Требования к речи и типы речевых погрешностей

Название «уровень высказывания» условно. Контекстом, в котором проявляется ошибка, может быть предложение и группа предложений. Точнее, хотя и длиннее, можно сказать так: будут рассмотрены ошибки на уровне фрагмента текста - от предложения до группы предложений.

Чтобы классифицировать погрешности, представим их как нарушения требований к речи. Что это за требования?

Говорящий, отправитель речи, имеет речевое намерение и информа­цию, которую должен передать адресату. Для этого он, пользуясь язы­ком как системой знаков, строит текст. Акт общения опирается на информационную базу - запас сведений, общих для говорящего и ад­ресата и обеспечивающих понимание текста. Говорящий обязан учиты­вать (зная или прогнозируя) способность своего адресата восприни­мать текст. Этот учет позволяет выполнить два важных требования к речи: требование понятности и требование информативной новизны. Если говорящий, не учитывая уровень восприятия своего адресата, не сумеет связать новую информацию со старой, подаст эту информацию сложно, речь будет непонятной для получателя. Если, опять без уче­та информационной базы общения, говорящий повторит давно известные адресату истины, речь может оказаться неинтересной, скучной, бессодержательной.

Далее: как правило, говорящему нужно создать не просто понятный текст, а текст, передающий адресату авторскую мысль (мало ли тек­стов, которые адресат понял, а потом оказывается, что автор соби­рался сказать совсем другое!). К деятельности отправителя предъ­является требование адекватности передачи собственной мысли, т.е. точного ее воплощения в слове, без непредусмотренной двусмыслен­ности, без возможности кривотолков. Наша оговорка «непредусмотренная двусмысленность» означает, что речевым намерением может быть как раз двусмысленность (а также ложь, недомолвка, намек и прочие неприятные речевые произведения). Требование адекватности означает, что и эти вещи надо уметь говорить, точно реализуя свое речевое намерение. Как всегда, народ давным-давно подметил этот парадокс: «Один соврет, хоть кулаки суй; другой соврет, иглы не подбить», «У людей вруны - заслушаешься, а у нас вруны - соскучи­шься» [Даль 1984: 1, 158, 159]. В связи с этим интересно замечание специалиста по психологии лжи: «Как это ни удивительно, многих лже­цов выдают неосторожные высказывания. Не то чтобы они были не в со­стоянии выразить свою мысль как-то иначе или пытались, но не суме­ли, нет, они просто не сочли нужным тщательно подобрать слова» [Экман 1999: 64]. Так что требование адекватности означает просто строгое осуществление говорящим своего речевого намерения, к воп­росу о правдивости или доброжелательности речи оно отношения не имеет.

Еще два важных требования к речи связаны с тем, что говорящий пользуется языком - знаковой системой, принадлежащей всему общест­ву и обладающей сложным набором норм, которые без необходимости, как известно, нарушать не рекомендуется. Это требования языковой правильности речи и экономии языковых средств.

Итак, от говорящего требуются правильность, экономность, адек­ватность, информативность, понятность речи. Это тот минимум, кото­рый обеспечивает результативность речевой деятельности (Ср. максимы Г.П.Грайса – Грайс 1985).

Нарушение данных требований приводит к тому, что в речи возни­кают погрешности, которые можно представить так.

Нарушение требования языковой правильности речи приводит к ее языковой неправильности. Нарушение требования экономии языковых средств приводит к речевой избыточности - плеоназму. Нарушение требования адекватности речи речевому намерению приводит к алогич­ности, двусмысленности (каламбурности), нечеткости мысли. Наруше­ние требования понятности приводит к неясности речи. Нарушение требования информативной новизны приводит к бессодержательности речи.

Это рассуждение кажется очень стройным, прямо как в математике. Но, поскольку говорим мы не о геометрических фигурах и не об алге­браических уравнениях, справедливо спросить: а оно не слишком стройное? И придется ответить: слишком, процентов на пятьдесят, и зави­сит это от того, с чьей точки зрения посмотрим мы на дефектное вы­сказывание - с точки зрения автора или с точки зрения адресата.

Если мы встанем на позицию адресата, который видит в тексте языковую неправильность (например: Новое тысячелетие начнется пер­вого января двухтысячнопервого года), мы можем сказать, что автор нарушил требование языковой правильности речи (он должен был ска­зать: «две тысячи первого года»). Если адресат видит в тексте ало­гизм (например: Несмотря на то, что погода не благоприятствует жатве, в арсенале хлеборобов имеется достаточное количество тех­ники для подготовки фронта работ. - Суждение «Плохая погода не помешала наличию достаточного количества техники» необоснованное), мы можем сказать, что нарушено требование адекватности речи речевому намерению (наверное, нужно было сказать, что и при плохой погоде удается сохранять технику исправной и готовить фронт работ или что и при плохой погоде жатва продолжается, а позволяет про­должать жатву наличие техники).

В общем, можно сказать, что если идти от погрешности, которую видит в тексте адресат, то в основном, при обычном чтении, оказы­вается реальной та связь между погрешностями и требованиями к ре­чи, которая описана выше. Только в этом описании нужно изменить направление связи и учесть позицию коммуниканта. Так что уточним: с точки зрения адресата - языковая неправильность речи вызвана тем, что говорящий нарушил языковую норму; избыточность речи вы­звана тем, что говорящий неэкономно распорядился языковыми сред­ствами; двусмысленность, алогичность, нечеткость мысли вызваны тем, что говорящий неточно выразил свою мысль; бессодержательность речи вызвана тем, что говорящий не учел информированность своего адресата; неясность речи вызвана тем, что говорящий тоже, но в другом плане, не учел информированность своего адресата.

Мы неслучайно подчеркнули: все это при обычном чтении, при обычном восприятии высказывания, когда нет желания разбираться в причинах ошибки. Но редактору надо править текст, а для этого на­до знать причину погрешности. Поэтому ему приходится переходить на другую позицию, на позицию автора. И здесь связи между дефек­том и требованиями к речи предстают уже по-другому. Например, мо­жет оказаться так, что автор нарушил языковую норму, а в тексте возник каламбур, или алогизм, или плеоназм. Вспомним насмешливое описание интерьера «Дома Грибоедова» у Михаила Булгакова: «Всякий, входящий в Грибоедова, прежде всего знакомился невольно с извеще­ниями разных спортивных кружков и с групповыми, а также индивиду­альными фотографиями членов МАССОЛИТа, коими (фотографиями) были увешаны стены лестницы, ведущей во второй этаж». Это пояснение в скобках полно лукавства: оно не столько исправляет намеренно допущенную ошибку в размещении придаточного предложения «коими были увешаны стены», сколько подчеркивает ее, потому что эта ошибка - не просто языковая неправильность, а средство создания каламбура (стены увешаны... членами МАССОЛИТа!), и язвительному повествова­телю каламбур пришелся весьма кстати. Но не все говорящие и пишу­щие - это язвительные повествователи, и в их речи такая языковая неправильность оборачивается непредусмотренным и нежелательным каламбуром, который, конечно же, не подчеркивается в скобках, по­скольку автор о нем и не подозревает, он просто неграмотно постро­ил свою речь: «Владельцы собак, которые выводят своих питомцев на прогулку без поводка, будут наказываться штрафом».

В литературе рассматриваются и другие качества речи и, следова­тельно, требования к ней. Например, Б.Н.Головин говорит о чистоте, выразительности, богатстве, уместности речи [Головин 1980], Н.Н.Кохтев - о простоте речи [Кохтев 1981]. Бесспорно, это качества хоро­шей речи. И ни у какого преподавателя стилистики язык не повернет­ся сказать студентам, что ни к чему об этих качествах заботиться. Напротив, есть стилистика выразительных средств, экспрессивные возмож­ности единиц всех языковых уровней подробнейшим образом изучаются в лингвистических учебных курсах на журфаках. Итак, у преподавате­ля язык не повернется. А у редактора - повернется. Что уж говорить об авторах, которые, как правило, считают свой стиль идеальным. Не будем много рассуждать об общеизвестной сложности синтаксических конструкций и обилии повторов одного и того же слова (без синони­мических и прочих других замен) в текстах официально-делового сти­ля. Приведем только один пример: «Основанием для засекречивания сведений, полученных (разработанных) в результате управленческой, производственной, научной и иных видов деятельности органов госу­дарственной власти, предприятий, учреждений и организаций, являет­ся их соответствие действующим в данных органах, на данных пред­приятиях, в данных учреждениях и организациях перечням сведений, подлежащих засекречиванию. При засекречивании этих сведений их но­сителям присваивается соответствующий гриф секретности. При невоз­можности идентификации полученных (разработанных) сведений со све­дениями, содержащимися в действующем перечне, должностные лица ор­ганов государственной власти, предприятий, учреждений и организа­ций обязаны обеспечить предварительное засекречивание полученных (разработанных) сведений в соответствии с предполагаемой степенью секретности и в месячный срок направить в адрес должностного лица, утвердившего указанный перечень, предложения по его дополнению (изменению)» [О государственной тайне]. Редактор такого текста, безусловно, озабочен не выразительностью, простотой и языковым богатством речи, а ее полнотой, точностью и определенностью, ко­торые не могли бы дать никакой возможности для инотолкований.

Но, пожалуй, больше всего возражений мы услышим от редакторов, работающих в средствах массовой информации. Вот заголовок в газе­те «Местное время. Екатеринбург» (1999. 2 дек.): Илья Резник при­зывает «Мочить “пиратов” в сортире» - речь идет о «пиратских» кассетах, что выясняется лишь в конце заметки, причем тут же цитата из экспромта Ильи Резника воспроизводит и смысл «пират-человек»:

«Мораль ясна. Проста по сути: Воров должны мы проучить. Как гово­рил премьер наш. Путин: - Достать в сортире. И мочить!». Нетрудно представить, как посмотрит на нас и что скажет редактор, если мы сообщим ему, что заголовок нарушает требования чистоты и уместно­сти речи. В случае цивилизованного общения нам могут объяснить, что эпатаж - это стилистическая особенность газеты, наличие шоки­рующих материалов в номере обязательно (одна рубрика так и называ­ется «Шок»). И вряд ли хоть один редактор предвыборных газетных номеров пожелает обсуждать с нами вопрос об этих замечательных качествах речи, если на кону стоит место в федеральном или региональном органе власти, а цена – внимание и симпатии электората. Как не сыграть на социальных страхах, недовольстве, как не «обругать последними словами» своих противников и конкурентов. «Вот и приходится, - пишет о «Единой России» информационный бюллетень «Яблока» «Правда о власти», - “партии власти” придумывать все новые и новые заманухи, чтобы хоть как-то омолодиться и просуществовать чуть дольше срока, отпущенного смой природой дряхлеющим у руля страны бюрократам» (2006. 7 июля). Газета может «приучить» своего читателя к резкости оценок всего того, что ей идеологически чуждо. Откликаясь на пожелание Никиты Михалкова создавать римейки исторических фильмов («Александр Невский», «Кутузов», «Адмирал Ушаков»), но без идеологии, актуальной для того времени, газета «Завтра» объясняет читателю, какая идеология появится в таких римейках взамен «вынутой» («вынуть идеологию» – это формулировка Н.Михалкова): «Именно в его “Сибирском цирюльнике” в качестве идеала русского воина на пьедестал возведен убогий неврастеник, без колебаний бросающий воинский долг под ноги потрепанной американской шлюхе. Если подобная потаскуха станет высшей ценностью всех наших офицеров, грядущая оккупация страны незваными миротворцами пройдет без единого выстрела» (2006. Август. № 34).

Все это не единичные случаи. В искусстве и СМИ сложился особый стиль - стеб. «Это не только стилевая манера, это и определенная мировоззренческая позиция, точнее, отсутствие позиций, когда вы­смеивается все и вся, когда в лихом, разухабистом стиле пишут о политике, катастрофах, убийствах - о самых серьезных вещах, никак не располагающих к шутке или смеху. Такая манера исподволь навязы­вает агрессивно-нигилистическое отношение ко всем без исключения явлениям - как отрицательным, так и положительным» [Солганик 1996:17]. А рядом с этим сплошным осмеянием существует такой же степе­ни обличительство. И два этих эмоциональных потока абсолютно не стесняются в выражениях, так что речи об уместности, чистоте и простоте здесь вообще быть не может. Такова реальность наших СМИ, и, по-видимому, она изменится не завтра. Можно ли в этих условиях все-таки говорить о культуре речи и о деятельности редактора, на­значение которого улучшать текст?

Можно. Языковая правильность, экономность, адекватность речи речевому намерению, понятность и информативная новизна нужны стебу или обличительству не меньше, чем спокойной и солидной анали­тической статье или самому что ни на есть изысканному эссе. Даже орфографические ошибки - это совсем не то, от чего можно отмах­нуться и сказать, что это-де наш стиль. Разве украшает насмешли­вую речь такое написание: «Во время исполнения песен он то и дело взлахмачивал свои волосы и курил»? (Местн. время. Екатеринбург. 1999. 2 дек.). А обличительную - такое: «Современная политика во многом становится похожа на страну грез, вертуальный мир»? (Урал. Обозреватель. 1999. 18 авг.). В уже цитированном бюллетене «Яблока» «Правда о власти» читаем: «Молодежь всегда была лакомым куском российского электората. Властьпредержащие уже неоднократно пытались собрать под своим крылом тех, кому нет еще тридцати». В одном слове две ошибки (норма: власти предержащие) – не слишком ли смело даже для предвыборного издания? Можно виртуозно использовать брань, издевка может быть изощренной. Но в широком смысле малограмотность - она и есть малограмотность, неумелое, беспомощное слово не оп­равдаешь никакими ссылками на особый стиль.

Вот это и есть оправдание деятельности редактора в СМИ любой стилевой ориентации. Это также объясняет, почему в дальнейшем мы будем рассматривать следующие речевые погрешности: языковую непра­вильность, плеоназм, алогизмы, каламбурность, нечеткость мысли, неясность и бессодержательность.