ВЕКТОР И ХАРАКТЕР ВОСПИТАНИЯ

Воспитание— процесс всегда симметричный: не только родители воспи­тывают своих детей, но и дети воспитывают старшее поколение. Для роди­телей воспитание иногда важнее, чем для детей. Взрослые проходят школу самовоспитания, т.е. повторного воспитания, но уже в более зрелой и осоз­нанной форме. Детям подобное только еще предстоит, когда они сами пре­вратятся в родителей. Они проходят воспитание один раз. Таким образом, воспитание для детей и взрослых представляет собой разный по форме и по сути процесс. Детей кто-то воспитывает, взрослые проходят самовоспита­ние, которое наслаивается на полученное в детстве первичное воспитание. Многое приходится пересматривать, многому учиться заново. Отсюда вы­вод: воспитанию ребенка должно предшествовать воспитание родителей, точнее сказать, их самовоспитание.

Качество воспитания определяется качеством взаимоотношений между родителями. Взаимные подозрения, конфликты, упреки обязательно сни­зят воспитательный эффект. То, каким образом родители строят отношения

между собой, отразится в дальнейшем на их взаимоотношениях с детьми. Ре­бенок — самый строгий и беспристра­стный экзаменатор. Он подмечает все мелочи. Намотает себе на ус, промол­чит (взрослых дети не учат — одна из норм поведения), а потом проявит в самый неподходящий момент. Ма­ленькие партизаны имеют свое ору­жие. Часто оно более эффективное, чем у взрослых.

Учтите, дети ведут на вас свое «до­сье», где перечислены все обиды, недо­данная ласка, совершенные промахи и противоречия в поступках. В отличие от коллег по работе, заинтересованных не ссориться и не наживать себе врагов, дети искренне скажут о ваших недо­статках. Дорожите этим. Они — ваши настоящие учителя. Процесс воспита­ния детей — только одна сторона медали. Процесс воспитания взрослых — вторая ее сторона. Оторвать их друг от друга нельзя.

Итак, процесс воспитания имеет две стороны.Обе выполняют важные функции. Заменить или устранить ни одну из них нельзя. По объему и ин­тенсивности они равны. Воспитание детей взрослыми,как и воспитание взрос­лых детьми —разнятся по форме, но не по существу. Сущность у них одна и та же — нравственное совершенствование, приращение в культурном и со­циальном плане.

Выражаясь иначе, два процесса асимметричны по форме, но симметрич­ны по содержанию. Отец может и выпороть сына, но сын не может выпо­роть отца, он выберет другой способ. Формы воспитания разные, но содер-

жание у них должно быть одинаковым: воздействовать на другого человека с целью изменить его поведение.

Ребенок учится жить в обществе, усваивая те модели социального пове­дения, которые демонстрируют взрослые. Усваивает стихийно, часто воп­реки желанию взрослых, причем негативное легче и быстрее, чем позитив­ное. Такова еще одна асимметрия воспитания. Стихийное начало в нем пре­валирует над целенаправленным. Ребенок — это зритель, родители — актеры. Дом — его первый и единственный театр. Какую пьесу придумали и поставили родители? Может быть, он хотел бы другую, но у него права выбора нет.

Взрослые превосходят детей часто лишь в одном — способности навя­зывать свою точку зрения. А должны были бы превосходить их совсем в дру­гом — умении поступиться своим же­ланием и пойти навстречу. Но это как раз самое трудное для человека. Мо­жет быть, человек эгоистичен по сво­ей природе? И не давая себе труда прислушиваться к мнению другого че­ловека, родители неявно учат тому же самому своих детей. Процесс воспита­ ния на 70% идет стихийно и лишь на 30% осознанно или целенаправленно. Целенаправленно в том смысле, что родители наконец-то добиваются от ре­бенка выполнения того, чего хотят от него.

Незаметно для глаза воспитание из чисто творческого акта созидания вначале себя, а затем детей может превратиться в формальную процедуру оберегания себя таким, каков ты есть. Раздраженному родителю легче со­рваться на беззащитном ребенке, озабоченному материальным содержанием семьи, особенно в периоды безработицы, отцу легче устраниться от воспи­тания сына. Бегство взрослого от трудностей воспитания сродни тому, что на заводе именуют «работой с прохладцей».

Родители не только стихийные учителя, но и лучшие учителя. Школь­ный педагог учит чужих детей, его мотивация в конечном результате ниже. Он отрабатывает деньги. Родители воспитывают для себя своего же ребен­ка. Плохо воспитали, значит могут рассчитывать на плохое будущее. Они трудятся в конечном счете для себя. Отсюда — высочайшая заинтересован­ность в конечных результатах.

Все родители прекрасно понимают социальную значимость хорошего воспитания. Они знают конечный результат. Но этот результат у всех полу­чается почему-то разный. Причина кроется в процессе. Осознавая конеч­ную ценность воспитания ребенка, у родителей не хватает терпения прово­дить свои принципы в каждодневном труде. Утомляет процесс воспитания. Как и на заводе: высокая зарплата в конце месяца вдохновляет, но каждо­дневная рутина в течение 30 дней убивает всякую мотивацию.

Воспитание — по своему содержанию и характеру — ничем не отличает­ся от других видов трудовой деятельности людей. У них одинаковые струк­тура, цели, мотивация и стимулы, вознаграждение, обязанности, техноло­гия достижения конечного результата и т.д. Но тогда у них общие противо­речия и парадоксы. Впрочем, как и методы разрешения проблемы.

Скажем, и в трудовой деятельности, и в воспитании важную роль игра­ют квалификация исполнителей, сплоченность трудового коллектива (в семье сплоченность всего родственного коллектива), правильное понима­ние целей и задач воспитания (кого они все-таки хотят вырастить), рацио­нальное распределение заданий (кому сегодня стирать пеленки, а кому ва­рить кашу), стиль руководства и многое другое.

На самом деле воспитание — самая трудная работа из всех, выпавших на долю человека. Неудивительно, что находят тысячи способов ее облегчения.

Результатом всегда является брако­ванная продукция, в которой что-то недоделал, за чем-то не приглядел, что-то недорассчитал, а в чем-то явно и грубо ошибся. Но в конечной про­дукции исправлять что-либо поздно. Поэтому когда пожилые родители жалуются на своих взрослых детей — внимания не оказывают, заботу о вну­ках на их плечи переложили или, напротив, не доверяют им их воспитывать, из квартиры выселяют, унижают словом и оскорбляют действием, — знай­те: виноваты во всем только родители.

Чем хуже воспитан ребенок, тем выше удельный вес стихийных методов воздействия (самотек) и негативных образцов поведения родителей. Пло­хие дети растут у ленивых воспитателей, у тех, кто не знаком с понятием «работа души». В плохом воспитании высок удельный вес авторитарных методов и низок — демократических. Здесь высок удельный вес внешнего контроля, но не самоконтроля. Плохо воспитанный ребенок иногда демон­стрирует примеры приличествующего поведения, но только тогда, когда за ним наблюдают другие или он боится наказания. Хорошо воспитанный ребенок соблюдает нравственные нормы и когда за ним наблюдают, и ког­да он остается один.

Результаты воспитания проявляются в степени усвоения наперед задан­ных черт, норм поведения. Внешние нормы поведения, соблюдение кото­рых пытаются от ребенка добиться родители, должны стать внутренними принципами его мировоззрения.

Ребенок должен хотеть стать воспитанным пусть хотя бы в этом конкрет­ном поступке. Но для того чтобы возникла заинтересованность, человек дол­жен осознанно захотеть, т.е. увидеть все преимущества и все недостатки себя воспитанного и себя невоспитанного — быструю служебную карьеру, лег­кость общения с представителями разных слоев, доступ в круг воспитанных людей и т.п. Может ли 5—9-летний ребенок — возраст, когда особенно ин­тенсивно родители «накачивают» ребенка (видимо, считая, что потом бу­дет поздно) культурными нормами, увидеть себя в будущем, т.е. почувство­вать взрослым, рационально взвесить все плюсы и минусы да еще убедить себя в необходимости держаться плюсов? Обычно такого не происходит. По­лучается объективное противоречие воспитания: в тот возраст, когда только и можно активно формировать культурный фундамент личности, ребенок к этому психологически не готов.

Причина кроется в том, что хотя правила должного поведения и просты, но они создавались взрослыми дядями для таких же взрослых людей. Детям

они не понятны не потому что сложны, а потому что абстрактны, оторваны от их конкретной реальной жизни — жизни, где все позволено, где проступ­ки принимаются как шалости, а не преступление, где наказывают понарош­ку, где взрослые больше прощают, чем наказывают, где тебя все любят.

Социализация ребенка, познание и освоение им большого мира происходит только в одном направлении — от знакомого к незнакомому

Социальные правила борьбы за выживание построены, конечно, не для такой жизни. Но ребенок другой не знает. Потому культурные и социальные правила поведения, придуманные обществом для налаживания бесконф­ликтного существования большой массы людей, как бы из другой вселен­ной. Овладеть ими так же сложно, как учить иностранный язык, никогда не общаясь и не живя с иностранцами.

Реальное воспитание в семье идет в основном на уровне схватывания об­разцов поведения. Абстрактные разговоры родителей и «накачки» мало что дают. Родителей слушают, родители довольны и полагают, что сказанное тут же воплотится в жизнь. Логика проста: я ему все разъяснил, осталось это только сделать. Оказывается, что родители слегка недооценивают своих де­тей. Они норовят поймать вас на ваших слабостях. Велела чистить зубы два раза, а сама не чистит; велела не чавкать, а сама чавкает.

К анализу процесса воспитания можно и нужно подходить так, как мы подходим к изучению трудового процесса. Только в этом случае мы поймем его структуру и содержание.

К субъектам воспитания относятся лица, оказывающие целенаправлен­ное или стихийное влияние на формирование ребенка:

• родители;

• родственники;

• друзья;

• знакомые;

• значимые другие:

• реальные (настоящие герои);

• воображаемые (литературные герои);

• учителя;

• другие лица.

Воспитание — в значительной мере эгоистический процесс. Родители формируют ребенка «под себя», под свои представления о том, что такое культурный, воспитанный и совестливый человек. Но это вовсе не значит, что и ребенок также представляет, что такое культурный, воспитанный и со­вестливый человек. Разница в том, что родители полагают, будто они зна­ют, что это такое, а дети — нет. Но от­куда взялись у взрослых их «правиль­ные» представления о должном поведении? Они — плод их социаль­ной и культурной среды, сумма накоп­ленных знаний, итог их жизненного опыта. Все это формировалось в од­ной исторической среде, а родители пытаются перенести их в другую исто­рическую среду, когда многие нормы и правила уже устарели.

Эгоизм воспитания заключается еще и в том, что навязывать свои пред­ставления и правила родители могут только потому, что они сильнее, стар­ше, мудрее. Как только родители со­старились, позицию более сильных, старших и мудрых занимают их по­взрослевшие дети. Они начинают учить жизни своих «стариков». Хотя «старики» продолжают считать взрослых детей просто детьми и норовят вос­питывать старыми, вошедшими в привычку, методами. Но они не годятся в изменившейся остановке. Возникает конфликтное противоречие: для роди­телей дети всегда остаются объектом воспитания, но повзрослевшие дети превращают «стариков» в свой объект воспитания. И снова формируется вза­имонаправленный процесс воспитания: дети перевоспитывают устаревшие взгляды родителей, а те продолжают довоспитывать повзрослевших детей.

В том и другом случае речь идет о сугубо эгоистическом явлении. Каж­дый переделывает другого под себя — под свои взгляды и идеалы. Часто не прислушиваясь к тому, а что на самом деле хочет для себя объект воспита­ния.

Не прислушиваться к другому вообще присуще человеку. Ему трудно по­ставить себя на место другого. И с этим ничего не поделаешь. Такова соци-

альная психология межличностного взаимодействия. Родителям кажутся пустяковыми проблемы детей, а тем — что они не придают их проблемам серьезного значения. Послать в магазин ребенка не допросишься, тот занят игрой, которую считает важной. Для взрослого это пустяки.

Эгоистичны и отношения между ровесниками. Жена просит забрать ре­бенка из садика, а тот ссылается на нехватку времени. Он занят на работе.

Жена полагает, что важнее ребенка нет ничего, а ссылка на нехватку време­ни — пустая отговорка. Ему просто лень. При этом она совершенно не знает, чем в течение рабочего дня за­нят муж. Ей представляется, что все­гда можно найти время для семьи. В свою очередь на просьбу мужа забрать ребенка жена отвечает: у меня дел по хозяйству невпроворот, да еще на ра­боте крутишься как белка. Мужу кажется, что для женщины важнее семьи нет ничего, и ребенок должен стоять на первом месте. Если бы тот и дру­гой, пусть мысленно, побывали бы «в шкуре» другого, их суждения были менее категоричными и эгоистичными.

Структура воспитания ребенка в семье

Эгоизм в воспитании и межличностных отношениях — всегда прояв­ление асимметрии и во взаимоотношениях, и в требовательности к себе. От себя человеку всегда нужно меньше, чем от других. Ему кажется, то, что он требует от другого, очень легко исполнить. Особенно ребенку. При этом родитель как бы ставит себя на его место и считает, что такую пус­тяковую просьбу легко исполнить. Но легко ему — взрослому, который себя, взрослого, ставит на место ребенка, и рассуждает за него, ребенка, но как взрослый. Он забыл, что в свое время, когда он сам был ребенком, аналогичное для него было непосильным. В свою очередь, на просьбу ребенка, например, поиграть с ним в солдатиков или сводить его в зоо­парк, он отвечает отказом. Взрослый считает, что у него есть дела поваж­нее. Но так кажется только ему, взрослому. Ребенку самой важной кажет­ся его просьба.

Коэффициент полезного действия воспитания, равный 30%, — невысо­кая величина. Она будет еще меньше, если учесть, что большинство просьб

взрослых ребенок выполняет только для того, чтобы от него отстали. Это способ бегства от назойливых поучений. Ему он научился от взрослых, ко­торые механически садятся играть в солдатиков, когда им хочется посмот­реть детектив, или просто отнекиваются, ссылаясь на занятость или нездо­ровье. Они избегают забот воспитания. Когда они состарятся, забота по их содержанию превратится для взрослых детей в пустую формальность, ко­торой они станут всячески сторониться.

Дисциплина воспитанияосновывается в большей мере на запретах. Тот факт, что мы ходим, говорим, пишем и т. д. определенным способом, вы­текает не только из того, что данные формы поведения оказались разви­ты под влиянием научения, но также и из того, что другие возможные формы одновременно оказались подавлены. Обучаясь ходить, ребенок осуществляет много ненужных движений, которые постепенно устраня­ются. Рисунок ребенка дошкольного возраста обычно богаче как темати­чески, так и формально по сравне­нию с рисунком школьника, который уже закрепощен определенными формами графической экспрессии. Еще богаче шизофренические рисун­ки, в которых происходит разрядка подавленных форм поведения. Обу­чение гитлеровских «сверхчелове-ков» основывалось на подавлении у них человеческих чувств и на разви­тии чувств агрессивных и садистс­ких¹.

В школе эсэсовцев многие моло­дые агенты содрогались вначале при виде истязания животных и людей. Однако постепенно, по мере обуче­ния, внутреннее сопротивление исче­зало, а жестокость трактовалась как черта исключительно мужественная, и в конце концов действия, вызывавшие когда-то отвращение, выполнялись почти автоматически, с минимальным сопротивлением или вообще без сопротивления.

В рассказах бывших узников концлагерей чудовищная жестокость эс­эсовцев в относительно малой доле случаев была обусловлена их садизмом, но чаще — желанием показать, что они являются «хорошими» немцами, для которых Mitleid ist Schmache², или страхом перед исключением из пра­вящей группы, когда проявление слабости могло равняться смертному приговору. Жестокость лагерных капо, которая нередко превышала без­жалостность и беспощадность эсэсовцев, вытекала из желания сравнять-

' Кемпински А. Психопатология власти // Райгородский Д.Я. Психология и психоанализ власти. Т. 2.

Хрестоматия. Самара, 1999. С. 263. ² Сопереживание — это слабость (нем.).

ся с «властителями», с которыми они идентифицировались. Неофиты, как известно, обычно бывают усерднее старых приверженцев. Эсэсовец, сняв мундир, мог снова стать «порядочным» немцем, особенно если его не му­чило чувство вины, так как то, что он делал в лагере, вытекало не из его воли, но из воли фюрера.

В лагере любой жест, гримаса лица, отдельный произнесенный слог ла­герных властителей могли означать для узника смертный приговор или же­стокие мучения. Сам их вид, следовательно, вызывал страх столь сильный, что их фигуры вырастали до размеров апокалиптических бестий.