ПОЛИТОЛОГИЯ КАК НАУКА

1.1. ПРЕДМЕТ

Политология — совокупность наук о политике — огромном по форме и содержанию массиве реальных и потенциальных проявлений политической сферы (субъекты, ситуации, институты, процессы), их составе, строении,назначении, роли, происхождении, распрос гранении, прогрессе, взаимном влиянии, действии. Политология устанавливает общие и частные зависимости (закономерности), присущие политической сфере во всех ее модусах и атри­бутах. Своими корнями истоки политологии уходят в глубокую древность и связаны с выработкой, систематизацией первых сведений о природе, харак­тере, свойствах политической реальности (социально-политические фрагмен­ты философских учений) как таковых. В самостоятельную, организационно оформленную отрасль обществознания (в виде цикла политических наук) политология выделилась в конце XIX—начале XX столетия (усилиями таких социологов и правоведов, как П. Редкий, В. Парето, Э. Дюркгейм, Г. Моска, Р. Михельс, А. и М. Веберы, Б. Кистяковский, П. Новгородцев, Б. Вышеслав­цев, Е. Трубецкой, И. Ильин и др.)- Качественный скачок в ее развитии отме­чен второй половиной XX в., обусловлен упрочением дисциплинарной струк­туры политической науки, сцепленного с ней сообщества ученых. Последнее идейно стимулировано творческим преодолением двух неадекватных конку­рирующих подходов (препятствующих поисковой консолидации специали­зированных изысканий) — географического направления, редуцирующего политический субстрат к натуроморфной основе, и социально-исторического направления, выражающего существо политических явлений в качественном

Раздел I

Политология как наука

языке обществоведческих умозрений. Ни редукционизм, ни отрешенное конструирование в моделировании многомерной политшю-социалььой реаль­ности состоятельными не являются. Возникает необходимость нахождения адекватной семантической основы, поставляющей надежные начала концеп­туализации явлений политосферы. Говоря кратко, подобной основой высту­пает количественно детализируемая система взглядов, осуществляющая симбиоз натуралистических, исторических, цивиллзационных, этнокультур­ных, идеократических определений. В истоках такой линии — мальтузианст­во, исключающее качественную созерцательность, и модели классиков гео­политики, вводящие в политологические рассмотрения хорологические зависимости. В познании и понимании политосферы, ее настоящего и бу­дущего перед политологией как наукой стоит троякая задача. Политология эффективизирует политическую деятельность, в чем проявляется ее эври­стическая нормативная функция. Политология самопроявляется как крити­ка реальности вместе со способами ее трансформации; эта катарсическая функция связана с аналитикой статики и динамики политосферы, методов ее преобразования в диапазоне от утопии до науки. Политология имеет ак­сиологическую функцию — целеориентирует политические инициативы посредством соотнесения практики со значимыми идеалами. Изучая сущ­ностные феномены политосферы, закономерности ее становления, прояв­ления, изменения, приемы ее организации и оптимизации, механизмы об­мирщения проектов, воплощения ценностей, политология соотносит добытые знания с национальными, региональными, глобальными целями, перспективами цивилизации.

Комплексный и компетентный подход к проблемам политосферы, связан­ный с непредвзятой рефлексией социально-политического материала, ска­зывается в оценке природы институтов, социогенеза, государственности, гра­жданственности, в моделировании возможностей на пути обретения совершенства общественного устроения. В каком направлении эволюцио­нирует политосфера? Получить ответ на вопрос возможно, лишь обраща­ясь к идее гуманитарно-оправданной социальности, изменяющейся по век­тору воплощения оптимумов социального устроения. Подрыв их недопустим. Осознание этого: 1) кладет пределы социальной технике, формируя огра­ничивающее понятие того, что могут и чего не могут политическая мысль и политическое дело; 2) определяет средства достижения политических целей, материализации политических проектов, программ, планов.

Глубокая политология — гуманистическое знание, синтезирует на­учность и высокую человечность. С этим связаны ее особенности как нау­ки. Структурно она включает корпус констативов, субстактивов (система фактов, законов, принципов) плюс корпус перформативов, императивов

(система запретов, ограничений). В недрах самого знания, таким образом, просматривается блок истины и ценностей, что в отличие от прочих соци­ально-гуманитарных дисциплин позволяет политологии изначально накла­дывать вето на некие инициативы. Ни одна отрасль интеллекта не наводнена таким количеством околонаучных элементов, как политология: здесь каж­дый готов чувствовать себя знатоком, специалистом в некоей удаленной ин­станции. Между тем политосфера — крайне сложный, деликатный объект, профессионально разбираться в котором —труд и призвание.

Рассмотренная по фарватеру политология, будучи ассоциативной сис­темой знания, вбирает в себя следующие рефлективные дисциплины:

философия политики — занята осмыслением, логическим воссоздани­ем конвекционных процессов в социуме с позиций отслеживания рацио­нально декларируемых и объективируемых интересов;

политическая география, — выделяя относительно однородные участ­ки политических ландшафтов, проводит политоморфологическое райо­нирование, фиксирует причины варьирования (интенции, интенсивность) политических процессов в зависимости от территориальных локалов (поли­топов);

геополитика — синтезирует рельеф и ценности, просматривает связи пространственных конфигураций с реальной политической активностью, ус­танавливает корреляции пространства с национально-государственными па­раметрами, расценивает протяжение через призму его сращенности с ду­хом (что в совокупности задает театр самоосуществления народа);

хронополитика — анализирует закономерные последовательности в ди­намике политоморфологических рельефов— формы, периоды, циклы, цепи, волны активизации и пассивизации обмена политической деятельностью, вос­производства, перемещения политического вещества, кратократических дви­жений, стремлений и т. п.;

глобалистика и футурология,— изучая принципиальные мегатенден-ции современного мира, намечают оптимумы существования в эру риска: кинетика жизни, характер потребления, трансферт и рецепция технологий, индикация устойчивого развития, перспективы рода и т. д.;

политическая социология — исследует модусы взаимовлияния полити­ки и общественной среды: институционализация, социализация, операцио-нализация, инструментализация политических продуктов в контексте соци­ального вовлечения (феномены лидерства, элитизма, риска, малых групп, консенсуса, конфликта, принятия решений и т. д.);

этнополитология— выявляет отношение этнических общностей к по­литической реальности, реконструирует влияние этнических факторов (культура, конфессия, традиция) на политическую практику;Раздел I

сравнительная политология — устанавливает причины сходства и раз­личия политических структур, сопоставимых по порядку, функциям, мор­фологии, производит таксонирование политических явлений, процессов (национальное — интернациональное; локальное — глобальное; ре­гиональное — цивилизационное);

прикладная политология —техника проведения, обмирщения полити­ческих решений: экспертиза, обсчет, нейтрализация, катализация, деформа­ция практических действий.

Было бы серьезным искажением истины утверждать, будто названные дисциплины одинаково глубоко и совершенно развиты. К несчастью, это не так. Многие из них находятся в анаэробном или совершенно зачаточном состоянии. В итоге страдают наука, не получающая соответствующего кон­цептуального оснащения практика.

1.2. МЕТОД

Метод как инструктивная канва деятельности, техника исканий в рамках политологии однородностью, единообразностью не отличается. Прошлые формы, настоящие типы и уровни реализуемой активности накладывают не­избежный отпечаток на характер инициатив, приемов, процедур, составляю­щих богатство политологического инструментария. Проекция различных фа­кторов на способ отправления познания, получения результатов позволяет обосабливать в целостных актах исследований специфические составляющие.

По гносеологическому основанию допустимо вычленять стандартные методы эмпирического и теоретического уровня: описание — объяснение, констатация—концептуализация, регистрация—теоретизация и т. д. с тради­ционным оснащением: сходство — различие, анализ — синтез, индукция — дедукция, фиксация—рефлексия, наблюдение—моделирование, классифи­кация —типологизация и т. д.

По историческому основанию оправданно дифференцировать методы незрелой (архаичной) и зрелой фазы научности. Первое множество — в ос­новном качественные дедуктивно-умозрительные, спекулятивные подходы; второе — подходы количественно детализируемые, эмпирически опробуе­мые (корреляционный, регрессионный, факторный анализ, историко-срав-нительные оценки, анкетирование, интервьюирование, зондаж, опросы). По предметному основанию возможно различать методы социологические, антропологические, психологические, математические, культурологические, стимулирующие становление пограничных, сопредельных, комплексных форм знания.

Политология как наука

1.3. МЕТОДОЛОГИЯ

Отработанной методологии политологии пока (!) не сложилось. Причи­ны этого многообразны и глубоки, но в итоге проистекают из общей пла­чевной ситуации в методологии обществознания. Корни последней, в свою очередь, таятся в некогда повсеместно произведенной идеологизации соци­ального поиска, которая, исключая полноценную самореализацию гума­нитариев-профессионалов, стимулировала либо беспросветную апологетику (как в сознательном варианте убого-искреннего кретинизма — «классики-де все уже сделали», так и в варианте тривиального аналитического хамеле­онства— некритического подлаживания исследований под извивы конъюнк­турной «державной мысли»), либо анемию творчества, идущую от реалистического понимания собственного бессилья, невозможности в та­кой обстановке предаваться серьезной разработческой деятельности. Как бы там ни было, налицо отсутствие развернутой рефлективной доктрины со­циального действия, включающей наряду с прочим особую философию по­литики. Сказанное справедливо, но не исчерпывающе.

Непредвзятый взгляд на характер вершения социально-политических исследований, оценка отдельных актов, процедур, поисковой деятельности тех, кто профессионально делает здесь теорию, выступает от ее имени, по­рождают глубокую неудовлетворенность: эвристическое оснащение, типы интеллектуальных инициатив, сама их направленность, род притязаний весь­ма прозаичны и элементарны. Основания данного положения дел уже не внешние (идеологический прессинг), а внутренние, вызванные своеобраз­ной местечковостью познавательных предприятий, порожденных неведени­ем, непониманием или неприятием капитальных, эпистемологических завое­ваний, накопленных Наукой. В чем преимущественность творческих забот практикующих социально-политических исследователей? Говоря однослож­но — в фактофиксаторстве, регистрации и непосредственном сопоставле­нии проявлений общественно-политической реальности. Удовлетвориться этим, однако, никак нельзя, поскольку эмпирическое делопроизводство еще не наука. Не предполагая рассмотрения в универсально-необходимом, тео­ретико-аподиктическом плане, оно не поставляет способа постижения кар­тины в целом.

Скажем: почему «senatores optimi viri», a «senatus mala bestia» («сена­торы хорошие люди», а «сенат — плохой зверь»)? как погашается возрас­тающий фактор риска в современной политике? что такое логика больших геополитических пространств, и в какой мере ею можно руководствоваться в практических действиях? возможно ли, отвергая мир как что-то догмати­чески навязанное и критически непроверенное, желать политически

Раздел I

воссоздавать его из себя, своего духа, воли, чувства (Н. Бердяев)? так ли глу­пы люди, что их насильно надо вести к счастью (В. Белинский)? как фактиче­ски это делать? надо ли для политических дел иметь отдельное лицо или груп­пу лиц, распоряжающихся и повелевающих при общем повиновении остальных (А. Богданов)? оправдано ли проведение реформ с несправедли­востями (Э. Берк)? отвергаемы ли правильные принципы на том основании, что они нарушаемы (Т. Пейн)? государственно ли ставить политические за­дачи, не обеспечивая в полном объеме их достижения (П. Столыпин)? тво­рима ли политика без любви к ближнему? чему доверять в правлении — словам, делам, силе? Вопросы, вопросы... Поиск ответов на них в эмпири­ческом ареале мысли попросту невозможен. Творческий эмпиризм обре­кает на концептуальный и деятельностный хвостизм, что, подразумевая ко­лоссальную значимость политического фактора как средства творения, трансформации реальности, недопустимо.

Политика не lesedrama—не драма отстраненного чтения, а драма заин­тересованного участия, действия. От изощренного кознетворства до просве­щенного правления как призвание и профессия она выступает инструмен­том обеспечения значимых тенденций развития согласно персональным и групповым интересам. Эмпирический ярус, с которым совпадает фаза на­личной социально-политической мысли, соответсгвует политико-аналити­ческим констатациям с использованием ресурсов «графии»: искусство опе­ративной оценки, уценки и переоценки политической реальности посредством применения факторного анализа, идентифицирующего в по­вседневности специфические приемы социальной ингибиции, фасцинации, инициации, манипуляции и т. п. Теоретический ярус, относительно имею­щихся исследований представляющий область желаемого, соответствует собственно философии политики как фундаментальной дисциплине — «ло-гии», изучающей явления с позиций взаимообусловленности в чистом, иде­ализированном виде. Выскажемся пространнее. Политика—такой продукт социального общения, обмена деятельностью, куда взаимные предоставле­ния и получения встроены под углом зрения выделенных интересов. Ори­ентированная на применение к общественным субъектам (уровням субъ­ективного) неодинаковых масштабов, в отличие от права, по самой природе своей она состоит в измерении феноменов жизни разными мерами. В прин­ципе не являясь производной от экономики, наряду с иными формами об­щественного сознания политика опосредует социальное взаимодействие; последнее позволяет квалифицировать ее как качественно выделенное об­разование социокультуры, реализующееся на собственной основе. Тема-тизацияспособов рефлексии этого вызванного характером групповой ин­теракции словесного наименования «политика» заставляет оценить некогда

Политология как наука

популярный, но, по-нашему, непродуктивный подход, толкующий поли­тику в терминах деривата способа производства, подвергнуть критике сце­пленную с ним (подходом) поисковую стратегию.

Издержки классики (формациоиности). Будучи абстрагирован от запад­ноевропейской реальности, формационный подход с позиций оценки и фа­ктологии, и логического и систематического значения понятий, очевидно, во многом несовершенен. В ракурсе «вширь» он плохо ложится на ситуа­цию скандинавской, славянской, сибирской культур, равно как не затраги­вает вершения истории в ближне-и дальневосточном, среднеазиатском и некоторых других регионах. В ракурсе «вглубь» он отвлекается от концепту­ализации характерных проявлений общественных отношений, таких, как ста­тус властного фактора в человеческой жизни, роль торговли, рынка в ста­новлении вторичных и третичных формационных признаков, природа «третьего мира» и т. д. Иными словами, ограниченный эмпирически и тео-ретико-модельно, он не является всеохватывающе-всеобъемлющим.

Данная констатация тем не менее не подрывает эпистемологическое ре­номе рассматриваемой конструкции. Следует иметь в виду, что универсаль­ных в некоем доскональном смысле систем в науке попросту не бывает; кроме того, как теперь ясно, финитность ифальсифицируемость не одно­значно негативные свойства теории — как таковые они включаются в сбалансированное представление научности. Таким образом, формацион-ная схема предстает консгрукцией добропорядочной: теоретически воссоз­давая определенные слои действительности, она удовлетворяет самым при­дирчивым требованиям науки, выгодно отличается от псевдонаучных мистических, субъективистских и т. д. толкований исторического процесса. Это одна сторона дела.

Другая заключается в том, что в логике и методологии познавательной деятельности принято именовать внутренним совершенством научно-тео­ретических построений. Взращенный в лоне европейской культуры, фор­мационный подход имеет солидную ретроспективу. Семантические корни формационных представлений образуют обширные пласты и элементы предшествующих идеально-типических построений:

__противостоящая провиденциализму светская философия истории

(Ж. Боден, Ф. Бэкон, Т. Гоббс);

— идея циклов и ритмов (инвариантов) в историческом движении чело­вечества (Д. Вико);

— понятие возможности общих законов истории (И. Гердер);

— принципы телеологического описания — модель внеисторической истории: теистический вариант (Августин), рационалистический вариант (В. Гегель);

11Раздел I

— опирающаяся на категории единства истории, законосообразности со­бытий, естественной необходимости идея исторического прогресса (М. Кон-дорсе);

— культура спекулятивного теоретизирования — схематизация всемир­но-исторического развития как способ подгонки эмпирической конкретики под абстрактные модели.

Наряду с сильными формационная конструкция наследует и воспроиз­водит слабые стороны своих первоисточников:

1. Формационный подход дегуманистичен. Задуманный в пике субъек­тивистским теоретизациям человеческой жизнедеятельности, формацион­ный подход оформлялся на волне сциентизации исторического познания. Цель привнести науку в историю в качестве средства обслуживала пятичлен-ная модель исторического процесса, крепящаяся на выделении общесоци­ологических критериев повторяемости. Идея внедрения в безбрежный мас­сив переменных инвариантов (абстракции «способа производства», «производительных сил», «производственных отношений» и т. д.) сама по себе перспективна и с позиций генерации добропорядочных теоретизаций единственно возможна. Однако как таковая единосущно она не позволяет задать адекватную канву поиска.

Бесконтрольное и монопольное использование макро-социологических понятий (каковыми выступают базовые концепты формационного подхо­да) делает формационную схему фундаментом не конкретно-исторических, а отрешенных социально-экономических описаний. Если принять во вни­мание также, что исходно формационный подход упрочался в культуре в противовес расчеловечивающим историю провиденциалистским и объек­тивно идеалистическим спекуляциям, становится ясно, что капитальная ин­тенция дать принципы концептуализации исторических деяний историчес­ки самоутверждающегося человечества оказалась им нереализованной. Формационный подход оперирует гуманитарно пустыми генерализациями («строй», «собственность», «трудовой ресурс»), обделенными реально че­ловеческим пафосом. Насколько же подобное духовное основание способ­но фундировать историю, изучающую прошлое человечества во всей его объемности и многообразии?

2. Формационный подход схематичен. Проецируемая на все и всякие типы социумов пятичленная модель исторического процесса проявляет то, что теоретики Франкфуртской школы именовали репрессивностью. Репрес­сивностью неполной, незавершенной теории, претендующей на далеко иду­щие экстраполяции, охват событий in toto. Суть в том, что конечно же не все и не любые формы человеческого общежития соответствуют призна­кам, вводимым и вытекающим из природы формационных представлений:

Политология как наука

а) имеют место случаи нетипические, никак не укладывающиеся в пятичлен-ку — «азиатский способ производства», «античная формация»; б) есть масса примеров отсутствия обязательности постадийного прохождения народа­ми именно пяти фаз мировой истории — стабильность традиционных об­ществ (вопреки формационному престабилированному динамизму), ори-енталистских структур и т. д.

3. Формационный подход не отвечает эпистемологически значимому кри­терию гомогенности. Постулат о примате базиса над надстройкой не прово­дится в теории последовательно, монистично. «Досадными», однако не ря­довыми девиациями общих мест теории выступают: а) соответствующие концептуальные изъятия для дихотомии «базис — надстройка» в случае пе­реходного периода; б) ничем не оправданная, искусственная пролифера­ция понятий, характеризующих, казалось бы, одно и то же. Такова пара «ан­тичная формация» и «рабовладельческий способ производства». Поскольку производительным базисом античности выступал труд не рабов, а свобод­ных крестьян и ремесленников, ситуация античности прямо «выпадала» из ячеек формационных представлений.

4. Формационный подход эсхатологичен. Любая ступень общественной истории лишена самодостаточности: она — лишь веха на пути к последую­щему. Изображение, предполагающее оценку настоящего через призму будущего, во всех отношениях несовершенно. Во-первых, оно односторон­не; во-вторых, как правило, оно смещает акценты, утрачивает перспективу; в-третьих, оно перекрывает возможности непредвзятого анализа объектив­ных альтернатив. Нечто подобное и произошло с формационным подходом, который (рассматривая тот же капитализм с позиций его замены коммуниз­мом и игнорируя его внутренние, крайне солидные потенции саморазви­тия) достаточно некритично обозначил весьма элементарный контур дви­жения человечества от бесклассовости (первобытный примитивизм) к классовости и вновь бесклассовости (отголоски гегелевской триадичности) как итогу прогресса, выходу из предыстории и вступлению в подлинную историю (в данном наращивании потенциала свободы сквозь межформа-ционное движение, разумеется, прослеживается секуляризованная версия христианского хилиазма, остроумно называемая четвертым источником марксизма) и столь же некритично однозначно поставил на пролетариат и его футурологические ресурсы (идея всемирной революции), якобы доста­точные для вековечного освобождения человечества.

5. Формационный подход спрямляет, сглаживает историю. Фигурирую­щие в формационной схеме идеализации не просто выхолощены в гумани­тарном смысле, равным образом они освобождены от жизненно конкрет­ных деталей, случайностей. Классическая дилемма «предопределение —

13Раздел I

свобода воли» решается здесь в пользу экономически истолкованного пре­допределения. Последнее и методологически, и фактически некорректно. Скажем: было ли сараевское убийство, серьезно повлиявшее на ход после­дующих событий; были ли иные злокозненные акты (и даже подсолнечное масло булгаковской Аннушки), изменившие течение жизни?.. Не неотвра­тимо, но пуля находит адресата, постное масло делает много шума. На фоне этих прецедентов трудно избавиться от мысли, что в истории все подтасова­но. Подобные мысли питают формационный подход, навевая суждение: «если бы не Гаврила Принцип, нашелся б другой, но ... не избежать» и т. д. На это, однако, можно возразить указанием на многочисленность иных пуль, иных типов и агентов причинения, никаких социальных трансформаций не вызвавших.

История не развертывание экономической, базисной необходимости. В ней есть человек, «эгоистическое» лицо и сцепленный с ним простор действия. Но есть интегральный (не формационный) эффект самооргани­зации больших сложных систем. История и реализуется как синтез прояв­ляющихся более или менее спонтанно возможностей, как статистическое резюмирование альтернатив. К примеру, российская монархия пыталась ассимилировать парламентаризм; большевизм же как псевдопарламента­ризм ассимилировал цезаризм и самодержавность (наблюдение М. Воло­шина) — история российских культов личностей и безличностей.

6. Формационный подход как семантическая конструкция узок. Упор на экономическое измерение социальной жизни — чрезвычайно сильная и ограниченная идейная платформа. Возникают трудно разрешимые сомне­ния в справедливости того, что в произвольных точках (и на Западе, и на Востоке) многомерного исторического пространства (и в Старое, и в Новое время) социально-экономические факторы (и лишь они) преимущественно обусловливают стиль общественного общежития. Фундирование истории экономикой (в чем сказывается и проявляется формационно-экономический редукционизм) — прием из разряда несостоятельных, потому что:

— идея определяющего начала на интервал «всегда—везде» в гносеоло­гическом аспекте фиктивная. В действительности наблюдается взаимодейст­вие многих начал, в зависимости от обстоятельств проявляющихся разнород­но. Отсюда адекватной представляется гетерогенная схема исторических описаний с приматом — применительно к условиям — различных факторов;

— априорное ранжирование социально-исторических параметров по принципу «базисное первично, надстроечное вторично», в сущности, про­извольно. Отношения координации и субординации определений истори­ческого бытия подвижны; их упорядочение осуществляется локально, за­частую в обход канонических предписаний—властный фактор в политарных

Политология как наука

формациях, эмоционально-волевой компонент в ситуациях межнациональ­ной розни и т. д. В данных и аналогичных им эпизодах истории во главе угла оказывается сугубо надстроечный и, надо сказать, малорациональный или даже иррациональный элемент, имплицирующий, вопреки базисным детер­минациям, и способ обработки людьми друг друга, и производство (воспро­изводство) социальной жизни в целом.

7. Формационный подход допускает структурную изоляцию генетически связанных социально-исторических таксонов. Он намечает вертикальный (диахрония социумов) и обходит стороной горизонтальный (синхрония со­циумов) срезы существования общественных организмов, без чего карти­на исторической жизни оказывается и усеченной, и неточной. Отвлечение от межформационного взаимодействия нерезонансно прогрессирующих обществ, ведущее к изоляционизму в трактовке способа функционирова­ния формаций, не правомерно. На это указывают и факты, свидетельствую­щие, что мы погружены в стихию межформационного взаимодействия, когда:

— одни социально-исторические общности подпитывают другие (антич­ное общество цивилизованного Запада — варварство восточных стран; оппозиция «Север — Юг» в современности);

— происходит взаимодействие региональных и мировых политико-эко­номических систем (оппозиция «Запад—Восток»; поворот к конвергенции).

В качестве итогового оценочного суждения примем такое. Формацион­ный подход как антисубъективистская интеллектуальная традиция сыграл положительную роль в методологии социального познания, однако эври­стически самоисчерпался; в настоящий момент не оказывает плодотворно­го воздействия на гуманитарные искания, генерализацию исторической фа­ктуры.

Адекватная концептуализация исторического процесса, социальности дол­жна крепиться на иной регулятивной основе, возникающей как своеобраз­ная рефлексивная апологетика человека, его реальной активности в сообще­стве людей. Социальность — материя гуманитарная, и эпистемологический арсенал работающего социофилософа поэтому логично обогатить:

— слоем антропологических описаний, реконструирующих внутреннюю и внешнюю инициацию людей (аппарат герменевтики, исторической поэ­тики, культурологии). Уместно исходить из того, что люди сами создают себе жизненную среду, безмятежную или взрывоопасную. И делают это под влия­нием как базисных, так и надстроечных причин. Ментально (идеологичес­ки, религиозно, этически) инспирированные идеи, накладьшаясь на людские страсти, способны возбуждать энергию народа, влечь социальные катаклиз­мы. Страсти эти могут зреть в нас под действием материальных условий

15Раздел I

жизни, не только личных обстоятельств и перипетий частной судьбы, но и исходя из объективной логики, характерологии производительной деятель­ности. И одно, и другое возможно. А коли так, нет никаких резонов пренебре­гать заведомо состоятельными возможностями.

Формированию теоретического мира в случае отправления от «духов­ности» способствует использование не обезличенных концептов («строй», «уклад», «класс»), а категории гуманитарной тождественности человечест­ва, под которой понимается кристаллизованная в адаптации система рацио­нальной кооперации людей, завязанная на общезначимые средства комму­никации и интеракции (язык, типологические принципы экзистенциального самоутверждения в виде морально-правовой, производственной, норматив­ной регуляции самопроявлений — очередное измерение ФСК — фундамен­тальных социальных констант);

— системным видением подпадающей под рефлексию социально-исто­рической онтологии. Человеческий социум — комплексное, разветвленное образование, схватываемое не частичными, выпячивающими те или иные определения описаниями, а целостной дифференцированной картиной — унитарной, хотя и многоотсечной. С методологической точки зрения подхо­дящим содержательным основанием философии истории выступает по этой причине не формационный редукционизм, а холизм. От бинарной, субор­динирующей факторы человеческой жизни логики пора отказаться, ибо по­нятие несамостоятельной производной от базиса надстройки — дезориен­тирующая химера. Базис, сколь капитальными свойствами его ни наделять, непосредственно сам может вытекать из надстройки (взять то же соотноше­ние политики и экономики в затянувшуюся эпоху диктатуры пролетариата).

С последним надо считаться, а значит, отходить от прямолинейного све­дения (выведения) надстроечных показателей к базисным (из базисных). Над­стройка самодостаточна и способна играть роль системообусловливающе-го, системогенерирующего фактора. Таким образом, дихотомическое мышление на ниве социофилософии нетерпимо. Следует оставить и базис­ный фундаментализм, и надстроечный редукционизм. В философии исто­рии нет места априори первичным и вторичным структурам — здесь могут быть лишь целостные рассмотрения однопорядковых равноправных опре­делений с запретом перевода «всего и вся» из мира континуальных гумани­тарных величин в мир дискретных величин исторического материализма (оттого и не оставляющего шанса истории людей в обществе);

— понятием специфической детерминации исторического процесса, которую вполне точно можно именовать гуманитарной детерминацией. Социум — динамический гомеостаз с комплексом не номогенетических, а

Политология как наука

преимущественно тихогенетических связей. Личность, исходящая из своих потребностей и побуждений, привлекает для их удовлетворения кажущиеся ей приемлемыми средства. Так проявляется свобода воли, свобода персо­нального выбора, которая, однако, не сродни произволу. Дело в том, что чсловек-1ражданин не безотносителен к режиму бытия социума. Социум — целое, индивид — его часть. Принципы функционирования целого стати-стичны, складываются как некий порядок из хаоса посредством макросоцио-логического подытоживания персональных усилий, организующихся по за­конам вхождения частей в целое. Последнее блокирует произвол, эксцессы, инстинкт, неконтролируемые слепые деструкции.

Понимание этого дает содержательный ресурс для обновления эвристи­ческих основ социальной философии, откуда во всяком случае правильно удалить парадигму обезличения. Пружина исторического развития — не цель, не мировой разум, не классовая борьба; она — в приемах гармониче­ского самосогласования активности свободно действующих гуманитарных существ. Внутренний механизм движения истории — в самой истории, в шлифующихся веками правилах ее строения и устройства.

Говоря об этих правилах, нельзя не вспомнить об ориентированных на без­условное и непреходящее гуманитарных константах — социальных, мораль­ных абсолютах (образы оптимальной жизни — цивильность, демократизм, персональная автономия, независимость, всесилие права; этико-гуманисти-ческие идеалы достойного существования — альтруизм, человеколюбие, взаимопомощь).

Новая философия истории разрушает эсхатологизм (телеологизм, про­виденциализм, милениаризм, узкоклассовый коммунизм): выступая универ­сально цивилизационной внеэтнической, внеклассовой идеологией самоста­новления гуманитарное™, она не имеет исторических рамок, ибо в деле совершенствования жизни с позиций приближения и приобщения к социо­культурным и морально-этическим абсолютам «нет надежды конца и уяс­нения» (Л. Толстой).

Классика и неклассика. Дух преобразований нашего времени, обеспе­ченный столь капитальными явлениями, как крушение тоталитарной систе­мы, деидеологизация, высвобождение научного поиска из тисков цензуры, к несчастью, не захватил обществознания. Несмотря на предпринимаемые решительные обновленческие шаги, инновационные акции, его внутри- и метатеоретический потенциал так и остается нереформированным. Причина тому не атония мысли, а отсутствие стратегического понимания того, что не устраивает, в каких направлениях и как порывать с традицией. Не будем стопорить изложение подтверждающими мысль, примерами внутренней

2 Зак. 3993

L^l:^.::Раздел I

ущербности циркулирующих у нас обществоведческих конструкций. Таких примеров множество. Важнее, что параллельно и скорее всего независимо от примеров растет и упрочивается ощущение общей неадекватности неко­гда введенных в наукооборот построений. Поскольку ощущение по своей сути не поставляет твердых оснований справедливости убеждений, требу­ется иной способ их формирования, исходя из рационально-доказательных установок. Последнее очерчивает канву дальнейших рассуждений, выпол­ненных в жанре метаисследований: анализ сосредоточивается на тех мето­дологических допущениях, которые играют роль исходных идиом (концеп­туальный каркас, семантический остов) обществоведческих теорий.

Наш отправной тезис заключается в утверждении, что подспудная причи­на запустения и упадка наличного обществознания состоит в его классич­ности, под которой, по аналогии с естествознанием, понимается устойчивая ориентация интеллекта, пронизанная мотивами монизма, фундаментализ­ма, элементаризма, редукционизма, линейности, динамичности и т. п. С начала XX в. — вследствие оформления релятивистской и квантовой фи­зики, небулевых алгебр, неевклидовых геометрий, идеала аксиоматической конструкции фундаментальных теорий — в точных науках утвердилась не­традиционная мыслительная культура, основанная на прямом разрушении данных принципов. Парадигму неклассики питают альтернативные импера­тивы — интегратизм, холизм, полифундаментальность, дополнительность, нестационарность, синергизм и т. п. С сожалением констатируем, что до ас­симиляции этих в полном смысле путеводных идей в обществознании не дошли. Избегая непродуктивных расчетов с прошлым в объяснении этого, сделаем ставку на положительную программу, единственно поставляющую шанс оптимизации ситуации.

Сообщающая уйму фактов поразительной долговечности догм история науки свидетельствует: преодоление предвзятостей, предрассудков идет в сочетании критики с разработкой новых взглядов. Последуем же по такому пути, совместив рефлексию базовых посылок классики с оконтуриванием концептуальньгх перспектив обществознания.

Монизм. У идеала монизма корни гносеологические: при переходе от архаичной многозначной (мифологическая фаза), и в частности двоичной (Гераклит, Пифагор), системы мира, упорядочивающей действительность в оппозициях-дихотомиях, кристаллизуется рациональная платформа непро­тиворечиво-гомогенного (тождество, простота, красота) толкования мира как единства многого. Акцентируя гносеогенность принципа монизма (преодолевающая бинарность и закладывающая базис европейского рацио­нализма доктрина единого элеатов, индуцированная эпистемологическими аргументами), уместно констатировать произошедшую в дальнейшем его

Политология как наука

семантическую трансформацию: из теоретико-познавательного суждения о природе знания он превратился в суждение онтологическое, характери­зующее существо мироздания, - основанием бытия является унитарное начало.

В такой редакции идеал монизма укореняется в классической культуре, инспирируя и античную программу архэ, и средневековое и новоевропей­ское учение о субстанции, и отталкивающийся от едино- и однородной ре­альности широко понятый традиционный естественнонаучный эволюцио­низм (биология, космология) и т. д. Не пускаясь в избыточные дискуссии об эвристичности принципа монизма на ниве иных наук, оценим его продук­тивность в обществознании. Отвергая идею изначального разнообразия, выделяя гомогенные первоэлементы, монизм интерпретирует их в терми­нах константной производящей причины: мир — ветвящаяся древовидная структура, обусловленная первофундаментом. Задача Дознания трактует­ся как реконструкция «естественно» становящихся слоев бытия, все более удаляющихся от униполярного основания. Жестко детерминируемому он­тологически базисной ячейкой бытия ряду вещей соответствует не менее строго дедуцируемый из базовых теоретических конструктов (аксиомы, по­стулаты) ряд идей... Вопрос, однако, в том, что брать за первоначала? При­менительно к обществознанию вопрос сводится к обозначению отправно­го пункта теории. Если высшим и финальным объемом обществоведения является человек, его экзистенциальный рост, самодеятельность, то спраши­вается: как концептуализировать такого рода реальности? Поскольку чело­век существо многомерное, функционирующее под влиянием чувства, соз­нания, бессознательного и, возможно, астрала, то при последовательно жестком, лобовом проведении монизма имеющий вкус к теории практику­ющий обществовед попадает в положение буриданова осла, решая, какой из возможностей отдать предпочтение. Рассматривая варианты и отбирая из них преимущественные, volens-nolens (волей-неволей) обществовед про­изводит акт выбора. Такой акт влечет фундаментализацию оснований.

Фундаментализм. Обособление каких-то начал из числа равновозмож-ных не безобидный преференциальный шаг. Если точно квалифицировать эту познавательную процедуру, то перед нами — реализующий тактику абсолютов метод привилегированных систем отсчета: некая основа (бытий­ная, координатная) расценивается как выделенная, относительно чего про­слеживаются перипетии наблюдаемого много- и разнообразия. Неудовле­творительность метода привилегированных систем проявляется в двух отношениях: безосновательности (из всех мысленно допустимых систем ко­ординат достаточно произвольно обосабливается единственная) и узости, одномерности изображаемой картины. Фундаментализация чувственного

19Раздел I

дает антропологизм; сознательного — логизм; бессознательного — прало-гизм; астрала — выпадающие из науки конструкции типа буддизма; соци­ального — социологизм; сексуального — фрейдизм; психического — психологизм и т. д. Развертывание данных и подобных им теоретических линий, разумеется, допустимо, но в качестве крайне абстрактной и малоэф­фективной игры ума. Как явствует из опыта исследований, метод привиле­гированных систем отсчета, неоперациональный и спекулятивный сам по себе, усугубляет собственную порочность ничем не оправданным элемен-таризмом и редукционизмом.

Элемептаризм — схематический подход, нацеливающий на моделиро­вание целого из комбинаций и модификаций генетически более основа­тельных (фундаментализм) одно-единственных (монизм) частей, ответст­венных за последующее упорядочение, систематизацию целого. Если монизм и фундаментализм подводят к понятию единосущных основопо­ложений, которые, пронизывая как бытие, так и мышление, обусловлива­ют, оправдывают, объясняют все явления, то элементаризм их реифициру-ет, называя фактических исполнителей — гарантов единства мира и мысли. В неравнозначных по ориентации и оснащению системах обществознания за базовые принимаются разные элементы: в географическом направле­нии — географический фактор; в демографическом — демографический; в волюнтаристском — волевой; в историко-материалистическом — мате­риально-производственный и т. д. Предпосылкой эпистемологического са­мообоснования элементаризма выступает редукционизм.

Редукционизм. По смыслу он конгениален монизму и фундаментализ­му, подводя к онтологической и эпистемологической моноцентричности. Оперативно же как стандартный прием редукционизм конгениален элемен-таризму — интенция на опредмечивание «подобия», «тождества», поиск и нахождение им объективных коррелятов. Суть в том, что оценочное су­ждение в ставке на некие «элементарные» факторы не может не опирать­ся на известный априорный масштаб, формулу идентификации многого с единым. Их-то и поставляет редукционизм, которого не удалось избежать ни одной классической обществоведческой теории, начиная с историчес­кого материализма (социально-экономический редукционизм) и кончая фрейдизмом (сексуально-психологический редукционизм) и анархизмом (властно-политический редукционизм). Монизм, фундаментализм, элемен­таризм и редукционизм — эпистемологические шиболеты классики. Каж­дый по отдельности и все вместе обусловливают определенный канон, рас­считанный на линеаризацию изучаемого предмета. Между тем объектная сфера обществознания не линеаризуема: классические допущения пара­метрической стабильности изменяющихся систем, независимости их свойств

Политология как паука

от происходящих в них процессов предельно сильны и неполноценны. Взять самоутверждающуюся в истории личность—деятельность ее не обнаружи­вает ни механических, ни термодинамических эквивалентов. Исторический конкретножизненный субъект — самоиндуктивен, предрасположен к само­действию, самопреобразованию, проистекающим из перманентных катали­тических внутриперсональных процессов, варьирующих его гуманитарный рост (самовозвышение, самоотречение и т. п.). Где есть история, культура, творчество, где есть ведущий нерастительный образ жизни самосовершен­ствующийся, нестандартно поступающий человек, там есть самоорганизую­щая стихия неравновесных, избирательных целеориентированных структур, которые нигде и никак не проявляют себя классически.

Методология традиционного обществознания исторически формирова­лась как обобщение определенных социальных и эпистемических реалий; она рефлектировала их, задавала им корреляты в нормативном сознании. Ее потенциал определялся тактикой осмысления некогерентных, моноцен-тричных задетерминированных явлений. Однако ныне, в условиях осозна­ния нелинейности, нестационарности, организмичности социально-гума­нитарных процессов, при понимании поливариантности, ипостасности мира, взаимонаведенности образующих его исходных комплексов и систем, для концептуализации объектной сферы обществознания старого арсенала недостаточно. Требуется новая эвристика, предполагающая существенно неклассический взгляд на обществоведческую действительность. Детализи­руем опорные для нее регулятивы, предписания.

Плюрализм. Априорный отказ от изначального разнообразия никак и ни­чем не оправдан. Внутренне расслоенные гетерогенные обществоведческие объекты полиморфны и полиструктурны. Чтобы убедиться в этом, довольно возвратиться к проблеме начала в обществоведческой теории. Методология классического обществознания с очерченным выше характерным набором ценностей при решении вопроса внутренних пружин человеческой истории разыгрывает карты биологизации общества и социологизации животного царства. Легковесность подобных ходов очевидна. В качестве третьей якобы совершенной возможности предлагается трудовая теория антропогенеза, от­правляющаяся от понятия животного труда и венчающаяся представлением полноценно человеческого производительного социума. Суть в том, однако, что и эта теория не преодолевает изъянов классики. Во-первых, сочетающее несочитаемое в себе понятие животного труда противоречиво. Во-вторых, оно не имеет фактуального наполнения. В-третьих, требует выяснения гене­тическая сторона дела: насколько фундаментализация труда состоятельна с позиций диахронии? Что есть труд'? В отличие от орудийной деятельности

21Раздел I

животных путем проб и ошибок он есть целесообразно организованная, спланированная, функционально упорядоченная коллективная деятель­ность, базирующаяся на ролевом разделении операций, взаимодействии, общении. Труд, следовательно, при ближайшем рассмотрении покоится на экстраполяции, антиципации, коммуникации, иных сходных явлениях, опи­рающихся на развитое сознание, язык, социальность. Возникает круг: соз­нание, язык, социальность выводятся из труда, тогда как сам труд конститу­ируется сознанием, языком, социальностью. Что же объясняет классическая трудовая антропогенетическая теория? Вопрос риторический. Ресурс для преодоления круга поставляет плюральность. Сознание, социальность, язык, труд — косубстанциальны, складываются и должны воссоздаваться не по-стадийно, а вместе как суверенные элементы исходного разнообразия — при совмещении планов реконструкции становления человека как биосо­циального существа.

Полиэкранность. Субстанциальная полифундаментальность реальности подрывает классический агрессивный монотеоретизм с идеалом одновоз-можной истины. М. Лютер мог говорить: я стою здесь и не могу иначе. За­явить подобное в наши дни не отважится, пожалуй, никто. Начать с того, что стоять можно как угодно; кроме того, можно вовсе не стоять. Никакой пред-начертанности ни в чем нет: реальная плюральность, поливариантность ис­тории, жизни отражает их открытость для возможностей, заведомых дискри­минаций относительно которых нет. Как отмечалось, с позиций генезиса проблему происхождения человека правильно обсуждать не в плоскости субординации элементов «большой четверки», а в плоскости их взаимоко­ординации. Аналогичное справедливо утверждать и касательно их статуса. К примеру, социальность — как ее теоретически осмыслить, категориально воспроизвести? Социальность многоотсечна. В стихии межиндивидной интеракции, коммуникации, развернутого обмена деятельностью обосаб­ливаются отношения духовного, материального и сексуального производ­ства и воспроизводства.

Претендующие на монополию одномерные классические обществовед­ческие теории обосабливают и гипертрофируют какие-либо из них (пси-xiuiDi him,iicnxoaiiiuiii ι him, сощюлоппм, исторический материализм, "эко­номизм,фрейдизм). Допустив сведение, классическая теория обрекает себя на бесплодное искусственное выведение одного отношения из другого. Полны натяжек и передержек историко-материалистическая доктрина пер­вичности базиса и вторичности, производности надстройки (что же такое, скажем, мусульманский фундаментализм?), и фрейдистские общецивили-зационные, культурологические построения, и психоаналитические схемы природы человека, истоков и стимулов развития личности, власти и т. д.

Политология как наука

Между тем плюральность обществоведческой онтологиипредопределяет не­допустимость ни расчленения целого на части, ни сведения его к ним. Ду­ховная компонента общения ответственна за аккумуляцию и трансляцию идейно-ценностной формации; материальная—за конденсацию навыков пе­реработки органического тела жизни, сексуальная — за культуру (табуацию) полового общения. И претендующая на глубину обществоведческая теория, фокусируясь в отдельных своих фрагментах на отдельных онтологических эпизодах, должна удерживать и выдерживать общую панораму событий, соз­даваемую на разных «сценических площадках» методом полиэкрана.

Ипостасность — интегративный и сущностно-дифференцированный план мира, вытесняет классический менталитет с догмами типа: сложное аддитивно, редуцируется к простому; целое и части не взаимообусловли-ваемы и др. В противовес этому принимается не отягощенная фундамента­листским дизайном схема многомерной реальности, где целое и часть са­модостаточны: целое не агрегат разрозненных, недоношенных частей; часть не миниатюра целого. Целое и часть (система иподсистема) нераздельны и неслиянны; будучи ипостасями, обладают самостояньем, суверенностью; они единосущны, однопорядковы, не редуцируемы, но проникаемы друг в друга. Таковы, в частности, этнические культуры, которые (в качестве «час­тей») самоценны, невзирая на их погруженность в более широкие нацио­нальные, межнациональные или универсальные общечеловеческие систе­мы культуры (целое).

Холизм — типично неклассический интеллектуальный подход, навеваю­щий толкование действительности в терминах иерархии целостностей. Как мыслительная программа холизм действен при концептуализации сложных и сверхсложных явлений (феномены культурологии, этнополитологии, по­литической социологии и т. д.), где отсутствуют вездесущий вседетермини-рующий центр и производная от него периферия. В подобных случаях ру­ководствуются соображениями: 1) кооперативной самоизменчивости — когерентная синхронизация изменений (процессы взрывного типа в ситуа­циях межнациональной розни); 2) гетерогенных вариабельных структур, ка­ждая из которых представляет самонастраиваемый инвариант в вариантах (личность как «кооперативное образование» на перекрестке силовых линий «семьи», «школы», «эпохи» осмысливаетсяв кильватере идеи системности, взаимосвязанности коллективов, ответственных за итоговую форму).

Когерентность. В обществознании, как и в естествознании, когерентность означает синхронизированность различных и зачастую кажущихся несвяз­ными событий, которые накладываются друг на друга и оттого усиливают или ослабляют размерность собственного тока. Говоря о когерентности, под­черкнем специфически коллективный, во многом несиловой и творческий

23Раздел I

характер детерминации социально-гуманитарных явлений, возникающих как результирующая объемных самоиндуцируемых кооперативных связей, даю­щих начало новым процессам. Это не классическая схема пересечения необ-ходимостей в объяснении исторических реалий, а модель самоформирова­ния макроскопических масштабов истории из внутренней потенциальности. В разъяснение мысли спросим: какова причина первой мировой войны?

Адепт объективистской социологии будет напирать на особенности ран-неимпериалистического развития, сторонник субъективного метода — на сараевское убийство. Однако классический путь агрессивной монополии фа­кторов, как отмечалось, в подобных случаях не проходит: пренебрежение од­ними причинами в угоду другим —дискредитировавший себя метод бытий-ственных абсолютов (привилегированных систем отсчета). Не продвигает и методологически отрешенный лозунг «учитывать всё», вследствие операци­ональной пустоты оказывающийся бессодержательно-декларативным. Вы­ход обнаруживается в понимании присутствия в истории нелокальных неси­ловых системных связей, способных на коллективную самоиндукцию, резонансное самодействие. История не развертывание престабилированных проектов и не игра случая. В истории действует личность — партикулярный человек, не отделимый от контекста самоактивности. Но обнаруживаются и самосогласующие эффекты взаимодействия разнокалиберных систем. Исто­рия и реализуется как синхронизация более или менее спонтанных автоном­ных возможностей. Post factum (задним числом), разумеется, беспредметно обсуждать, что было бы, если... Но можно сказать: первая мировая война была вызвана наложением множества факторов, которые, взаимоусиливая друг друга, породили значительную, но вовсе не фатальную общецивилизацион-ную драму.

Синергизм. Свойства обществоведческих систем определяются не их ча­стями, а их встроенностью в комплексы, где обеспечивается самосогласова­ние общесоциологических и личностных компонент когерентных коопера­тивных процессов. Предметная среда обществознания не гомогенный унитарный мир, а гетерогенные плюральные миры монадного типа. Пони­мание этого накладывает ограничения на использование гуманитарно вы­холощенных среднетипических, среднестатистических абстракций, обезли­чивающих концептов — усредненный субъект как элемент безжизненных производительных сил, трудовых ресурсов и т. п. Классические типажи субъ­ективности (психологизм, социологизм), социальности (формационный под­ход), сексуальности (фрейдизм, психоаналитизм) возникают вследствие мощ­ных идентифицирующих представлений (естественнонаучные их прообра­зы — однородность, изотропность), которым трудно найти оправдание.

Политология как наука

На каком-то витке рассуждений допускающий первоначальную тождествен­ность, однородность классик-обществовед должен вводить некие диссиммет-ризующие основания, громоздя несыообразность на несообразность (отме­ченная выше неоправданная пролиферация конструкций в формационном подходе). Неклассика порывает с идеологией однородных субъективных и социальных точек. По аналогии с обосабливаемыми в естествознании внут­ренними точками, которые приближены к центру элементарных частиц и участвуют в формировании их масс и зарядов, в обществознании выделя­ются точки, определяющие стадии и условия персонального и социального роста. Круг общения, близкие, наследие, традиции, национальные корни, свя­тыни, способы их освоения, передачи и умножения — это фундаменталь­ный этос, конституирующий самостоянье личностей и народов, всю потен­циальность их экзистенциального утверждения. Следовательно, нужно вводить в теорию модель особых точек, образующих специфицированные ареалы индивидуализированной субъективности, социальности и т. д. Здесь можно сослаться на неклассическую идею объектов с вариабельной топо­логией (неплоские морфизмы), которая адекватно передает природу обще­ствоведческих явлений, представляющих симбиоз процесса и условий его протекания, самообогащающееся единство перманентной перекачки внеш­него во внутреннее и обратно.

Дополнительность. Многоярусные, полифундаментальные, вариабель­ные обществоведческие системы не концептуализируются с каких-то преи­мущественных позиций. Если отталкиваться от идеи способа производства, получим модель общественно-экономической формации; если исходить из соображений способа властной организации жизни, — модель обществен­но-политической формации; если руководствоваться требованием эколо­гического императива, — модель общественно-экологической формации. Это — равноправные, дополнительные описания, легализующие соответ­ствующие типы рассечения предметности со сцепленными с ними и авто­номными корпусами абстракций. Концептуальная дополнительность в об­ществознании — дериват иолиморфности, ипостасности, гетерогенности обществоведческой онтологии с атрибутивной ей вариабельностью, потен­циальностью. Фиксация данного обстоятельства накладывает отпечаток на трактовку взаимоотношения различных исследовательских npoipaMM и под­ходов. Классическая точка зрения заключается в проведении гносеологиче­ского изоморфизма: единой и единственной сущности взаимосоответству­ет единая и единственная истина. С точки зрения неклассики подобная линия не глубока: различные истолкования систем «могут оказаться дополнитель­ными, поскольку... связаны с одной и той же реальностью, но не сводятся к

25Раздел I

одному-единственному описанию. Неустранимая множественность точек зрения на одну и ту же реальность означает невозможность существования божественной точки зрения, с которой открывается «вид» на всю реаль­ность»².

Релятивизм. Внедряет и закрепляет в знании идею естественного предела значений абстракций и способов их применения. Как умонастроение реля­тивизм питается двумя источниками.

Первый — онтологический — связан с зависимостью объективных харак­теристик предметности от фактических условий протекания реальных про­цессов: в различных контекстах существования свойства вещей варьируют­ся. Данное, с классической точки зрения необычайное, обстоятельство вновь и вновь оттеняет полифундаментальность, многослойность мира, имеюще­го вариабельную плюральную структуру. Так, самоутверждение субъектов в истории осуществляется в обобщенных единицах жизни — хронотопах— плотностях с меняющейся, в зависимости от интенций личности, топологи­ей. (Для классики, акцентирующей воздействие мира на человека—каковы обстоятельства, таков и индивид,— такой ход запределен. Лишь неклассика способна учитывать субъективный фактор, допуская инверсию исходной формулы: каков человек, таков и мир.)

Второй источник — эпистемологический — заключается в дискримина­ции выделенных (привилегированных) систем отсчета. Привилегированная система отсчета—спекулятивная химера, возникающая за счет принятия все­объемлюще-неизменных рамок событий в отвлечении от возможных обстоя­тельств, обратных воздействий, порядка и типа приближения. В противовес этому отстаивается линия зависимости аппарата науки (описания, понятия) от конкретных систем отсчета, связанных с определенными онтологически­ми интервалами, сообщающими операциональную и семантическую значи­мость используемым абстракциям. Тезису о релятивности знания в гносео­логическом смысле требуется сообщать максимально широкое толкование. Знание не безотносительно, оно интенционально, привязано к приемам мыс­лительной и экспериментальной обработки действительности, процедурам идентификации объектов, правилам их интерпретации и т. д. Онтологическая и ментальная региональность знания в конечном счете и выражает то, что именуется относительностью к реальности и средствам познания (понятий­ная и опытная интервальность — изоморфная контекстам реальности адек­ватность, точность, строгость знания).

В качестве специфической черты неклассики релятивизм, безусловно поддерживающий плюрализм, свободу выбора, действия (эквивалентные

Пригожий П.. Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. С. 288.

Политология как наука

обществоведческие описания согласно принятым в локальных системах отсчета способам типологизации предметной сферы), не может, однако, быть отождествлен с субъективизмом, вседозволенностью. Релятивизм не гносеологический анархизм, отрицание познавательных норм, объектив­ных критериев правильности, состоятельности познания; он не исключает признание абсолютов. Перцеитуальные и концептуальные абсолюты вхо­дят в обществознание через предметные (общечеловеческие принципы обмена деятельностью, конституированные кристаллизованными в исто­рии типами обработки людьми друг друга с опорой на цивилизованность) и познавательные (инструменталистские, верификационистские методики, структурные правила преобразования теоретических объектов и т. д.) уни­версалии.

Нелинейность. Чем регулируется естественный ток вещей? Согласно клас­сике— жесткими динамическими зависимостями. Случайность, неопреде­ленность, неоднозначность, как правило, исключаются из рассмотрения. Описание реальной изменчивости производится по канонической схеме: вводится своеобразный аппарат динамики (редукционистски толкуемая база развития) с фиксацией начальных условий для установленного момента времени. И это все, что используется для воссоздания поведения изменяю­щихся обществоведческих (социально-политических, исторических и т. д.) систем. Столь ограниченная модель, однако, вряд ли способна претендовать

на адекватность.

Серьезный положительный сдвиг связан с неклассической трактовкой объ­ективного формообразования. Векторизованность, качественная изменчи­вость организации явлений не плод задетерминированности, предзаданности. В соответствии с неклассической идеей конструктивной роли случая станов­ление новых форм происходит в неустойчивых к флуктуациям точках бифур­кации, дающих начало очередным эволюционным рядам. Избирательные, чувствительные к собственной истории адаптационные механизмы порож­дения этих рядов носят нелинейный характер. Используя мысль Пригожина, можно сказать: в сильно неравновесных точках бифуркации сознательная материя не «слепа», она чутка к нюансам внешнего мира и учитывает их в своем функционировании. Здесь-то и возникают и проявляются когерентные, кооперативные, синергетические, принципиально нелинейные эффекты, свя­занные с авторегуляцией, самодействием на базе «присвоения» фрагментов мира, перевода внешнего во внутреннее с соответствующим его преобразо­ванием. Адекватную канву понимания подобных эффектов поставляет об­раз топологически неплоских морфизмов.

Топосы. Классическое обществознание в соответствии с концептуальны­ми ориентирами тогдашней науки трактовало мир достаточно механически:

27Раздел I

как совокупность материальных точек (атомарных индивидов), приводимых в связь внешними (силовыми) факторами. С топологической точки зрения этот подход фундируется идеей плоских морфизмов, соответственно орга­низующих следующие друг за другом динамические состояния материаль­ных объектов. Порядок подобной организации задается двумя допущения­ми: возможностью строгого выделения в процессе частей и целого и недеформированностью при отображениях их исходного статуса (часть ос­тается частью, целое — целым, внешнее не переходит во внутреннее). Отку­да вытекает принципиально линейный характер зависимостей, базирующих­ся на топологически плоских морфизмах. Коль скоро неклассика подвергает анализу явления, не распадающиеся на точечные обозримо-предсказуемые состояния, она принимает отличную от плоской модель движения матери­альных систем. Такова схема топосов — объектов с вариабельной тополо­гией, где допускается «перемешивание» частей с целым, переход внешнего во внутреннее. Поскольку для описания поведения неклассических явлений апелляции к краевым условиям и аппарату динамики недостаточно, требу­ется учет типа строения, специфики изменения процесса применительно к случаю (точки бифуркации, ход онтогенеза, роль генома и т. д.) — произво­дится индивидуализация (а не типизация) «отрезков» мировых линий, чему способствует образ локально (кванты событий) и глобально (события и их комплексы) неплоских морфизмов, варьирующих способы взаимооргани­зации, взаимокомпоновки событий.

Диверсификация — рассеивающая предубеждения классики идея гносе­ологической толерантности, инспирирующая демонополизацию стратегий поиска. Важный компонент данной идеи — допущение варьируемости ос­новоположений знания. Вообще говоря, понятие множественности, поли-морфности оснований утвердилось в науке со времен трезвого отношения к аксиоматике.

Аксиомы — не самоочевидные, не незыблемые, не неревизуемые по­стулаты, точно подарки, ниспосланные свыше, а принимаемые в локальных системах исходные недоказуемые принципы. Никакой предвечности, непре­ложности в началах науки нет. Аксиомы динамичны. Аксиоматичное в од­них познавательных контурах оказывается гипотетичным, выводимым в других. Указанное обстоятельство легализует практику дивергентных опи­саний, создавая возможности: а) перекомпоновки начал знания (Евклидова и Гильбертова версии Евклидовой геометрии); б) развертывание альтерна­тивных программ в концептуализации стандартной фактуры (Евклидова, Ло­бачевского, Риманова версии геометрии). Ничего подобного, к удивлению, не наблюдается в классическом обществознании, обиходящем ниву агрес­сивного монотеоретизма.

Политология как наука

Взять архитектонику «Капитала». Сколько чернил пролито в демонстра­ции единственности плана его строения. С последовательностью Катона Старшего, напоминающего о необходимости разрушения Карфагена, мус­сируется довод унитарности, универсальности, аподиктичности начал по­литэкономии капитализма. На наш взгляд, это не сданное в архив истории представление должно рассматриваться с большим скепсисом. На чем оно крепится? На не обогащающих мысль воспроизведениях следующего.

Политэкономию капитализма можно начинать лишь с «товара». Не под­ходит на роль кандидата в начала субъект социального процесса — «наро­донаселение»: оно разделено на классы; те в свою очередь экономически фундированы капиталом; капитал — наемным трудом, прибавочной стои­мостью, т. е. товаром, что и определяет приоритетность последнего в каче­стве роли теоретического начала. В формационнои сетке допущений, где товарные отношения стимулируют содержание и общественную форму запрятанного в базис социального антагонизма, разрешающегося револю­ционным взрывом, приводимые доводы не бессмысленны. Однако они де­вальвируются в принятии иных предпонимательных презумпций.

В трактовке экономики как инструмента рациональной организации ма­териального воспроизводства, обеспечивающего народное благосостояние, оправдана радикализация национальных интересов. Принципиальным ока­зывается не классовая поляризация, а народонаселение и наращивание показателей его благосостояния. Высокий уровень жизни, его повышение, немыслимое вне ситуации гражданского мира, влечет безразличие к харак­теру собственности на средства производства, демпфирует воинственный закон капитала, вытекающие из него модели обнищания, социальной дегра­дации, пролетарского бунта. Сама мысль о революции вызывает озноб пе­ред будущим...

В современном понимании понятие «начало» богаче традиционного. Оно не «непреложное простейшее», а «вариантное глубокое», имеющее по-стулат