ПОСТКОНТРАКТНЫЙ ОППОРТУНИЗМ

На этой лекции мы рассмотрим явление, которое давно получило в литературе название “моральный риск” или “моральная угроза” (“moral hazard”). Конечно, не все случаи постконтрактного оппортунизма сводятся к моральному риску, однако он охватывает ~ 90 % этих явлений, и литература, посвященная постконтрактному оппортунизму, так или иначе дублирует литературу, посвященную моральному риску, моральной угрозе. Кроме того, мы рассмотрим ряд случаев оппортунизма, не сводящихся к моральной угрозе, – т.н. “fraud”, что означает “прямое злонамеренное пренебрежение своими обязательствами”. Например, это поведение банкира, дающего крайне выгодную ссуду своей сестре. Но даже fraud связано до некоторой степени с проблемой моральной угрозы, ибо представляет собой запредельную моральную угрозу.

Предположим, что все предконтрактные проблемы (см. Лекцию 6) урегулированы, контракт заключен, и стороны приступили к его исполнению. Однако исполнение заключенного контракта осложняется двумя причинами.

Во-первых, это неполнота контракта, которая является закономерным следствием ограниченной рациональности участников контракта, а также недостаточности или сильной асимметричности информации, которой они обладают. Неполнота контракта ведет к тому, что обязательства сторон описываются формально, не полностью. Например, с Петровым заключен контракт о покраске дома в красный цвет. Он контракт выполнил, но покрасил его плохо, так как не положил слой грунтовки. Когда же его начинают в этом упрекать, он возражает: “А где в контракте написано, что я его должен грунтовать”?

Ситуация с несовершенством контракта, с неполнотой контракта вполне естественна. Мы никогда ее не избежим, потому что живем в мире несовершенной, неполной информации. Проблема неполноты контракта отражает ситуацию достижения сторонами некоторого равновесия своих затрат на заключение контракта и тех ценностей, которые они рассчитывают получить в результате его исполнения. Формулируя условия контракта, стороны в какой-то момент останавливаются. Т.е. контракт в любом случае не полон. Тем самым в нем создается пространство для оппортунистического поведения участников контракта по отношению друг к другу. И при прочих равных условиях участники контракта, заключив его (будь то трудовой контракт или контракт на поставку самолета), попытаются минимизировать свои затраты уже в постконтрактный период.

Поскольку все случаи в контракте описать невозможно, исполнитель контракта сначала предъявляет на переговорах с заказчиком свою основную позицию и защищает ее. При этом у него есть и резервная позиция (т.е. столько он может уступить в цене). Но это не все. Заказчик хочет получить от него некую услугу. Исполнитель прописал ее определенным образом, на что заказчик согласился. Следовательно, у исполнителя осталось формальное описание этой услуги или формальное описание его поведения (как он должен выполнять свои обязательства). И в том, каким именно образом исполнитель контракта начинает выполнять эти формальные обязательства, и кроется моральная угроза.

Например, исполнитель понимает, что заказчику нужно покрасить дом так, чтобы с него не сходила краска, чтобы он выглядел красиво. Однако в контракте у него лишь записано, что он должен покрасить дом в красный цвет. И если у него нет стимулов вести себя честно (если ему не дорого его доброе имя, если он находится в этом городе временно и не собирается предлагать здесь свои услуги еще кому-либо в будущем), то возникает классическая ситуация моральной угрозы. Тогда исполнитель будет четко выполнять то, что записано в контракте, и покрасит дом один раз в красный цвет.

Другой пример. В контракте заводского рабочего четко зафиксировано, что он должен приходить на работу в 9.00 и уходить в 18.00. Зачастую такой рабочий старается прийти на работу вовремя, часто бежит к проходной, чтобы отметить свой приход не позднее 9.00, но когда он уже попал на территорию завода, больше его ничего не волнует, остальное ему безразлично.

Это обычное поведение людей, которые минимизируют свои затраты в постконтрактный период. С таким поведением регулярно сталкиваются и партнеры в торговых сделках, и организации. Это и есть моральная угроза. Главное, что формально контракт исполняется, придраться не к чему. Ни один суд не удовлетворит ваш иск к партнеру, ибо тот исполнил свой контракт целиком. Виноваты вы, так как не прописали контракт до конца. Однако контракт до конца прописать нельзя, и в этом глобальная проблема институциональной экономики применительно к контрактам.

Во-вторых, это ограниченность возможностей мониторинга - причина более стандартная, связанная с той же ограниченной рациональностью и неполнотой информации, но еще и с затратностью мониторинговой информации.

При неадекватном оппортунистическом поведении вашего партнера, который прямо попирает условия контракта, у вас не всегда есть возможности для мониторинга. Например, в контракте записано, что сотрудник должен на работе работать. Прямое его отлынивание от работы карается, согласно контракту, увольнением или штрафом. Но у него есть возможность в какой-то момент ускользнуть от мониторинга (от наблюдения). Классический пример: девушка-секретарь, посланная с документами в другой офис, естественно, зайдет по дороге в пару магазинов, а, если офис далеко, то и в кино. На самом деле это moral hazard, который обычно называется fraud. Это попирание условий контракта. Тем не менее, оно не очевидно для людей, занимающихся мониторингом, ибо они не в состоянии приставить надсмотрщика к каждому сотруднику. В противном случае, как говорили Алчиан и Демсец, возникнет “риск нирваны”, когда для наблюдения за одним контролером сажают другого, для наблюдения за другим - третьего, и т.д., пока пирамида не обрушится.

Ограниченность возможностей мониторинга за исполнением контракта обусловлена теми же причинами, что и неполнота контракта. Однако здесь формально нарушаются уже сами условия контракта, либо формально зафиксированные, либо содержащиеся в нем имплицитно. Дело в том, что контракт не есть только лист бумаги, на котором он записан. За контрактом стоят некие правовые нормы и механизмы их обеспечения. Иными словами, имплицитной, непрописанной частью контракта является законодательство, и на него можно опираться. Можно опираться и на обычаи, существующие в той или иной местности, если они приводятся в действие насильственно.

В основе как неполноты контракта, так и ограниченности возможностей мониторинга, лежит обычно некомпетентность одной из сторон. В потребительском секторе она практически абсолютна. Классический пример: когда у вас неладно с машиной, вы едете на сервисную станцию, где вам говорят, что нужно менять радиатор, и стоить это будет 500 $. Вы постараетесь каким-то образом оспорить данное предложение или попытаетесь его проверить, обратившись к внешнему эксперту. Однако чаще всего вам просто некогда этим заниматься и вы, скрепя сердце, заплатите требуемую сумму. В огромном большинстве случаев некомпетентность - реальное основание для потери из-за моральной угрозы.

Обобщив определения, данные Эггертсоном, а также Милгромом и Робертсом, можно сказать, что моральная угроза – явление, возникающее при исполнении контрактов, когда деятельность одной из сторон не может быть наблюдаема полностью и поэтому измеряется только по нескольким показателям. Это может побудить агента или контрактную сторону при рыночной сделке пренебречь ненаблюдаемыми аспектами своих обязанностей и сконцентрировать усилия на точном выполнении измеряемых (или, если хотите, вознаграждаемых) параметров контракта.

Заметим, что для субъекта моральной угрозы отклонения от сути его обязательств (в чем и выражены интересы его контрагента) практически всегда очевидны. Он это делает сознательно, пользуясь сложившейся ситуацией и не предоставляя контрагенту информацию о сущности своих действий. Общей чертой ситуаций морального риска является то, что лица, принимающие решения, не несут полной ответственности за свои действия. Они перекладывают ее на плечи своего контрагента или своего принципала, если это агентские отношения. При этом они используют т.н. “зоны безответственности”, которые создаются в результате неполноты контрактов или неполноты мониторинга. Можно говорить о зонах безответственности первого и второго рода. Зона безответственности первого рода возникает в результате неполноты контракта. Зона безответственности второго рода возникает в результате слабости мониторинга, т.е. безнаказанного пренебрежения контрактом. Рассмотрим примеры.

Я только что привел пример, как автомобилиста, у которого начались какие-то неполадки с машиной, вынудили на сервисной станции заплатить 500 $ за смену радиатора. Это часто встречающийся, классический пример некомпетентности одной из сторон.

Другой пример из области медицины. В странах с платной медициной врач в платной больнице очень часто увеличивает объем лечения. А там, где медицина бесплатна или оплата труда врачей не зависит от объема оказанных услуг, врач за счет интересов больного, наоборот, сокращает объем лечения. Т.е. различного рода условия воплощаются в абсолютно разных действиях в зависимости от того, что является формальным контрактом и кто - стороной контракта. В наших условиях обман происходит за счет государства, которое врачу платит, а не за счет больного, который страдает как третья сторона.

Еще пример. Рабочий, особенно если он работает не в бригаде, где очень четкая технологическая взаимозависимость, а в одиночку, скрывает время простоев, извлекая из них ту или иную выгоду. Скажем, водитель старается так организовать свой рабочий день, чтобы иметь возможность во время возникающих контрактных “окон” поспать в машине или подработать на ней (последнее в большей степени относится к персональному или служебному водителю).

Водитель, который спит во время рабочего дня, попадает в первую зону, потому что в этом случае нет злостного нарушения условий контракта. Но, если вы запишите в контракте, что водителю во время работы спать нельзя, он попадет во вторую зону. Однако все записать невозможно, да и контракт будет смешон, если вы запишите, что тетю Машу нельзя обижать во время рабочего дня. Водитель же, который подрабатывает, попадает во вторую зону, потому что тем самым он нарушает не явные условия контракта (в трудовом договоре ничего такого не записано), а имплицитные. Он незаконным образом использует не принадлежащую ему собственность для извлечения дохода. Такого рода имплицитные условия контракта исследовались, и в научной литературе есть статьи на эту тему. Люди нередко заключают заведомо неполный контракт, ориентируясь не на официальное вознаграждение, а на “окна”, которые он предоставляет.

Все эти примеры характеризуют ненаблюдаемость определенной части деятельности, возникающую по вышеуказанным причинам.

МОРАЛЬНАЯ УГРОЗА В ИНДУСТРИИ СТРАХОВАНИЯ

Термин “moral hazard” возник в индустрии страхования. Кстати, любопытно, что в США самоубийства в течение года практически сходят к 0, а их пик приходится на январь месяц. Дело в том, что американцы - очень рациональные люди даже в суицидном акте. У них годичный или двухгодичный контракт страхования, причем страховые премии возрастают, если прошел полный год. И чтобы родственники смогли полностью получить страховую премию, большинство американцев сводит счеты с жизнью в январе.

Сам страховой контракт по своей сути рассчитан на то, что произойдет некая неприятность. Та же медицинская страховка есть оплата визитов к врачу, если с человеком что-то случается (скажем, он ломает руку). Между прочим, основным моральным риском в медицинском страховании является не то, что люди бросаются с моста, а то, что они в 2-3 раза чаще начинают ходить к врачу, что страховой компании очень невыгодно. Страховая компания просто вынуждена расследовать все случаи, связанные со смертью, пожаром, угоном автомашины, иначе она разорится. Страховые агенты очень внимательно следят, почему и в каких пропорциях происходят те или иные негативные случаи, жестко фиксируя отклоняющееся поведение. Таким образом, в сфере страхования была накоплена огромная статистика - точные цифры затрат в тех или иных случаях, данные по большому числу однообразных сделок. Они стали основой для предельного анализа (для исследования маргинального прироста). Поэтому-то категория моральной угрозы и появилась впервые именно здесь.

Можно выделить три типа моральной угрозы в страховании.

Во-первых, это недобросовестное поведение.

Есть такой анекдот: Смит застраховал дом с утра, днем он у него сгорел, а на следующий день ему пришла страховая премия вместе с письмом от страховой компании: “Уважаемый г-н Смит! Вы застраховали свой дом в 10 утра, а пожар начался только в 16.45. Не могли бы вы объяснить такую разницу во времени”? Классическим анекдотом на эту же тему является анекдот о страховании тещи и последующем взрыве самолета. И т.д. Иными словами, это не просто недобросовестное поведение. Так же, как в азартные игры, люди начинают играть со страховкой. Эти игры более опасны, чем азартные игры в игорном доме, но смокинга, правда, покупать не надо.

Во-вторых, это т.н. “пренебрежение рисками”.

В отличие от недобросовестного поведения, оно имеет очень серьезное экономическое значение.

Американская статистика достаточно четко показывает, что те, кто арендовал автомобиль со страховкой, в 2-2,5 раза чаще становятся участниками дорожных инцидентов, нежели те, кто арендовал автомобиль, но на страховке сэкономил. Едва ли кто-то специально захотел в кого-то въехать – это очень неприятная ситуация. Кроме того, она невыгодна – даже если автомобиль застрахован, водитель все равно платит какую-то минимальную часть. Скажем, арендуя автомобиль в Голландии, человек страхуется на 5000 гульденов. Сюда входит гражданская ответственность и собственно ответственность за автомобиль. Но он обязательно заплатит 300 гульденов за каждый дорожный инцидент (так его стимулируют проявлять хоть какую-то внимательность). Тем не менее, ситуация везде одинаковая. Дело в том, что, застраховав автомобиль, человек расслабляется - он перестает бояться за автомобиль, зная, что, если он его разобьет, большие деньги будет платить не он сам, а страховая компания.

Эта ситуация в США получила название “Volvo driver problem”. Есть понятие страховки, но есть и понятие самого безопасного автомобиля. В США таковым считается семейный автомобиль “Volvo” с его очень осторожным, аккуратным водителем – отсюда термин “Volvo driver”. Однако, по вашингтонской статистике, нарушают правила гораздо чаще и попадают в инциденты гораздо чаще именно люди, которые водят не “Pontiac Fire-bird” и не “Chevrolet Camaro”, а самый безопасный, самый респектабельно-спокойный “Volvo”. В процессе довольно оживленной дискуссии в бихевиаристской и экономической литературе этому явлению дали два объяснения. Первое: человек, купив “Volvo”, считает, что он себя обезопасил и может быть менее внимателен на дороге. Второе: “Volvo” покупают самые неопытные водители, которые плохо водят машину и просто боятся ездить.

В-третьих, это эксцессивное, сверхнормативное потребление услуг, оплачиваемых в результате страховки.

О чрезмерно частых визитах к доктору, когда ты не платишь за свое лечение, уже было сказано выше. В США это классический случай moral hazard в страховании. А у нас таковой пример дают бабули, которые регулярно толкутся в поликлинике, будучи застрахованы бесплатной медициной. И эти же бабули копеечки отсчитывают, экономя на кефире!

ДВЕ СФЕРЫ МОРАЛЬНОГО РИСКА

Обычно выделяют две сферы морального риска: моральный риск в рыночных трансакциях и моральный риск в организациях. Рассмотрим их подробнее.

• МОРАЛЬНЫЙ РИСК В РЫНОЧНЫХ ТРАНСАКЦИЯХ

Я бы назвал две его основных причины.

Первая: сокрытие неявных качеств продаваемого товара. Классический случай здесь - продажа подержанных автомобилей или даже новых, но с плохим послужным списком. Например, газета “Экстра М” призывает своих читателей покупать “Москвич Святогор”, перечисляя какие-то его детали, произведенные в Англии, какие-то – во Франции, но при этом не рассказывая о тех деталях, что произведены на отечественных заводах, и, главное, о тех “золотых” руках, которые их собирали. Иногда восприятие этой рекламы покупателем может быть расценено, как моральный риск.

Вторая: недобросовестное распоряжение доверенной собственностью. Подобное случается и в агентских отношениях (т.е. в организациях), и в рыночных. Недобросовестное распоряжение доверенной собственностью делится на:

• излишние траты, которые такое распоряжение доверенной собственностью накладывает на ее владельца;
• рискованное употребление доверенной собственности, несогласованное с ее владельцем.

Рассмотрим сначала ряд примеров, касающихся излишних трат.

1. Провинциал садится в такси на Курском вокзале и просит побыстрее доставить его на Казанский вокзал, а таксист сначала показывает ему Москву, делая круг по всему Садовому кольцу, и только затем добирается до Казанского вокзала. Налицо типичный случай недобросовестного распоряжения доверенной собственностью - в данном случае временем пассажира, для которого оно в этот момент важнее денег. Но таксист по-другому не может заработать на клиенте и поэтому идет даже на риск, что тот опоздает на поезд. Конечно, условием здесь является некомпетентность клиента.

2. Брокер распоряжается портфелем акций, который ему доверил клиент. В обязанности брокера входит постоянно поддерживать портфель акций в состоянии устойчивом, максимизирующем прибыль и застрахованном от риска. Для этого брокер должен, не спрашивая клиента, покупать и перепродавать некоторые пакеты акций. Но брокер получает комиссионные с каждой совершенной им сделки, поэтому он перепродает пакеты акций клиента в 2-3 раза чаще необходимого. Это тоже недобросовестное распоряжение доверенной собственностью, которое не связано с прямым риском для обладателя данной собственности, но накладывает на него дополнительные издержки.

3. Классический случай недобросовестного распоряжения доверенной собственностью – плохое содержание арендованной квартиры. Вообще, арендатор всегда хуже содержит квартиру, нежели хозяин. Какого бы договора об аренде он ни подписывал, он - не собственник и все равно будет содержать ее плохо.

Теперь обратимся к рискованному употреблению доверенной собственности, несогласованному с ее владельцем, и разберем case study: The U.S. Savings and Loan Crisis из книги Милгрома и Робертса.

Savings and Loan associations (S&Ls) - специфический вид американских кредитных учреждений, типа наших сберегательных касс или сберегательных банков. В США их много - порядка 1000. S&Ls организованы, как финансовые институты, которые привлекают средства населения и платят ему определенный процент, достаточно низкий. Население имеет право брать в них займы в некотором объеме, но это не основная деятельность S&Ls по размещению средств. Займы предоставляются населению на достаточно жестких условиях - как правило, только под залог собственности. Это т.н. “mortgage contract”. Согласно ему, клиенту дается заем под имеющуюся у него собственность, которая при этом не отбирается, но которая должна по своей рыночной оценке хотя бы на треть или на половину (в разных американских штатах по-разному) превосходить сумму займа. Одалживая деньги, S&Ls тем самым увеличивают свой капитал и теоретически повышают свою процентную ставку.

В S&Ls (по крайней мере, до кризиса) находилось 2/3 сбережений населения США - совершенно чудовищная цифра! Чтобы обеспечить некую стабильность и охранить интересы вкладчиков, американское правительство в конце 70-ых гг. создает Federal Savings and Loan Insurance Corporation (FSLIC), которая страховала депозиты, сначала меньшие или равные 40 тыс. $, а после нефтяного кризиса, когда доллар обесценился, подняла предельную сумму страховки индивидуального депозита до 100 тыс. $. Разумеется, клиент мог вложить в S&L и 200 тыс. $, однако в случае разорения S&L, ему возвращали только 100 тыс. $. Надо заметить, что 100 тыс. $ для американца - примерно то же самое, что 10 тыс. $ для россиянина. Эти 100 тыс. $ - всего лишь предельный уровень возможных сбережений семьи чуть ниже среднего достатка. Но именно эта Система страхования депозитов и привела к страшному краху S&Ls в начале 90-ых гг. Что же произошло в конце 80-ых - начале 90-ых гг.?

Первоначально, в конце 70-ых - в первой половине 80-ых гг., средства S&Ls были вложены очень консервативно - в residential mortgages (займы, которые даются владельцам собственных домов под залог этих домов). Следует отметить, что возможен и commercial mortgage (займ, скажем, под залог склада), но это вложение куда рискованнее, а residential mortgage - вложение самое стабильное, так как люди держатся за свой дом до последнего. Более устойчивых вложений в мировой практике заимствования нет. Оно гораздо устойчивей, чем, например, вложение в ценные бумаги правительства.

Но в 80-ых гг. начался отток капиталов S&Ls из residential mortgages в два сектора:

• corporate estate (займы, выдаваемые под залог корпоративной недвижимости);
• junk bonds (кредиты под развитие коммерческих компаний).

Junk bonds - наиболее рискованная и наиболее прибыльная (до 30 %, что для американцев – фантастическая прибыль) форма вложений финансовых институтов в корпорации. Делается это так: по определенному списку оцениваются наиболее перспективные, с точки зрения прибыли, корпорации, из группы наиболее прибыльных корпораций составляется пакет, и в этот пакет делаются вложения. Считается, что корпорации, которые вошли в пакет, будут взаимно страховать, взаимно уравновешивать друг друга. Однако это происходит лишь на подъеме экономики, а в момент ее краха пакет может рухнуть целиком.

Постепенно где-то до трети (а это много!) cредств S&Ls перешло из residential mortgages в corporate estate и junk bonds. И тут произошел кризис commercial real estate market, который потихоньку в самом конце 80-ых гг. перерос в кризис уже и residential mortgages, ибо в это время какие-то сектора экономики ослабевали, и люди в массовом порядке уезжали, продавая свои дома. В итоге, до 15 % активов S&Ls было омертвлено в доставшихся им жилых домах и производственных площадях, которые никому не были нужны (они оказались неликвидными). Понятно, что через 5-10 лет они опять стали бы ликвидными, но в больших объемах S&Ls не могли их выдерживать. Тогда S&Ls снова бросились в junk bonds – для них это была единственная возможность хоть как-то выправить ситуацию. Но тут как раз возник кризис, произошла масса корпоративных дефолтов, и junk bonds тоже рухнули.

Таким образом, в самом начале 90-ых гг. около 500 (т.е. примерно половина) S&Ls обанкротились. FSLIC тоже оказалась несостоятельной – она не могла выплатить больше 30 % этих потерь. В результате, долг был вынужден принять на себя федеральный бюджет США, и в течение 15 лет государству придется расплачиваться по нему с клиентами. Этот крах, о котором у нас в прессе писали не много, вполне сравним по последствиям с нынешним крахом ГКО в России. Американцы испытали тогда очень сильное потрясение и долго разбирались с этой проблемой.

Две причины обусловили крах S&Ls:

• low capital requirements (низкая доля собственного капитала), которая фиксировалась на уровне всего 3 %;
• наличие самой Системы федерального страхования.

Каким образом Система страхования депозитов (ведь страховались-то депозиты, а не коммерческая деятельность менеджеров S&Ls!) могла привести к дефолту?

Когда S&Ls перенесли деньги из residential mortgages, они начали выплачивать вкладчикам более высокий процент. Тем не менее, он не был так велик, чтобы это стало определяющим для вкладчиков. Для американской семьи S&Ls не является средством интенсивного накопления. Для них S&Ls – примерно то же, что для нас Сбербанк. Никто же не будет у нас класть в Сбербанк деньги с целью заработать! Туда их кладут с целью сохранить. В США с S&Ls аналогичная картина. Поэтому они и называются “Savings…”. Их задача - охранять сбережения от инфляции, т.е. чуть опережать уровень обесценения денег, а не давать высокие проценты.

Конечно, население знало, куда оно вкладывает деньги (это широко обсуждалось), но деваться ему было некуда. Повторяю, S&Ls - это наша система Сбербанка. Вкладчик, разумеется, может извлечь деньги из S&Ls и поместить их, скажем, в G.P. Morgan, но там совершенно другая степень риска. Он может поместить их в любые инвестиционные фонды, в ценные бумаги, но там, во-первых, другие формы изъятия (он не может их взять просто так). Во-вторых, поместив свои деньги в пакет ценных бумаг, вкладчик может, конечно, выиграть 20-30 %, но может и проиграть эти же 20-30 % (правда, ни с чем он на рынке Запада остаться не может). Однако на свете есть и консервативные люди, которые хотят просто сберечь свои деньги. Именно они прежде всего и являются вкладчиками S&Ls.

Рассмотрим пример, который приводят Милгром и Робертс, но прежде оговорим начальные условия.

Первое условие – S&Ls имеют full authority to invest, т.е. не советуются со своими вкладчиками, куда вкладывать средства. Вообще, формально их действия контролируются, но фактически – нет, ибо невозможно себе представить, что 10 млн. вкладчиков где-то соберутся вместе и начнут что-то доказывать.

Второе условие – S&Ls могут выбирать. Существуют две модели инвестирования, между которыми они выбирают: Safe model и Risky model.

Safe model предполагает, что ты имеешь 110 % в лучшем случае, а в худшем - сохраняешь свои деньги (т.е. имеешь 100 %). Risky model предполагает, что ты имеешь, скажем, 125 % в лучшем случае (это очень прилично для американского рынка), но в худшем - можешь “провалиться” и иметь 65 %. Вероятность их распределения для простоты (чтобы не вычислять сложных уровней вероятности) возьмем 50 на 50.

Третье условие – процентная ставка принимается равной 0. Естественно, это не так, но иначе описываемое этой моделью не будет столь наглядно.

Четвертое условие - S&Ls own capital составляет 3 %.

Таблица 1. Description of Investment Opportunities

Safe Risky

Initial outlay 100 100

High return 110 125

… probability .50 .50

Low return 100 65

… probability .50 .50

Expected return (gross) 105 95

Expected return (net) 5 - 5

Каким образом происходил выбор S&Ls из этих вариантов? Net return показывает, что данная Risky investment оказалась “lemon investment”, т.е. инвестицией со скрытыми недостатками, ведущими к тому, что инвестор теряет деньги, а не приобретает (тот же смысл имеет и выражение “lemon car”). Lemon investment – тип инвестирования, в результате которого рассчитываемая заранее вероятность проигрыша выше, чем вероятность выигрыша. Очевидно, что выбирать надо Safe investment. Почему же выбор был другим?

Таблица 2. Analysis of Safe Investment

Depositors Owners FSLIC Total

Initial outlay 97 3 0 100

High return (gross) 97 13 0 110

Low return (gross) 97 3 0 100

Expected return (gross) 97 8 0 105

Expected return (net) 0 5 0 5

Таблица 3. Analysis of Risky Investment

Depositors Owners FSLIC Total

Initial outlay 97 3 0 100

High return (gross) 97 28 0 125

Low return (gross) 97 0 - 32 65

Expected return (gross) 97 14 - 16 95

Expected return (net) 0 11 - 16 - 5

Обратим внимание на распределение денег в случае любого исхода притом, что вкладчики получают свои 97 %, потому что interest rate всегда равна 0, а все остальное получает организаторы S&L. Ясно, что в этой ситуации надо выбирать safe.

Рассмотрим Таблицу 3. FSLIC страхует 97 %, но не страхует 3 %. А если все потери будут покрываться, то будет 0, т.е. FSLIC не понесет никаких затрат (см. строку 1). Не понесет FSLIC затрат и согласно строке 2. “– 32” (строка 3) – это убыток хозяев S&L и S&Ls в целом. Но поскольку капитал S&L на 97 % состоит из заемных средств, 3 % мы не покрываем (мы смирились с их потерей). Т.е. всего мы потеряли в результате неудачной трансакции 35 %. Из них 3 % капитала приходятся на хозяев S&L, и мы их тоже не покрываем (они не застрахованы). Но остальные средства (32 %) застрахованы, и эти 32 % покрывает Федеральное агентство. Т.е. здесь для S&L возникает несколько иная ситуация: их 3 % “сгорели”, тем не менее никакого убытка они не несут, ибо то, что они были должны вкладчикам в результате своих рискованных операций, покрыло Федеральное агентство.

Посмотрим теперь на строки “Expected return”. Что все это будет значить для S&Ls? В одном случае для них это будет 125 с вероятностью 50 % = 62,5; в другом случае – 97 с вероятностью 50 % = 48,5. Итак, 62,5 + 48,5 = 111. Т.е. в среднем при Risky investment они получают 111. Таким образом, net для них равна 11, а gross - 14. Понятно, что 11 больше, чем 5 (см. Таблицу 2). Вот схема, при которой S&Ls заинтересованы не просто в рискованной инвестиции, но в инвестиции, которая по первой оценке есть “лимон”, которая дает отрицательный эффект при средней вероятности. (Желающие могут построить модель и посмотреть, когда S&Ls перестанут быть заинтересованы в рискованных инвестициях и начнут от них отказываться.)

Очевидно, что внешнее страхование, страхование рисков есть причина оппортунистического поведения и причина разорения целого ряда компаний, которые предполагалось застраховать. Иными словами, имело место перекладывание риска. А наряду с такого рода рискованным инвестированием, в S&Ls процветал еще и чистый fraud, т.е. некорректное использование служебного положения, как то: знакомым давались беспроцентные кредиты или кредиты с низким процентом, кредиты без всякого обеспечения или кредиты с низким обеспечением; руководящему персоналу выплачивались высокие дивиденды, очень высокие зарплаты и премии притом, что финансовое положение S&Ls стремительно ухудшалось, и т.д., и т.п. (Аналогичную картину мы наблюдаем в нашей банковской системе.) Пример S&Ls иллюстрирует логику оппортунистического поведения в ситуации страхования.

• МОРАЛЬНЫЙ РИСК В ОРГАНИЗАЦИЯХ

В организации есть два основных вида морального риска, различение которых скорее связано с положением человека в организации - исполнитель он или менеджер. И та, и другая классификация очень комплексны.

I. ПРОБЛЕМЫ ОППОРТУНИЗМА В ОРГАНИЗАЦИИ, СВЯЗАННЫЕ С ПОВЕДЕНИЕМ ИСПОЛНИТЕЛЯ

Наемному работнику низшего уровня (исполнителю) свойственно employee shirking - увиливание, отлынивание от работы. Возможны два типа отлынивания от работы в зависимости от того, как, согласно контракту, организована оплата труда наемного работника, как она увязана с целями нанимателя.

Один тип отлынивания – отлынивание при повременной оплате.

В этом случае наемный работник будет искать time holes (временные дыры), когда он сможет отлынивать. Причем эти holes очень разные. Можно говорить о добросовестном отлынивании, которое теснейшим образом связано с on the job consumption (с потреблением на рабочем месте).

Например, бабушка Нина нанялась приемщицей в химчистку. Пока клиентов нет, она сидит и вяжет чулок. Однако в контракте сказано, что она обязана ждать и обслуживать клиентов, когда они придут, но не сказано, что она не может вязать чулок, когда их нет. В данном случае потребление на рабочем месте ни в чем не задевает интересов нанимателя. Тем не менее, японцы или китайцы сказали бы, что бабушка Нина совершенно не права, что она должна в это время читать брошюры о химчистке, составлять планы по усилению своей работы с контингентом и всячески стараться подготовиться к приему клиента, подметая рабочее место, украшая его цветами, сочиняя гимн своей химчистке, и т.п.

Другой тип отлынивания – отлынивание при сдельной оплате.

В этом случае работник будет отлынивать за счет качества производимого им продукта. Он будет стараться расслабиться в процессе выполнения своих трудовых операций таким образом, чтобы сдавать приемщику работу минимально пригодного качества, отслеживая его по проверяемым параметрам. Скажем, зная, что есть три градации качества, он будет стараться оптимизировать свою работу между трудовыми затратами на изготовление единицы определенного качества и оценкой этих единиц в единицах его вознаграждения.

Насколько общепринят shirking, насколько он универсален как категория поведения исполнителя? Мы можем говорить об отлынивании от работы человека интеллектуального труда (он будет это делать, если работа ему неинтересна). Мы можем говорить об отлынивании от работы менеджера. Более того, мы можем говорить об отлынивании от работы высшего менеджера, хотя это уже нетипично. Где здесь провести грань?

У employee shirking есть в марксизме парная категория – “отчуждение труда” (“Entfremdung der Arbeit”), на которой имеет смысл остановиться (это - интересное измерение). Данную категорию ввел молодой Маркс, однако потом забросил в пользу “капитала”, “эксплуатации” и пр. Но именно эта категория - единственная, которая выжила в марксистской социологии. Она была унаследована многими учеными, занимавшимися полевыми исследованиями. Что же такое, по Марксу, “отчуждение труда”? Маркс рассматривает цепочку:

Человек à Труд à Деньги

Он говорит, что, когда человек трудится, его трудом опосредуется некий результат труда, т.е. деньги, им получаемые. Человек, естественно, заинтересован не в самом труде, а в деньгах, помимо одного случая, который во времена Маркса встречался редко, а сейчас достаточно часто. Труд делится на две категории:

• труд репродуктивный, который оплачивается, но который сводится для человека к повторяющимся, рутинным действиям, не дающим ему по сути никакого удовлетворения;
• труд творческий, за который человек, конечно, получает деньги, но при этом он самостимулируется трудом, ибо труд его развивает (ему интересно работать).

Репродуктивный труд - это отчужденный труд по содержанию. Но по форме он может быть не отчужден (т.н. отчужденный труд 1-ой ступени), если человек работает на себя; или отчужден (т.н. отчужденный труд 2-ой ступени), если человек работает на кого-то.

Творческий труд – это неотчужденный труд по содержанию (человеку интересно трудиться). Но по форме он может быть не отчужден (т.н. неотчужденный труд 3-ей ступени), если он работает на себя; или отчужден (т.н. неотчужденный труд 4-ой ступени), если он работает по чьему-то заказу.

Таковы, согласно теории отчуждения Маркса, четыре вида стимулирования труда.

Идеально, если человек занимается трудом, неотчужденным ни по содержанию, ни по форме. Классический пример: известный профессор, лауреат Нобелевской премии пишет книгу. Он работает на себя, совершенно точно зная, что продаст книгу, и не нуждается ни в каких внешних видах стимулирования.

Очень долго в левой социологии проблему отлынивания пытались увязать с проблемой репродуктивного труда. Давайте разберемся, в каких случаях все-таки возникает shirking, и как вообще соотнести это явление со схемой, предложенной ранним Марксом.

Понятно, что человек, занимающийся репродуктивным трудом, будет отлынивать всегда, если он работает не на себя. Если же он работает на себя (скажем, строит себе дом или делает кирпичи для оного), то он может отлынивать лишь по собственной лености, и в этом случае, как говорят экономисты, будет иметь место предпочтение отдыха работе.

Но человек, занимающий трудом творческим, работая на кого-то, тоже будет отлынивать, и никакой творческий характер труда здесь не спасает! Надо заметить, что подходы экономистов и марксистов различны, ибо марксизм - научная теория, но не экономическая, а социологическая. А для экономиста в данном случае не важно, насколько человек развивается в процессе труда. Для него важно, выполняет ли человек условия контракта, или нет. Совершенно ясно, что при отчужденном по форме творческом труде, когда человек работает на нанимателя (на того, кто его заставил работать тем или иным способом – нанял ли, загнал ли силой в “шарашку”, и т.п.), он вполне может отвлекаться и выполнять свои, интересные ему работы “налево”, либо просто глядеть в потолок. Т.е. отчужденный по форме творческий труд нуждается в каком-то внешнем стимулировании.

Более того, в реальной экономике гораздо легче контролировать и предотвращать оппортунистическое поведение человека, занимающегося репродуктивным трудом, нежели трудом творческим из-за особого характера творческого труда. Это - та же дилемма некомпетентности, о которой уже упоминалось. Например, директор НИИ при виде сотрудников, играющих в пинг-понг в рабочее время, начинает возмущаться, а ему говорят, что это - теоретики, которые так сосредотачиваются. Проверить сказанное он не в состоянии и вынужден отступить. Благодаря высокой специализированности творческого труда, определение реального трудового вклада человека становится колоссальной проблемой, по крайней мере в двух случаях.

Во-первых, очень трудно определить реальный трудовой вклад менеджера, если мы не измеряем внешние результаты его деятельности. Но внешние результаты деятельности менеджера совпадают с результатами деятельности предприятия, а там такое количество факторов, такое количество дыр, позволяющих спрятаться!.. Можно с легкостью заниматься потреблением на рабочем месте, ездить отдыхать на Багамские острова и объяснять, что там ты готовился к встрече со стратегически важным клиентом.

Во-вторых, специфичны для мониторинга (но по-разному) творческие люди, работающие в коллективе, и творческие люди, работающие в одиночку.

Первый вариант (team work): творческие люди работают в коллективе. В этом случае они взаимозависимы. Скажем, я рассчитываю прочность крыла, и, кроме меня, в команде конструкторов из 25 человек, создающих самолет, больше никто этого делать не умеет. Соответственно, если я его плохо рассчитал, я подведу всю команду - самолет не полетит.

Второй вариант: творческий человек работает в одиночку. Например, шаман племени обязан наколдовать дождь, и если тот не прольется, шамана покарают. Т.е., как ни странно, творческий труд человека-одиночки оценить легче, ибо единственное, что можно понять из творческого труда высоколобых, - это результат, который они, в конечном счете, выдают (тот же самолет). Но когда вы нанимаете жреца, чтобы тот уничтожил вашего противника, а этого не происходит, жрецу уже не за что спрятаться, для него это - провал.

А там, где спрятаться можно, уже возникает “дыра”. Это проблема “free riding”, имеющая прямое отношение к проблеме “moral hazard”. Существует два вида “free riding” - в однородных командах и в разнородных командах. И “free riding” в разнородных командах куда более сложен, чем в командах однородных.

Классический пример - безбилетник в автобусе. Понятно, что если бы за билеты не платили все, в следующий раз автобус не поехал бы. Но безбилетник, или “free rider” рассчитывает, что большинство платит, а он один такой умный. Другой классический пример - переноска большого дерева сотней человек. Пример называется “Дедушка Ленин на субботнике в Кремле”. Из-за своего маленького роста он не доставал плечом до бревна, но как бы нес его вместе со всеми. Это простейший “free riding”. Что касается “free riding” в разнородной команде, которая специализирована, то он также возможен, но не в абсолютном, а в относительном виде. Например, конструкторский коллектив создал самолет. Его могли бы сделать на 10 дней раньше, если бы один из членов коллектива не отвлекался, не ходил по магазинам в рабочее время, а работал на благо родины. Однако и он, в конце концов, свое дело сделал. Самолет получился хороший. В итоге, этого члена коллектива, как одного из главных его участников, тоже награждают орденом Трудового красного знамени.

Итак, два уровня “free riding” отличаются просто сложностью задачи, стоящей перед “зайцем”. В однородной команде это задача простейшая, она многократно моделировалась. В разнородной команде free riding ни разу не моделировался, хотя понятно, что он возможен. Гипотетически человек может, опираясь на недостаточную возможность контроля со стороны коллег, в какой-то степени отлынивать от работы. Но если становится очевидно, что он вообще не работает, его выгоняют из команды. Т.е. free riding в разнородных группах очень ограничен.

Следующей проблемой shirking является то, что фирма, как правило, платит своим работникам не за результат, а by proxy (доверительно), так как результат даже в простых случаях измерить невозможно – он измеряется по определенным индикативным показателям.

Например, слепой в своей квартире делает табуретки. У табуретки есть определенное качество. Она может быть хорошей, плохой, но мерить качество каждой табуретки долго и дорого. Поэтому в его квартире выставляется одна табуретка, каковая и есть условное доверительное измерение - нечто на четырех ножках. ОТК (тоже слепые) ее ощупали и радостно поставили галочку. Это самый примитивный случай измерения, но это тоже доверительное измерение, ибо недоверительное измерение, во-первых, невозможно, а во-вторых, оно происходит только на рынке, когда табуретку покупают или не покупают. Причем бывает, что табуретку не покупают из-за того, что она плохая, хотя и прошла ОТК на фабрике. Это показывает, что на фабрике имеет место доверительное измерение, а не измерение по результату, что там оперируют идеей изготовленного винтика, а не самим винтиком.

Более сложное доверительное измерение – качество работника и оплата его труда. Сюда относятся стаж, образование, т.е. те считаемые, наглядные усилия, которые очевидны для администрации и для контролеров. Обычно на производстве на 15 - 20 человек приходится один контролер. При большем их числе невозможно вести производство - там и без контролеров затрат хватает. Проблема контроля и доверительного измерения - центральная проблема в измерении производительности. От того, как она решается на предприятии, зависит его успех или неуспех.

Способы борьбы с отлыниванием.

Обычно с shirking борются:

• увеличивая объем контроля, т.е. увеличивая число показателей, по которым замеряется выход продукции;
• усложняя оценки в доверительном измерении, т.е. учитывая уже не просто наличие диплома об окончании ВУЗа, но и то, какой это ВУЗ, какого качества диплом (синий или красный), и т.д.; вводя сложные показатели, типа стажа;
• распространяя на работников определенную долю прибыли (метод, альтернативный усилению контроля).

Эффективен ли последний метод и, если да, то почему? На самом деле, это коренной вопрос экономики труда.

Предположим, на вашем предприятии капитальные затраты равны 0, заработная плата - 100 %, а прибыль – 25 %. Вы решаете распределять 10 % прибыли среди всех работников. Это значит, что предприятие будет перегрето капиталом, его прибыль будет ниже, чем у конкурентов, сократившись примерно на 1/3. В результате, вы будете вынуждены принять одно их двух решений:

• либо вы уйдете с рынка, потому что хозяйствуете неэффективно;
• либо вы перейдете к другой модели.

Суть этой другой модели такова: вы сохраняете прибыль равной 25 %, капитальные затраты - 0, но зарплата теперь у вас будет состоять из постоянной части (90 %) и переменной части (10 %). Это наиболее реальный подход. Не бывает, чтобы предприятие просто перераспределило свою прибыль работникам ради их стимулирования. Следовательно, в равновесном состоянии зарплата останется той же самой, просто часть ее станет переменной. Понятно, что такой подход объективно стимулирует работника - он должен меньше отлынивать, потому что часть его зарплаты привязана к прибыли предприятия. Но будет ли эта ситуация устойчива и, если нет, то почему?

Кстати, 10 % - цифра совсем не малая. Она русскому человеку, живущему в неустоявшейся экономике, не понимающему предельных (маргинальных) величин, кажется небольшой. А на Западе все потребительские альтернативы выстроены очень четко, и за 5 % там человек горы свернет. Он понимает, что если ему доплатят 5 %, он сможет, например, поставить кондиционер в свой “Ford Mondeo”, или купить вместо него “Opel Cadet”, или раньше выплатить кредит.

Согласно экономической теории, есть люди, которые готовы рисковать (risk-lovers), есть люди, нейтральные к риску (risk-neutral people), и есть люди, которые риска не любят (risk-averse people). Наемные работники - это те, кто уходит от риска. В ином случае они бы занялись предпринимательством, где риск выше. Ведь предприниматель - это risk-taker. Он берет на себя переменную часть - он одалживает капитал и обязан выплатить фиксированный процент, даже если сам разорится. Очевидно, что тот, кто отдал свой капитал взаймы (lending), избегает риска или, по крайней мере, к нему нейтрален; а тот, который взял взаймы (borrowing), наоборот, риск предпочитает.

Итак, по сравнению с предпринимателями, наемные работники в меньшей степени предпочитают риск. Это значит, что наемные работники не захотят, чтобы часть их зарплаты стала величиной переменной. За риск они скорее всего потребуют 5-10 % премии (мы рассматриваем повторяющуюся рыночную игру), что и показывают статистические исследования предприятий, применявших разные схемы оплаты труда. Из этих исследований явствует, что уровень заработной платы по отношению к созданной прибыли в среднем выше как раз на тех предприятиях, где использовались упомянутые схемы. Поэтому сегодня предприятия стараются от них уходить, им это невыгодно. Далеко не везде человек склонен брать на себя риск, когда от его усилий результат зависит лишь в маргинальной доле, но не в целом. Подобное поведение, в общем, свойственно японцам, но там эти схемы абсолютно не работают, а господствуют совсем другие, в силу привязанности японцев к предприятиям.

Проблема стимулов для работника - одна из центральных проблем экономики труда. Уровень стимулов должен соответствовать трудовым усилиям, которые работник в состоянии обозреть. В противном случае стимулы перестают действовать. Если фабричному рабочему, рядом с которым работают еще 5000 человек, дадут вышеупомянутую схему, он не будет стараться по чисто психологическим причинам. Скажем, он знает, что в этом месяце хорошо работал, но оказалось, что предприятие в целом за то же время понесло убытки. Он не способен увязать в своем сознании эти две вещи и таким образом дестимулируется. В основе существования человека лежат в значительно степени те же рефлексивные действия, что и у животного. Поэтому стимулы работают, лишь когда они соответствуют уровню рефлексии человека. Иными словами, стимулы должны постоянно находиться в зоне его компетенции. Рабочий может чувствовать какую-то связь между своими и общими результатами труда, максимум, в пределах цеха, поэтому цеховой хозрасчет на наших фабриках вполне успешно приживался. А показатели предприятия в целом трудовую активность работника не стимулируют и отлынивания от работы не уменьшают.

II. ПРОБЛЕМЫ ОППОРТУНИЗМА В ОРГАНИЗАЦИИ, СВЯЗАННЫЕ С ПОВЕДЕНИЕМ МЕНЕДЖЕРА

Впервые этой проблемы коснулись Адольф Берли (Adolf A. Berle) и Гарднер Минц (Gardner C. Means), знаменитые американские социологи. В своей книге “Современная корпорация и частная собственность” (1932) они провозгласили революцию менеджеров, понимая под этим следующее. В корпорации, которая привлекает капиталы на свободном рынке, ее владельцы лишены возможности контролировать поведение менеджеров в силу своей разобщенности, распределенности своего инвестиционного портфеля между десятком-другим корпораций (они даже иногда не знают, в каких корпорациях их деньги сейчас работают). Собственник сделался анонимным и в таковом качестве бессильным владельцем совершенно абстрактного ресурса, а реальными хозяевами корпорации стали менеджеры.

Ситуация менеджериальной революции рассматривалась и в позитивном, и в негативном плане. У нее были свои апологеты, типа Джона К. Гэлбрейта или Роберта Л. Хейлбронера (Robert L. Heilbroner), были и яростные критики, главным образом, из либерального лагеря. Но факт остается фактом - именно XX в. дал огромное число экономических проблем, связанных с manager misbehavior (с неправильным поведением менеджера).

Можно выделить четыре основных формы moral hazard у менеджеров.

1. Потребление на рабочем месте.
2. Инвестиции за счет дивидендов.
3. Расширение операций за приделы оптимальности, с точки зрения стоимости фирмы.
4. Противостояние поглощениям (take-overs).

1. Потребление на рабочем месте.

Его я рассматривать не буду (оно легко моделируется). Скажу только, что т.н. “престижное” потребление очень трудно отделить от необходимого. Существуют некие реалии делового сообщества. В частности, руководство любой фирмы должно подавать сигналы о том, что фирма благополучна, что у нее есть достаточный капитал, чтобы устраивать богатые приемы и пр. Нужно быть Биллом Гейтсом, чтобы позволить себе дешевый офис. Вот ему не нужно подавать никаких сигналов. А миллиардерам средней руки, боюсь, сигналы еще нужны. Это не вопрос, будут или не будут тебя уважать. Это вопрос, насколько тебе будут доверять. Некая избыточность вложений в презентации свидетельствует об успешности фирмы так же, как благотворительность, которой она занимается. Если фирма не тратит ничего на благотворительность, ее положение вызывает большие сомнения. Данная проблема многократно обсуждалась, но однозначно она не решается - нельзя запретить престижное потребление.

1. Инвестиции за счет дивидендов.

Почему это плохо, с экономической точки зрения? Ведь капитал фирмы увеличивается! Но кто сказал, что люди, получив дивиденды, вложат их неразумно? Это же их собственность, а, следовательно, им самим нужно принимать решение, во что вкладывать свои средства. Менеджер должен был бы, получив дивиденды, оставить некую техническую прибыль на расширение производства, и вместо того, чтобы прикупать какую-нибудь компанию в сфере производства “Кока-Колы”, хотя у него танковый завод, отдать деньги собственникам предприятия. Последние, если фирма достаточна хороша, реинвестируют их в нее же. А менеджер, инвестирующий за счет дивидендов, ведет себя неправильно как с точки зрения эффективного распределения ресурсов, так и с точки зрения прав собственности.

1. Расширение операций за приделы оптимальности, с точки зрения стоимости фирмы.

Зачем вообще это делается? Есть много книг, типа “Принципа Питера” и “Закона Паркинсона” С.Норткома Паркинсона, в которых с большим юмором описано, каким образом растет организация. Один из законов Паркинсона гласит, что фирма расширяется потому, что каждый управленец в ней обязательно должен быть начальником. Например, при своем возникновении фирма имеет одного хозяина, у которого есть три помощника. Но его помощники чувствует себя неуютно без своих помощников. В результате, начинается бесконечное деление аппарата, что, в конце концов, и приводит фирму к краху. Картина, нарисованная Паркинсоном, утрирована, но правдива.

Скажем, менеджер продает себя на рынке. По каким параметрам он должен оцениваться? По прибыльности компании? Вообще-то, по этому показателю его правильно оценивать, однако есть и некоторые “но” - ведь он окажется на улице как раз тогда, когда компанию постигнет неудача. Кто же его тогда наймет? Менеджер чаще оказывается на улице в результате поглощения его фирмы другой фирмой (take-overs) или просто в результате увольнения собственным правлением, и ему нужны еще какие-нибудь, кроме чистой прибыли компании (net performance), показатели, по которым его наймут вновь. Если он был, скажем, президентом “Дженерал Моторс”, его обязательно куда-то наймут (очевидно, что глупый человек такой большой фирмой руководить не может)! Поэтому высшие менеджеры совершенно осознанно стремятся к расширению операций своей фирмы, исходя из личных интересов, а не из интересов фирмы, хотя их интересы и совпадает в плане диверсификации деятельности фирмы, обеспечения ею резервных вложений и во многом другом.

1. Противостояние поглощениям (take-overs).

Хорошо противостоять take-overs или плохо? Вообще, команде менеджеров полагается противостоять захвату их фирмы, перекупке акций. Однако на самом деле, в результате take-overs происходят довольно интересные вещи. У Милгрома и Робертса приводится очень любопытная статистика: за 10 лет с 1977 по 1986 гг. чистый доход, полученный shareholders перекупленных компаний, составил 346 млрд. $ или 10 % ВНП за эти 10 лет. Данная цифра примерно равна 20-25 % капитальной стоимости купленных компаний. Но эти 346 млрд. $ и есть минимальная оценка потерянной в результате дисменеджмента эффективности компаний! А зачем их в таком случае было покупать? Т.е. “противостояние take-overs” - по сути некоторая форма оппортунистического поведения менеджеров, как ни странно это звучит.

Существуют т.н. “poison pills” (“отравленные пилюли”). Это специальные права акционеров (в особенности, крупных), в соответствие с которыми акционер в случае take-over или каких-то непредвиденных событий имеет право выкупить по очень низкой стоимости n-ое количество акций фирмы. Вообще, это - институциональная форма противостояния take-over, форма неких гарантий фирмы в целом против take-over, и ничего плохого в “poison pills” нет. Однако вопрос в том, кто их принимает. Если общее собрание акционеров записывает такое право в уставе компании, это нормально. Это означает четкое обязательство (commitment) собственников компании оставаться в данной сфере деятельности, несмотря ни на что, даже под внешним давлением. Но совсем другое дело, если “poison pills” принимает правление компании, а не собрание акционеров. Это означает просто некое оппортунистическое поведение высшего менеджмента (правление, как правило, тесно ассоциируется с высшим менеджментом).

Оппортунизм российских менеджеров.

В России степень контроля за менеджерами близка к нулю со стороны любого собственника - и со стороны государства, которое управляет своей собственностью чисто формально, и со стороны частных собственников, институциональные права которых не подкреплены. У нас сплошь и рядом происходят совершенно дикие случаи, когда представители фирмы, честным образом купившей контрольный пакет (51 %) акций, приезжают на предприятие, а их туда не пускают. В этих условиях менеджеры ощущают себя то ли менеджерами, то ли собственниками, т.е., прямо по Берли и Минцу, они - менеджеры, находящиеся вне контроля. Положение их неустойчиво.

Тем не менее, им не свойственно, как команде кооператоров из “Золотого теленка” И.Ильфа и Е.Петрова, в преддверии “посадки” догуливать казенные деньги. У наших менеджеров другое, более рациональное поведение. Эти полусобственники или бесконтрольные менеджеры заинтересованы стать собственниками. Но они не верят, что могут ими стать на своем предприятии, да и не очень хотят этого (предприятие слишком большое по их масштабам, оно плохо организовано). Поэтому они пытаются тем или иным способом перевести прибыль и даже основные фонды предприятия в некие предприятия-посредники либо просто в оффшорные предприятия, где они - уже самые настоящие собственники, а не менеджеры. Фирмы-паразиты высушивают огромное тело старого предприятия, оставляя лишь пустые цеха, а потом и их начинают перекупать. И вот, глядишь, уже невозможно напрямую взаимодействовать с заводом (с тем же ВАЗом или ГАЗом), ибо там уже ничего нельзя купить или можно, но вдвое дороже, чем в Москве, и приходится обращаться в маленькую фирму, где все продают по нормальной цене. Такая монопольная система каналов распределения под видом дистрибьютеров просто перекачивает капитал из основного предприятия в фирмы-паразиты.

Это и есть наиболее существенная черта поведения российских менеджеров, достаточно уникальная, в мировом масштабе не повторяющаяся, а у нас ставшая рутинной. Наверное, можно найти и еще.

Приложение к Лекции 7