя в 1162 г. примк­нула к союзу с Фридрихом, то в Константинополе это от­разилось народным движением, в результате которого было расхищение товаров в генуэзском квартале. В 1164 г. начинаются вновь сношения с царем, и генуэзцы достига­ют восстановления старых прав. Хотя в 1169 г. мир был восстановлен и генуэзцы дали обязательство ничего не предпринимать против царя и империи, но скоро затем они вновь подверглись нападению константинопольской черни и грабежу. Впоследствии они предъявили прави­тельству иск в 84 260 перперов.

Совершенно в особенных отношениях к империи сто­яла Венеция. При царе Мануиле она неоднократно испы­тывала перемены в своем положении. Царь не доверял ве­нецианцам и не мог им простить измены при Корфу и из­девательства над его особой.

Став раз твердою ногою в Византии и получив приви­легии беспошлинной торговли, Венеция не совсем ис­правно исполняла свои обязанности по отношению к им­перии и вызывала поэтому со стороны последней ряд мер к ослаблению ее прав. Так как рядом с Венецией к получе­нию привилегий от Византии стремились Генуя и Пиза, то Византии легко было давать уроки Венеции, предоставляя время от времени торговые преимущества то Генуе, то Пи­зе. Чтобы не останавливаться на общих местах в характе­ристике отношений между Византией и Венецией, ука­жем два-три случая, когда неблагоприятные отношения достигали серьезного поворота. Выше мы видели, какими средствами располагала империя для того, чтобы заста­вить Пизу и Геную исполнять свои обязательства. То же самое применено было к Венеции в 1171 г. В то время как венецианцы получили в Византии целый квартал, обстро­или его и заселили итальянскими негоциантами, импера­тор Мануил, видя, что в борьбе с Фридрихом Гогенштауфеном Венеция не очень ревностно поддерживает его, склонился на предложение генуэзцев и дал им в 1170г. торговые привилегии. Вследствие этого и Генуя стала уст­раиваться в Константинополе так же, как и Венеция. Между двумя партиями, перенесшими в Константинополь родные симпатии, — разумею политические партии гвельфов и гибеллинов, — в Константинополе начинается ряд столкновений: между генуэзцами и пизанцами, между генуэзцами и венецианцами. Оправдывать византийское правительство здесь трудно. Оно, пользуясь враждою ино­земных партий, соблюдало свои интересы, и ему легко было поддерживать одну и ослаблять другую партию. Так, случилось, что венецианцы ограбили часть города, где жили генуэзцы. Последние требовали вознаграждения со стороны венецианцев и просили, чтобы Мануил употре­бил весь свой авторитет для их защиты. Мануил издал указ, по которому венецианцы должны были выстроить разрушенный ими квартал и вознаградить убытки генуэз­цев. Когда венецианцы отказались исполнить это, тогда издано было приказание конфисковать имущество всех венецианцев, живших в Константинополе и империи, и таким образом до 20 000 итальянцев, пользовавшихся по­кровительством Венеции и имевших здесь свое имущест­во, были захвачены и имения их конфискованы. Внешнее право такой меры заключалось в том, что Мануил наказы­вал венецианцев за нарушение прав гостеприимства, за то, что они слишком зазнались. Венецианское правитель­ство было слишком раздражено подобным самовольным поступком Византии, решило прервать с ней сношения и стало готовить громадный флот. Сборы продолжались це­лый год, потом венецианцы раздумали и приняли другую политику. Свои материальные потери они надеялись воз­наградить другим способом, и так как врагом Византии в то время был сицилийский король Вильгельм II, то в 1175 г. венецианцы и заключили с ним союз против Византии. Следует припомнить, что для Византии этот союз был в высшей степени опасен и, чтобы расстроить его, Визан­тия могла пожертвовать старой политикой, так что Ману­ил после переговоров с венецианцами согласился возоб­новить старые торговые договоры с ними и вознаградить их убытки, причиненные при изгнании венецианцев в 1171 г. Нужно сказать, что подобная уступка со стороны Мануила была актом в высшей степени непопулярным, де­лом оскорбительным для всех коренных греков. Иност­ранцы, живя в Константинополе и пользуясь покрови­тельством Мануила, возбуждали неудовольствие в корен­ных греках. Правление Мануила в этом отношении может быть названо вполне не национальным: и во внешней, и во внутренней политике он опирался исключительно на иноземный элемент, благодаря чему и при дворе, и в круп­ных должностях были по преимуществу иностранцы, что было оскорбительно для чести греков. При этом торговые привилегии, даваемые иностранцам, переводя все эконо­мические средства в руки последних, ослабляли местную производительность и истощали как казну, так и частных лиц. Таким образом, хотя Мануил успел, по-видимому, за­гладить ошибку 1171 г., но он должен был вступить в слишком тяжелые обязательства по отношению к венеци­анцам. Уплата убытков, причиненных в 1171 г., оказалась трудновыполнимой, с одной стороны, потому, что разо­ренный квартал оказался в руках частных лиц (частью греков, частью иностранцев), так что нужно было теперь выкупить эту собственность, а с другой — потому, что трудно было определить, сколько каждое лицо потеряло. Таким образом, в течение 30 лет вопрос о вознаграждении убытков оставался неразрешенным и поднимался всякий раз, когда были натянутые отношения. По приблизитель­ному вычислению решили, что Византия должна будет выплатить до 15 талантов золота, что составляет громад­ную сумму, которую было очень трудно уплатить. Через 10 лет, в 1182г., случились обстоятельства, гораздо более ясно показавшие, как непрочно положение венецианцев в империи. Эти обстоятельства заключаются в следующем. По смерти Мануила наследником престола остался деся­тилетний сын его Алексей II, за малолетством которого империей управляла его мать. Самым выдающимся лицом в царской семье был его дядя Андроник Комнин. По энер­гии и даровитости он был ничем не ниже Мануила и в царствование последнего был устранен от дел. Мануил да­вал ему поручения в провинциях (то на Балканском полу- острове, то в Малой Азии). Таким образом, Андроник при Мануиле жил в удалении от дел и власти, что, однако, не лишало его энергии. В 1180 г. он был в изгнании в одном из понтийских городов. Когда он получил известие о смерти брата и регентстве его жены, то предпринял ряд мер, чтобы возбудить население Византии и влиять на де­ла. Одною из самых популярных мер, влиявших на визан­тийское население, была следующая: Андроник указал, что если продолжится тот строй, какой установлен Мануилом, то исконным грекам не останется никакой надежды на благоприятное положение, что итальянцы и другие иноземцы решительно возьмут перевес над греками и сделают из Византии западное государство. Само собой разумеется, что подобная теория восстановления нацио­нальности была весьма популярною. Действуя чрез своих сыновей и национальную партию, Андроник скоро до­стиг того, что в Константинополе начали высказываться, что для счастья и спокойствия страны нужно обратиться к талантливому Андронику. Когда Андроник узнал о таком положении дел, он двинулся к Константинополю и после того, как предводитель выставленного против него отряда сдался, взял его и объявил себя регентом. Умертвив вскоре после того царя Алексея II, он сделался единовластным распорядителем судеб империи (правил с 1183 по 1185 г.). Андронику необходимо было выдержать политику вос­становления греческой национальной партии. Число иностранцев в Константинополе доходило до 60 000, и греки, ненавидя их, рады были первому случаю подняться против них. Видя, что движение против иноземцев было достаточно подготовлено, Андроник, будучи еще реген­том, дал свое согласие на расправу с ними; в 1182 г. нача­лось небывалое истребление всех иностранцев. Чернь со­жгла латинский квартал, разграбила его, врывалась в хра­мы и убивали беспомощных стариков и детей. Картина истребления итальянцев в высшей степени жестока; она превосходит все, что можно вообразить, и лучше всего рисует неприязненные отношения греков к иноземцам. До 4000 иностранцев было взято в плен и продано туркам; многие были убиты, незначительная часть успела спас­тись на кораблях. Это обстоятельство может служить для нас исходным пунктом истории отношений между Визан­тией и Венецией. Оно касалось не только Венеции, но и всей Италии. Часть итальянцев, спасшись на кораблях, уш­ла в Италию и здесь рисовала в мрачных красках гречес­кое правительство и указывала на необходимость мер для наказания его.

Союз Комнинов с Гогенштауфенами, если бы осущест­вились планы той и другой стороны, сопровождался бы последствиями не меньшей важности, чем союз пап с Ка-ролингами. В этом заключается существенный его инте­рес: для XII в. это был романтический, мечтательный план, как и смотрели на него представители национальной пар­тии в Константинополе. Крайним логическим выводом из него было возвращение папства к тому состоянию, в кото­ром оно находилось до половины VIII в., т. е. до союза с Каролингами, и восстановление нарушенной по отношению к византийскому царю правды. Несколько извлечений из сохранившихся того времени документов ознакомит нас с духом революционных воззрений, приходивших с Восто­ка на Запад.

«Нет племени, царства или народа, — писал Конрад III к византийскому царю, — который не знал бы, что ваш Новый Рим считается дочерью нашей Римской республи­ки. Наши выгоды общие, одни у нас друзья и одни враги и на суше и наморе: норманнли, сицилиецли или какой дру­гой враг... Все царства увидят и услышат, каклегко пора­жаем мы неприятелей, которые поднялись против само­державия империй наших».

Личная дружба Конрада III с Мануилом внушала силь­ные опасения римской курии, которая не без основания приписывала греческому влиянию гордость и непослуша­ние Конрада и не обманывалась насчет последствий союза Гогенштауфенов с Комнинами. В 1149г. папский канцлер писал к Вибальду, советнику Конрада:

«Я хочу поговорить с тобою, как с человеком благора­зумным и осторожным. Стало известно папе и нам, и везде носятся о том слухи, что король Конрад заключил союз с византийским царем, дабы нанести, еслиможно, тяже­лый удар и поражение святой Римской Церкви. Увещеваем любовь твою, прими всевозможные меры, чтобы минова­ла святую Римскую Церковь такая опасность».

С особенною наглядностью формулирована цель византийско-германского союза в двух письмах Гогенштауфена Фридриха П. Выделив из них указания на особенные отношения половины XIII в., получаем следующую карти­ну неправд Римского престола, против которых должны ратовать византийский и германский императоры.

«Мы ищем не нашей только правды, но и правды друзей наших и любезных соседей, по преимуществу же правды греков, родственников и друзей наших, которых папа, за нашу взаимную приязнь и любовь, воздвигая на нас свой ненаказанный язык, называет нечестивейшими и ерети­ками, хотя они — христианнейший род, самый крепкий в вере Христовой и самый правоверный...» «Я не могу по­нять, — говорится в другом письме, — как он, называю­щий себя великим архиереем, публично подверг отлуче­нию тебя и всех подвластных тебе ромэев и бесстыдно называет еретиками правовернейших людей, от кото­рых вера христианская разошлась по всем концам земли; ...как он, виновник схизмы, коварно притворствует, что­бы взвести обвинение на невинных; как, прикрываясь свя­тостью, через слуг и вестников его воли не перестает ни­когда внушать латинянам называть отступниками от веры и вносящими соблазн тех, которые от начала обо­гащали благочестие и проповедовали мир всем странам; как издавна дьявольским внушением навеянную злобу к ромэям, которую не могли искоренить в течение продол­жительного периода времени многие великие архиереи и слуги Христовы словом и делом и усердной молитвой, он, многоразлично усилив ее, думает уничтожить в корот­кое время хитрыми словами и коварными внушениями? Откуда же это переняли наши архиереи поднимать ору­жие на христиан и вместо священной мантии облекать­ся в латы, вместо духовного жезла носить копья, вместо трости — лук со смертоносными стрелами, всуе держа в руках спасительное оружие креста? Какой вселенский или поместный Собор, какой сонм мужей-богоносцев пе­редал это, объявил или заповедал? Если бы кто стал со­мневаться, советую ему самому взглянуть на Собор свя­тых кардиналов и архиереев, облеченных в военное все­оружие. Один имеет титул герцога, другой маркиза, иной графа; каждый владеет епархией, которою и ко­мандует. Один устрояет фаланги, другой повелевает отрядами, третий начинает сражение, некоторые ис­полняют обязанности начальников стана и знаменос­цев. Вот каковы духовные и священные символы мира. Ужели так установили ученики Христовы? Увы, есть, од­нако, много неразумных, которые решаются приписы­вать им святость, каждодневно увеличивая число свя­тых!.. Таковы ныне пастыри во Израиле: это не архиереи Церкви Христовой, но волки жадные, звери дикие, поеда­ющие народ Христов. Сколько человек в Германии, Ита­лии и окрестных странах по их вине убито, пленено и об­ращено в бегство?»

Воззрения Фридриха II на неправды Римской Церкви, усвоенные им из сношений с Востоком, позволяют нам понять причины смятения в римской курии по поводу слу­хов о союзе и дружбе Конрада III с Мануилом. Аббат Вибальд, которому поручалось от имени папы принять все­возможные меры к исправлению развращенного ума Кон­рада, писал к кардиналу Лвидо:

«Я исполнил, о чем вы меня просили, долгим сожитель­ством и постоянными убеждениями я внедрил в этого че­ловека благое послушание и смирение».

Преемник Конрада (1152) Фридрих I Барбарусса также поддерживал добрые отношения с Византией и, казалось, был готов содействовать планам Мануила в Южной Ита­лии. Но скоро обнаружилось, что интересы Западной им­перии по отношению к Италии не совсем совпадали с притязаниями Восточной. В одно и то же время Фридрих и принимал меры к скреплению союза с Мануилом «для приращения владений и той и другой империй», и обязывался пред папой противодействовать попыткам греков утвердиться в Италии. Несостоятельность византийско-германского союза всякий раз обнаруживалась тогда, ког­да Западная или Восточная империя делала решительный шаг к осуществлению своих задач в Италии. Таким обра­зом, питать широкие планы и лелеять надежду на восста­новление нарушенной правды Византия могла до тех только пор, пока дело ограничивалось проектами и пред­положениями. Против осуществления притязаний Визан­тии была и сама Западная империя, и папы, и норманны, и венецианцы. Действительный ход вещей и отношений на Западе в конце XII в. подготовлял почву не для торжества византийских идей, а для коалиции Запада против Вос­точной империи.

«Папство очень много было обязано норманнам и вовсе не имело интереса уничтожать их власти на Юге Ита­лии. Кого иначе оно могло бы противопоставить немец­ким императорам. Но необходимо, чтобы норманны бы­ли покорными слугами и вассалами Римского престола. Всякий раз, как норманны уклоняются от своего призва­ния, римская курия противопоставляет им притязания той или другой империи или обеих вместе. Восточная и Западная империи одинаково имели притязания на гос­подство в Италии, но для одной важнее было господство на юге полуострова, для другой — на севере его. Между ни­ми возможно было, следовательно, временное соглаше­ние, пока ни та, ни другая сторона не достигла своей ближайшей цели; но при одном только признаке ее до­стижения начиналось взаимное соперничество, и опас­ность для норманнов проходила благополучно. Когда гроза собиралась с той или другой стороны, норманны об­ращались с раскаянием к своим естественным покрови­телям; те в свою очередь опирались на них, чтобы не до­пустить Византию или Германию утвердиться прочно в Италии... Венецианская республика была естественной союзницей Византии, пока дело шло о том, чтобы не до­пускать господства норманнов на Адриатическом море, не позволять им утвердиться в Албании или на островах Ионических. Но венецианцам вовсе не было желательно, чтобы Византия утверждалась в самой Италии; это бы­ло бы для них то же самое, как если бы норманны утвер­дились на другом берегу Адриатики: оба берега в руках од­ной державы... Ноу Венеции тоже были соперницы. Если Венеция была за норманнов, то Византии не представля­лось особенной трудностью склонить на свою сторону Геную и Пизу».

Царю Мануилу представлялось одно средство выйти из заколдованного круга, в который его запер союз с герман­ским императором, если он не желал покинуть свои мечта­тельные планы на господство в Италии. Предстояло искать союзников и друзей в самой Италии и действовать сообща с враждебными германскому императору элементами. Ко­лебания в западной политике и попытки сблизиться с нор­маннами и папой, характеризующие вторую половину царствования Мануила, в первый раз обнаруживаются в 1158 г., когда был заключен мир между сицилийским Виль­гельмом и Византией.

Король Вильгельм II, опасаясь замыслов германского императора, был склонен подать руку царю Мануилу. В этом предположении не раз поднимался вопрос о браке сицилийского короля с Марией, дочерью Мануила. Но политика короля должна была сообразоваться с желани­ями папской курии и с торговыми интересами Венециан­ской республики. Что касается до Рима, сближение его с Византией обусловливалось весьма энергичными мера­ми, принятыми императором Фридрихом I в борьбе с североитальянскими городами, и нимало не скрываемыми намерениями его утвердиться в Южной Италии. Ввиду этой опасности интересы папы и сицилийского короля решительно склонялись в сторону союза с Византией. С 1167 г. начинаются сношения папы с царем Мануилом. Они исходили из обсуждения вопроса весьма живого и одинаково важного для Востока и Запада — об условиях объединения Восточной и Западной Церквей и о возвра­щении титула римского императора его законному обла­дателю, т. е. византийскому царю. И ранее и позже XII в. византийские императоры и папы много раз вступали в переговоры об унии; и нужно признать, что не столько догматические или церковные различия, сколько тради­ционные притязания на светскую власть служили глав­нейшими препятствиями к соглашению. Мануил, по-ви­димому, был искренно убежден в возможности достиг­нуть через союз с папой того, чего не мог приобрести в союзе с германским императором. Папа же не охлаждал доверия Мануила и поддерживал греческую партию в Италии до тех только пор, пока не примирился с Фридри­хом I Барбаруссой. Между папой и западным императо­ром скорее возможно было соглашение, чем между па­пой и византийским царем, что и показали итальянские события 1176— 1177 гг., как видно будет далее. Прочность союза Византии с сицилийским королем зависела от тех отношений, в которых стоял к папе западный император, ибо значение норманнов в судьбах Италии падало или возвышалось сообразно с взаимным положением двух за­падных сил. Всячески старалась воспрепятствовать союзу с норманнами и Венеция, могущество которой на Восто­ке возросло именно под действием страха, насылаемого на Византию норманнскими набегами и завоеваниями. Сближение между норманнами и византийцами сделало бы венецианский флот не столь нужным для Восточной империи и могло бы повести к уменьшению торговых привилегий Венеции. Таким образом, и порвав союз с Гогенштауфенами, Мануил Комнин создавал себе много но­вых непреодолимых препятствий и затруднений для до­стижения мечтательных планов, от которых не мог отка­заться до конца жизни.

Лучшим сравнительно успехом увенчалась итальян­ская политика Мануила в Ломбардской лиге. Византий­ское золото рассыпалось щедрой рукой для поддержания взаимной распри между отдельными итальянскими об­щинами и для подкупа доброжелателей и сторонников греческой партии. Вполне уже дознано, что в образова­нии союза ломбардских городов и в успешной борьбе их с германским императором принимали деятельное участие византийские комиссары и оплачиваемые ими наем­ники. Центром расположенной к грекам партии в Италии была Анкона. Здесь было складочное место греческого оружия и стоянка для флота, отсюда шли нити политиче­ской интриги против германского императора. Города Северной и Средней Италии вступили в союз для защиты итальянской независимости. Приверженцы Гогенштауфенов теряли уверенность и постепенно переходили на сторону лиги городов. Между значительными владения­ми Северной Италии оставался верным Фридриху Барбаруссе только Вильгельм Монферратский. Весьма нату­рально, что Мануил принимал близко к сердцу успех гре­ческой партии в Италии и возлагал большие надежды на Ломбардскую лигу, которая стремилась, по-видимому, к той же цели, что и Византия, — к противодействию гер­манскому императору. Именно с этой точки зрения лю­бопытно взглянуть на тот неожиданный и в высшей сте­пени странный поступок византийского правительства по отношению к проживавшим в Константинополе куп­цам, который относится к 1171 г.: имеем в виду приказа­ние (12 марта 1171г.) посадить в тюрьму всех венециан­цев и конфисковать их имущество. В течение нескольких последующих годов Венеция не только должна была пре­кратить торговлю с Востоком, но и прямо стать на сторо­ну врагов Византии: она принимала участие в осаде Анко­ны в 1173 г. и пыталась заключить отдельный договор с норманнами, пока в 1175г. Мануил не нашелся вынужден­ным «из страха перед коалицией западных держав» под­твердить за Венецией все прежние права с прибавкой вознаграждения пострадавшим в 1171 г.

Для благосостояния Венецианской республики было весьма важно, чтобы Византия не заручилась союзника­ми и друзьями на Западе и не имела владений на Адриати­ке. Между тем Мануил, помимо Венеции, почти достигал того и другого: отнял у угров Далматинское побережье с городами Сплетом и Зарой, а на противоположном бере­гу моря занял прочное положение в Анконе. Для Венеции, бывшей деятельным членом Ломбардской лиги, потерял всю важность вопрос о противодействии Гогенштауфе-нам и на первый план выступила необходимость борьбы с возрастающим влиянием греческой Анконы. Перемена политики должна была обнаружиться как в Италии, так и в Константинополе, где жило до 60 000 итальянцев, по преимуществу венецианцев и генуэзцев, давних сопер­ников по торговле с Востоком. К 1170 г. Венеция и Генуя и в политике принадлежали к двум враждебным лагерям. В то время как первая, отделившись от Ломбардской лиги, пристала к сторонникам германской партии и тем прямо заявила себя противницей греческих притязаний в Ита­лии, вторая, не принадлежавшая прежде к лиге, в 1169 г. заключила с Византией союз, направленный против Фридриха Барбаруссы, что обозначало переход ее в сто­рону лиги и византийской партии. Без всякого сомнения, Генуя имела уважительные причины изменить свою по­литику. В связи с ее переходом на сторону Византии должна рассматриваться золотая булла 1170 г., обеспечи­вавшая за нею торговые привилегии на Востоке и особое место для склада товаров и поселений в Константинопо­ле. Предпочтение, оказанное генуэзским купцам, возбу­дило зависть и раздражение в венецианцах, которые и произвели самовольную расправу со своими соперника­ми, сделав нападение на уступленный им квартал. Трудно распознать, беспристрастно ли держало себя византий­ское правительство по отношению к этому столкнове­нию и могло ли оно предупредить беспорядки. Более близким к истине представляется нам рассказ Киннама. Венецианцы, говорит он, вступили в открытую вражду с ломбардами (т. е. с генуэзцами) за то, что они отстали от союза с ними; в ожесточении они напали на генуэзскую колонию, предали ее пламени и разграблению и тем на­несли чувствительный вред своим соперникам. Мануил потребовал от венецианцев вновь выстроить разрушен­ные дома и вознаградить пострадавших генуэзцев за по­несенные убытки. Венецианцы же не только не согласи­лись на это требование, но и угрожали восстанием про­тив греков. Тогда Мануил приказал посадить в темницу всех венецианцев и конфисковать их имущество. Легко видеть, что венецианцы подверглись слишком жестоко­му и несправедливому наказанию, если даже допустить полное невмешательство византийского правительства в распрю, сопровождавшуюся разграблением генуэзского квартала. Но именно эта радикальная мера против вене­цианских купцов, предшествуемая притом искусствен­ным привлечением их в Византию, служит основанием обвинения Мануила в предумышленности и в подстрека­тельстве. Он видел, что Венеция становится ему на доро­ге в его итальянской политике и склоняется к союзу с Фридрихом I Барбаруссой. Торговая и политическая со­перница Венеции, Генуя могла в свою очередь изменить Гогенштауфенам и пристать к Ломбардской лиге. В этих соображениях и пожалована была генуэзским купцам зо­лотая булла, восстановлявшая одну республику против другой.

Таким образом, указанные выше константинопольские происшествия в 1170—1171 гг. были отголоском тех сложных отношений, в которые впутался царь Мануил в Италии, преследуя мечтательные планы восстановления нарушенной исторической правды. Мы не будем останав­ливаться на подробностях итальянской политики Мануи­ла, подвергавшейся колебаниям и переменам сообразно с положением главных сторон, оспаривавших одна у дру­гой победу, — лиги городов и германского императора. Существенный интерес дела заключается в том, что визан­тийские притязания на господство в Южной Италии были далеко от осуществления и во вторую половину царство­вания Мануила, когда был порван союз с Гогенштауфена-ми. Перевес мог оказаться на стороне той или другой пар­тии, но этим нисколько не обеспечивался выигрыш для Византии.

Поражение, нанесенное Ломбардской лигой Фридри­ху I при Леньяно (29 мая 1176 г.), казалось бы торжеством для византийской политики в Италии. Но стоит припом­нить здесь одновременные события на Востоке, отвлек­шие все внимание Мануила к войне с иконийским султаном, чтобы понять, как далека была в это время Византия от возможности авторитетно поддерживать свои притя­зания на господство в Южной Италии. Царь Мануил упус­тил случай воспользоваться благоприятным исходом борьбы или, лучше сказать, не так рассчитал вероятные результаты своей политики в Италии.

«Не победу Ломбардской лиги видели вЛеньяно, но три­умф папы Александра и католической Церкви. В глазах большинства это было не поражение императора, дол­женствовавшее разрушить его политические планы, а новый, последний и решительный суд Божий, поразивший и оглушивший схизматиков, осквернителей и грабителей Церкви».

Ближайшим результатом победы итальянской народ­ной партии над германским императором был союз Алек­сандра III с Фридрихом I. Венецианский конгресс в июле 1177 г. установил отношения и обсудил спорные вопросы между императором и папой, Сицилийским королевством и Ломбардской лигой. Византия оставалась в стороне во время этих переговоров, наносивших последний и реши­тельный удар ее притязаниям в Италии и соединивших против нее всех ее врагов. Венеция вступила в отдельный договор с норманнами и германским императором. Вене­цианский конгресс был таким же ударом для Византий­ской империи, как и поражение, нанесенное е