Необъятная гоголевская Россия

В «Мертвых душах» Н.Гоголь в одном из авторских отступлений восклицает: «Русь! Чего ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?… Что пророчит сей необъятный простор?.. И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились очи мои: у! Какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль!».

Вглядываясь в русский простор, писатель ощущает его власть над собой. В слове Гоголя воплощается экзистенциальное переживание простора. Для него – это та сила, вырваться из объятий которой он не может. Поэтика «грозного» и «страшного», «необъяснимого» отражает опыт встречи с Русью писателя. Простор пугает, совладать с ним невозможно. Место взывает к писателю.

И тогда простор становится у Гоголя подлинным субъектом: он «глядит», «обращает полные ожидания очи». Он «отражается в душе», то есть становится душой писателя. Его свет – теперь виден в «очах» Творца. Субъект и объект оказываются неразделимы: «Я» и «не Я» слиты.

Определяя, что такое русское, и что есть «я» как русский, П.Чаадаев упомянет: «Всякий народ несет в самом себе то особое начало…которое и определяет его место среди человечества…это образующее начало у нас – элемент географический; вся наша история – продукт природы того необъятного края, который достался нам в удел» («Отрывки и разные мысли 1828-1850»). И продолжит: «В такой среде нет места для правильного повседневного общения умов; в этой полной обособленности отдельных сознаний нет места для их логического развития…словом, мы лишь геологический продукт обширных пространств… лишь любопытная страница физической географии».

П.Я.Чаадаев в большей степени, в отличие от Гоголя, чувствует себя пленником места. У Гоголя к осознанию власти земли примешивалось удивление, потрясенность, эмоциональный взрыв, выраженный в интонации и риторическом обращении, выборе лексики. У Чаадаева – обреченность, признание факта.

В.Ключевский, анализируя психологию великоросса, вновь подтвердит: «…свойствами края определился и характер, и история, национальный склад». Сегодня широко известно высказывание Николая Бердяева «о власти пространств над русской душой». Но рассмотрим его с наших позиций: «Огромное значение имеет «фактор географический». Забота о создании единого государства, великий Восток-Запад – безрадостная печать. Русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется в необъятности…Гений формы – не русский гений, он с трудом совмещается с властью пространств над душой. Русский человек, человек земли. Сами эти пространства можно рассматривать как внутренний духовный факт в русской судьбе. Это – география русской души».

И снова, как мы видим, в логике Н.Бердяева, «география русской души» есть русская провинция. Но акцент здесь несколько иной. Да, русский человек «растворяется в необъятности», он как будто бы не в силах ее «вместить», «переварить», «усвоить». У человека есть свое достоинство: он «человек земли». Пожалуй, именно Бердяевым впервые обобщено то, что станет своего рода открытием русской литературы: «земля… география русской души».

«Над русским человеком властвует русская земля, а не он властвует над ней», – этим явлением Бердяев и объясняет широту, «экстенсивность» русского характера. Но все тот – же немец, видимо, главный антипод русского в чувстве земли, не будет забыт: «Немец должен презирать русского человека за то, что он… не знает ничему ни меры, ни места…».

Явление связи человека и места Г.Вернадский позже назовет «месторазвитием»: «Под месторазвитием человеческих обществ мы понимаем определенную географическую среду, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде… Евразийское месторазвитие русских». «Месторазвитие русских», несомненно, определяет художественное мышление русских писателей.

Русская земля предстает в творчестве писателей ХIХ века в облике конкретного географического места, у которого есть свое лицо, характер и судьба. «Земля» и «край» властно заявляют о себе и способны стать действующим лицом в русской литературе.

Понимание простора изнутри явится в русском сознании не только как «простирание», но и как широта, «широта русской души». Это и есть «другое» толкование простора. Об этом говорит Д.С.Лихачев: «Широкое пространство всегда владело русским сердцем. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная – это свобода, соединенная с простором. Ничем не огражденным пространством». Об этом же размышляет А.Д.Шмелев в статьях «Широта русской души» и «Родные просторы» (Языки пространства, 2000): «Широкой душе нужно много места, и она эмоционально осваивает огромные пространства».

Русская земля и «место» как герой становятся художественным открытием и реализуются в особых принципах и приемах поэтики в творчестве каждого писателя. Просторная Россия выступает в творчестве писателей как феномен, но, в таком случае, слово в тексте принадлежит уже новому субъекту, вступающему в новые же отношения с «землей». «Поэтика места» в русском реалистическом романе содержит безграничные творческие возможности.

Размышления Гоголя о «просторной» России представлены в его статье «Мысли о географии». Русская земля открывается Гоголю именно «географически»: «Ни одного географического явления не нужно объяснять, не укрепивши на месте, хотя бы это было только яркое, живописное описание, чтобы воспитанник, внимая ему, глядел на место в своей карте, и чтобы эта маленькая точка как бы раздвигалась перед ним и вместила бы в себе все… картины».

Высказывание имеет своего адресанта, скорее всего, это учитель, который говорит «воспитаннику» о России, ее картинах и образе. Но, прежде всего, это размышления художника о своем видении мира. Только «карта», с ее конкретикой географических мест отсылает к подлинной России, она – «скелетный очерк земли», который должен быть «наполнен красками».

Если видеть страну как «карту», полную «красок», тогда она, по Гоголю, «оживает». Тогда Азия предстает страной, «где все так велико и обширно, где люди так важны, так холодны с вида и вдруг кипят неукротимыми страстями…где все гордость и рабство, где все одевается и вооружается легко и свободно, все наездничает; где турок рад просидеть целый век, поджав ноги и куря кальян свой, и где бедуин, как вихорь, мчится по пустыне; где вера переходит в фанатизм, и вся страна – страна вероисповеданий, разлившихся отсюда по всему миру».

И далее Гоголь переходит к проблеме «отношений» литературы и географии: «Произведения искусства вообще являются доселе у географов отрывисто. Перехода нет никакого от природы к произведениям человека. Они отрублены, как топором от своего источника». В высказывании писателя одновременно затрагиваются два аспекта темы. Во-первых, Гоголь ставит перед географией как наукой новую задачу, тем самым «предваряя» современную ситуацию, когда художественное произведение предстает объектом изучения именно географии. Во-вторых, считает необходимым изучать то или иное место, обращаясь к образности русской литературы. Но, кроме того, Гоголю географическое место видится «источником» литературного текста.

И дело тут уже не только в том, что «географы» чего-то не замечают («отрубают топором» литературу от географии). В какой-то мере Гоголь поражается отсутствию связи между Россией, какой она изображается русской литературой, и ее подлинной явленностью. Связи человеческой природы и природы места, детерминированность, «объективированность» человека местом, с точки зрения писателя, нуждаются в своем истолковании: «…отчего, например, тевтонское племя среди своей Германии означено твердостью флегматического характера, и отчего оно, перейдя Альпы, напротив, принимает всю игривость характера легкого».

Пространство и место, как явствует из статьи, определяют художественное мышление Гоголя гораздо больше, нежели временное, историческое. Время, по мысли писателя, отражается в месте, и потому география и история сливаются. «Тело» географии и истории – Россия, ее истинный «пространственный» облик – русская земля.

Географический мир в русской литературе должен предстать иным, демифологическим: «Да, впрочем, что не интересно в географии? Она – такое глубокое море, так раздвигает наши самые действия, и, несмотря на то, что показывает границы каждой земли… так скрывает свои собственные». Мысль Гоголя чрезвычайно интересна. Понятие «пограничности», «границы», демонстрируемой и «скрываемой» одновременно? обогащает представление о географии и намечает новую поэтику места как творческую задачу писателя.

Вывод писателя обозначает новый предмет науки: философию географии (философию места?): «…география… философски – увлекательный предмет». Главная задача художника, в представлении Гоголя, – «изучать произведения земли». «Мысли о географии» Гоголя «опровергают» символику провинции писателя, свидетельствуют о его творческом поиске, новом взгляде на проблему.