Современной западной философии

(МЕЖДУ ГЕРМЕНЕВТИКОЙ И ПОСТМОДЕРНИЗМОМ)

Словосочетание ‘‘коммунологические тенденции”, вынесенное в название главы, было введено в нашу философию Ю.К. Мельвилем, который обозначал этим определенную стадию эволюции современной философии внутри антропологической парадигмы, когда на первый план выходит понимание философии как феномена, обусловленного всей социокультурной действительностью. Философия пришла к признанию, что “социум, или сфера человеческого общения, является той реальностью, которая имеет определяющее значение для человека, которая не только детерминирует его политические взгляды, философские концеп­ции, религиозные верования и даже научные теории, но и является единственным критерием их ценности и истинности”. Это было напи­сано еще в 1983 г., но предложенный подход, насколько нам известно, прошел мимо исследователей современной философии, несмотря на иную эффективность такой постановки вопроса. Возможно, это про­изошло потому, что выводы, которые из него вытекали, не вписывались в парадигму изложения тенденций развития современной философии и были слишком “лестны” по отношению к западным коллегам.

Тенденция коммуникации (общения) как примата внутри философ­ского диалога действительно выступает важнейшим признаком совре­менной (и не только западной) философии. Ясперс пишет о “философ­ской коммуникации”, Гадамер говорит о необходимости вести фило­софский диалог, Лотман и Лихачев развивают в нашей философии и языкознании идею “диалога культур”, которая стала сегодня методиче­ским принципом философии культуры. Эта тенденция во многом харак­терна и для вышеизложенных концепций, точнее говоря, является опре­деленным преодолением “упрощенного” сциентизма и антисциентизма.

Она уже в явном виде заметна в постпозитивизме К. Поппера, кото­рый ставит проблему социокультурного обоснования науки и отмечает, что истину нельзя определить, исходя только из самой науки. В этом же Направлении развивается концепция Т. Куна, Лакатоса, Фейерабенда и Др. С другой стороны, оказывается, что антисциентистская позиция эк­зистенциализма также недостаточна, так как сводит все проблемы лишь к внутреннему миру человека, а последний является еще и частью бытия, социума. Подвергаются критике идей классического структурализма, пытающегося найти некие определяющие структуры всей человеческой культуры. Наконец, своеобразным синтезом этих идей становится современная герменевтика, которая "признала единственно доступным и единственно ценным миром мир человеческого общения. Внутри его возникает мир культуры, мир ценностей и смыслов, основу которых составляет язык .

В рамках философского сообщества возникает продолжающаяся до сих пор дискуссия о научной рациональности, переосмысляющая соот­ношений таких феноменов культуры, как миф и наука. Наконец, еще более расширяют коммуникативное поле философии постструктурализм и постмодернизм, предметом интересов которых становятся любого рода явления и предметы как феномены культуры. В этом случае философы вступает в коммуникацию со всеми видами гуманитарного Познания сливается с ними.

Таким образом, несколько интерпретируя понятие “коммунологические тенденции”, мы будем понимать под этим современную стадию развития философии, когда плюралистичностъ ее различных концепций достигает наивысшего подъема и на едином проблемном поле возникают самые разнообразные варианты решения конкретных философских проблем, заставляя философов вступать в диалог, а не отворачиваться Друг от друга в силу разности принципов, методов и подходов. Естественно, что рассмотреть все это разнообразие не представляется возможным, поэтому мы наметим лишь основные пункты такого диалога.

Одна из проблем, которая стоит сегодня в центре философских дискуссий, — это проблема научной рациональности и рациональности в целом.

В этом плане наиболее любопытным представляется рассмотрение взглядов П. Фейерабенда. Фигура данного мыслителя интересна, так как его творчество изначально реализуется в рамках постпозитивист­ской традиции, которую обычно относят к сциентизму. Эго отражает эволюцию данного направления, многие представители которого отказываются от позиции жесткого сциентизма и начинают наследовать науку, проблему критериев научности в более широком социокультурном контексте. А это, в свою очередь, почти с необходимостью приводит иссле­дователей вообще к отказу от сциентистской интерпретации науки, на­учной рациональности и т.д.

Фейерабенд критикует науку “изнутри”, показывая относительность её претензий выступать единственной формой познания. Опираясь на обширный материал по истории науки, он показывает, что в основе принятых научных стандартов и норм часто лежат нерациональные компоненты. Фундамент науки, отмечает он, весьма непрочен, и построенное на его основе здание шатается. Мы начинаем задавать себе следующие вопросы: “В чем состоит ценность науки? Действительно ли она лучше, чем космология хопи, наука и философия Аристотеля, уче­ние о дао? Или наука - один из многих мифов, возникший при опреде­ленных исторических условиях?”. Сегодняшние представления о науке во многом связаны с ее лиди­рующим положением в современной цивилизации. Это порождает у ее приверженцев своеобразный научно-теоретический фанатизм, основан­ный на отрицании других форм духовного постижения бытия. Соответ­ственно философия с такой сциентистской позиции связывается лишь с узким спектром рационалистического отношения к миру. Такие фило­софы, пишет Фейерабенд, занимаются апологетикой узкого стандарта рациональности как якобы наиболее истинного подхода к миру, считая “совершенно само собой разумеющимся, что каждая традиция должна подчиняться структурным принципам созданных ими абстрактных зда­ний. “Сами вещи” говорят после того, как их сделали вещами филосо­фы. И эта вещи философов стали масштабом разумной речи и нравст­венного поведения”.

На самом деле, как показывает реальная история науки, продолжает Фейерабенд, чисто рационального отношения к миру в ней никогда не было и быть не может. Это происходит хотя бы из природы научного опыта, направленного всегда на постижение нового, неизвестного. Излишняя рациональность (основанная на системе принятых научным сообщество стереотипов) способна здесь лишь помешать. Ученый вы­двигает гипотезы, ломая старые принципы и стереотипы в объяснении явлений, и не всегда может следовать модели жесткой рациональности, как этого требуют, например, неопозитивисты.

Таким образом, принимаемые научным сообществом критерии ра­циональности (научности) срабатывают эффективно лишь задним чис­лом, когда достигнут результат. Это не рациональный пуп» достижения истины, а его рациональная интерпретация. Любые формально-логические требования к чистоте теории (непротиворечивость, полнота, не­зависимость и т.д.) так и остаются идеальными конструкциями и нико­гда не срабатывают полностью, и ученый не может их полностью осу­ществить. “Иначе говоря, есть практическая логика, которой пользуютя ученые и которая еще не существует в эксплицитной форме ( кроме может быть, некоторых частей гегелевской логики, у Энгелься в диалектическом материализме), и эта логика делает возможным открытие при помощи систем, обладающих противоречиями”.

Наука, отмечает Фейерабенд, близка по многим своим параметрам к мифологии. Это современный миф или, точнее, миф современной культуры.

Прежде всего чисто мифологическим является принцип, заключающийся в следовании ученых принятым правилам и стандартам. Анало­гично этому миф также всегда жестко запрограммирован. “Обоснование мифа науки” осуществляется точно так же, не посредством рациональ­ных аргументов, а на основе веры в нее, так как “современная наука подавляет своих оппонентов, а не убеждает их. Наука действует с по­мощью силы, а не с помощью аргументов”.

Структура научной теории также близка к мифу. Так, в обоих обра­зованиях можно выделить некую центральную идею, которая не подле­жит разрушению при их изменении. В мифологическом сознании име­ется система основополагающих положений - это система запретов, табу. В научной теории мы называем это фундаментальными основаниями концепции. Научное сообщество создает механизм их защит, который очень напоминает, отмечает П. Фейерабенд, защитную “табу-реакцию". “Как мы уже видели, фундаментальные верования защищаются с помощью этой реакции, а также с помощью вторичных усовер­шенствований, и все то, что не охватывается обоснованной категориальной системой или считается несовместимым с ней, либо рассматри­вается как нечто совершенно неприемлемое, либо - что бывает чаше - просто объявляется несуществующим. Наука не готова сделать теоретический плюрализм основанием научного исследования . Без такого “твердокаменного догматизма" наука не смогла бы осуществить своих претензий на познание истины, которая в каждой науке объявляется единственной и действительно является таковой, но в узких предметных рамках. Это ее важнейшее свойство, позволяющее сохранять знания в виде системы концептуальных теорий.

Весьма спорен аргумент о большей точности и логичности научных теорий по сравнению с другими формами отражения мира. Дело в том, что эта строгость и точность, так же как и критерии рациональности в целом, появляются лишь задним числом, когда открытая совершены и теория создана. Но даже в этом случае реальные научные теории мало согласуются “СО строгими предписаниями логики или чистой математики, и попытка подчинить, им науку лишила бы ее той гибкости, без которой прогресс невозможен".

Итак, делает вывод П. Фейерабенд, и наука, и философия опосредо­ваны всем социокультурным фоном и не являются проявлением только разума. Они несут в себе столь же много элементов нерационального, как такие феномены, как миф или религия.

Зеркальным отражением этих установок в современном антисциентизме выступают концепции, которые, напротив, пытаются обосновать тезис, что миф содержит в себе столь много рационального, что трудно отличим от науки. Эту установку можно обозначить как путь "от мифа к науке”, когда, в отличие от показа нерациональности такого рацио­нального образования, как наука, предпринимается попытка показать, что одно из нерациональных образований (миф) не менее рационально.

В современной философии обращение к мифу в рамках обсуждае­мой нами проблематики реализуется в постановке проблемы рацио­нальной интерпретации сущности иррационального. Утверждается, в частности, что основным заблуждением сциентистского подхода являет­ся отнесение к иррациональному всего того, что остается за рамками сегодняшнего стандарта рационального. Однако трактовать иррацио­нальное лишь как некое вместилище для остатков бытия, которые не освоены рациональными методами, представляется значительным упро­щением. Бытие едино, в нем самом нет двух противостоящих друг другу сфер: рациональной и иррациональной. Они являются характеристиками одного и того же образования и неизбежно взаимопроникают друг в Друга. Так называемое "иррациональное” всегда присутствует в так называемом “рациональном”... Для осуществления рациональных реше­ний проблем, медиума, иррациональное не только нельзя обойти, оно —необходимо".

Попытки чисто рационального объяснения бытия и форм его сознания приводят к парадоксальному результату. Поскольку всегда имеется предел рациональному познанию, то тем самым признается реальное наличие нерациональной сферы, хотя бы в виде непознанного или пока непознанного. И сфера эта столь велика по сравнению с познанным, что скорее правильнее было бы признать, что мир иррационален по сущест­ву и имеются лишь островки рационального. Есть иной путь: попытать­ся воссоединить внерациональные (и как частный случай - иррациональные) и рациональные формы сознания бытия. И наиболее приемлемым образованием для этого выступает миф.

К. Хюбнер доводит эти идеи до логического конца и утверждает, что степень рациональности мифа и науки одинакова, так как нет никако­го иного обоснования рациональности, как только через внутреннее содержание каждого из образований, то есть из самих себя.

Проявляется это в общей модели объяснения, основанной на чистом и предпосылочном опыте. Чистый опыт (или в науке эмпирический опыт) основан на принципе интерсубьективности. А предпосылочное знание и в мифе, и в науке основано на онтологии, является продуктом социокультурных обстоятельств. В этом смысле оно относительно. “Следовательно, различие между научным и мифическим опытом лежит исключительно в области содержания. Рациональная структура объяс­нения и интерсубъективного обоснования при этом никак не затрагивается .

Таким образом, миф и наука - это две равноправные формы пости­жения мира. Их содержание нельзя сравнивать по основанию, взятому из них самих. Поэтому они имеют собственное содержание, развивающееся на собственной же логике и собственных приемах и методах обоснования. Так, например, миф “обладает своей собственной формой гармонизации: он упорядочивает явления и их взаимосвязи, использует "логику" своего “алфавита" и свои фундаментальные структуры”. Противопоставление научности и ненаучности, рациональности и ирра­циональности, пишет философ, конечно, имеет место, но лишь внутри соответствующих форм сознания: мифа и науки. Но их нельзя сравни­вать между собой, так как отсутствуют общие, одинаковые критерии сравнения. Их нельзя поставить в одинаковые семантические условия. Следовательно, “мифологический и научный опыт, мифологический и научный разум являются в известном смысле несоизмеримыми".

Миф не может быть охарактеризован как нечто только иррацио­нальное, и соотношение между ним и наукой - это не полярность ирра­ционального и рационального. Это два разных способа постижения бы­тия, не противостоящих, но дополняющих друг друга. И то и другое образование несет в себе элементы как рационального, так и нерацио­нального. Лидирующее положение науки в современном обществе не является основанием для того, чтобы отрицать другие формы духовного освоения бытия, такие, как миф, религия, искусство и прочие, и подго­нять под узкие критерии научности предмет философии.

Важнейшей формой реализации философского знания выступают тексты, совокупность которых составляет общее проблемное поле фи­лософии. Текст представляет собой многослойное образование, которое содержит в себе множество смыслов, и одна из задач философии за­ключается как раз в поиске этих смыслов. В истории философии сфор­мировалось направление, которое ставит одной из своих задач истолко­вание текста, - герменевтика. Само направление имеет очень длитель­ную историю, уходя корнями в античность и особенно в средневековье. Кроме того, герменевтика выступает еще и в качестве особой методоло­гической программы гуманитарных наук, так как в последних текст занимает особое место, являясь также формой реализации данного вида познания бытия.

У истоков герменевтической традиции в философии стоят такие фигуры, как И.М. Хладениус (1710-1759), В. Гумбольдт (1767-1835), Ф. Шлейермахер (1768-1834), которые сформировали общетеоретиче­ские представления о герменевтике.

В современной западной философии эту линию продолжает В. Дильтей (1833-1911), который расширяет понятие герменевтики до ее пони­мания как особой философской дисциплины, выступающей своеобраз­ной методологией наук о духе. Однако, в отличие от предшествующих авторов, он занимает не чисто объективистско-рационалистическую позицию, а пытается объединить в этой науке психологические и объек­тивные методы.

Духовная культура, по его мнению, представляет собой целостное образование, в которое включаются как знания о внешнем мире, так И внутренние переживания этого мира субъектом. Соответственно внеш­ний мир постигается человеком на основе естественно-научной методи­ки. А внутренний мир, зафиксированный в текстах (культура прошло­го), требует своей особой интерпретации, в качестве которой и высту­пает герменевтика. Два вида понимания отражают два имеющихся ком­плекса наук: науки о духе и науки о природе. Это разделение, конечно, весьма условно и представляет собой лишь разные, сконструированные разумом предметные области. Однако такое разделение позволяет раз­личать специфику природных и духовных объектов.

В частности, объектом любых наук о духе выступает текст, поэтому здесь в наибольшей степени используются методы интерпретации и ис­толкования текстов, целью которых является понимание. “Понимание и истолкование — это метод, используемый науками о духе. Все функции объединяются в понимании. Понимание и истолкование содержат в себе все истины наук о духе. Понимание в каждой точке открывает определенный мир".

Поскольку Дильтей как философ сформировался в рамках классической традиции, то он пытается построить методику понимания по аналогии с методами познания иных наук. Так как любая рациональная деятельность реализуется в логических формах мышления, то он пытается построить некую особую логику для исследования наук о духе. Однако эта в целом сциентистская установка дополняется им обоснова­нием необходимости учета в исследовании наук о духе проблемы бессознательности как одного из важнейших факторов гуманитарной реальности (что и становится позже предметом особо пристального вни­мания философов, занимающихся проблемой текста).

В результате методика понимания, наряду с ее логическими xapaктеристиками и особенностями, дополняется еще двумя компонентами проявления жизни. Это, во-первых, поступки, совершая которые чело­век исходит не только из знания, но и иных мотивов. И, во-вторых, переживания, которые определяют глубину восприятия человеком мира, других людей и т.д. Переживание лежит в основе художественных форм самовыражения человека (искусство), где истинность в объективирован­ном смысле недостижима, а оценка осуществляется с помощью иных категорий, например правды, лжи, эстетических оценок.

В более поздних работах Дильтей расширяет область действия гер­меневтики, рассматривая ее не только как методику понимания объек­тивированных структур духовной жизни (тексты), но как более общий метод понимания всех проявлений человеческой духовности (поступки, жесты, мимика и пр.). Собственно говоря, понимать мы можем все, что позволяет нам выявлять духовные самовыражения исследуемого объекта. Общей базой, позволяющей нам объективировать способы понима­ния, выступает язык, точнее, язык данной культуры, который влияет на восприятие и ретрансляцию информации о внешнем и духовном мире- Поэтому люди одной культуры, одного этноса могут понимать то, что для людей иной культуры требует дополнительного истолкования.

Постепенно, на базе идей Дильтея, особенно ее субъективно- психологической части, развивается современная герменевтика, которая реализуется уже как прямая антисциентистская мировоззренческая позиция. Более того, Дильтею как основателю герменевтики ставится в упрек его СЛИШКОМ робкое отношение к классической философии, в частности к теории познания (Гадамер).

В онтологическом направлении развивает герменевтические идеи М. Хайдеггер, взгляды которого в несколько ином аспекте мы уже анализировали выше. Хайдеггеровское понимание геременевтики основано на понятии “жизнь”, которая представляет собой единство и однород­ность сознания и предмета. Она есть всегда некоторое субъективное истолкование, которого не существует в реальности. Проблема поиска смысла решается философом через вводимую им диалектику «пения и понимания текста, когда читающий еще до прочтения текста ожидает получить в результате некий смысл.

Понимание, по Хайдеггеру, возможно только в языке, который явля­ется сущностным свойством человеческого бытия. То есть язык приоб­ретает самостоятельное онтологическое качество, является подструкту­рой бытия, а не просто свойством человека. Соответственно и понима­ние трактуется Хайдеггером онтологически. Это не столько результат языковой интерпретации, сколько выявление общефилософского (онто­логического) отношения к бытию, к миру. Средством выявления этого отношения выступает философия.

И наконец, классическим выражением герменевтики становятся идеи немецкого философа Г.-Г. Гадамера (р. 1900), указывающего на два основных направления, которые взаимосвязаны постановкой задач, но различаются по методам их реализации.

С одной стороны, герменевтика рассматривается как “историческая реконструкция” произведений искусства (Шлейермахер). То есть это прежде всего метод эстетического анализа. Его цель - воссоздать куль­турный контекст, в котором было создано произведение, так как имен­но это позволит понять его истинный смысл. Однако такой подход таит в себе опасность, которая присуща всякой реконструкции прошлого, а именно опасность излишней модернизации, когда смысл произведения детерминируется современными взглядами и потребностями.

С другой стороны, герменевтика трактуется не как некая реконст­руктивная наука о прошлом, а, напротив, как наука о современности (Гегель). Поэтому понимание смысла возникает как синтез истории и временности. Герменевтик должен не “вживаться” в авторский мир, а находить в нем современный смысл и значение, актуализировать его для современника.

Как ученик Хайдеггера, Гадамер развивает его онтологические идеи. Любое понимание базируется на особом состоянии сознания исследова­теля, которое обозначается как “предпонимание”. Оно основано на со­вокупности культурных (общественных, этнических, религиозных и т.п.) традиций, внутри которых развивается личность, определяя сам харак­тер будущего понимания, или, по выражению Гадамера, “горизонт пони­мания”. Традиции выступают своеобразным методом внерационального, культурного обоснования, так как они навязывают индивиду то понимание, которое поколениями закрепилось в данной культуре. В не традиции выступают мощным фактором регуляции совместной жизни людей. Человек сначала воспитывается в рамках традиций, не подвергая их критическому анализу, и лишь уже позже, на зрелом уровне, может возникнуть проблема их анализа, критики и даже разрушения. Таким образом, это базис культуры, ее консервативная часть, обеспечивающая преемственность. Иначе говоря, традиция - это форма внеличностного авторитета, связывающая историю и современность.

Формой выражения традиции выступает язык, текст, которые и должны стать объектом герменевтических изысканий. Таким образом, проблема понимания заключается в поиске смыслов, содержащихся в языке в виде переплетения субъективных и объективных предпосылок. Язык, по Гадамеру, есть мир, который окружает человека, без языка невозможны ни жизнь, ни сознание, ни мышление, ни чувства, ни история, ни общество. Все, что связано с человеком, находит свое отраже­ние в языке. Язык есть не только “дом бытия" (Хайдеггер), но и способ бытия человека, его сущностное свойство. Язык является условием познавательной деятельности человека. Таким образом, язык является су­щественным свойством человеческого бытия, и понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Гадамер считает понимание мо­ментом человеческой жизни.

В этом пункте Гадамер осуществляет решительный переход к тому, что в центре герменевтического подхода находится диалог, так как лю­бое понимание является продуктом взаимопонимания. Введение диало­га в круг герменевтических категорий очень важно, Так как это возвра­щает философию к античной традиции ее восприятия прежде всего как разговора между как минимум двумя субъектами (или культурами, в рамках которых находятся данные субъекты). Философ должен быть существом говорящим и слушающим (вспомним искусство майевтики Сократа и его принципиальную позицию вести философские диалоги). Поэтому понимание есть схватывание момента жизни в процессе диалога.

Внимание к тексту как феномену философской и гуманитарной рефлексии является существенным признаком современной философия.

Во второй половине XX в. в Западной Европе возникает мощное философское движение, обозначаемое как "постструктуралистско-постмодернистский комплекс” .

Выделим общие черты данной философской традиции.

Во-первых» в ней философы отходят от узкопрофессиональной трак­товки предмета философии, который традиционно связывался с онтологией, гносеологией, аксиологией и т.д. Во главу угла ставится такое решение проблемы, которое может осуществляться в рамках интердисциплинарного подхода. Поэтому объектом философии может выступить все что угодно, что может быть проинтерпретировано с целью поиска новых смыслов. Поэтому текст здесь понимается широко, как любая система знаков, несущая нам некую информацию и содержащая в себе скрытые смыслы. В связи с этим происходит отказ от традиционных способов и приемов философской рефлексии, а предпочтение отдается общим гуманитарным методикам, почерпнутым из истории, филологии, философии и даже политологии.

Во-вторых, основой методологии исследования любого текста явля­ется принцип деконструкции. “Ее смысл как специфической методоло­гии исследования литературного текста заключается в выявлении внут­ренней противоречивости текста, в обнаружении в нем скрытых и не замечаемых не только неискушенным, “наивным” читателем, но усколь­зающих и от самого автора (“спящих”, по выражению Жака Дерриды) остаточных смыслов", доставшихся в наследие от речевых, иначе — Днекурсивных, практик прошлого, закрепленных в языке в форме неосознаваемых мыслительных стереотипов, которые, в свою очередь, столь же бессознательно и независимо от автора текста трансформиру­ются под воздействием языковых клише его эпохи” . Таким образом, смысл во многом является проявлением специфики языка как такового, текста как совокупности языковых выражений.

Внешне здесь наблюдается связь с традициями герменевтики. На са­мом деле это не так. В герменевтике всегда присутствует попытка соз­дать общую исследовательскую программу, а здесь, напротив, наличие любой программы рассматривается как дань классике. Поэтому если цель герменевтиков — понять текст и дать нам способы его понимания, то для деконструктивизма фактор понимания вообще становится мало- значимым. Текст как таковой становится доминирующей предпосылкой, сам по себе (по своей форме, выражению и не обязательно смыслу) решающее влияние на любое содержание, облеченное в текстовую форму. Законы риторики, метафоры и пр. детерминируют любой текст, как художественный, так и научный. На этой основе строится концепция “нарратива" (“повествования"). “Согласно этой теории, мир может быть познан только в форме “литературного” дискурса; даже представители естественных наук, например физики, “расска­зывают истории” о ядерных частицах. Формы изложения таких историй заданы культурой и реализуются в виде, например, трагедии или комедии.

В-третьих, для анализируемой традиции характерной является критика рационалистических схем объяснения, что в наибольшей степени проявляется в постструктурализме. Классический структурализм видел свою задачу именно в поисках некоторых исходных объяснительных схем, которые, например, имелись в первобытном сознании, но стали для нас сегодня “закрытыми” цивилизацией и которые способны обме­нить в том числе современные культурные феномены. Это придавало ему сциентизированный характер с ориентацией на точные науки. Постструктурализм, напротив, отказывается от любых “навязываемых" человеком, эпохой схем объяснения, так как они заставляют нас реаль­ное положение дел подгонять под выдуманную кем-то систему, насиль­но устанавливая некий порядок. Вместо этого предлагается свободный полет мысли и интерпретации. Отсюда вытекает отношение к истине, которая трактуется не как некая адекватность реальности, подтвер­ждаемая фактами, а как сам факт ее создания на основе свободной ин­терпретации.

И наконец, в-четвертых, дня исследуемых концепций характерный является резкое изменение трактовки соотношения между обыденным сознанием и рефлексирующим (философским или литературным) мыш­лением. Мы отмечали, что дня классической философии обыденное сознание представляло собой доле просветительской деятельности. В новой ситуации обыденное сознание становится не только равноправным объектом и источником философских изысканий и интерпретаций, но даже занимает более важное место.

Теоретические предпосылки постструктурализма и деконструктивиз­ма были разработаны Жаком Дерридой (р. 1930), французским фило­софом и литератором. Деррида развивает идеи Хайдеггера о “поэти­ческом мышлении”, рассматривая последнее как противостоящее традиционной метафизике. В основу философской работы ставится не ра­циональное исследование, а интерпретация, причем трактуемая не в герменевтическом смысле, как средство понимания и поисков смысла, как свободная игра слов.

В связи с этим подвергаются критике структуралистские идеи, связанные с поисками некой изначальной культурной основы того или иного явления. В некотором отношении Деррида прав, так как действи­тельно структуралистские поиски таких основ часто представляли собой лишь способ языкового обозначения, который самим фактом своего существования как бы закрывал от нас иные возможные смыслы. А главное, часто сам выбор этой изначальной структуры был не обосно­ван. Правда, отсюда философ делает негативистский вывод, предлагая положить в основу объяснения идею принципиальной бесструктурности. Таким образом, задача философа - не объяснять, ибо любое объ­яснение представляет собой форму упорядоченности, а интерпретировать.

Соответственно все феномены культуры рассматриваются сквозь призму сознания человека, которое можно уловить лишь в тексте. В этом смысле совокупность, или масса, наличных текстов и является по существу совокупностью сознания людей, то есть сознанием человече­ства в целом. Но поскольку совокупность текста есть по существу совокупность языковых форм, зафиксированных в текстах, то близость научных и, например, художественные текстов больше, чем их отличие. Нельзя поэтому противопоставлять серьезные и несерьезные тексты. Философия, занимающаяся текстами, близка к поэзии, представляя со­бой лишь разновидность литературного письма. Поэтому, в противовес традиционному исследованию текстов, Деррида предлагает их струк­турную деконструкцию, т.е. освобождение от логицизма и рационализ­ма в их построении и истолковании.

Мишень Фуко (1926-1984), вышедший из лона классического структурализма, поставил проблему выявления специфики гуманитарного знания, заняв при этом более радикальную позицию.

Популярность идей Фуко была связана с тем, что он стал рассматри­вать текст как вторичное образование по отношению к социокультур­ным обстоятельствам. В связи с этим он дает собственное представле­ние об историческом эволюционном процессе, который рассматривается им не как общая цепь взаимосвязанных явлений, а как случайная сово­купность замкнутых и разнородных событий. Исторический анализ, предлагаемый нам классической традицией, говорит Фуко, всегда осно­ван на поисках некоторой общей исходной точки (основы). Эго базиру­ется на представлении о существовании некой “культурной целостно­сти”. А найдя эту основу, вся история интерпретируется как единый преемственный процесс. Однако, задает вопрос Фуко, почему идея преемственности имеет примат перед идеей прерывности и так ли это есть на самом деле?

Таким образом, в основе интерпретации, например, истории лежат документы, то есть тексты, которые аналогично естественно-научным выступают в качестве исторических фактов. Но специфика любого текста позволяет его достаточно свободно интерпретировать, в том числе и на основе идеи разрывности истории. Так же как традиционная истории “видела свою задачу в определении отношений (простой причинности, цикличности, антагонизма и проч.) между фактами и датированными событиями, - пишет Фуко, - сегодня проблема состоит в установлении и переустановлении рядов, в определении элементов ряда” , т.е. в иной интерпретации истории. Таким образом, можно интерпретировать исто­рию как совокупность локальных замкнутых областей, которые несво­димы к другой и обозначаются как “эпистема” - проникающая дискурсивность (языковое мышление), от которой мы не можем освободиться, рассматривая историю. Каждая конкретная историческая эпоха имеет собственную эпистему, то есть средство ее специфической языковой интерпретации. В основу истории в качестве принципа может быть по­ложена не только закономерность (разумность, упорядоченность, власть), но и случайность. Случайность, в свою очередь, наиболее адек­ватно реализуется в понятии “безумие”, что позволяет нам дать иную интерпретацию человеческой истории. Точно так же, поскольку исто­рия - это и становление сознания человека, развитие его субъективно­сти, мы можем интерпретировать историю через фактор развития сексуальности.

В рамках указанной выше теоретической парадигмы развивается практическая деконструктивистская деятельность, связанная с именами Жиля Делеза, Юлии Кристевой, Ролана Барта и т. д.

Язык представляет собой замкнутую личностную систему. В рамках структурированного текста это объект поиска смыслов. Однако слова могут иметь тайный смысл и быть присущими человеческому мышле­нию в еще не структурированном виде. В данном случае мы можем рассматривать язык, по тем или иным причинам, как временное или постоянное, но лишенное смысла (бессмысленное) образование. А бессмысленность (бессознательность) мы должны исследовать не рационально, а аналогичными объекту методами, в качестве одного из ко­торых выступает, например, шизоанализ. Его задача — разрушить общепринятые смыслы и структуры, раскрыв за ними принципиальную бесструктурность и бессознательность.

Более того, фактор бессознательности (во внешне сознательной дея­тельности) является более важным, чем фактор сознательности. Прояв­ления бессознательности при всем многообразии можно свести либо к параноидальному сознанию — паранойе, либо к шизофрении. Первый тип безумства является проявлением тотальности и подчиненности че­ловека господствующим структурам. Второй тип, напротив, освобожда­ет человека от социокультурной детерминации и зависимости от норм и традиций. Именно здесь человек становится абсолютно свободным, и именно на этом уровне бессознательности могут реализоваться его творческие потенции.

Особое место в деконструктивизме занимает творчество Ролана Барта (1915-1980). Не имея возможности проанализировать все обшир­ное наследие данного автора, отметим лишь некоторые основные черты его концепции.

Барт интерпретирует понятие “смерть автора”, делая его централь­ным звеном постструктурализма и деконструктивизма. В этом данное направление вступает в полемику с классической герменевтикой. Если для последней был важен сам автор текста как личность и вырабатыва­лась методика понимания текста, учитывающая социокультурные усло­вия создания текста, то в деконструктивизме текст важен сам по себе настолько, что автором вообще можно пренебречь. В связи с этим воз­никают особые требования к “текстовому анализу”, который “не ставит себе целью описание структуры произведения... Текстовой анализ не стремится выяснить, чем детерминирован данный текст... цель состоит скорее в том, чтобы увидеть, как текст взрывается и рассеивается в межтекстовом пространстве... Мы будем прослеживать пути смыслообразования. Мы не ставим перед собой задачи найти единственный смысл, ни даже один из возможных смыслов текста. Наша цель — по­мыслить, вообразить, пережить множественность текста, открытость процесса означивания".

Постструктурализм обратил внимание на значимость тех явлений, которые в силу их “быгийности” (от слова “быт”, а не “бытие”) остава­лись долгое время вне сферы философской рефлексии. Так, например, Ролан Барт подвергает такого рода интерпретации отдельные феномены современной, в том числе и массовой, культуры, показывая нам дейст­вительно новые смыслы и значения, которые, может быть, оставались для нас невидимыми. Преломленные через его личностное сознание (как теоретика мифологии), они выступают для нас как новые смысловые феномены. Ролан Барт реконструирует для нас те значения явлений, которые оставались какое-то время скрытыми. Одна из его классических работ так и называется — "Мифологии", чем подчеркивается факт его личной конструктивной работы по интерпретации обыденых и ежедневно окружающих нас явлений.

Постмодернизм выступает как синтез постструктуралюма и деконструктивизма, представляя собой новый этап антисциентистской установки, которая выступает как широкая социокультурная позиция, пронизывая буквально все уровни современного сознания. Это своеобразный новый взгляд на мир, взгляд сегодняшнего человека, он занимает место отошедших в прошлое идей гегелевской диалектики, просвещения, прогресса и т.д. Выглядит это как расщепление традиционной сис­темы текстов, с четкой структурой, героями, объемом и т.д. Место ро­мана (как своеобразного метарассказа) занимает отдельная история, в основе которой лежит не объяснение, а описание.

Каждый человек может составить себе из этих фрагментов некий собственный коллаж. Цитатное и комментирующее мышление лежит в основе литературной деятельности.

Подводя итога проведенному анализу, можно выделить две основные плоскости данного широкого литературно-философского течения, кото­рое в силу некоторых специфических черт (связь с обыденным сознани­ем и средствами информации, ангажированность его представителей, художественный стиль изложения) стало своеобразной визитной карточкой современной западной культуры и развивается как новомодное течение также и в нашей стране.

Весь указанный философско-литературный комплекс, как нам представляется, не является магистральной линией развития современной философии, как иногда это пытаются обосновать его представители. Он, по существу, вторичен и продолжает аитисциентистскую традицию, которая возникла в современной культуре еще в начале XX в. Его цен­тральным смысловым стержнем выступает негативное отношение к научному мышлению, а в более широком контексте к рациональной тра­диции в целом. Причем критика основана не на методическом показе слабостей рационального подхода к анализу некоторых проблем, а на трактовке рациональности как парадигмы, '‘навязанной” человечеству в период господства классической традиции в философии. Не случайно, что в качестве исходного смыслового фундамента у представителей та­кого подхода выступают прежде всего концепции, связанные с критикой классического рационализма и с трактовкой с данной позиции челове­ческой культуры как некоего рационально объяснимого процесса ста­новления человеческого самосознания.

Авторы данных направлений пытаются разрушать классическое представление о философии как о некой единой системе, имеющей достаточно строгий концептуальный каркас, и этому противопоставляется иная позиция, основанная на предположении о том, что философия во­обще не должна иметь концептуального каркаса. Иногда это осуществлялось в достаточно мягкой форме, как, например, у Дерриды, стратегию которого обозначают “как смещение, сдвиг в традиционном поле исследований”. Но чаще всего комплекс данных философских направ­лений отличает высокая степень агрессивности к классической тради­ции и даже к своим единомышленникам, которые хоть как-то опираются на нее. В результате абсолютизируются методы деконструктивного разрушения рациональной метафизики, причем деконструкция сама по себе становится в центр философской рефлексии.

Деконструктивная установка может быть вполне вписана в общую рационально-конструктивную работу философа. Она лишь, расшатывает языковые и смысловые стереотипы, демонстрируя тем самым, что язык является той основой, которая составляет ведущий стержень человече­ской культуры, объединяющий все ее уровни.

Заслугой деконструктивизма и постмодернизма, пожалуй, следует считать пристальное внимание к обыденному языку как важнейшему объекту философской рефлексии, потому что главной особенностью философии является то, что она выступает как мировоззрение, а поэто­му не может быть оторвана от индивида, являющегося носителем кон­кретного мировоззрения. Результаты философской рефлексии должны быть “возвращены”, в том числе и на уровень обыденного сознания, в качестве некоторых практических мировоззренческих установок. А это в определенном смысле конструктивная позиция, позволяющая по­нять роль философии в культуре, взаимосвязь ее различных структур­ных уровней. Философские схемы, создаваемые вне интересов индиви­да, при всей их рациональной очерченности, что было характерно для классической модели философии, оказываются слишком далекими от человека, его внутреннего самоощущения.

Деконструктивистско-постмодерннстский поворот в современной философии, если не абсолютизировать его негативистские установки, вовсе не противоречит абстрактно-рефлексивной и конструктивной сущности философии, разработанной в классической традиции, если не трактовать последнюю слишком упрощенно. Обе традиции лишь сторо­ны общего философского отношения к миру.

Еще одна общекультурная позитивная особенность деконструктивистско-постмодернистского комплекса - это то, что он является определённым симптомом ситуации, которая сложилась в современной культуре. Он выражает собой тенденцию разрушения “старой” культуры как системы отдельных локальных культур и процесс возникновения некой иной культуры, которая базируется на ином коммуникационном пространстве. В нем отражено умонастроение эпохи, когда человек устал читать толстые тексты (неважно, что это - образцы литературы или философии) или объективно не имеет для этого времени, поскольку практически все время отведено усвоению фрагментов новообразо­ванных культурных феноменов. Одновременно это отражает увеличе­ние степени свободы человека, в том числе и в собственном мыслеизъявлении, что позволяет ему скорее строить собственное объяснение тех или иных феноменов, чем накладывать на них предлагаемые гото­вые объяснительные схемы, которые нужно еще усвоить, понять и при­нять.

Человек не имеет возможности и времени держать в голове некую структуру (идею автора, как это было в классике), которая разворачи­вается посредством сконструированной другим человеком фабулы, раз­вивающей эту “глубокую” идею. Человеку проще заглянуть в телевизор, как в окно, зафиксировав сиюминутный событийный момент, не утруждая себя при этом вопросами о сущности происходящих событий. На­блюдение вместо рассуждения — вот одна из установок такой культуры. Причем особенность восприятия такова, что человек в любой момент может выйти из воспринимаемой системы без последующего ощущений какой-то неоконченности, как это было бы в случае прерывания чтения классического романа, а также вновь с любого места войти в нее. Этот феномен современной массовой культуры можно обозначить как “кли­повое”, фрагментарное сознание.

Заслуга постмодернизма, на наш взгляд, заключается в том, что он не уходит от анализа проблем подобного рода как недостойных внима­ния профессионального философа, а, напротив, исследует их. Человече­ская культура несводима только к неким рафинированным образцам, которые признаются какой-то группой людей в качестве таковых. Ко­нечно, это в некоторой степени может сопровождаться эпатажем обще­ственного мнения, но эпатаж всегда сопровождал развитие философии. Так что даже в этой форме своего проявления постмодернистский ком­плекс не является чем-то абсолютно новым.

Весь постструктуралнстско-постмодернистскяй комплекс представляет собой достаточно традиционный антисциентистский подход к по­ниманию философии, но в несколько ином современном оформлении. С одной стороны, он ограничивает философию интерпретационной функцией, противопоставляя ее не только формам и методам научного познания, но и рационализму в целом. С другой стороны, ценность ука­занных концепций связана с тем, что они сегодня выражают собой осо­бенности современной стадии развитая культуры.

Подводя итог данной главе, можно сделать вывод, что современная философия представляет собой комплекс разнообразных воззрений, ко­торые возникают в результате кризиса классической философии и свое­образного распадения общефилософской проблематики на ряд отдель­ных самостоятельных концепций. В то же время сохраняется и значи­тельная преемственность в развитии философии, которая не позволяет однозначно утверждать, что даже самые наимоднейшее современные концепции полностью отходят от общефилософской проблематики.