ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КОНСТАНТИНА

Обширная литературная деятельность Константина, а равно многообразные научно-литературные, археологи­ческие и художественные предприятия, во главе которых, несомненно, находился сам император и которые он под­держивал собственным примером и поощрял всеми спо­собами, придают особенный интерес этому царствова­нию, с которым не может сравниться никакой другой пе­риод византийской истории, и побуждают остановить внимание на литературной производительности времени Константина Порфирородного. Давно уже признано, что невольное отчуждение Константина от политической ро­ли и род почетного удаления отдел, в котором он находил­ся целых 24 года при Романе Лакапине, своем тесте, долж­ны считаться благоприятствующим обстоятельством, обеспечившим для Константина досуг и удобства, нужные для выполнения обширных научных предприятий. Жена­тый на дочери Романа Елене, которая по своему характеру едва ли была способна служить посредницей между своим мужем и властолюбивым отцом и несколько изменить весьма неблагоприягное положение при дворе того само­го представителя Македонской династии, которому по праву принадлежало первое место, царь Константин ни­когда не забывал о принадлежащих ему по рождению пра­вах и, когда представлялась возможность, высказывался об этом в предисловиях к своим сочинениям. Но и с устране­нием Романа и его сыновей, когда Константин сделался единовластным государем, он не обнаружил ни охоты за­ниматься правительственными делами, ни государствен­ных способностей. Влияние перешло к царице Елене, из-за которой фактически правили ее любимцы. От брака Кон­стантина с Еленой родился сын Роман, на котором почили надежды Константина VII и в поучение которому составле­ны были некоторые сочинения. За царевичем была италь­янская принцесса, незаконная дочь Гуго Берта; когда же она скончалась, Роман вступил во второй брак, с девицей греческого происхождения по имени Анастасе, приняв­шей имя Феофании. Но едва ли семейная обстановка ока­зывала влияние на жизнь царственного любителя книж­ных занятий; на характере его литературной деятельности скорей отразились семейные предания, идущие от Льва VI, равно как общее литературное движение, проявляющееся в весьма широких кругах в X в., и, наконец, то антикварное направление, которое так свойственно было греческой культуре занимающего нас времени.

Хотя современников Константина, имевших более или менее близкое к нему отношение по занятиям науками и литературой, можно насчитывать целыми десятками[130], тем не менее никак нельзя сказать, чтобы с ними вместе образовалось в Византии такое просветительное движе­ние, которое отразилось подъемом умственного уровня. Это зависит от самого характера литературного движения, в котором было мало живой силы и оригинальности. Не­сколько строк из прекрасной книги Рамбо (1) достаточно выясняют этот вопрос.

«Существенный характер этой литературы заклю­чается в недостатке оригинальности. Византия жила наследием Рима и Греции, основные идеи не подвергались перемене, общество оставалось весьма неподвижным, и в литературе не происходило обновления; в истории, бого­словии и науках — весьма мало оригинальных трудов. Трудно указать философскую систему, изобретенную ви­зантийцами. Предания языческой и христианской древ­ности казались весьма обширными и без новых попыток к увеличению их. Ум человеческий изнемогал под влиянием массы книг и терялся в библиотечных собраниях. Этим состоянием угнетенного духа в Византии объясняется безграничная страсть к компиляциям. Замечается тен­денция вместить в несколько сот книг все рукописные со­кровища, какие сохранились от древности, сделать об­щим достоянием все книжное наследство. Фотий, самый крупный византийский ученый, знаменит компиляцией, именно, составлением «Библиотеки». Все угченые и лите­раторы X в. вовлечены были в составление обширных компиляций «Македонского дома->. Характерным качест­вом научного движения этого периода нужно признать также универсальность знаний у каждого ученого или отсутствие специализации. Если наука не развивается, если перед учеными нет разнообразных открытий, тог­да не ощущается нужды в разделении работы; таким об­разом, Фотий мог быть поставлен рядом с великанами XVI в., он не только былмастером в философии со всеми ее отделами и подотделами, в грамматике и литературе со всеми их тонкостями, не только в семи науках тривия и квадривия, но вместе с тем был большим правоведом, как показывает его Номоканон; в медицинских знаниях его сравнивали с Иппократом и Галеном, и епископ Заха-рий Халкидонский с полным доверием пользовался лекар­ством, приготовленным Фотием. Казалось, что средневе­ковая Греция не имела в своем распоряжении ни идей, ни материалов, кроме тех, какие она заимствовала у древ­ней Греции».

Этот несколько строгий приговор, если дать ему ши­рокое применение, весьма справедлив по отношению к за­нимающему нас времени. Византийское умственное дви­жение централизовалось в монастыре и в дворце и не за­хватывало широких общественных кругов, равно как не углублялось за пределы формального изучения вновь спи­сываемых древних текстов. Тем не менее научная и литера­турная производигельность, относящаяся ко времени Константина, заслуживает внимания не только со стороны истории литературы, но и составляет важный научный и археологический материал, который дает возможность воссоздать и приблизить к нашему пониманию многие стороны тогдашней жизни.

Прежде всего рассмотрим научные и литературные предприятия, веденные по почину императора Констан­тина и пользовавшиеся его поощрением и щедрой мате­риальной поддержкой. В этом отношении первое место по справедливости принадлежит обширному предприятию, касающемуся обработки самого большого материала, ка­ким только располагала православная Византия, именно, обработки житий святых. Это предприятие должно быть названо по преимуществу византийским и в то же время национальным, потому что оно соответствовало идеям и настроениям тогдашнего общества. В то же самое время оно было так обширно, что распространялось на большую часть X века, будучи начато еще при Льве Мудром и окон­чено при ближайших преемниках Константина. Ученое предприятие, по преимуществу связанное с именем Симе­она Метафраста, носившего титул магистра и логофета, касается приведения в известность, собрания и редакции древних житий святых, из коих весьма значительная часть сохранилась до настоящего времени, именно в обработке Симеона Метафраста. Не только в пределах империи, но и везде, где греческий язык и православие получили распро­странение, Симеоновы метафразы читались с большим ув­лечением и доставили виновнику их громадную извест­ность. Нельзя думать, что один Симеон занимался этим большим и сложным делом, требовавшим огромных средств на приобретение рукописей и целой канцелярии сотрудников для переписки, извлечений и составления но­вой редакции из полученного материала. Позднейшие со­ставители жизнеописаний святых, как у нас св. Димитрий Ростовский, пользовались трудом своего византийского предшественника как главным источником. По отноше­нию ко времени жизни Симеона остаются еще некоторые сомнения, хотя они касаются мелких подробностей и не могут здесь занимать нас2. Более имеет значения точное определение роли Симеона в обработке материала жизне­описаний, так называемой метафрастовской редакции. Византийским свидетельством служит здесь «Похвала» Пселла, писателя, жившего во второй половине XI в. Ока­зывается, что существовавшие в то время биографии свя­тых имели много недостатков, в них было много лживого и неверного и они составлены были в стиле слишком про­стом и грубом.

«Все совершенно ясно сознавали и порицали недо­статки этих произведений, но заменить их чем-либо другим никто не мог... Но чудный Симеон не остановился на одних неопределенных порывах; не отставая от дру­гих в выражении .порицания, он решился на смелое пред­приятие... которое сделало его повсюду славным... Гово­рят, что он взялся за это дело не вдруг и не по собствен­ному побуждению, его привели к нему царские увещания и побуждения со стороны тех, кому не чужды были попече­ния о разуме и слове. Все нужные приготовления были сде­ланы, вокруг него соединено достаточное количество по­мощников: одни из них записывали под его диктовку пер­воначальный текст, затем другие переписывали продиктованное. Сверх того, были справщики, просма­тривавшие написанное и по требованию смысла выправлявшие ошибки, пропущенные переписчиками. Сам Симе­он вследствие громадного количества подлежащих пере­смотру сочинений не имел возможности несколько раз возвращаться к одному и тому же предмету».

Так как по отношению к труду Метафраста высказы­вались сомнения уже во время Пселла и формулированы были большие обвинения в XVI в. протестантскими уче­ными, то мы должны со всей внимательностью взвесить свидетельство Пселла, как самого близкого ко времени Метафраста писателя, который притом же хорошо был осведомлен в этом вопросе. Он утверждает, что Мета-фраст не переделывал содержания подлинников, отно­сясь к ним как к первообразам и не касаясь существа их содержания. Он переделывал внешний вид или редакти­ровал форму сочинений, исправляя недостатки речи, но не присоединяя новых мыслей. Таким образом, задача Си­меона, по-видимому, состояла в подновлении языка и сло­га старых жизнеописаний, т. е. в передаче найденного им в материалах содержания другими словами, отсюда выра­жение «метафраз» или «перифраз». Рядом с этим в новой редакции были сделаны сокращения и исключения того, что казалось риторическим украшением в первоначаль­ных составах. Но прийти к удовлетворительным заключе­ниям на основании слов Пселла все же не так легко; для вполне точных выводов следовало бы сделать сравнение между житиями в метафрастовском своде и в старых ре­дакциях. Признаком обработки, предпринятой Симео­ном3, считается: 1) сохранение хронологических данных, оборотов и таких объяснений, которые применимы толь­ко к первому автору, 2) литургические и церковноправо-вые установления, вошедшие в употребление в X в. Внут­ренним критерием для признания жизнеописания таким, которое подверглось редакции Метафраста, служит схе­матическое вступление в начале, имеющее своим предме­том указание нравственно-педагогического значения предлагаемого жизнеописания.

Если Метафраст начал свою работу во время царство­вания Константина, то, конечно, поощрение и материальная поддержка, о которой говорится в «Похвале» Пселла, оказаны были ему именно этим императором. Допуская, что начало предприятия относится ко времени Льва VI, ду­маем, что выполнение его потребовало по крайней мере 40 или 50 лет и, несомненно, зависело от благорасположе­ния царя-археолога, который не только оказывал ему ма­териальную помощь, но и поддерживал царским авторите­том, без чего невозможно было сосредоточить столь гро­мадный рукописный материал, какой был в распоряжении Метафраста.

Не менее громадным, хотя не в таком же смысле попу­лярным и национальным, предприятием была историчес­кая энциклопедия. Это предприятие всего ближе характе­ризует эпоху собирания и методического распределения старого исторического материала для удобств пользова­ния современников и потомства. Эта идея нашла себе при­менение в «Библиотеке» патриарха Фотия и в X в. осуще­ствлена была в более удобной и доступной для пользова­ния форме: разные научные области распределены были по их отделам и специальностям на отдельные книги и главы. Характерным отличием этого предприятия нужно признать то, что древние сочинения входили в приготов­ляемые сборники не в целом виде, а в отрывках. Первое ме­сто между подобными компендиумами принадлежит со­чинениям по истории и политическим знаниям — сбор­ник из 53 книг. Цель его изложена в предисловиях к сборникам «о посольствах» и «о добродетелях и пороках»[131] и состоит в следующем.

«Так как некоторые цари и частные люди, для кото­рых удовольствия не составляли главного в жизни, пы­тались обессмертить себя делами или своими сочинениями, то с течением времени безмерное количество фактов, преданное писъмени, до такой степени безгра­ничности расширило историческое сочленение, что чи­татель останавливался перед безмерным количеством фактов, и вследствие того исторические занятия оказались в пренебрежении. Император Константин при­знал за благо: 1) разыскать рукописи во всех странах и собрать их в одно хранилище, 2) сделать избрание и со­кращение в этом огромном материале, 3) распреде­лить сделанные извлечения на 53 книги, или специаль­ности».

Хотя в этой работе должны были принять участие многочисленные ученые, но история сохранила имя толь­ко Феодосия Малого. В исторической энциклопедии X в. должна была найти место вся историческая литература как классической древности, так и византийского периода. Кроме собственно историков в план энциклопедии входи­ли различные стороны государственной и правовой жиз­ни: снаряжение посольств, вступление на престол, адми­нистрация, война, Церковь, разные роды литературы, как описания, речи и письма. Из этой громадной компиляции сохранились до настоящего времени весьма незначитель­ные отрывки, за исключением отдела «о посольствах» (Dе lеgationibus), который имеется в полном виде. В нем заклю­чаются два подотдела, состоящие из отрывков: 1) о посоль­ствах иностранцев к римлянам, 2) о посольствах римлян к иностранцам[132]. Что касается остальных частей из 53 книг, то сохранилось весьма немного из отделов «о добродетели и пороке», «о сентенциях», «о заговорах» и, может быть, «об осадном искусстве» и «о военных речах». Вообще можно полагать, что из 53 отдельных глав, или предметов, кото­рым посвящена историческая энциклопедия, мы имеем возможность по разным указаниям составить понятие о 31 главе (4).

Господствовавшая в X в. тенденция собирать древние рукописи и делать из них извлечения для практических потребностей выразилась также в составлении неизвест­ным литератором обширного сборника статей по сель­скому хозяйству (γεωρονικα или γεωργικα). Этот сборник сделан около 950 г., в основание его положена работа схолас­тика Кассиана Басса (VI—VII вв.). Сюда же относится ис­полненная по поручению Константина врачом Феофаном Ионном работа по составлению сборника медицинских сочинений (ιατρικα), равно как сборник сочинений по зоо­логии, составленный на основании писателя Аристофана Византия, который в свою очередь сокращал сочинения Аристотеля о том же предмете. Трудно, конечно, опреде­лить меру личного влияния императора на появление ука­занных сборников энциклопедического содержания, но литературная традиция соединяла появление их с именем Константина[133].

О значении указанных энциклопедических сочине­ний или сборников в настоящее время высказываются не­одинаковые мнения. Говорят, между прочим, что, сохра­нив для потомства многое из древних писателей, которые, не будучи сохранены копиями, принятыми в сборники X в., утратились бы безвозвратно, император Константин теми же самыми извлечениями и копиями способствовал тому, что оригиналы перестали списываться, а копии во­шли в моду и вытеснили самые оригиналы (5). Несомненно, гораздо более заслуг оказал император своими личными литературными предприятиями, а равно такими издани­ями, кои имели в нем непосредственного вдохновителя или встречали в нем материальную поддержку и поощре­ние. Последних так много, и они касаются таких разнооб­разных сторон истории и администрации, археологии и права, Церкви и политики, что в состоянии снискать со стороны изучающих византийскую историю глубокую признательность высокому меценату, сумевшему вызвать подъем литературных работ в X в. Главное место между личными произведениями Константина принадлежит его биографии деда и вместе основателя династии, царя Ва­силия I. В предисловии к этому сочинению выражена, между прочим, энциклопедическая идея, о которой гово­рено выше:

«Я имел намерение, если буду в состоянии, составить подробную историю императоров и подчиненных им ар­хонтов, стратигов и их помощников за весь византий­ский период. Но как это предприятие требовало и про­должительного времени, и усиленных трудов, и большого запаса книг, и свободы от других занятий, чем мне нельзя было располагать, то я по необходимости обратился к другому решению. Я решился ограничиться жизнеописа­нием одного царя, который так высоко поднял царскую державу и вместе с тем был эпонимом царства и оказал столько пользы империи во внутренних и внешних делах; изложить всю его жизнь и дела от начала и до конца, да­бы и последующим поколениям не остались неизвестны­ми корень и источник царского родословного дерева, раз­вившегося со временем вширь, и дабы его потомкам в нем был естественный образец доблести и подлинная ста­туя для подражания. Если же нам приложатся лета жиз­ни, и последует хотя бы малое облегчение от болезней, и не случится внешних затруднений, весьма может быть, что мы присоединим связный рассказ, доходящий до на­шего времени» (6).

Один из помощников Константина выражается следу­ющим образом о литературной инициативе царя:

«Ты сам составляешь историю, пользуясь только в по­мощь нашей рукой. Всему предпочитая словесные заня­тия, так как они способны возбуждать соревнование и доблесть в тех, кто любит науку и исторические пове­ствования, ты возымел прекрасное намерение составить как из письменных памятников, так из сохранившегося в устном предании как бы некоторое универсальное учеб­ное учреждение для всех желающих. Началом своей исто­рии ты положил предел, на котором остановился бла­женный Феофан, т. е. ты начинаешь с того, кого, как внук, достаточно возвеличиваешь своими качествами по кровному родству и от кого в свою очередь заимствуешь блестящую славу» (7).

Время составления этого произведения довольно точ­но устанавливается из некоторых сделанных автором ука­заний. Так, он упоминает о крепости Адана, которую на­прасно осаждал Василий и которая взята была в 956 г. Вардой Фокой, откуда следует заключить, что это сочинение одно из последних и что оно составлено в последние годы жизни Константина, после 956 и не позже 959 г. Таким об­разом, не прошло еще ста лет со смерти Василия, а внук его при всех громадных средствах, какие ему давало его поло­жение, оказался уже в затруднительном положении в смысле исторических материалов.

«Пусть никто не удивляется и не ставит нам в вину, что мы так кратко, просто и как бы мимоходом расска­зываем эти значительные события. Ибо повествова­ние подражает быстроте самых событий, и потому оно так просто и отрывочно: скорей происходили тогдаш­ние дела, чем я говорю об них. С другой стороны, так как протекло уже много времени, то подробности событий до известной степени утратились вследствие продол­жительного молчания. Мы не можем знать, а следова­тельно, и говорить ни о том, каковы были построения военных отрядов, ни как стремительны были нападения или в какой степени были растянуты или сгущены фа­ланги, ни, наконец, как применялось военное искусство, так что у нас нет содержания для подробностей и мы не в состоянии останавливаться на таких вещах, из кото­рых слагаются подробности рассказа. С другой сторо­ны, мы. не находим возможным принимать без проверки такие факты, которые не подтверждены, хотя бы о них много было устных преданий, дабы не казалось, что мы посвящаем царю вымышленную, а не действительную историю» (8).

Второе сочинение, несомненно принадлежащее Кон­стантину, — это сочинение о фемах. Можно пожалеть, что царственный автор не вошел в существо поставленной за­дачи и слишком формально отнесся к вопросу о проис- хождении системы деления империи по новым военным округам, названным фемами. «Это не древнее учрежде­ние, — говорит он, — и никто из историков не делает упо­минания о ныне употребительном наименовании фема». Автор рассматривает живой и современный вопрос ис­ключительно с археологической точки зрения, не озабо­тившись собрать о нем такие данные, которые могли быть заимствованы из донесений стратигов и низших админис­тративных чинов фемы. Это сочинение составлено в мо­лодые годы Константина, около 934 г., чем вполне можно объяснить его значительные недостатки. В смысле геогра­фического материала в фемах имеются сведения V и VI вв., о X же столетии автор не имеет представления; любопыт­но еще отметить, что сведения об азиатских провинциях гораздо полней и основательней, чем то, что дается об ев­ропейских областях.

Во многом выше предыдущего стоит произведение Константина «Об управлении империей». В этом сочине­нии резко проведена педагогическая цель и заметна вы­сокая попечительность о просвещении сына царя, Рома­на. Здесь автор не находится более в археологической обстановке, а занимается живыми вопросами современ­ности и указывает сыну для назидания реальные факты, взятые из жизни.

«Изучи, — говорит Константин в предисловии, — что тебе нужно знать, и искусно берись за кормило правления. Обдумывай предстоящие к исполнению дела и приготовляйся изучением к будущим, дабы заручить­ся опытом и зрелостью и быть способным решать важ­ные дела. Вот я предлагаю тебе программу, руководст­вуясь которою ты будегиь в состоянии избирать луч­шие решения и не ошибаться в том, что ведет к государственной пользе. Прежде всего следует знать, какой народ и в каком отношении может быть полезен или вреден ромэям, как и при помощи какого народа можно его ослабить войной и подчинить. Не менее то­го важно иметь представление о ненасытной алчнос­ти каждого народа и о нелепых притязаниях, какие он предъявляет, о различии между разными племенами, ге­неалогии ироде жизни, о положении и климате населя­емой ими земли, очертании ее и измерении, о бывших между ромэями и этими народами сношениях, а равно и о последовавших затем реформах как в нашем управле­нии, так и во всей Ромэйской империи. Об этом я раз­мышлял в себе самом и решился сообщить тебе, моему возлюбленному сыну, дабы ты имел понятие о каждом из этих народов и знал, как с ними обращаться и распо­лагать к себе или воевать с ними и отражать их напа­дения. Ибо соседние народы будут страшиться тебя, как необыкновенного человека, и как огня будут избе­гать тебя, уста их сомкнутся, а твои слова, как стрелы, будут язвить их. При твоем появлении их обнимет страх, и дрожь охватит их пред лицом твоим. Вседер­житель покроет тебя своим щитом, и Творец небесный внушит тебе мудрость, устроит путь твой и утвер­дит тебя на твердом основании. И трон твой будет перед Ним как солнце, и очи Его будут устремлены на тебя, и ничто неприятное не коснется тебя, ибо Он Сам избрал тебя, и отделил от матерней утробы, и дал тебе, как лучшему, царство Свое над всеми, и поло­жил тебя как сторожевой столб на холме, или как зо­лотую статую на колонне, или как город на горе, дабы, народы несли тебе дары и населяющие землю воздавали тебе поклонение. Но, Господи Боже! Ты, царство Кото­рого непоколебимо и вечно, будь водителем того, кто рожден мной чрез Тебя, и да будет лице Твое обращено к нему, и ухо Твое да склоняется к его молитве, да покро­ет его рука Твоя, и да царствует в истине, и десница Твоя да покажет ему добрый путь. Да устроятся пути его пред Тобой, дабы он соблюдал правду Твою. Пред ли-цем его падут враги, и неприятели его будут лизать землю. Да покроется ствол рода его листьями много­плодия, и тень плода его да приосенит царские горы, ибо Тобою цари царствуют, славя Тебя вовеки».

В данном случае царь Константин употребил пра­вильный и научный прием для составления своего труда, который и представляет в высшей степени ценный па­мятник — и не в археологическом отношении, а именно для X века. Что касается времени происхождения этого сочинения, то оно точно обозначено самим автором. На основании его показаний можно видеть, что первые 29 глав были составлены в 949—950 гг., все сочинение по­явилось не позже 953 г. Автору было тогда 48 лет, а царе­вичу Роману — 14.

В числе произведений, носящих имя Константина, должно быть особенно отмечено здесь то, которое весь­ма мало может претендовать на имя Константина, так как представляет собой сборник пьес разного времени, касающихся хозяйства, управления и официальной жиз­ни дворцового ведомства. Это сочинение имеет оглавле­ние «Еκδεσις της βασιλειου ταξεος» или «Dе Сеrimonis aulae Byzantinae»[134], в котором сохранились единственные и драгоценные данные по внутренней истории империи, где скрывается ключ для разгадки многих не выяснен­ных еще сторон византийской официальной жизни. Нет ничего удивительного, что этот памятник занимает вы­сокое место в ряду источников для истории Византии, хотя по материальному содержанию, по источникам происхождения и по своему составу он еще мало изу­чен (9). В настоящее время выяснено, что в этом сборнике содержатся цельные сочинения, так, например, труд пат-рикия Петра, включенный в главы 84—85 и 86—95. Главы 52—57 представляют сочинение протоспафария Филофея, составленное в царствование Льва Мудрого, а в этот последний включена книга архиепископа Кипрского Епифания о порядке кафедр (гл. 54). Единственный пол­ный экземпляр рукописи «Придворного устава» сохра­нился в Лейпцигской городской библиотеке; он написан на пергаменте и принадлежит почти к современным Константину копиям (XI в.). Так как рукопись «Придвор­ного устава» имеет важное значение для славянской и русской истории, то мы нашли полезным дать образцы ее в нескольких снимках.

Чтобы составить некоторое понятие о «Придворном уставе», приведем несколько строк из Рейске, первого ком­ментатора этого памятника.

«Нет ни в области церковной, ни гражданской исто­рии такого предмета, которого бы не касался «Придвор­ный устав». Желающий изучить церковные порядки и ус­тавы узнает из этой книги, какова была Греческая Цер­ковь в X в., как избирались патриархи, каковы были сношения их с царями, каково было устройство гречес­ких храмов, какой порядок праздников, какие были кре­стные ходы, в какие дни и в какие храмы и монастыри они совершались. Не менее обширное поле изучения ожидает здесь и интересующегося светской историей. Здесь можно видеть, как происходила коронация царей, как цари праздновали свои свадьбы, крестили детей, де­лали производство в чины, ездили в загородные дворцы; как они смотрели игры в цирке, слушали приветствия димов, раздавали награды победившим наездникам; как совершались народные праздники (воты, врумалии) и чествовались высокоторжественные дни (рождение и бракосочетание царей, годовщина основания города); как происходили царские обеды, ежедневные приемы и поздравления; как совершались процессии, как цари хо­дили на войну, возвращались из похода и делали торже­ственные въезды в город, как снаряжали на войну мор­ские и сухопутные войска; как принимали иностранных послов и как отправляли своих в чужие страны. В этой книге рассеяно множество сведений о византийском чи­новном и служилом сословии, о придворной, военной и гражданской службе».

«Придворный устав» не может быть рассматриваем как произведение одного автора. Подобные памятники составляются частями и постепенно, как постепенно вы­рабатываются и закрепляются практикой те обряды, чи­ны и последования, которые нашли себе место, в «Уста­ве». Составитель излагает не новые или им придуманные обряды, но собирает и приводит в порядок то, что было записано раньше; его личная авторская роль заключает­ся разве в некоторых дополнениях к найденному мате­риалу сообразно с практикой, наблюдаемой в его время, и сообразно с вызываемыми временем и обстоятельства­ми изменениями в самых обрядах. Даже о второй части, которая могла бы на основании предисловия к ней быть приписываема одному автору, нельзя сказать, что она действительно составлена одним лицом. Точно так же нельзя думать, что «Устав» окончательно редактирован при Константине Порфирородном, ибо в нем встреча­ются статьи и позднейшего происхождения. В «Уставе» можно находить и очень древние элементы, относящие­ся ко времени Льва, Анастасия и Иустина I, т. е. записи, которые происходят из V в. Очень значительная часть «Устава» должна быть отнесена ко времени Македонской династии, ибо царь Василий многие обряды восстано­вил, а иные впервые при нем введены. Окончательная ре­дакция «Устава» должна быть относима к периоду от кон­ца IX до конца X в. В этот период были вновь рассмотре­ны, редактированы и изменены, согласно существующей практике, старые записи или журналы о царских цере­мониях.

Хотя значение «Придворного устава» не может под­вергаться спорам, но введение заключающегося в нем материала в научный оборот представляет значитель­ные трудности, которые позволим себе указать здесь. В «Придворном уставе» мы имеем памятник совершенно особого характера. Занимаясь главным образом мате­риалом для придворных церемоний, он получил окон­чательную редакцию тогда, когда эти церемонии сдела­лись весьма сложны и разнообразны, так что стало труд­но соблюдать в точности обряд. «Устав» редактировался окончательно для того, чтобы закрепить письмом раз­нообразные формы этикета, сохранение коих счита­лось в высшей степени важным, так как в них видели ре­альную действительность, служившую выражением жи­вущей империи. В настоящее время мы не можем относиться к «Придворному уставу» как к факту реальной действительности; для нас получает значение не то, чтобы тот или другой чин, принимающий участие в придворной церемонии, исполнил обязательно так, а не иначе предписанное ему действие; не то, чтобы процес­сия в тот или другой праздник шла непременно по тем портикам, а не по другим; это был существенный вопрос для византийского церемониймейстера времени проис­хождения «Устава»; для изучающего же историю Визан­тии нет интереса в восстановлении этих пышных про­цессий. Следует принимать в соображение не столько индивидуальные особенности каждого обряда, сколько идею, которая дала ему содержание и проникала его; нужно делать различие между формой и содержанием. Встречаемые при изучении «Устава» трудности, остаю­щиеся доселе непревзойденными, зависят от того, что в терминах его и в обрядах застыла когда-то живая дейст­вительность византийской официальной, в особеннос­ти придворной, жизни. Современному исследователю предстоит задача восстановить и оживить эту действи­тельность.

Несмотря на недостатки редакции, «Придворный ус­тав» остается бесценным памятником, изучение которо­го способно пролить свет на многие темные стороны византийской государственной жизни. Чтобы кратко объяснить это, мы должны указать, что материал, внесенный в «Устав», заимствован из государственного ар­хива, из современных приказов, из официальных доне­сений военных и гражданских чинов и во многих случа­ях представляет собой документальные данные, которые должны быть изучаемы с технической стороны, по их форме и содержанию, и которых терминология, не на­ходящая себе параллелей в других литературных памят­никах, скрывает в себе намеки на обычаи и целые учреж­дения, составлявшие характерные качества Византий­ской империи.

Глава XVIII