ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА РАС 14 страница

Красота, чистота и порядок без сомнений занимают особое место среди тре­бований, предъявляемых к цивилизации. Никто не будет отрицать, что они столь же важны для жизни, как и контроль за силами природы или некоторые другие факторы, с которыми мы познакомимся. Никто не отодвинет их на задний.план как незначительные мелочи. То, что цивилизация включает в себя не только полезное, уже проиллюстрированно примером с красотой, которую мы отказы­ваемся исключать из сферы интересов цивилизации. Польза от порядка совер­шенно очевидна. Что же касается чистоты, то нужно иметь в виду, что этого от нас также требует и гигиена, и можно предположить, что даже до того, как сущест­вовала научная профилактика, связь между ними не была абсолютно неизвестной человеку. И все же полезность не исчерпывает объяснение этих попыток, дей­ствует что-то еще, помимо нее.

Ничего, казалось бы, лучше не характеризует цивилизацию, чем уважение и одобрение высших форм психической деятельности человека - его интеллек­туальных, научных и творческих достижений, и ведущей роли идей в жизни чело­века. Самое значительное место среди этих идей занимают религиозные системы, на сложную структуру которых я попытался пролить свет в других работах. Далее следуют философские размышления и, наконец, то, что можно охарактеризовать как "идеалы" человека - его идеи о возможном совершенствовании личностей, на-родов или всего человечества и требования, возникающие на базе этих идей. Тот факт, что все эти его творения не являются не зависимыми друг от друга, а, на­оборот, тесно переплетены, затрудняет не только их описание, но и установление их психологических источников. Если мы в целом согласимся с тем, что мотива-Чионным источником деятельности человека является стремление к двум сливающимся целям, полезности и удовольствию, мы должны предположить, что это также верно и в отношении проявлений цивилизации, которые мы здесь обсуж­даем, хотя это легко проследить только на примере научной и эстетической деятельности. Но без сомнения другие формы деятельности также соотносятся с острыми потребностями в человеке, возможно, что с потребностями, развитыми у меньшинства. Мы не можем позволить ввести себя в заблуждение признанием ценности какой-то отдельной религии, философской системы или идеала. Пыта­емся ли мы выявить в них высшее достижение человеческого разума, или расце­ниваем как заблуждение, мы не может не признать, что факт их наличия, и особенно их главенства, свидетельствует о высоком уровне цивилизации.

Остается определить последнюю, но конечно не менее важную, характерную черту цивилизации: способ регуляции отношений между людьми, их социальных отношений - отношений, которые делают человека соседом, источником помощи, сексуальным объектом другого человека, членом семьи и государства. Здесь особенно трудно выделить то, что является цивилизованным в целом по сравнению с отдельными, частными, идеальными требованиями. Вероятно, имеет смысл на­чать с того, что элементы цивилизации привносятся с первыми попытками урегу­лировать эти социальные отношения. Если бы таких попыток не делалось, отно­шения определялись бы произвольным волеизъявлением индивида: иными слова­ми, физически более сильный человек решал бы все в своих интересах и в соот­ветствии со своими инстинктивными импульсами. Ничего бы не изменилось, если этот сильный встретил бы в свою очередь еще более сильного. Вообще, жизнь людей возможна лишь тогда, когда большинство объединяется и становится силь­нее отдельных индивидов, и сохраняет единство перед лицом всех отдельных индивидов. Власть такого сообщества тогда устанавливается как "справедливая" в противовес власти индивида, которая осуждается "как грубая сила". Замена инди­видуальной власти властью сообщества являет собой решающий шаг цивилизации. Суть его состоит в том, что члены сообщества ограничивают свои возможности для удовольствия, в то время, как индивид не признает никаких ограничений. Та­ким образом, первое, что необходимо цивилизации - это справедливость, т.е. уве­ренность в том, что однажды установленный закон не будет нарушен в пользу ин­дивида. Под этим не подразумевается, что закон имеет этическую ценность. В про­цессе культурного развития закон, вероятно, перестает быть выражением воли малых сообществ - касты, или страты населения, или расовой группы, которые в свою очередь ведут себя подобно сильному индивиду по отношению к остальным, возможно, более многочисленным группам людей. Конечным результатом должно явиться господство закона, в соответствии с которым все, за исключением неспо­собных стать членом сообщества, приносят в жертву свои инстинкты, и который никого не оставляет, за тем же исключением, во власти грубой силы.

Свобода индивида не является завоеванием цивилизации. До возникновения последней, свободы было значительно больше, хотя справедливо и то, что тогда она в основном не имела ценности, так как индивид вряд ли мог защитить ее. Развитие цивилизации навязывает ограничения, справедливость требует от всех их соблюдения. То, что в человеческом обществе ощущается как стремление к свобо­де, может быть протестом против какой-либо существующей несправедливости, и, таким образом, может стать благоприятным фактором для дальнейшего развития цивилизации. Но это также может быть порождено пережитками первобытной личности, не укрощенной цивилизацией, и, следовательно, стать основой враж­дебного отношения к ней. Отсюда следует, что стремление к свободе возникает как реакция на отдельные формы и требования цивилизации или же направлено против цивилизации. Ничего не может заставить человека изменить свою природу и уподобиться термитам. Нет сомнений в том, что он всегда будет защищать свою личную свободу от воли группы. Большей частью борьба человечества концен­трируется вокруг одной простой задачи поиска взаимного компромисса — такого, который бы принес счастье - между запросами индивида и культурными запросами группы; и одна из проблем, касающихся судьбы человечества - возможно ли достижение такого компромисса путем каких-то особых форм цивилизации, или этот конфликт неразрешим.

Руководствуясь здравым смыслом в решении вопроса о том, какие же черты человеческой жизни можно расматривать как признаки цивилизации, у нас сложилось впечатление об общей картине цивилизации, но верно и то, что мы ничего не добавили к общеизвестным истинам. В то же время мы старались не скатиться к предрассудку о том, что цивилизация синонимична совершенствованию и является дорогой к совершенству, предначертанной людям. Но вот точка зрения, которая может увести нас совсем в другом направлении. Развитие цивилизации представляется любопытным процессом, который претерпевает человечество, и в котором кое-что поражает нас как вполне знакомое. Мы можем охарактеризовать этот процесс с точки зрения изменений, которые он привносит в обычные инстин­ктивные склонности людей, удовлетворение которых в конечном счете является экономической задачей нашей жизни. Некоторые из этих инстинктов исполь­зуются таким образом, что на их месте у индивида появляется то, что мы называем характерной чертой. Наиболее ярким примером такого процесса является аналь­ный эротизм молодых людей. Их начальный интерес к экскреторной функции, ее органам и продуктам, преобразуется в процессе развития в группу черт, известных нам как бережливость, чувство порядка и чистоты - качества, хотя желанные и ценные сами по себе, но которые могут усиливаться до степени заметного домини­рования и превращаться в то, что носит название анального характера. Мы не знаем, как это происходит, но правильность вывода не вызывает сомнений. Сейчас мы убедились в том, что чистота и порядок являются важными требованиями цивилизации, хотя жизненная потребность в них не столь очевидна, не более чем их пригодность в качестве источников удовольствия. Здесь мы не можем не пора­зиться сходству между процессом развития цивилизации и либидным развитием индивида. Другие инстинкты, помимо анального эротизма, побуждаются к изме­нению условий для их удовлетворения, направлению их в другие русла. В боль­шинстве случаев этот процесс совпадает с процессом сублимации инстинктивных целей, с которыми мы уже знакомы, но иногда может и отличаться от него. Сублимация инстинкта является наиболее характерной чертой культурного разви­тия; это как раз то, благодаря чему высшая психическая деятельность, научная, творческая или идеологическая, играет такую важную роль в цивилизованной жизни. На первый взгляд может показаться, что сублимация - это превратность, полностью навязанная инстинктам цивилизацией. Но будет целесообразно рас­смотреть этот вопрос глубже. И, наконец, в-третьих, и это кажется наиболее важ­ным, невозможно не заметить, что в значительной степени цивилизация основана на отказе от инстинктов, и чаще всего предполагает именно неудовлетворение (подавлением, уничтожением или другими способами) волевых инстинктов. Эта "культурная фрустрация" доминирует в значительной области социальных отноше­ний между людьми. Как мы уже знаем, это является причиной враждебности, с Которой приходилось бороться всем цивилизациям. Это также выдвигает жесткие "требования к нашей научной работе; и нам здесь придется многое объяснить. Нелегко понять, как стало возможным оставить инстинкт без удовлетворения. Это сопряжено с опасностью. Если потеря не компенсирована экономически, можно быть уверенным в том, что возникнут серьезные нарушения.

Но если мы хотим выявить ценность нашей точки зрения, согласно которой Развитие цивилизации - это особый процесс, сравнимый с нормальным становлением личности, мы, очевидно, должны рассмотреть еще одну проблему. Мы должны спросить себя, под влиянием чего сформулировалась цивилизация, как она возникла, и что доминировало в этом процессе.

IV

Задача кажется грандиозной, и вполне объяснимо чувство неуверенности перед лицом ее. Но здесь я привожу некоторые догадки, которые я смог сделать.

Как только примитивный человек обнаружил, что его судьба в его руках в прямом смысле этого слова и он может улучшить ее своим трудом, он не мог оставаться безразличным к тому, как другой человек работает: заодно с ним или против него. Другой человек постиг ценность помощника по работе, с которым было выгодно вместе жить. Даже раньше, в своей обезьяноподобной предыстории человек выработал привычку образовывать семью, и члены его семьи были вероятно, его первыми помощниками. Некоторые могут предположить, что обра­зование семей связано с тем периодом, когда потребность в половом удовлетво­рении перестала появляться вдруг и также внезапно исчезать на длительное время, но, напротив, заняла свое устойчивое место. Когда это произошло, у самца поя­вились мотивы для того, чтобы держать около себя самку, или, говоря более обобщенно, свой сексуальный объект; в то время как самка, не желая разлучаться со своими детенышами, вынуждена была в их интересах оставаться рядом с более сильным самцом. В этой примитивной семье все же отсутствует основная черта цивилизации. Необузданная сила ее главы, отца, была неограничена. В "Тотем и Табу" (1912-13) я попытался показать переход от этой семьи к следующей стадии совместной жизни в форме отрядов братьев. Превосходя отца в силе, сыновья поняли, что несколько человек могут быть сильнее одного. Тотемическая культура основана на ограничениях, которые сыновья навязывали друг другу для того, чтобы поддержать такое положение вещей. Ритуалы табу были первым выра­жением "права", или "закона". Совместная жизнь людей имела, таким образом, двустороннюю основу: принуждение работать, порождаемое высшей необходи­мостью и силой любви, на почве которой мужчина не хотел лишиться своего сексуального объекта - женщины, а женщина не хотела лишаться части самой себя, которая от нее отделилась - ее ребенка. Эрос и Ананк (Любовь и Необхо­димость) также стали прародителями человеческой цивилизации. Первым резуль­татом цивилизации была возможность совместного проживания довольно боль­шого количества людей. И так как в этом соединились две великие силы, можно было бы ожидать, что дальнейшее развитие цивилизации плавно перейдет в стадию еще лучшего контроля над внешним миром и дальнейшего увеличения числа людей, проживающих в сообществе. Не так просто понять, почему же циви­лизация не сделала людей счастливыми.

Перед тем, как мы продолжим изучать вопрос, откуда же возникли помехи, признание любви, как одного из основополагающих факторов цивилизации, послу­жит нам оправданием для отступления, которое позволит восполнить пробел, оставленный в дискуссии, имевшей место выше (стр. 242). Там говорилось о том. что открытие человеком сексуальной (половой) любви как источника наиболее сильного чувства удовлетворения, которая фактически вооружила его моделью счастья, должно было направить его усилия в поисках удовлетворения и счастья в русло сексуальных отношений и сделать половой эротизм центром всей его жизни. Мы продолжаем утверждать, что, поступая таким образом, человек попадал в опасную зависимость от внешнего мира, а именно, от избранного им объекта люб­ви, и подвергал себя особым страданиям: в случае, если этот объект отказывался от него, или исчезал в результате неверности или смерти. Именно поэтому опытные мужчины самого различного возраста особенно предостерегают нас от такого образа жизни; но, несмотря на это, он не утратил привлекательности для большого количества людей.

Незначительное большинство, благодаря своей конституции, может, несмотря _ни на что, найти свое счастье в любви. Но необходимы глубокие психические изменения в функции любви прежде, чем это может случиться. Эти люди дости­гают независимости от согласия своего объекта, предпочитая любить, а не быть любимыми; они защищают себя от потери объекта, направляя свою любовь не на отдельных представителей, а на всех схожих людей. Они избавлены от сомнений и разочарований половой любви, благодаря отказу от ее сексуальных целей и транс­формации инстинкта в импульс с подавленной целью. Таким образом им удается поддерживать в себе ровное, устойчивое искусственное чувство, которое лишь отдаленно напоминает бурное волнение половой любви, от которой оно тем не менее произошло. Возможно, святой Френсис Ассисинский пошел дальше, исполь­зуя любовь для внутреннего чувства счастья. Более того, то, что мы рассматриваем как один из способов реализации принципа удовольствия, часто связывалось с религией; эта связь лежит в размытых сферах, где различие между ego и объек­тами, или между самими объектами, не принимается во внимание. Согласно одной этической точке зрения, глубокая мотивация которой сейчас станет нам ясна, эта готовность ко всеобщей любви к человечеству и к миру представляет собой высшую ступень, которую может достичь человек. Даже на этой начальной стадии обсуждения я бы хотел высказать два моих основных возражения по поводу такого взгляда. Мне кажется, что любовь без разбора утрачивает часть своей ценности, будучи несправедливой по отношению к своему объекту; во-вторых, не все люди достойны любви.

Любовь, лежащая в основе семьи, остается в условиях цивилизации как в своей первозданной форме, когда не отвергается непосредственное сексуальное удовлет­ворение, так и в видоизмененной, как привязанность с подавленной целью. В любой из форм она продолжает выполнять свою функцию сближения значитель­ного числа людей, и делает это более эффективно, чем совместный интерес к работе. Та легкость, с которой в языке используется слово "любовь", имеет гене­тическое оправдание. Люди называют любовью отношения между мужчиной и женщиной, чьи половые потребности влекут за собой образование семьи, но "любовью" также называются и позитивные чувства между родителями и детьми, сестрами и братьями в семье, хотя нам следовало бы описывать это как любовь с подавленной целью, или привязанность. Любовь с подавленной целью первона­чально являлась фактически чувственной любовью и остается таковой в подсозна­нии мужчин. Как сугубо чувственная, так и любовь с подавленной целью - проис­ходят из семьи и создают новые узы между людьми, которые до этого были незнакомы. Половая любовь ведет к образованию новых семей, а любовь с подавленной целью — к "дружбам", представляющим ценность с культурной точки зрения, так как удается избежать таких ограниченностей, присущих половой люб­ви, как, например, ее исключительность. Но в процессе развития отношение между любовью и цивилизацией теряет свою недвусмысленность. С одной стороны, любовь вступает в противоречие с интересами цивилизации, а с другой - циви­лизация угрожает любви серьезными ограничениями.

Разлад между ними кажется неизбежным. Причина его не лежит на поверхности. Во-первых, она проявляется в конфликте между семьей и более многочисленными сообществами, к которым принадлежат индивиды. Мы уже осознали, что одной из основных попыток, предпринятых цивилизацией, является сближение людей в крупных объединениях. Но семья не отказывается от индивида. Чем сильнее при­вязаны друг к другу члены семьи, тем чаще случается, что они отгораживаются от других, и тем труднее им войти в более широкий круг жизни. Вообще, образ жизни, который является старейшим с филогенетической точки зрения, и единственным существующим в детстве, не поддается замене культурным образом жизни, кото­рый усваивается позже. Отделение от семьи становится задачей, с которой сталки­вается любой молодой человек, и общество часто помогает решить ее используя половую зрелость и вступительные ритуалы. Складывается впечатление, что это трудности, присущие всем физическим, а вернее, по сути и всем органическим типам развития.

Кроме того, женщины вскоре встают в оппозицию к цивилизации и оказывают тормозящее и сдерживающее влияние - те самые женщины, которые поначалу закладывали основы цивилизации потребностями своей любви. Женщины пред­ставляют интересы семьи и половой жизни. Создание цивилизации стало, по боль­шей части, делом мужчины, она поставила перед ними гораздо более трудные задачи и вынудила претерпеть сублимацию инстинктов, на которую вряд ли способны женщины. Так как мужчина не обладает неограниченным количеством физической энергии, ему приходится выполнять стоящие перед ним задачи, совер­шая целесообразное распределение своего либидо. То, что он использует для куль­турных целей, он в значительной мере отнимает от женщин и сексуальной жизни. Его постоянное общение с мужчинами, зависимость от отношений с ними, отчуж­дает его от обязанностей мужа и отца. Таким образом, цивилизация требует оттес­нения женщин на задний план, и у них появляется враждебное отношение к ней.

Тенденция к ограничению сексуальной жизни, присущая цивилизации, столь же очевидна, как и другая тенденция — к расширению культурного единства. Ее пер­вая, тотемическая фаза уже повлекла за собой запрет кровосмешения, что явилось, возможно, наиболее чудовищным увечьем, нанесенным когда-либо эротической жизни человека. Табу, законы и обычаи навязывают дальнейшие ограничения, касающиеся как мужчин, так и женщин. Не все цивилизации одинаково продвину­лись в этом; и экономическая структура общества также влияет на сексуальную свободу. Здесь, как мы уже знаем, цивилизация подчиняется закону экономической необходимости, так как большое количество энергии, которую она использует в своих целях, необходимо отнять у сексуальности. В этом смысле цивилизация ведет себя по отношению к сексуальности так же, как поступают люди или страта насе­ления, подвергая другого своей эксплуатации. Страх перед мятежом угнетенных элементов заставляет принимать строгие меры предосторожности. Высочайший уровень такого развития был достигнут нашей западноевропейской цивилизацией. Психологически совершенно оправдано объявление культурным сообществом вне закона проявлений сексуальной жизни детей, иначе не было бы возможности обуздать сексуальные страсти взрослых, если почва для этого не была бы подготовлена еще в детстве. Но никак не может быть оправдано то, что такое со­общество столь далеко продвинулось в отрицании столь наглядного и действи­тельно поразительного явления. Для сексуально зрелого индивида выбор объекта ограничен противоположным полом, большинство экстра-половых удовлетворе­ний запрещены как извращения. В этих запрещениях заключается требование для всех придерживаться единственного типа сексуальной жизни, независимо от разли­чий, врожденных или приобретенных, в сексуальных конституциях людей; оно ли­шает сексуального наслаждения большое количество людей и, таким образом, ста­новится источником серьезной несправедливости. Результатом таких ограничи­тельных мер может быть то, что сексуальные интересы нормальных людей, кото­рым позволяет конституция, полностью, без потерь будут реализовываться по каналам, которые открыты. Но интерсексуальная половая любовь, которая не объявляется вне закона, подвергается дальнейшим ограничениям, а именно тре­бованиям законности и моногамии. Ясно, что сегодняшняя цивилизация позволяет только сексуальные отношения на базе единичных, неразрывных уз между мужчиной и женщиной, сексуальность сама по себе не принимается как источник удовольствия, а допускается лишь как не имеющий замены способ продолжения рода человеческого.

Это, конечно, крайность. Все знают, что невозможно осуществить это даже на протяжении очень коротких периодов. Только слабые подчинились такому обшир­ному посягательству на их сексуальную свободу, а более сильные натуры делают это, принимая компенсирующее условие. Цивилизованное общество пришло к выводу о том, что должно закрывать глаза на многие нарушения закона, которые в соответствии с его же рескриптами должны были бы быть наказаны. Но с другой стороны, мы не должны заблуждаться и допускать, что такое отношение со стороны общества абсолютно безобидно, хотя оно и не достигает всех своих целей. Сексуальной жизни цивилизованного человека наносится, однако, большой вред; иногда создается впечатление, что она, как функция, возводится в степень точно так же, как зубы или волосы кажутся нам органами. Вероятно, справедливо пред­положение о том, что ее значение как источника чувства счастья, и, таким образом, выполнения нашей цели в жизни, заметно уменьшилось. Иногда мы, кажется, осознаем, что это - не только давление цивилизации, но что-то в природе самой функции, что лишает нас полного удовлетворения и толкает на другие пути. Может быть, это и не так, трудно сказать.

Психоаналитическое исследование показало, что именно эти нарушения сексу­альной жизни не выносят люди, известные как невротики. Невротик создает для себя заменяющее удовлетворение в своих симптомах, и это либо причиняет ему непосредственное страдание, либо является для него источником страданий, так как создает сложности в отношениях с окружающим миром и обществом (членом которого он является). Последний факт легко понять, первый же представляет для нас некоторую сложность. Но цивилизация требует еще и других жертв, помимо сексуального удовлетворения.

Мы рассматривали трудность культурного развития как общую трудность разви­тия, относя ее за счет инертности либидо, его нежелания отказаться от старой позиции и занять новую. Мы придерживаемся того же мнения, выявляя контраст между цивилизацией и сексуальностью на основании того, что сексуальная лю­бовь - это отношения между двумя индивидами, в которой третий может только мешать или быть лишним, в то время, как цивилизация зависит от отношений между значительным числом людей. В апогее любовных отношений интерес к окружающему миру полностью отсутствует, - паре влюбленных ничего не нужно Для счастья, кроме них самих, даже их общий ребенок. Лишь в этом случае Эрос так беззастенчиво предает суть своего существования: цель создания одного чело­века из более чем одного, но когда он достигает ее (при помощи любви между Двумя живыми существами), он отказывается идти дальше.

Таким образом, мы можем вполне отчетливо представить себе культурное сообщество, состоящее из подобных пар индивидов, либидно удовлетворяющих себя, которых объединяет совместная работа и общие интересы. Если бы все было так, цивилизация не отнимала бы часть энергии у сексуальности. Но такое, столь желанное положение вещей не существует и никогда не будет существовать. В Реальности цивилизация не довольствуется теми узами, которыми мы позволили ей себя связать. В ее цели входит также объединение членов сообщества либидным Путем, и для этого используются все средства. Она предпочитает любые способы, при помощи которых устанавливается прочная идентификация между членами сообщества, и она собирает на одну большую чашу все подавляемые либидо для того, чтобы усилить общественные связи отношениями дружбы. Для достижения этих целей неизбежно ограничение сексуальной жизни. Но мы не в состоянии понять, какая же необходимость толкает цивилизацию на этот путь и порождает конфликт с сексуальностью. Должно быть, существует какой-то тревожный фак­тор, который мы еще не обнаружили.

Ключ к разгадке может быть найден в одном из идеальных (как мы их назвали) требований цивилизованного общества. Оно гласит: "Возлюби ближнего как самого себя". Оно известно во всем мире, и, несомненно, относится к более ранним периодам, чем христианство, которое выдвинуло его в качестве одного из своих самых значительных постулатов. И все же оно, конечно, не так уж старо; даже в исторические периоды человечество с ним не знакомо. Давайте притворимся наивными, как будто мы впервые слышим его; и тогда мы не сможем подавить в себе чувства удивления и замешательства. Почему мы должны это делать? Какая нам от этого польза? Но самое главное, как достичь этого? Как сделать возмож­ным? Моя любовь — это что-то значимое для меня, чем не следует распоряжаться бездумно. Она навязывает мне обязательства, ради выполнения которых я должен быть готов на жертвы. Если я кого-то люблю, он это должен заслуживать, так или иначе (я не принимаю во внимание его возможную полезность для меня, а также значение как сексуального объекта, так как эти типы отношений не подразу­меваются, когда речь идет о заповеди возлюбить ближнего своего). Он заслужи­вает это, если похож на меня в чем-то существенном, и я могу любить в нем себя; он это заслуживает, если он гораздо совершеннее меня, и я могу любить в нем свое идеальное представление о себе. И, конечно, я должен любить его, если он сын моего друга, так как боль, причинненная моему другу в случае неприятностей, будет также и моей болью. Мне придется разделить ее. Но если он мне незнаком, если он не может привлечь меня своей внутренней ценностью или значением, которое он приобрел для моей эмоциональной жизни, мне будет трудно полюбить его. Действительно, будет неверно поступать так, ведь моя любовь расценивается близкими мне людьми как знак моего предпочтения другим. И было бы несправедливо (по отношению к ним) поставить на одну доску с ними незнакомца. Но если я должен любить его (этой всеобщей любовью) только потому, что он, так же, как и я, обитатель этой земли, как насекомое, земляной червяк или змея, тогда, я боюсь, что ему достанется лишь маленькая толика моей любви - не столько по возможности, сколько по убеждению, что я имею право сохранить ее для себя. И какой же смысл в заповеди, провозглашенной столь торжественно, если выполне­ние ее не может считаться благоразумным.

При более внимательном изучении я обнаружил еще и другие сложности. Просто этот незнакомец вообще недостоин моей любви; я должен честно приз­наться, что он в большей степени вызывает во мне враждебность и даже ненависть. В нем, кажется, нет ни капли любви по отношению ко мне, и он не проявляет ни малейшего уважения. Если бы ему понадобилось, он без колебаний обидел бы меня, не задаваясь вопросом, сопоставима ли полученная им выгода с нанесенным мне вредом. На самом деле, он стремится к выгоде; если он может удовлетворить какое-либо из своих желаний, поступая так, ему ничего не стоит насмехаться надо мной, оскорблять меня, сплетничать обо мне и демонстрировать свое превос­ходство; и чем безопаснее чувствует себя он, и беспомощней я, тем больше вероят­ность того, что он будет вести себя так по отношению ко мне. Если он ведет себя иначе, проявляет уважение и сдержанность, как незнакомый человек, я готов отвечать ему тем же, в любом случае и не зависимо от какой-либо заповеди. Дейст­вительно, ведь если бы эта напыщенная заповедь гласила: "Возлюби ближнего своего так как твой ближний возлюбит тебя", я бы не делал ей исключение. И есть вторая заповедь, которая кажется мне еще более непостижимой и вызывает во мне сильный протест. Это "Возлюби своих врагов". Тем не менее, обдумывая ее, я понимаю, что неверно рассматривать ее как еще большее мошенничество. По сути, это одно и то же.

Я думаю, что сейчас может послышаться благородный голос, предостерега­ющий меня: "Именно потому, что сосед твой недостоин любви, и, более того, является твоим врагом, ты должен любить его как себя". Тогда я понимаю, что это случай, аналогичный Credo quia absurdum.

Теперь вполне возможно, что мой сосед, которому предписано любить меня, как самого себя, ответит точно так же, как и я, и оттолкнет меня по тем же причинам. Я надеюсь, у него будут иные объективные основания для этого, но суть остается той же. И несмотря на то, что поведение людей столь различно, этика не расце­нивает его как плохое или хорошее. До тех пор, пока эти различия не устранены, подчинение высоким этическим нормам наносит ущерб целям цивилизации, поощряя плохое (поведение).

Это сильно напоминает инцидент во Французской Палате, когда обсуждалась высшая мера наказания. Речь одного из членов, страстно выступавшего за ее отмену, была встречена бурными овациями, когда послышался голос из зала: "Que messieurs les assassins commencentl"

Доля правды во всем этом, от которой люди с такой легкостью отрекаются, состоит в том, что люди отнюдь не хрупкие создания, желающие быть любимыми, которые в лучшем случае могут защитить себя от нападения; напротив, это создания, среди инстинктивных дарований которых должна быть выявлена значительная степень агрессивности. В результате их сосед является для них не только потенциальным помощником или сексуальным объектом, но также и тем, кто искушает на удовлетворение агрессивности, эксплуатацию его работоспо­собности, использование его как сексуального объекта без его согласия, захват его собственности, уничтожение его, причинение ему боли, пытку и убийство его. Кто, перед лицом жизненного и исторического опыта, найдет в себе силы оспаривать это утверждение? Как правило, эта жесткая агрессивность ждет какого-либо повода или используется в иных благоприятных обстоятельствах, когда психичес­кие контрсилы, обычно сдерживающие ее, не действуют, она проявляется произ­вольно и выдает в человеке дикого зверя, которому совершенно чуждо уважение к своему собственному виду. Если вспомнить зверства, совершенные в периоды расовых миграций или нашествий варваров, монголов под предводительством Чингизхана и Тамерлана или захват Иерусалима благочестивыми крестоносцами, ужасы последней мировой войны - вспомнив все это, придется смиренно склонить голову перед истинностью такой точки зрения.