Состояние глобальной экологической сферы

Большинство специалистов сходится во мнении, что главной современной проблемой является экологическая, связанная с деградацией окружающей среды. Для цивилизации характерно нарастание экологического кризиса, т.е. состояния напряженных отношений между человеком и природой, несоответствие между развитием производства, с одной стороны, и биосферного процесса, с другой. В то же время, кризис отличается от катастрофы своей обратимостью.

Глобальный экокризис стал проявляться еще в начале ХХ века. Он включает две части, соответствующие двум направлениям оборота природных веществ:

1) деградация окружающей среды из-за нерационального использования ее ресурсов;

2) деградация среды из-за загрязнения ее отходами деятельности человека.

Первая проблема привела к истощению некоторых видов ресурсов, эрозии почв, засолению, заболачиванию и опустыниванию ряда земель, вырубке и деградации больших лесных массивов, сокращению биоразнообразия на Земле, изменению климата.

К настоящему времени люди переделали для своих нужд половину земной суши. Если в начале пере­хода человечества к земледелию площадь лесов составляла 75% суши, то сейчас – лишь 26%, т.е.1/3. Половину тропических лесов человек вырубил только в ХХ в. Вырубка лесов ускоряет опустынивание земной суши, в наши дни уже со скоростью 2600 га в час., 23 млн. га ежегодно.

Подвержено деградации почти 2 млрд. гектар почвы, что ставит под угрозу существование почти 1 млрд. людей. В 1960 г. площадь пашни на душу населения составляла 0,50 га, а уже в 1995 г. – 0,24 га. Сегодня необратимые темпы потери продуктивных земель в 30 р. превысили исторические. Ежегодно теряется около 24 млрд. тонн верхнего слоя земли.

В результате хозяйственной деятельности людей почти половина рек обмелела или существенно загрязнена (почти 3/4 крупнейших водных ар­терий перегорожены плотинами и шлюзами). От недостатка пресной воды страдает более 40% населения. На рубеже веков расход воды рос в 2 р. быстрее роста численности населения.

За последние 400 лет с лица Земли исчезло ок. 500 видов животных и 600 видов растений. Уничтожение грозит 11% видов растений и птиц, 25% видов млекопитающих, 34% видов рыб.

Надо помнить, что экосоциосистема сохраняет равновесие, если человечеством используется не более 10% ресурсов. Ученые же подсчитали, что с сентября 2011 г. человечество стало потреблять больше ресурсов, чем Земля может воспроизвести, - т.е. жить «в долг».

Сегодня на Земле осталось ок. 55% ненарушенных территорий. (В наименьшей степени пострадала Антарктида, за ней следуют Южная Америка, Австралия, Север Америки, Север Евразии, Африка). В мире существует несколько крупных регионов стабилизации и дестабилизации окружающей среды.

Количественное загрязнение – это возвращение в окружающую среду тех веществ, которые встречаются в ней в естественном состоянии, но в гораздо меньшем количестве (н-р, изменение газового баланса в атмосфере в связи с увеличением содержания углекислого газа). Так, на каждый кубический километр океанской воды сейчас приходится 17 тонн различных отбросов. Количество бытовых отходов удвоится к 2025 г., усилились кислотные дожди

Бóльшую угрозу представляет качественное загрязнение, связанное с поступлением в природу неизвестных ей веществ.

Главную роль при этом играет загрязнение продуктами органического синтеза, ассортимент которых превысил 100 тыс. (н-р, соединениями типа фреонов) и которые крайне отрицательно действуют на озоновый слой. Установлено, что за последние 20-25 лет он уменьшился на 2-5%, в некоторых районах появились озоновые дыры. Загрязняется даже космическое пространство. Особая проблема – радиоактивное загрязнение среды из-за испытаний ядерного оружия, утилизации радиоактивных отходов и аварий на АЭС. Так, в ХХ в. в мире было проведено 1850 испытаний ядерного оружия.

Считается, что от загрязнения воды и воздуха только в странах «третьего мира» ежегодно умирает 8 млн. чел. Однако 80% загрязнений окружающей среды дают развитые страны.

Средняя температура земной поверхности за 100 лет повысилась на 0,8°. Ледники в Альпах и на Кавказе уменьшились наполовину, исчезла снеговая шапка Килиманджаро, а уровень Мирового океана поднялся не менее чем на 10 см.

Дальнейшее потепление климата чревато оттаиванием вечной мерзлоты в северной Сибири, на Кольском полуострове и в приполярных областях Канады. Это значит, что «поплывет» фундамент под зданиями в десятках городов и поселков, стоящих на мерзлом грунте. Размора­живание панциря вечной мерзлоты открывает выход скопившимся под ним в течение тысячелетий огромным скоплениям метана, который создает повышенный парниковый эффект. По оценке Всемирной метеоро­логической службы, к 2050 г. средняя температура на планете повысит­ся на 2-3,5°, а уровень Мирового океана может подняться на метр. Повыше­ние уровня океана повлечет затопление густонасе­ленных низменностей в устьях Ганга, Хуанхэ, Меконга, Нила и других прибрежных территорий, расположенных сегодня на уровне моря. Общее число пострадавших может достичь примерно 1 млрд. человек.

Потепление климата распределяется неравномерно: в северных широтах оно проявляется сильнее, чем в тропиках. Такое перераспределение тем­ператур влечет за собой изменение водных и воздушных потоков и пере­распределение осадков. Это, в свою очередь, порождает все больше ураганов, наводнений, засух, лесных пожаров и т.п.

В течение прошлого столетия концентрация СО2 в атмосфере возросла на 20%, а объем биомассы растений, поглощающих этот газ, сократился из-за вырубки лесов. Экосфера Земли утрачивает свои компенсаторные способности. Весьма вероятно, что в новом состоянии параметры биосферы окажутся неприемлемыми для жизни людей и большинства представителей нынешней флоры и фауны.

11. Идеологические составляющие глобальных трансформаций.

На стыке ХХ-ХХ1 вв. активно и крупномасштабно начала развиваться и интенсивно функционировать еще одна идеологическая доктрина всемирного масштаба идеология глобализма. Объективные предпосылки и реальные возможности возникновения такого идеологического феномена созданы всемирным процессом глобализации, охватившим экономическую, политическую, социальную, психологическую, социокультурную и иные сферы современного, преимущественно постиндустриального общества (либо общества, быстро продвигающегося по пути к постиндустриальной, информационной цивилизации). Глобализация, представляет собой постепенное преобразование разнородного мирового социального пространства в единую глобальную систему, в которой беспрепятственно перемещаются информационные потоки, идей, ценности и их носители, капиталы, товары и услуги, стандарты поведения и моды, видоизменяя миропредставление, деятельность социальных институтов, общностей и индивидов, механизмы их взаимодействия.

Мощными двигателями и ускорителями развертывания глобализации стали: а) создание и стремительное усиление экономической и политической мощи транснациональных корпораций (ТНК), осуществляющих более 1/5 общемирового промышленного и сельскохозяйственного производства; б) быстрое развитие и баснословное обогащение международных банков, страховых и других финансовых организаций; в) формирование и активная деятельность глобальных торговых сетей, проникающих сквозь всякие межгосударственные, таможенные и иные границы; г) компьютерная революция, вызвавшая возникновение новейших коммуникационных технологий и мощных информационных потоков, охватывающих все регионы мира и видоизменяющих образ жизни людей.

В таких условиях сильнейшим ускорителем общемировых трансформаций становится глобальная переориентация культуры, в процессе которой становятся все более распространенными понятия «мировая культура», «глобальная культура», «трансформационные культурные потоки», за которыми нередко скрываются претензии на создание новоявленной культуры «транснационального структурного капитализма», ориентированной на формирование американоподобной среды в мировом масштабе для бизнеса и продуктов массовой культуры, тиражируемой миллионами и миллиардами копий при помощи кинематографа, телевидения, видеопроката, Интернета.

Большинство западных социологов и политологов трактуют процесс глобализации однозначно позитивно и оптимистически, полагая, что этот процесс приведет к консолидации мира и преодолению конфликтов, подъему уровня жизни народов, социальной стабильности, всеобщему равноправию. Однако социальная реальность оказывается гораздо более сложной, чем теоретические построения, более противоречивой и непредсказуемой. Нельзя не замечать, что интенсификация транснациональных отношений, неизбежно снижающая статус национальных государств, их социально-политическую значимость, оборачивается противоположной тенденций усилением националистических ориентации, подчеркнутым регионализмом многих слаборазвитых стран и возмущенных своим бедственным положением народов. Как правило, в прессе западных стран при анализе процессов глобализации основной акцент делается на его позитивных аспектах. Среди них на передний план выдвигаются: глобальные рынки, глобальные технологии, глобальные идеи и глобальная солидарность, приводящие своим совокупным действием к сжиманию социального пространства, к ускоряющемуся бегу социального времени, к усилению прозрачности границ, минуя которые усиливаются контакты между людьми в сферах экономики, технологии и культуры. Но чаще всего в рамках такого анализа остаются в тени социальные диспропорции и углубление дисгармонии современного мира, многократно усиленные развертыванием глобализации. Самая главная из них заключается в том, что вследствие господства на мировых рынках транснациональных корпораций глобализация делает богатых богаче, а бедных беднее.

По данным ООН, состояние трех самых богатых людей мира превышает совокупный валовой продукт 48 наименее развитых стран, а, следовательно, общий доход проживающих в них 600 миллионов людей. Разрыв в доходах между пятой частью мирового народонаселения, живущего в богатейших странах, и пятой частью его, живущего в беднейших странах, возрос с 30 в 1961 г. и с 60 раз в 1990 г. до 78 раз в 2002 г. Итак, сегодня средний американец или японец может получить в свое распоряжение жизненных благ в 75 раз больше, чем средний житель Бурунди, Нигера или Эфиопии. Именно поэтому средняя продолжительность жизни составляет в Японии 80 лет, в Канаде – 79, в США – 76,7, а в Бурунди – 42,4, в Руанде – 40,5, в Сьера-Леоне – 37,2 года, т.е. почти вдвое меньше. Если уровень грамотности взрослого населения в высокоразвитых странах составляет 98% (кстати, в Беларуси он выражается таким же показателем), то в Эритрее он выражается цифрой 25,2%, а в Нигере – 14,3, т.е. в 4-7 раз ниже.

Загрузка...

Но это только вершина айсберга. В его основании находятся мощные социально-экономические процессы. Прежде всего необходимо принимать во внимание то обстоятельство, что в результате распада Советского Союза и превращения двухполярного мира в однополярный в последние полтора десятка лет сформировалась подавляющая экономическая, финансовая, научно-техническая, военная мощь Соединенных Штатов Америки, никем и ничем не уравновешиваемая. Если Советский Союз в 1950 г. создавал валовой национальный продукт (ВНП), составлявший 35% от ВНП США, в 1980-80%, то Россия в 1997 г. создала ВНП, составлявший только 9% от валового национального продукта США. Япония в том же году обеспечила уровень своего ВНП, составлявшего 38%, а Китай – 53%, от ВНП США. Что же касается военных расходов, то в том же 1997 г. в России они составили 26%, в Японии – 17, в Китае – 13% от общей суммы военных расходов США. Если на Японию приходится 17,6% расходов на производство высоких технологий, на Германию – 6,6, на Китай – 1,6, то на США – 35% всех мировых расходов на инновации в данной области.

Столь подавляющее превосходство мирового гегемона позволяет США навязывать многим регионам планеты свою систему ценностей, брать на себя претензии защищать демократию «без границ», выраженные в доктринах «ограниченного суверенитета и регионального права». Причем эти обязательства США берут на себя от имени евроатлантической военно-политической организации НАТО, расширение которой на Восток (вместе со стремлением действовать в любой точке мира) следует рассматривать как целенаправленную стратегию навязывания политических и культурных ценностей одного государства всему миру.

Глобализация информационных процессов создает новые угрозы сохранению, воспроизводству и развитию культуры многих народов, особенно в слаборазвитых странах. Углубляющаяся глобализации информации через системы телевидения и Интернета приводит к тому, что люди, живущие в самых различных регионах мира, оказываются тесно связанными между собой и в значительной степени зависимыми от событий в далеких от них странах. Однако глобализирующиеся потоки информации, поступающие к пользователям через Интернет, распределены между регионами и странами неравномерно, в частности на государства, входящие в Организацию экономического сотрудничества и развития, в которых проживает 19% населения планеты, приходится 91% пользователей этой системы.

Если мы присмотримся к странам Европы, то здесь разбежка между ними в использовании Интернет-сайтов очень велика. Так, например, в Албании имеют возможность пользоваться Интернет-информацией 1% населения, а в Исландии – 71%. В западноевропейских странах: в Норвегии пользуются услугами Интернета 60% населения, в Швеции – 64, в Финляндии – 63, в Швейцарии – 47, в Германии – 46, в Великобритании – 40%. В то же время в странах Восточной Европы распределение соответствующих показателей существенно отличается. Например, в Чехии пользователи Интернет-сайтов составляют 24% населения, в Польше – 13, Латвии – 11, Литве – 6, России – 6, Беларуси – 4, в Украине – 3%.

Приведенные данные свидетельствуют о неравномерности и противоречивости процесса глобализации, который ведет не только к социальной интеграции, но и к дезинтеграции, а, следовательно, к углубляющейся социальной дифференциации общин, наций, стран, регионов современного мира по критерию принадлежности к интеграционным процесса, к благам культуры и цивилизации.

Нельзя не видеть, что интенсификация транснациональных отношений, неизбежно снижающая статус национальных государств, их социально-политическую значимость, оборачивается противоположной тенденций усилением националистических ориентации, подчеркнутым регионализмом многих слаборазвитых стран и возмущенных своим бедственным положением народов.

Становящийся все более масштабным новый «культурный интервенционизм», основанный на информационных новинках и стремящийся к насаждению во всех регионах мира американизированных вариантов культуры и потребительской системы ценностей, наталкивается на возрастающее неприятие, а нередко и сопротивление национальных и региональных культурных элит и не только в развивающихся странах Азии и Африки, но и в такой высококультурной и преуспевающей стране, как Франция. Именно Франция, бережно сохраняющая и преумножающая традиции своей национальной культуры, стала первой в мире страной, специальным законом квотирующей количество транслируемых американских фильмов, радио- и телепрограмм. А это означает, что усиливающаяся глобализация, вопреки ее самым активным приверженцам и собирателям ее плодов, не ведет к исчезновению национальных интересов ни в экономике, ни в политике, ни тем более в культуре. Глобально взаимосвязанный мир отнюдь не является безнациональным, а широко распространяемые в нем стандарты вестернизированной, преимущественно американизированной, культуры не в состоянии стать эталоном единой, скроенной по одному образцу «мировой культуры».

Разумеется, следует иметь в виду, что распространяемые через средства массовой информации, включая Интернет, программы американизированных радио и телепередач, видеороликов и т.п. всеми возможными способами декларируют свою идеологическую нейтральность, отрекаясь как от правых (за излишний консерватизм), так и от левых (за чрезмерный либерализм или даже социал-демократизм). И все-таки во всех случаях их «центристская, «объективная» позиция оказывается скроенной по модифицированным и умело лакированным образцам пресловутой «американской мечты». Если мы проанализируем сводки новостей или радио и телезарисовки о тех или иных сторонах повседневной жизни не только в США, но и в других странах, везде довольно отчетливо прослеживаются две основные идеологизированные ценности: «социальный порядок» и «мировое лидерство». Даже пресловутые многосерийные «мыльные оперы и многократно повторяемые рекламные ролики, выхватывая отдельные фрагментарные характеристики семейно-бытовых, хозяйственных и иных отношений, не только описывают социальную реальность, они ее конструируют, пропагандируя не просто определенные стили поведения или стандарты товаров, а способы интерпретации и разрешения социальных проблем в духе все той же «великой мечты» и американизированного образа жизни. Причем этот образ подается в рекламных сюжетах и «мыльных операх» как комбинация потребительского изобилия, личностного выбора и политической свободы. При всем своем многообразии эти продукты глобальных компьютерно-телевизионных систем, по справедливому замечанию американского политолога Г. Шиллера, «производят сходную идеологию», поскольку «покупая или мечтая купить одни и те же потребительские товары, мы становимся единым миром».

Итак, круг замыкается: объективно необходимые продукты глобализации современного мирового сообщества порождают стремление сконструировать глобальную идеологию, преимущественно проамериканской направленности, а видимые или умело законспирированные в кино-, теле-, радио-, Интернет-продукции идеологические клише подталкивают потребляющих эти товары людей в разных странах к ощущению того, что мы становимся единым миром.

В многогранной и многообразной по средствам воздействия на людей системе идеологии глобализма особенно важное значение в начале XXI в. придается Интернету. Его специфическая особенность, отличающая эту «мировую паутину» от других интерактивных кибернетических средств, заключается в том, что пользователь сайтов психологически уверен в свободе своего информационного выбора в гораздо большей степени, чем телезритель, радиослушатель или читатель газеты. К тому же Интернет включает в орбиту воздействия на пользователя сети более широкий спектр информационной стимуляции сознания индивида, его чувств, эмоций, воображения и других психологических компонентов личности, чем печать, радио или телевидение, В его распоряжении не только звук, текстовой материал, набор быстро меняющихся видовых картинок, но и многообразие красок, геометрических фигур, разнообразнейших схем, причем меняющих свои конфигурации прямо на глазах потребителя этой информации, что создает у последнего чувство сопричастности избирательной, активной, сопровождаемой обратной связью реципиента с источником информации. Если из общего числа потребляемой печатной и телевизионной продукции способны адекватно воспринять и оценить предлагаемую им общественно-политическую информацию только 13-14% реципиентов, то у пользователя Интернета порог рационально-критического восприятия информации снижается, по крайней мере, на 30-40%. В результате снижения уровня критичности восприятия Интернет-информации и соответствующего повышения доверия к ней у многих лиц, включенных в Сеть «мировой паутины», возникает синдром устойчивой визуальной зависимости от нее, включая такие удивительные психологические феномены, как виртуальная дружба и любовь.

12. Международная интеграция в теоретическом дискурсе

Интеграция — один из важнейших глобальных политических и эко­номических трендов. С одной стороны, он связан с объединением ресурсов и борьбой за лидерство, с другой — с добровольным самоог­раничением свободы действий государств посредством преференци­ального сотрудничества.

Начавшись как смелый эксперимент в Западной Европе в 50-х го­лах XX в., в 1980—1990-х интеграция вышла далеко за рамки Европы и иоцодила интеграционные блоки в Северной и Латинской Америке, Восточной и Южной Азии и на пространстве СНГ. Глобальный тренд стал для исследователей стимулом к столь же глобальному осмыслению. В исследованиях ряда российских специалистов истоки современ­ных интерпретаций интеграции возводятся к общественным наукам XIX в., хотя в те годы о межгосударственном срашивании в его нынеш­нем понимании речь не шла. Тем не менее протоинтеграционные кон­цепции существовали. У них было два источника.

Во-первых, термин «интеграция» был заимствован у естественных наук. Их интервенция в научное знание о человеке и обществе про­изошла на волне увлечения гипотезой Ч. Дарвина (1809-1882) о проис­хождении видов. Работа с одноименным названием была опубликована в 1859 г. и представляла собой канонический с точки зрения методоло­гии проведения естественно-научного исследования труд. Колоссаль­ный массив эмпирических данных, накопленных в ходе многолетних полевых наблюдений, дополнялся фундаментальными теоретическими обобщениями. Однако наибольший резонанс работа Ч. Дарвина возы­мела в связи со своей отчетливой социальной ориентацией. Рассуждая о происхождении видов вообще, Дарвин не проводил принципиально­го различия между животными, растениями и человеком. Более того, возможно, одним из первых он применил в качестве способа познания социальной реальности принцип изоморфизма — признания наличии) элементов логического подобия между естественными и общественными явлениями, допустив, что развитие человека протекает по тем же алгоритмам, что и развитие всех других живых существ.

Дарвинизм, обнаружив способность объяснять явления, которые до него трактовались в духе религиозной картины мира, на десятилетия превратился в матрицу мышления просвещенных слоев западноевропейского общества.

Подобно фрейдизму, который из сферы психоаналитики вскоре поспешили спроецировать на все области общественных отношений, дарвинизм разошелся на аксиомы и метафоры, достоверность которых предпочитали не ставить под сомнение и в социальных науках, о которых Ч. Дарвин, созд. вая свое сочинение, задумывался мало.

Отталкиваясь от дарвинистской аксиоматики, интеграцию государств, близких или сближающихся по своим внутрисистемным ха­рактеристикам, стали мыслить по аналогии с интеграцией близких или сближающихся по биогенетическим признакам видов из мира живой природы. В ходе этого процесса и проявляли себя со всей жесткостью дарвиновской логики отмеченные явления. На стадии селекции проис­ходил отбор наиболее жизнеспособных к слиянию единиц, на стадии адаптации наблюдалось сглаживание вариативности черт. Интеграция предусматривала целесообразную внешнюю и внутреннюю гомогени­зацию субъектов процесса вплоть до превращения их в новый вид.

Научная фундированность интеграционной идеи в таком ее пони­мании вызывала сомнения. Она возводила свою генеалогию к исследо­ванию объектов из мира живой природы, а не социальной реальности, которой являются общество и государство. В ней слышались отголоски популярного тогда «образа роста», родившегося из тезиса Ч. Дарвина о том, что человек принципиально не отличается от других форм сушествования живой материи. Данное положение было по умолчанию экстраполировано на поведение обществ и государств. Как отмечали исследователи дарвинизма, язык «Происхождения видов» побуждал прикладывать изложенные в этом труде концепции к человеческому обществу, Т.е. изначально нес идеологическую нагрузку.

Во-вторых, источником интеграции как идейного конструкта ста­ли модернистские представления о государственном строительстве, совпавшие с процессом выделения «национальных государств» в За­падной Европе. Возникла социополитическая трактовка интеграции: интеграция как проект создания «национального государства», наце­ленный на решение задач модернизации.

Предполагалось, модернизация мыслилась как процесс, при котором в результате появления центрального правительства, оформления внут­реннего рынка, единого правового пространства и проведения общей экономической политики исчезнут локальные культурные барьеры, усту­пив место общему культурному и языковому (бездиалектальному) про­странству.

Органичным элементом этого процесса выступает переориентация и.юнтичности сообщества с местного уровня на общенациональный, обеспечивая его легитимность. Подобное толкование интеграции по-прежнему актуально: политика адаптации этнических меньшинств и многокультурных обществах в западноевропейских государствах сегодня тоже именуется интеграцией.

В таком ключе развивали концепцию интеграции М. Вебер и Э. Дюркгейм. Они первыми обратились к разработке и уточнению таких прин­ципиальных для понятия интеграции аспектов, как социальная, эконо­мическая и политическая интеграция. Они же впервые поставили как научную задачу и конкретно рассмотрели нормативное, рациональное и коммуникативное измерения интеграции. Однако оба мыслителя при­меняли свои построения к интеграции первой ступени, или, как стали не совсем точно говорить позже, «национальной интеграции».

Наследие естественно-научного и социального теоретизирования XIX в. и для сегодняшнего понимания интеграции громадно. Особен­но ценно оно в методологической части. Разрабатываемые в рамках революционных воззрений понятия изменчивости, адаптивности, ус­ложнения задали нормативную рамку последующего понимания (не всегда корректного) поведения государств на стадии государственной и надгосударственной интеграции. Идея развития, выводившаяся из метафоры роста, стала предтечей современных стадиальных теорий интеграции, наиболее известной из которых по-прежнему остается выдвинутая более полувека назад теория экономической интеграции Беллы Балаши. Но не только она. Деление регионализмов на поколе­ния — еще одно подтверждение «биологических» корней понимания интеграционных теорий, которые, как и все неточные общественные науки, стремятся походить на науки точные, но в действительности часто ограничиваются лишь заимствованием их понятийного аппарата.

Первым теоретиком собственно межгосударственной интеграции классического (линейно-стадиального) направления был Дж. Винер. Позднее его разработки обогащались новыми построениями. У тео­ретиков данной школы была ограниченная эмпирическая база: Европейские сообщества еще не прошли все этапы развития, а до полити­ческого союза им было далеко. Поэтому в качестве основных методов анализа эта группа авторов применяла логико-интуитивный метод и метод аналогии: в качестве исторической точки опоры для создания модели политического союза (последней фазы интеграции) ими были избраны примеры США и Германии.

Несмотря на методологические ограничения, применение стадиальной схе­мы и сегодня может подвести к интересным обобщениям и неожиданным параллелям. Так, вопреки распространенному мнению, евро — не единст­венный пример коллективной валюты или хотя бы тесной финансовой интеграции. У нее есть как минимум два примерных аналога: зона фран­ка ФКА (Французские колонии в Африке; Colonies franfaises d'Afrique), включающая в себя несколько государств Западной и Центральной Африки; и система «своповых» соглашений среди АПТ («АСЕАН плюс три») в Тихоокеанской Азии.

Общеинтеллектуальное значение классических парадигм анализа интеграции не всегда означает их универсальную объяснительную спо­собность. Ввиду того что современные теории интеграции наполовину родом из естественных наук, они страдают недооценкой социальных факторов интеграции — прежде всего роли общественно-экономиче­ских укладов и политико-правовых традиций разных стран и регионов. Ведь с точки зрения естественно-научной логики перед законами эволюции равны все.

Появление учения Дарвина", Ламарка и их последователей и оп­понентов о происхождении видов совпало с торжеством идей Просве­щения, наступлением эпохи модерна и присущей ему веры в прогресс и развитие, а также с появлением первых свидетельств о преимуще­ствах социальной инженерии, продуктом которой стали государства. На пересечении межэтнической и конвергентной переменных ока­зались миксация (между народностями), ассимиляция (между нацией и народностью) и интеграция (между нациями). Как определяет по­следнюю сам М. А. Хрусталев,

интеграция — это встречное движение двух самостоятельных, зрелых этносов, сближающихся по своим характеристикам, но не достигающих полного слияния. Близкая по звучанию концепция развивается директо­ром Института этнологии и антропологии РАН им. Н. Н. Миклухо-Маклая академиком В. А. Тишковым.

Как очевидно, примордиалистский подход к интеграции с некото­рыми вариациями развивает дарвинизм и солидаризм XIX в. и в этом смысле является их относительно успешной и аналитически полезной ноработкой, с той, правда, оговоркой, что он воспроизводит в неявной форме идеи развития и метафору роста, присущую теории Ч. Дарвина. II этом смысле он «предназначает» интеграцию лишь зрелым государ­ствам. преодолевшим в развитии локальную этничность.

Однако этот подход не затрагивает проблему нарушения пропор­ций этнического состава (или распада) уже сложившихся «государств-наций» и в этом смысле явно недостаточен для исследования совре­менных реалий, например в ЕС.

Методологическое значение классических интеграционных парадигм при всей их значимости становится ограниченным в свете бур­ного роста многообразия регионального интеграционного опыта в по­следние 20—25 лет. Более или менее успешно «работая» на материале интеграционных процессов в Евросоюзе, классические концепции мо­гут служить в лучшем случае лишь «отправными точками» при анализе современных вариантов интеграции, например, в Латинской Америке и еще меньше — в Тихоокеанской Азии. Причиной ограниченности этих концепций являются, как отмечается в литературе, их почти полная сосредоточенность на анализе европейского регионального мате­риала и инерция мышления естественно-научными аналогиями.

Новые интеграционные теории. На рубеже XX и XXI вв. в специальной литературе произошел довольно мощный «выброс» индивидуальных и коллективных работ, которых ведущие зарубежные специалисты по интеграции, втом чис­ле европейской, по сути отказались от идеи об универсальной объяс­нительной ценности теорий, основанных на евросоюзовском опыте. Довольно многочисленная группа зарубежных ученых приступила к осторожному конструированию концепций, нацеленных на осмысление уникального европейского опыта в контексте интеграционного развития других частей мира. Речь, конечно, не шла о попытках «при­низить» значение европейского интеграционного феномена. Но авто­ры явно стремились включить в фокус «науки об интеграции» явления из других частей планеты.

Выросший в 1990-х годах на основе этих выводов пласт литерату­ры и содержащихся в них гипотез, наблюдений и объяснений получил общее название «теорий нового регионализма» (ТНР). Отталкиваясь от анализа терминов «регионализм», «регионализация» и «интегра­ция», они указали на сущностную близость этих понятий, подчеркнув принципиальную однородность описываемых ими процессов, и наме­тили возможности сравнительного анализа опыта межгосударственно­го сотрудничества в разных частях мира. С таких позиций интеграция и ЕС стала выглядеть как частный случай регионализма. Западноевро­пейский опыт, как указывается в литературе, «утратил характеристики нормативной модели, став ориентиром для частных усилий некото­рых межгосударственных группировок в области институционального «строительства».

В аргументации приверженцев «теорий нового регионализма» мож­но выделить две основные группы доводов. Во-первых, регионализм, бу­дучи сугубо эндогенным процессом, в каждой части света обретает свой неповторимый облик под влиянием экономических, социокультурных, политических и исторических особенностей конкретного региона. Во-вторых, мир второй половины прошлого века, в котором зародилась западноевропейская интеграция, радикально отличается от современ­ного мира, в котором похожие ситуации невоспроизводимы.

Из трудов данного направления выделяются оригинальные работы шведского автора Б. Хеттне, посвященные азиатским интеграцион­ным процессам. Подход Б. Хеттне существенно снижает норматив­ную жесткость критериев интеграции, которые обычно постулируются в старых европейских теориях. В параллель ему видный отечественный специалист по европейской интеграции О. В. Буторина указывает, что если оценивать региональную интеграцию с точки ірения критерием евроинтеграции, то «...НАФТА беспомощно застряла на начальном этапе, а АСЕАН только приближается к нему».

Наряду с трудами Б. Хеттне стоит назвать фундаментальную кол­лективную работу под редакцией профессора Корнелльского уни­верситета (США) Т. Дж. Пемпела, в которой предпринята попытка систематизировать признаки интеграции, сомкнув экономический, историко-политический и культурно-психологический аспекты ана­лиза региональных форматов многостороннего сотрудничества. Авто­ры указывают на «уникальные, несравнимые геополитические усло­вия, в которых зарождались региональные интеграционные импульсы» в Европе и Азии, но настаивают на необходимости осмысления обоих примеров интеграции как родственных или как минимум параллель­ных, теоретически совместимых, допускающих их рассмотрение в еди­ном аналитическом контексте.

Это важно

В литературе 2000-х годов произошел отказ от абсолютизации «норматив­ности» европейского интеграционного опыта. НАФТА, АСЕАН, а иногда и МЕРКОСУР рассматриваются в них в одном ряду с ЕС, хотя никто не ста­вит под сомнение количественное и качественное превосходство, степень зрелости европейской интеграционной формы («интеграционного вида»).