Глава 4. Протестанты

Итак, к концу пятнадцатого века ситуация в Европе выглядела довольно печально, а с началом малого ледникового периода должна была стать ещё печальней. Вполне естественно, что усиление негативного состояния духовных сфер должно было затронуть в первую очередь те социальные структуры, которые более всего были связаны с духовностью человека, а на то время главной и чуть ли не единственной такой структурой в Европе была римская католическая церковь.

Что представляла собой римская церковь в то время? Учреждение более политическое, чем духовное, озабоченное проблемами всевластия, жаждавшее прибрать к рукам всё и вся, и нуждавшееся для этого в деньгах, деньгах и деньгах. И всё верующее население Европы изнемогало под всевозможными церковными поборами, а церковь изощрялась во введении поборов всё новых и новых. Вплоть до изобретения такой оригинальной штуки, как индульгенция – грамоты, гласившей, что её обладатель избавляется от наказуемости Богом за свои грехи. Стоили такие грамоты довольно дорого, но церковь уверяла, что покупка индульгенции это самое доброе дело в глазах Бога, и всячески вынуждала их приобретать.

А, кроме того, тогдашняя церковь это инквизиция, жестокая и беспощадная, уничтожавшая под прикрытием борьбы с ведьмовством всё лучшее, что было в человеческом обществе. А, кроме того, тогдашняя церковь это схоластика, превращавшая любую живую мысль в обессмысленный абстрактный бред, отуплявший и отбивавший охоту мыслить. А, кроме того, тогдашняя церковь это традиция, целый набор сомнительных церковных традиций, по которым должно было всем жить, и которые заменяли собой саму Библию, ставшую к тому времени для широких слоёв верующего населения фактически запретной книгой.

В общем, быть недовольным церковью у многих и многих людей были весьма веские причины. И вполне обоснованно очень многие люди видели в римской церкви «вавилонскую блудницу», «антихриста» и иные ипостаси дьявольской силы. И возмущались безобразиями церкви и выступали против. Но выступали не против церкви как таковой, а против сложившегося в церкви положения, выступали с требованиями реформирования церкви. Что вполне резонно беспокоило ругайю и прочую подвизавшуюся в церкви дьявольщину. Поэтому вполне закономерным было стремление дьявольских сил намечавшимся реформам противостоять, а наиболее удачный способ противостояния при их дьявольской изощрённости заключался в том, чтобы возглавить движение недовольных, вызвать церковный раскол, и сдвинуть центр тяжести с внутренних реформ в церкви на создание новых концессий и внешнее противостояние. А там пусть себе дерутся дьяволу на потеху. Тем более что вновь создаваемые формы можно наполнить такой дьявольщиной, которая в старые формы никогда и не влезет.

И вот роковой семнадцатый год, только шестнадцатого века. Некий безвестный немецкий монах Мартин Лютер громогласно выступает против торговли церковными индульгенциями. Что являет собой этот «буревестник, чёрной молнии подобный»? Как своя монастырская братия, так и многие другие его знавшие утверждали, что он очень уж похож на одержимого дьяволом. Да он и сам признаётся в том, что ему часто приходится с дьяволом бороться и описывает свои нелёгкие борения. Правда, после того, как он вовлекается во внешнюю борьбу, дьявол куда-то исчезает, но то, что он перестаёт в этом случае дьявола в себе замечать, вполне естественно.

Начав с борьбы против индульгенций, Лютер вскоре выступает и против таинства покаяния, мол, истинно верующий получает прощение от Бога и без этого таинства, а значит, и без помощи священника (что само по себе, на первый взгляд, кажется здравым, но у церкви есть своя мистика, и это её таинство там в какой-то мере всё же работало). А потом он и вовсе отказывает верующему в свободе воли, мол, спастись можно не при помощи активной доброй деятельности и собственных заслуг перед Богом, а исключительно благодатью, от Бога исходящей, и даётся эта благодать не по заслугам, а по одному лишь Богу известным причинам. А, кроме того, объявляет «христианскую свободу», согласно которой спасение зависит только напрямую от Бога и никоим образом не от участи в этом других людей, будь то хоть священники, хоть римский папа, хоть святые, то есть «делает человека свободным от людей», и это первый шаг протестантского дела к будущей демократии с её изоляцией людей друг от друга, пустотой между ними и той уравниловкой, в которой кто был ничем, становится всем, и всё переворачивается кверху дном.

Через полтора года в письме к своему другу Лютер уже объявляет папу антихристом, уверяет, что он готов на ещё большее, но тут же признаётся, что и сам не знает, откуда у него берутся такие мысли. Ещё бы.

И в первом же своём публичном диспуте в июле 1519 года он неожиданно говорит многие вещи, которых и сам от себя не ожидал, и хотя после их произнесения пытается смягчить смысл сказанного и даже оправдаться, но слово не воробей, и он вынужден идти на конфронтацию более острую, чем предполагал. Он не обладает устоявшимися взглядами, выношенными в самостоятельном их осмыслении, взгляды его формируются спонтанно, в процессе вовлечённости в ситуацию – выступив против порядков, бытующих в церкви, он, вопреки своей воле, вынужден признать Библию единственным авторитетом и отмежеваться от церкви.

А потом, поняв, что обратной дороги нет, его и вовсе понесло – и тут вдруг в нём неожиданно пробуждается литературный талант и он пишет, пишет, пишет – и всё это не трезвые самостоятельные рассуждения, а увлечённость полемикой и ругань, ругань, ругань. Ругается он отчаянно, и в одном из писем даже сам отмечает: «Не могу отрицать, что я более резок, чем следует, но ведь мои противники отлично знают это – зачем же они дразнят собаку?» Вот так наивно он пытается оправдать своё состояние одержимости ругайей и вовлечённости в ту вселенскую склоку, в центре которой он по воле ругайи оказался.

О смуте, гибельном расколе в церкви он более не думает. «Если ты предан Евангелию - пишет он другу – то не должен думать, будто можно вести дело без смут, соблазнов и возмущения. Нельзя сделать из меча – перо, из войны – мир. Слово Божие – это меч, война, разрушение, соблазн, гибель, яд…» Вплоть до этого. Кони раздора его уже понесли.

Он выступает уже с программой преобразования не только церкви, но и государства – и откуда только вдохновение берётся, более энергичного и вдохновенного языка трудно и представить. Только почему-то всё это «меч, война, разрушение, соблазн, гибель, яд». Но «вдохновенность» Лютера падает на благодатную почву всеобщего недовольства Римом – и дело пошло.

И после этого добрую сотню лет Германскую империю сотрясают религиозные войны, к которым под конец на той же религиозной основе добавляется общеевропейская Тридцатилетняя война и империя гибнет.

Лютер инициировал протестантское движение, но главным идеологом протестантов стал обосновавшийся в Женеве француз Жан Кальвин, принадлежавший к зарождавшемуся движению масонов и издавший в 1536 году «Наставление в христианской вере», систематизировавшее и развивавшее взгляды Лютера. Развитие этих взглядов шло достаточно далеко и было осуществлено в виде цельной логичной системы, привлекшей (быть может, за неимением лучшего) большинство протестантов, и дальнейшее развитие протестантства уже протекало преимущественно в форме кальвинизма.

У Лютера основной пункт учения – спасение верой. Пункт этот он позаимствовал у христианского святого Августина, но выразил его в более категоричной форме. Согласно Лютеру, спасение грешного человека Богом совершается только верой человека в это спасение, то есть верой в милосердие божие, а праведность его жизни имеет к этому спасению весьма мало отношения, и какие бы добрые дела человек не делал, при недостатке веры дорога к вечной жизни будет ему закрыта. По Лютеру, добрые дела как бы сами собой разумеются для верующего человека, но они являются лишь признаком очищенного сердца и к спасению отношения не имеют. Нет, он не отрицает необходимости добрых дел, но по той скользкой дьяволовой логике, которая в нём явно проявлялась, получалось, что добрые дела не обязательны для христианина, оправданного верой во Христа. «Да нет же, совсем не так» – но конструировать свои мысли прямо и однозначно у него не выходит, он не для того предназначен, и толкотня его фраз вызывает у его сторонников зачастую довольно бесхитростное их понимание: веруй и никаких добрых дел.

Лютер выдвинул этот пункт в основу своего учения по банальной причине протеста против католического учения о добрых делах, которым католики злоупотребляли для оправдания торговли индульгенциями. Нет, доказывал Лютер, добрых дел недостаточно, нужна вера, и вообще спасти человека может только вера, одна только вера во Христа, но…. Он со всей очевидностью принадлежал к той породе людей, которые «хотели как лучше, а получилось как всегда».

У Лютера получилась подмена того, что должно, на то, что и так разумеется, то есть получился сдвиг акцентов с того, что необходимо осознавать как должное, тем, что воспринимается как сама собой разумеющаяся данность – и тем произошло резкое сужение понимания духовного и взаимоотношения с духовным. Точно так же живущему человеку можно сказать: не главное, как ты живёшь, главное, что ты вообще живёшь, ведь если ты не будешь жить, то остальное просто теряет смысл. Формально это как будто правильно, но для живущего человека само собой разумеется, что он живёт, и для него должно быть главным, как он живёт – нет же, увещевают его, это всё второстепенно и само собой разумеется, что ты как-то там живёшь, но главное, что ты живёшь, и именно осознанием этого тебе необходимо как следует проникнуться. И в результате оказывается, что человек не обращает должного внимания на важнейшие для жизни вещи, на те вещи, которые должны формировать его жизнь правильным образом, и должны для этого как следует осознаваться, должны быть главными в сознании человека. И коль это всё упускается, как некая сама собой разумеющаяся второстепенность и должным образом не реализуется в жизни, то зачастую жизнь получается такая, что хоть не живи. Настолько всё начинает не соответствовать тому, какой жизнь должна быть. У протестантов с их верой получается подобная ситуация и по ним воочию видно, что духовность у них выхолощена напрочь, а её место занимает пустая словесная трескотня и чувство веры, не всегда даже понятно, во что именно.

Если Лютер был искренней заблудшей овцой, то Кальвин, как славный продолжатель того же дела, уже знал, что и для чего делал, и всего лишь приспособил возникшее учение протестантов к интересам жаждавших утверждения в мире масонов. Не отягощая себя долгими поисками истины, он просто логически обработал и систематизировал сумбур Лютера, построив из этого сумбура более-менее стройную логическую систему. При этом главный догмат Лютера о спасении верой он довёл до его «логичного конца». А конец этот заключался в абсолютной невозможности для человека собственными усилиями добиться спасения, которое зависит исключительно от божьей воли, а значит, свободы воли у человека нет и не может быть, и более того, допускать последнюю означает ставить Бога в зависимость от человека. И хоть это уже действительно конец, потому что уверовавший во всё это человек оказывается безвольной марионеткой кальвинистской системы, но у Кальвина есть и продолжение: оказывается, спасение не зависит от одной только веры, потому что даже истинно верующим может быть только тот, кто «избран» и наделён вследствие этого достаточной верой, а значит, всё заранее предопределено и одни предуготовлены к вечной жизни, а другие осуждены на вечное проклятие, как бы кто из них ни жил, и кто записан в книгу жизни, тот не может быть вычеркнут из неё, несмотря на все свои заблуждения, а кто записан в книгу смерти, тот останется изгоем у Бога, каким бы праведником ни был, и все его добродетели, вся его вера призрачны и спасения ему не принесут. Ну, а подтекст этой логики читается несложно: избраны немногие, и, очевидно, те, кто принадлежит к масонам, прочие же есть неугодные Богу изгои, с которыми не следует особо церемониться, так как они всё равно обречены пропасть – и, кстати, сам Кальвин со своей паствой обращался более чем бесцеремонно.

В общем, логично построенного бреда с коварным подтекстом в этом мрачном учении было предостаточно. Вплоть до того, что сам человек не должен проникать в тайны божественных решений и не может знать, принадлежит ли он к числу избранных или отверженных, но должен при этом всячески заботиться о том, чтобы своим поведением оказаться достойным этого избрания. То есть всё предопределено, но играть роль старательно устремляющегося тем не менее надо.

А дальнейшая логика, со всей очевидностью, работает так: подходящему для масонской деятельности являются те, которым якобы Бог открыл, что они избраны, и поэтому он, Бог, посвятил их в свои божественные таинства, с высоты знания которых им видно, что сей их младший друг тоже, возможно, избран, но для того, чтобы эта избранность проявилась, надо «идти по пути» и работать над собой… и так далее. Система кальвинизма была разработана как подготовительный уровень для отбора в масоны и как система создания базовой среды, масонам подвластной.

И хотя все эти лукавые масонские построения Кальвина для базового уровня были рассчитаны на подавление воли человека и привитие ему пессимистичного фаталистического мироощущения, там была своя особенность, вызывавшая обратный эффект. Чем более в человеке было эгоизма, тем более непоколебимо он был уверен в том, что кто-кто, а уж он-то точно избран Богом и для самоубеждения в своей избранности ему достаточно было лишь почувствовать в себе непоколебимость веры. Тем люди себя и поверяли – не работой сознания со свойственными процессу его развития сомнениями и поисками, а чувством непоколебимости веры. И больших фанатиков, чем первоначальные кальвинисты, трудно и представить. Ради утверждения своей веры они с лёгкостью необычайной шли на любой раздрай и на любую мученическую смерть – «ведь я избран и всё рано буду у Бога, так чего мне бояться». Они руководствовались не совестью, не стремлением к согласию, и чем бы то ни было ещё, а единственно чувством непоколебимости веры.

Как и свойственно дьявольским построениям, построения масона Кальвина оказывали угнетающее воздействие лишь на способных их осмыслить развитых людей, на тех, у кого работал высший ум, на людей же опримитивленных, руководствовавшихся банальным разумом, они оказывали возбуждающее действие и побуждали их на всевозможные «подвиги».

Кальвин уже на практике попытался ввести демократию. В протестантской церкви роль священников стали выполнять проповедники, избираемые из собственной среды общим собранием церковной общины. И у Кальвина ничего из этой демократии не получилось, потому что народ избирал явно не более достойных, а кого попало, руководствуясь впечатлённостью от чьей-либо выходки, умения стать в позу, находчивости в споре по типу «палец ему в рот не клади», способности развязно блудить словами, и тому подобных поверхностных эффектов – народ избирал умевших пускать пыль в глаза. И церковные дела эти избираемые «кто попало» тоже вели как попало. Поэтому Кальвин вынужден был такую явную демократию видоизменить, и выбирать начали только тех, кого предварительно выбирала коллегия проповедников (учитывавшая, разумеется, и негласное мнение самого Кальвина). Участие народа при таком избирательном порядке свелось к формальному одобрению заранее кем-то сделанного выбора. На практике получилась управленческая система, более свойственная аристократической республике, в которой к управлению допускаются только те, кто признан властвующими кругами, чем свойственная демократии с её прямым представительством от народа. Демократии эта система была лишь в какой-то мере подобна.

И начиная с этой первой попытки демократического самоуправления все последующие демократии становились жизнеспособными только тогда, когда они становились демократии лишь в какой-то мере подобными, когда они становились лишь игрой в демократию. Потому что сама по себе демократия, демократия в чистом виде нежизнеспособна.

Так же, как нежизнеспособно было бы учение самого Кальвина, если бы его всячески не поддерживали масоны, которые в существовании и развитии такого учения были жизненно заинтересованы.

Кроме того, поддержка протестантства (не только кальвинистского толка) масонами была вызвана ещё и тем, что масоны по внутренней своей тайной идеологии являются противниками всего, что имеет хоть как-либо выраженную связь с Богом, поэтому христианская религия, так же как и монархия, являются их главными врагами. Протестантство же по сути своей ничего общего с христианством не имеет, это вообще не христианство, а игра в него, имитация христианства, сопровождаемая пустыми словесными спекуляциями на тему библейских текстов. Реального христианского духа, той положительной его части, которая связует человека с Богом, в протестантстве нет. Этот дух сохранился в наибольшей мере в православии и в какой-то мере в католицизме, протестантству же сопутствует только та составляющая этого духа, которая соответствует основному локусу возбуждения евангельской энергетики в мозгу человека и приобщает христианина к дьявольским силам. Протестанты взяли из христианства только его негатив. А масоны их по этой причине всемерно поддержали и даже для своих целей приспособили. Тем более что первоначально по сути своей протестантство было вызвано к жизни не как средство религиозного обновления, а как маскируемая под это обновление разрушительная сила.

Итак, каковы же были масштабы вызванного протестантами разрушения? Немалые. В Германии это две религиозные войны, после которых чуть ли не общеевропейская империя Габсбургов распалась на испанскую и австрийскую независимые короны. Возникшую же вследствие этого распада австрийскую империю религиозные раздоры продолжили лихорадить и дальше, и привели к образованию множества фактически независимых княжеств, которые после Тридцатилетней войны в первой половине семнадцатого века превратились в независимые карликовые государства, опустошённые и обессиленные, и эта опустошённость и обессиленность Германии закрепилась более чем на двести лет последующей истории.

Во Франции это почти столетие гражданских религиозных войн между католиками и протестантами-гугенотами, во время которых двух королей подряд, Генриха III и Генриха IV, закололи убийцы из противоположного лагеря – ещё бы, ведь если все люди равны и даже братья, то почему бы не зарезать короля, как и любого другого брата.

В Англии это всеобщая смута и разброд, вызванные протестантами-пуританами, которые привели к гражданской войне в 1648 году и казни короля Карла I в 1649 году.

И, наконец, общеевропейская Тридцатилетняя война с 1618 по 1648 годы, возникшая на той же религиозной основе и ставшая одной из самых жестоких и кровопролитных войн в мировой истории.

Позднейшие историки определённого склада тщательно старались затушевать сущность происходивших тогда событий, сводя всё к политэкономии, к зарождению буржуазии (весьма кровавое, кстати, зарождение), к противоречиям между производительными силами и производственными отношениями, но когда вникаешь в то, что там происходило и как происходило, то все эти политэкономические построения лопаются, как красочные мыльные пузыри, и однозначно вырисовывается духовная подоплёка всех тех, да и последующих тоже, событий. Все эти события были связаны с состоянием духовных, или, как говорили ещё древние греки, психических сфер, и с отражением этих состояний в психике конкретных людей. А все последующие построения были призваны к тому, чтобы отвести всеобщее внимание от этих психических стихий на что-либо иное, потому что там действовали не только сами по себе стихии как таковые, а и определённого рода оккультные силы и конкретные оккультные организации, которые, пользуясь временем возмущения стихий, приложили руку к тому, чтобы значительно усугубить положение.

Речь идёт, в первую очередь, о масонах. Возникшие в преддверие Смутного Времени как тёмная сила, должная быть направляемой дьяволом в его борьбе за мир, эти его марионетки славно потрудились над тем, чтобы разрушить до основания прежний, сохранивший в себе что-то от Бога мир, и перестроить его на хищнический дьявольский манер.

В отношении же излагаемой здесь темы о Сынах Божиих именно протестанты явились первым массовым общественным движением, идеология которого не признавала за Сынами Божьими избранности и каких-либо более тесных связей с Богом в сравнении с обычными людьми. И именно благодаря распространению протестантства в западной культуре утвердилось неприятие Сынов Божиих вплоть до желания их уничтожения. А масоны уже перехватили эту «славную эстафету» и довели дело до его логичного завершения.