LAlthusser. Pour Marx. Paris, 1965. 4 страница

Прежде всего Токвиль объясняет, что нравы в демократи­ческих обществах постепенно смягчаются, что отношения между американцами упрощаются и облегчаются, становятся менее напыщенными, стилизованными. Тонкая и деликатная изысканность аристократической учтивости тушуется перед неким «бон-гарсонизмом», если пользоваться современным языком. Стиль межиндивидуальных отношений в Соединен­ных Штатах отличается непосредственностью. Мало того, от­ношения между хозяевами и слугами приближаются к отно­шениям, которые устанавливаются между людьми так называ­емого приличного общества. Оттенок аристократической иерархии, сохраняющийся еще в межиндивидуальных отноше­ниях в европейских обществах, все более и более исчезает в американском, стремящемся прежде всего к равенству.

Токвиль понимает, что этот феномен связан с особенностя­ми американского общества, но он склонен считать, что и ев­ропейские общества будут эволюционировать в том же на­правлении по мере того, как они будут демократизироваться.

Затем он рассматривает войны и революции применительно к идеальному типу демократического общества.

Он прежде всего утверждает, что великие политические или интеллектуальные революции совпадают с первой фазой перехода от традиционных обществ к демократическим, а не составляют сущность демократических обществ. Другими сло­вами, великие революции в демократических обществах ста­нут редким явлением. А между тем естественным состоянием этих обществ будет неудовлетворенность²¹.

Токвиль пишет, что демократическим обществам никогда не будет присуще чувство удовлетворения собой, т.к. культ равенства в них оборачивается завистливостью, но что, не­смотря на внешнее неспокойствие, они в сущности консерва­тивны.

Для антиреволюционности демократических обществ име­ется серьезная причина: по мере того как улучшаются условия жизни, растет число тех, кому есть что терять в революции. Слишком много индивидов и классов в демократических об­ществах чем-то обладают и не готовы рисковать своими цен­ностями в революциях²².

«Полагают, — пишет он, — что новые общества будут еже­дневно меняться внешне, а я опасаюсь, что это кончится таким окостенением в них одних и тех же институтов, предрассуд­ков, нравов, что человеческий род остановится в своем разви­тии в данных границах, разум замкнется в самом себе, не по-

рождая новых идей, человек истощит себя в небольших от­дельных и бесплодных движениях и человечество, постоянно суетясь, больше не продвинется вперед» (ibid., р. 269).

Здесь аристократ и прав, и не прав. Он прав, поскольку развитые демократические общества в самом деле скорее не­терпимы к самим себе, чем революционны. Но он в то же вре­мя и не прав, ибо недооценивает самого движения, которое увлекает современные демократические общества, а именно развития науки и промышленности. У него наблюдается тен­денция к совмещению двух изображений: обществ, основа­тельно стабилизированных, и обществ, по существу поглощен­ных заботой о благополучии, но он недостаточно осознал то, что беспокойство общества о благополучии своих членов в со­четании с научным духом, царящим во всем, порождает без­остановочный процесс открытий и нововведений в области техники. На службе демократических обществ находятся нау­ка и революционный дух. Хотя в других отношениях эти об­щества по сути своей консервативны.

Воспоминания о революции оставили в Токвиле глубокий след: его отец и мать были заключены в тюрьму во время яко­бинского террора, и их спасли от эшафота события 9 термидо­ра; многие его родственники, в частности, Мальзерб, были каз­нены на гильотине. Поэтому к революциям он испытывал инс­тинктивную враждебность и, как каждый из нас, находил убе­дительные доводы, оправдывающие его чувства²³.

Одно из лучших средств защиты демократических обществ от деспотизма, говорил он, — уважение к закону. Ведь рево­люции по своей природе суть насилие над законностью. Они приучают людей не склоняться перед законом. Усвоенное в период революции пренебрежение законом сохраняется и по­сле революции и становится возможной причиной деспотизма. Токвиль склонен считать, что, чем больше революций будет совершаться в демократических обществах, тем большая опас­ность деспотизма будет им угрожать.

Может быть, в этом заключается оправдание тех его чувств, о которых сказано выше: отсюда, впрочем, не следует, что вывод ложен.

Маловероятно, думал Токвиль, что демократические обще­ства будут склонны вести войну. Неспособные подготовиться к ней в мирное время, они окажутся неспособными, если вой­на начнется, закончить ее. И с этой точки зрения он нарисовал довольно верный портрет внешней политики США вплоть до последнего времени.

Война расценивается демократическим обществом как не­приятная интермедия в нормальном, мирном, образе жизни. В мирное время о ней думают как можно меньше, почти не при-

нимая мер предосторожности, поэтому первые бои, естествен­но, проигрываются. Но, добавляет он, если демократическое государство целиком не побеждено в ходе первых сражений, оно в конце концов полностью мобилизуется и ведет войну до конца, до полной победы.

И Токвиль дает достаточно яркое описание тотальной вой­ны, в которой участвуют демократические общества XX в.:

«Когда продолжающаяся война наконец отрывает всех граждан от их мирных трудов и прерывает все их небольшие начинания, тогда то чувство, которое заставляло их платить столь высокую цену за мир, переходит на их отношение к войне. Разрушив всю промышленность, война сама становится крупной и единственной индустрией, и к ней одной направля­ются тогда со всех сторон жгучие и честолюбивые желания, которые породило равенство. Вот почему те же самые демок­ратические нации, которые с таким трудом можно было ув­лечь на поле битвы, порой совершают на нем необычные по­ступки, если только в конце концов дело дошло до вручения им оружия» (ibid., р. 283).

Тот факт, что демократические общества менее всего склонны к войне, не означает, что они не будут воевать. Ток­виль полагал, что они, вероятно, будут воевать и это обстоя­тельство будет способствовать ускорению административной централизации, к которой он питал отвращение и триумф ко­торой он наблюдал почти везде.

Вместе с тем он опасался (и здесь, я думаю, он ошибся), как бы в демократических обществах армии не прониклись, говоря современным языком, духом милитаризма. Он класси­чески показал, как военнослужащие-профессионалы, в част­ности унтер-офицеры, пользующиеся в мирное время невысо­кой репутацией, для которых низкая смертность офицеров служит препятствием на пути к следующему званию, в боль­шей степени выражают желание воевать, чем обычные люди. Признаюсь, меня немного тревожат эти сомнительные уточне­ния: уж не следствие ли это очень сильного влечения к обоб­щению?²⁴

Словом, он думал, что если в демократических обществах появятся деспоты, то они будут пытаться развязать войну, что­бы укрепить свою власть и одновременно угодить армии.

Четвертая, и последняя, часть — это вывод Токвиля. В со­временных обществах сталкиваются две революции: одна ве­дет к реализации растущего равенства общественных условий, сближению образов жизни, а также ко все большей концент­рации управления в верхних эшелонах власти, безграничному усилению влияния администрации; другая непрестанно ослаб­ляет традиционные власти.

В условиях этих двух революций — возмущения властью и административной централизацией — демократические обще­ства оказываются перед альтернативой: свободные учрежде­ния или деспотизм.

«Таким образом, две революции в наше время, по-видимому, действуют в противоположных направлениях: одна постоянно ослабляет власть, другая непрерывно ее усиливает. Ни в какую другую эпоху нашей истории власть не была ни до такой степе­ни слабой, ни до такой степени сильной» (ibid., р. 320).

Антитеза хорошая, но она неточно сформулирована. Ток-виль хочет сказать, что власть ослаблена, а сфера ее действия расширена. Действительно, он имеет в виду расширение адми­нистративных и государственных функций, а также ослабле­ние политической власти, принимающей решения. Антитеза, может быть, была бы менее риторической и эффектной, если бы он противопоставлял расширение, с одной стороны, ослаб­лению, а с другой (вместо того чтобы противопоставлять, как он это сделал), усиление — ослаблению.

Как политик Токвиль — об этом он говорит сам — был оди­нок. Пришедший из партии легитимистов, он не без колебаний, не без зазрения совести — т.к. в определенном отношении рвал с семейной традицией — примкнул к орлеанистам. Но с рево­люцией 18 3 0 г. он связывал надежду на осуществление своего политического идеала — сочетания демократизации общества с укреплением учреждений либерального толка — в виде того синтеза, который в глазах Конта был достоин презрения, а Ток-вилю, наоборот, представлялся желанным: конституционной монархии.

Зато революция 1848 г. его потрясла, потому что он счел ее доказательством (на тот момент окончательным) того, что французское общество не способно к политической свободе.

Таким образом, он был одинок: умом он был чужд легитими­стам, сердцем — орлеанистам. В парламенте он входил в дина­стическую оппозицию, но осудил кампанию банкетов, объяс­няя оппозиции, что в попытке добиться реформы избирательно­го закона такими пропагандистскими методами она ниспроверг­нет династию. В ответ на тронную речь короля он произнес 2 7 января 1848 г. свою пророческую речь, в которой предвещал наступление революции. Однако, шлифуя свои воспоминания уже после революции 1848 г., он очень откровенно признает­ся, что был первым пророком, не верившим в пророчество в тот момент, когда оно произносилось. Я предсказал революцию, напишет он вкратце, мои слушатели считали, что я преувеличи­ваю, и я тоже так считал. Революция разразилась приблизитель­но через месяц после того, как он о ней объявил в атмосфере разделяемого им всеобщего скептицизма²⁵.

После революции 184 8 г. он испытал на опыте, что такое республика, которую он хотел видеть либеральной: в течение нескольких месяцев он был министром иностранных дел²⁶.

Токвиль-политик принадлежит, следовательно, к либераль­ной партии, у которой, вероятно, немного шансов найти даже скандальное удовлетворение курсом французской политики. Токвиль-социолог принадлежит к последователям Монтескье. Он сочетает метод социологического портрета с классифика­цией режимов и обществ и склонностью к построению абст­рактных теорий на основе небольшого числа фактов. Социоло­гам, считающимся классиками (Конту или Марксу), он проти­востоит своим отказом от широких обобщений, имеющих целью историческое предвидение. Он не считает, будто про­шлое управлялось непреклонными законами и грядущие собы­тия предопределены. Как и Монтескье, Токвиль стремится сделать историю понятной и не хочет ее упразднять. Ведь со­циологи типа Конта или Маркса в конце концов всегда склоня­ются к упразднению истории, ибо знать ее до того, как она осуществилась, — значит лишать ее собственно человеческого измерения: деятельной стороны и непредвидимости событий.

Биографические данные

1805 г.,29 июля. Рождение в городе Верней Алексиса де Токвиля, треть­его сына Эрве де Токвиля и мадам Эрве де Токвиль, урожденной Ле Пелетье де Розамбо, внучки Мальзерба, бывшего управляющего кни­гоиздательским делом Франции времен издания «Энциклопедии», затем адвоката Людовика XVI. Отец и мать Алексиса де Токвиля во время якобинского террора были заключены в тюрьму в Париже, и их спасли от эшафота события 9 термидора. В период Реставрации Эрве де Токвиль был префектом в нескольких департаментах, в том числе Мозеля и Сены и Уазы.

1810—1825 гг.Учеба под руководством аббата Лезюёра, в прошлом вос­питателя его отца. Учеба в коллеже города Мец. Изучение права в Париже.

1826—1827гг. Путешествие в Италию вместе с братом Эдуардом. Пре­бывание в Сицилии.

1827 г.Королевским ордонансом назначен судьей-аудитором в Версале,
где с 1826 г. служит префектом его отец.

1828 г.Встреча с Марией Моттлей. Помолвка.

1830 г.Токвиль скрепя сердце присягает Луи Филиппу. Он пишет неве­
сте: «В конце концов я только что принял присягу. Мне не в чем се­
бя упрекнуть, но от этого я не менее глубоко уязвлен, и этот день в
моей жизни станет одним из самых несчастных».

1831 г.Токвиль и его Друг Гюстав де Бомон в результате ходатайства
получают от министра внутренних дел поручение — изучить пени­
тенциарную систему в США.

1831—1832 гг. С мая 1831 г. по февраль 1832 г. — пребывание в Соеди­ненных Штате« Америки, путешествие по Новой Англии, Квебеку, Югу (Новый Орлеан), по Западу до озера Мичиган.

1832 г. Токвиль подает в отставку из судебного ведомства в знак соли­
дарности со своим другом Поставом де Бомоном, смещенным с долж­
ности за отказ выступить по делу, в котором, как ему казалось, про­
куратура вела себя нечестно.

1833 г. Выход в свет книги «О пенитенциарной системе в Соединенных
Штатах и ее применении во Франции» с приложением, посвящен­
ным исправительным колониям. Авторы — Г. де Бомон и А.де Ток­
виль, адвокаты Королевского суда в Париже, члены Исторического
общества в Пенсильвании. Путешествие в Англию, где Токвиль зна­
комится с Нассо Уильямом-старшим.

1835 г. Выход в свет I и II томов «Демократии в Америке». Огромный ус­
пех. Новое путешествие в Англию и Ирландию.

1836 г. Брак с Марией Моттлей. Статья в «Лондон энд Вестминстер
ревью» «Общественное и политическое положение Франции до и
после 1789 года». Путешествие в Швейцарию с середины июля по
середину сентября.

1837 г. Токвиль впервые выдвигает свою кандидатуру на выборах в за­
конодательные органы. Несмотря на поддержку своего родственника
графа Моле, получает отказ в официальной поддержке и терпит по­
ражение.

1838 г. Избрание членом Академии моральных и политических наук.

1839 г. Токвиль внушительным большинством избран депутатом от ок­
руга Воломь, где находится его родовой замок. Вплоть до политиче­
ской отставки в 1851 г. он будет постоянно переизбираться в этом
округе. Он становится докладчиком по проекту закона об отмене
рабства в колониях.

1840 г. Докладчик по проекту закона о реформе тюрем. Выход в свет III
и IV томов «Демократии в Америке». Более сдержанная реакция, чем
в 1835 г.

1841 г. Токвиль избирается во Французскую академию. Путешествие в
Алжир.

1842 г. Избрание генеральным советником от Ла-Манша — представите­
лем кантонов Сен-Мэр-Эглиз и Монбур.

1842—1844 гг. Член внепарламентской комиссии по делам Африки.

1846 г. Октябрь — декабрь. Новое путешествие в Алжир.

1847 г. Докладчик по вопросу о чрезвычайных кредитах Алжиру. В до­
кладе Токвиль излагает свою теорию алжирского вопроса. Он ратует
за непреклонность по отношению к туземцам-мусульманам, но в то
же время озабочен их благополучием и требует, чтобы правительство
максимально содействовало европейской колонизации.

1848 г., 27 января. Речь т> палате депутатов: «Я думаю, что мы спокойно
засыпаем на вулкане».

23 апреля. На выборах в Учредительное собрание в условиях дей­ствия всеобщего избирательного права Токвиль сохраняет свой ман­дат.

Июнь. Член комиссии по выработке новой конституции.

Декабрь. На выборах президента Токвиль голосует за Кавеньяка.

Г849 г., 2 июня.Токвиль становится министром иностранных дел. Он выбирает Жозефа Артюра де Гобино в качестве начальника канце­лярии и назначает Бомона послом в Вене.

30 октября.Токвиль вынужден уйти в отставку. (Об этом периоде его жизни следует читать в его «Воспоминаниях».)

1850—1851 гг.Токвиль пишет «Воспоминания». После 2 декабря он ухо­дит с политической сцены.

1853 г.Поселившись неподалеку от города Тур, он систематически рабо­
тает в архивах города, изучает документы прежнего финансового ок­
руга, чтобы составить себе представление об обществе старого режима.

1854 г. Июнь—сентябрь.Путешествие в Германию с целью ознакомле­
ния с феодальной системой и с тем, что от нее осталось в XIX в.

1856 г.Публикация первой части «Старого режима и революции».

1857 г.Путешествие в Англию с целью изучения документов по истории
Великой французской революции. В знак глубокого уважения бри­
танское Адмиралтейство предоставляет в его распоряжение на обрат­
ную дорогу военный корабль.

1859 г.Смерть в Канне 16 апреля.

Примечания

Если умом Токвиль принимает тип общества, цель и оправдание ко­торого — максимальное обеспечение благополучия большинства, то сердцем он, безусловно, не принадлежит к обществу, где постепенно утрачивается чувство величия и славы. «Эта нация, рассматриваемая во всей своей полноте, — пишет он во Введении к «Демократии в Америке», — будет менее блестящей, менее знаменитой, может быть, менее сильной; но большинство ее граждан будут наслаждаться более благополучной судьбой и люди здесь окажутся безмятежными не потому, что отчаялись добиться лучшего, а потому, что умеют чувств-вать себя хорошо» (Œuvres complètes d'Alexis de Tocqueville, t.I, 1-er vol., p.8).

Во введении к «Демократии в Америке» Токвиль пишет: «В нашем обществе совершается великая демократическая революция; все ее видят, однако судят о ней не одинаково. Одни рассматривают ее как новое явление и, принимая ее за случайность, еще надеются ее оста­новить; другие считают ее неодолимой, поскольку она кажется им процессом непрерывным, самым древним и постоянным из всех из­вестных в истории» (Œuvres complètes, t.I, 1-er vol., p.l). «Последова­тельное уравнивание условий является, таким образом, провиденци­альным фактом с его основными признаками: оно имеет всеобщий характер, длительно и с каждым днем ускользает от власти человека; каждое событие, как и каждый человек, способствует его становле­нию. Вся книга, к чтению которой вы приступаете, была написана под впечатлением некоего религиозного страха, поселившегося в ду­ше автора при виде этой непреодолимой революции, движущейся уже столько веков сквозь все препятствия и заметной также сегодня: она прокладывает себе путь вперед между образованными ею самой развалинами... Если бы долгие наблюдения и искренние размышле­ния подвели сегодняшних людей к признанию того, что последова­тельное и поступательное развитие равенства представляет собой од­новременно прошлое и будущее их истории, то это открытие придало

бы данному развитию священный характер воли верховного владыки. Желание остановить демократию показалось бы в таком случае борь­бой с самим Богом, и народам оставалось бы только приноравливаться к государству, которое ниспосылает им Провидение» (ibid., р.4 et.5).

Особенно в XVIII, XIX и XX главах части второй книги второй «Де­мократии в Америке». Глава XVIII называется «Почему американцы с уважением относятся ко всем честным профессиям»; глава XIX: «Что заставляет почти всех американцев предпочитать заниматься промышленной деятельностью»; глава XX: «Каким образом промыш­ленность могла бы породить аристократию».

В XIX главе Токвиль пишет: «Американцы лишь вчера прибыли на землю, где они теперь живут, и уже успели ради своей выгоды расстроить здесь порядок в природе. Они соединили Гудзон с Мисси­сипи и наладили сообщение между Атлантическим океаном и Мекси­канским заливом, которые разъединяет расстояние по суше более чем в 500 лье. Именно в Америке построены самые длинные сегодня же­лезные дороги» (Œuvres complètes, t.I, 2-е vol., p. 162).

Глава XX части II книги второй «Демократии в Америке». Эта глава называется: «Каким образом промышленность могла бы породить аристократию». В ней Токвиль, в частности, пишет: «По мере того как основная часть нации становится приверженной демократии, от­дельный класс, занимающийся промышленной деятельностью, все больше превращается в аристократический. В первом случае возра­стает сходство между людьми, во втором случае — различие; сораз­мерно с уменьшением неравенства в большом обществе оно возра­стает в маленьком. Таким образом, поднимаясь к истокам, мы видим, как мне кажется, естественное зарождение аристократии в лоне са­мой демократии». Токвиль основывает это наблюдение на анализе психологических и социальных результатов разделения труда. Рабо­чий, всю жизнь занимающийся производством булавок (пример, за­имствованный Токвилем у Адама Смита. — P.A.), деградирует. Он превращается в хорошего работника, лишь становясь в меньшей сте­пени человеком, гражданином, — здесь вспоминаются, отдельные страницы Маркса. Хозяин, наоборот, приобретает привычку управ­лять, и в огромном море дел его ум постигает целое. И это происходит в то время, когда промышленная сфера притягивает к себе богатых и просвещенных представителей прежних правящих классов. Однако Токвиль тотчас добавляет: «Но эта новая аристократия совсем не по­хожа на ту, которая ей предшествовала». Очень характерное для ме­тода и мироощущения Токвиля заключение: «Взвесив все, я думаю, что промышленная аристократия, возвышающаяся на наших гла­зах, — одна из самых жестких, какие существовали на земле; но в то же время она оказывается и одной из самых небольших по масштабу и безопасных. И все-таки на эту ее сторону должны быть всегда обра­щены обеспокоенные взоры друзей демократии, ибо, если когда-либо постоянное неравенство условий и аристократия проникнут в мир снова, можно заранее сказать, что они войдут сюда через эту дверь» (Œuvres complètes, t.I, 2-е vol., p. 166—167).

Важное значение имеет посвященная этой теме американская лите­ратура. В частности, американский историк Пирсон восстановил маршрут Токвиля, уточнил встречи путешественника с американца­ми, обнаружил источники некоторых его идей; другими словами, со­поставил Токвиля—интерпретатора американского общества с его информаторами и комментаторами. См.: G.W. Pierson. Tocqueville and Beaumont in America. New York, Oxford University Press, 1938; Doubleday Anchor Books, 1959.

Вторая книга I тома Полного собрания сочинений включает огром­ную аннотированную библиографию по проблемам, затрагиваемым в «Демократии в Америке». Эту библиографию подготовил И.П. Майер.

Следовало бы изучить также многие страницы, которые Токвиль по­свящает анализу американской юридической системы, законотворче­ству и деятельности суда присяжных.

Следует добавить, что Токвиль, вероятно, несправедлив: различия между американо-индейскими и испано-индейскими отношениями зависят не только от позиции, занятой теми или другими, они опреде­ляются также и разной плотностью индейского населения на севере и на юге.

⁸ См.: Léo Strauss. De la Tyrannie. Paris, Gallimard, 1954; Droit naturel et Histoire. Paris, Pion, 1954; a также: Persecution and the Art of Writing. Glenco, The Free Press, 1952; The Political Philosophy of Hobbes: its Bases and its Genesis. Chicago University of Chicago Press, 1952.

По мнению Л. Штрауса, «классическая политическая наука обяза­на своим существованием совершенству человека или должному об­разу жизни людей,, и она достигла своей кульминации в описании лучшей политической системы. Эта система должна была установить­ся без какого-либо чудодейственного или нечудодейственного измене­ния природы человека, а ее внедрение не рассматривалось как веро­ятное, потому что, как полагали, оно определялось случаем. Макиа­велли нападает на данную идею, требуя, чтобы каждый соизмерял свое положение, не задаваясь вопросом, как должны жить люди, а ис­ходя из реальной жизни и имея в виду, что случай мог или может ока­заться под контролем. Именно эта критика заложила основы любого современного политического учения» [Léo Strauss. De la Tyrannie, p.45).

J.-F. Gravier. Paris et le desert français. 1-er éd. Paris, Le Portulan, 1947; 2-е éd. (полностью переработанное). Paris, Flammarion, 1958. В каче­стве ключевой фразы в первой главе этой книги используется цитата из «Старого режима и революции». См. также: J.-F. Gravier. L'Aménagement du territoire et l'avenir des régions françaises. Paris, Flammarion, 1964.

Глава 4-я книги III работы «Старый режим и революция» называет­ся: «О том, что правление Людовика XIV было самым благополучным временем прежней монархии, и о том, каким образом именно это благополучие приблизило революцию» (Œuvres complètes, t.II, 1-er vol., p.218—225). Эта идея, относительно новая в то время, была вновь взята на вооружение современными историками революции. А. Матье пишет так: «Революция разразится не в истощенной стране, а, напротив, в переживающей подъем, цветущей. Нищета, зачастую предопределяющая бунты, не может вызывать больших обществен­ных потрясений. Последние всегда порождаются нарушением классо­вого равновесия» [A.Mathiez. La Révolution française, t.I. La Chute de la Royauté. Paris, Armand Colin, 1951, p. 13). Эту идею уточняет и дета­лизирует Э. Лабрусс в своей крупной работе «Кризис французской экономики в период конца старого режима и начала Революции» {Ernest Labrousse. La Crise de l'économie française à la fin de l'Ancien Régime et au début de la Révolution. Paris, P.U.F., 1944).

С 1890 по 1913 г. число промышленных рабочих в России удвоилось с полутора до трех миллионов. Продукция промышленных предприя­тий увеличилась в четыре раза. Производство угля возросло с 5,3 до 29 млн. тонн, стали — с 0,7 до 4 млн. тонн, нефти — с 3,2 до 9 млн.

тонн. По мнению Прокоповича, с 1900 по 1913 г. совокупный наци­ональный доход в стоимостном выражении вырос на 40 процентов. Доход на душу населения — на 17 процентов. Равным образом зна­чительным был и прогресс в области образования. В 1874 г. только 21,4 процента населения умели читать и писать, а в 1914 г. эта циф­ра достигла 67,8 процента. С 1880 по 1914 г. число учащихся в на­чальных школах возросло с 1 114 000 до 8 147 000 человек. В своей работе «Развитие капитализма в России» Ленин отмечал, что с 1899 г. рост промышленности в России шел быстрее, чем в Западной Европе. Французский экономист Эдмон Тери по возвращении из длительной научной командировки в Россию писал в 1914 г. в книге «Экономическая трансформация России»: «Если в великих европей­ских странах в период с 1912 по 1950 г. дела пойдут так же, как и в период с 1900 по 1912 г.,ток середине текущего века Россия станет господствовать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношениях». Основными показателями развития Рос­сии до 1914 г. были: значительное привлечение иностранного капи­тала (что на уровне товарообмена выражалось в крупном дефиците торгового баланса); концентрированная и современная структура ка­питализма; сильное влияние царского государства как на устройство базиса, так и на организацию финансового оборота.

1 2

H.Taine. Les Origines de la France contemporaine. Paris, Hachette,

1876—1893 (И.Тэн. Происхождение современной Франции. СПБ, 1907. — Прим. ред.). Работа Тэна состоит из трех частей: 1. Старый порядок (два тома); 2. Революция (шесть томов); 3. Современный по­рядок (три тома). В III и IV книгах 1-й части есть места, посвященные роли интеллектуалов в развитии кризиса старого режима и револю­ции. Эти книги озаглавлены так: «Дух и доктрина», «Развитие докт­рины». См. в особенности главы 2-ю (классический дух), 3-ю и 4-ю III книги.

Для корректировки крайностей такого толкования следует читать превосходную книгу Д.Морне: D.Momet. Les origines intellectuelles de la Révolution. Paris, 1933. Морне доказывает, что писатели и вообще литераторы во многом не были похожи на тех, какими их изображали Токвиль и Тэн.

1 Ч

Œuvres complètes, t.II, 1-er vol., p.202 sq. Глава 2-я книги III называ­ется: «Каким образом безбожие смогло стать общей и господствую­щей страстью французов XVIII в. и как это сказалось на характере Революции».

«Я не знаю, было ли когда-либо в мире более замечательное духовен­ство, чем католическое духовенство Франции периода Французской революции, которая его застала врасплох. Не знаю более просвещен­ного, в большей мере национального духовенства, менее выпячиваю­щего свои личные добродетели и даже наделенного общественными добродетелями и в то же время отличающегося большей верой — его травля это хорошо продемонстрировала. И все это несмотря на явные пороки, присущие отдельным его представителям: положение надо рассматривать в целом. Я начал изучение старого общества с боль­шим предубеждением против этого духовенства, а закончил свое исс­ледование исполненный уважения к нему» (Œuvres complètes, t.II, 1-er vol., p. 173).

Этот синтетический портрет приводится в конце книги «Старый ре­жим и революция». Он начинается словами: «Когда я размышляю об этой нации самой по себе, я нахожу ее более необыкновенной, чем любое событие в ее истории. Были ли когда-нибудь на земле подо­бные ей...» (Œuvres complètes, t.II, 1-er vol., p. 249 et 250). Токвиль

так о ней пишет: «Без отчетливого изображения старого общества, его законов, пороков, предрассудков, невзгод и величия — никогда не по­нять того, что сделали французы в течение шестидесяти лет после его падения; но и этого изображения будет недостаточно, если не постиг­нуть самого прирожденного характера нашей нации».