Почему психологи боятся вечеринок 12 страница

Знание — сила

“Здесь есть одна ошибка, — говорит профессор английского языка. — Не думаю, что вы сами испытывали это воздействие. Вы воздействуете только на своих испытуемых, а не на самого

себя. Вы просто сообщали им, что они должны будут почувствовать боль”.

Она не совсем права. Я всегда хочу знать, что чувствуют люди в ходе моих экспериментов, и провожу их все на себе самом в качестве испытуемого. Но, разумеется, она права в главном. То, что мы сообщаем другим людям, может и не быть результатом нашего личного опыта. А может даже и не соответствовать действительности.

Мы можем управлять поведением других людей, поставляя им ложные сведения. Я могу найти приятный, тихий и совершенно безопасный австралийский пляж и установить предупреждающий знак “Осторожно, кубомедузы!”. Этот знак несет ложные сведения. Но он может быть мне полезен тем, что будет отпугивать других посетителей.

Мы понимаем, что поведением людей управляют убеждения, даже если эти убеждения ложны. И мы быстро узнаём, что можем управлять поведением людей, поставляя им ложные сведения. Это темная сторона нашего общения.

Без осознания того, что поведением могут управлять убеждения, даже если эти убеждения ложны, умышленный обман и ложь были бы невозможны. У некоторых людей, страдающих аутизмом, это осознание, по-видимому, отсутствует, и такие люди неспособны к обману. На первый взгляд неспособность человека лгать может показаться милым, приятным свойством. Но это лишь одна из сторон более глубокой неспособности к нормальному общению, из-за которой люди, страдающие аутизмом, кажутся грубыми и с ними трудно иметь дело. По той же причине они часто одиноки и не имеют друзей. Дружеские отношения на деле поддерживаются за счет множества небольших обманов и уклончивых ответов, которые позволяют нам иногда скрывать свои истинные чувства.

Другую крайность, обратную аутизму, представляют формы параноидной шизофрении, при которых человек осозна-

ёт намерения, не существующие для остальных людей. Для человека, страдающего паранойей, любое сообщение может быть обманом или скрытым посланием, которое требует интерпретации. Проявления враждебности могут быть истолкованы как доброжелательные. Проявления доброжелательности могут быть истолкованы как враждебные. Один из таких людей слышал голоса, которые говорили: “Покончи с собой”

и “Он дурак”. Он описывал их как голоса двух добрых духов, которые хотят, чтобы он перешел в лучший мир. Другой слышал голоса, которые говорили: “Будь осторожнее” и “Больше старайся”. Это были “могущественные ведьмы, которые раньше жили со мной по соседству <...> и теперь наказывали меня”.

Это неадекватное осознание намерений и чувств других людей может быть столь сильным, что поглощает все мысли больного.

Походка идущего по улице человека могла быть “знаком” для меня, который я должна была интерпретировать. Каждое лицо в окнах проезжающего мимо трамвая запечатлялось в моем сознании, и все они были сосредоточены на мне и пытались передать мне какое-то послание. <...> Значение реальных или воображаемых чувств людей причиняло мне много страданий. Чувство, что незнакомый человек, проходящий мимо вас по улице, знает самые сокровенные уголки вашей души, лишает покоя. Я была уверена, что девушка, работавшая в кабинете справа от меня, ревновала ко мне. Я чувствовала, что девушка, работавшая в кабинете слева от меня, хотела дружить со мной, но я вгоняла ее в депрессию. <...> Сила, с которой я испытывала [эти ощущения], заставляла воздух искрить, когда эти машинистки заходили в мой кабинет. Работать в такой ситуации было очень трудно, просто невыносимо. Я все больше и больше отдалялась отдел.

Человек в таком состоянии временно теряет способность взаимодействовать с сознаниями других людей. Эти отчетливые ощущения, связанные с мыслями и чувствами других, больше не соотносятся с реальностью. Как и люди, страдающие аутизмом, параноики обычно очень одиноки.

Истина

В очень далеком прошлом наши предки тоже были одиноки Они создавали модели материального мира, но не могли делиться этими моделями друг с другом. В то время истина Не имела значения для таких моделей. Не имело значения, верно ли эти модели отражали материальный мир. Важно было только то, что эти модели работали, позволяя предсказывать, что случится дальше. Но научившись делиться своими моделями материального мира, мы обнаружили, что модели других людей в некоторой степени отличаются от наших собственных. Среди других людей есть эксперты, у которых имеются определенно лучшие модели некоторых аспектов окружающего мира. Составляя вместе такие модели, полученные многими людьми, мы можем построить новую модель, которая будет лучше, чем любая из моделей, полученных каждым человеком в отдельности. При этом наши знания о мире больше не ограничиваются опытом одной жизни — они передаются из поколения в поколение.

Можно ли также делиться и ложными моделями? Поврежденный мозг может создавать ложные модели материального мира или внутреннего мира других людей. Он может производить видения или голоса, звучащие, когда на деле никто ничего не говорит. Но ложными моделями материального мира не так уж просто делиться. Вы не будете слышать голосов, создаваемых моим мозгом. Если у меня возникает странное ощущение, я могу проверить его, поделившись им с другими: “Вы тоже слышите странный звон или это у меня звенит в ушах?”

Ложные модели внутреннего мира других людей проверить не так-то просто. И иногда человек может успешно делиться этими ложными моделями с другими. В случаях двойного психоза два человека разделяют одни и те же бредовые

идеи, а иногда подобный психоз объединяет и большее число людей.

Сорокатрехлетняя писательница и домохозяйка попала в больницу в состоянии крайнего возбуждения. История ее болезни выявила состояние бреда, продолжавшееся десять лет и связанное с заговором в литературном мире. Ее муж и трое взрослых детей разделяли эти представления. Ее основной диагноз был “параноидное состояние с шизоморфным психозом”. Лекарственная терапия вызвала у пациентки быстрое улучшение. Ее дети и муж после двух визитов в больницу согласились с тем, что по ошибке поверили в плоды “слишком бурного воображения” пациентки.

Пока эти ложные модели литературного мира обсуждались в пределах семьи, ее “нормальные” члены верили, что это правда. Но когда они обсудили эти представления с посторонними людьми, ложность этих моделей сразу стала очевидна.

Но когда более многочисленные группы людей разделяют ложные убеждения, докопаться до истины становится намного сложнее. Что-то подобное, по-видимому, произошло в трагической истории массового самоубийства в Джонстауне.

18 ноября 1978 года на участке вырубленного леса в джунглях Гайаны преподобный Джим Джонс приказал 911 членам своей паствы покончить с собой, выпив препарат цианида, и они это сделали.

Джим Джонс был харизматичным лидером религиозного культа. Почти точно, что он страдал психозом. У него случались загадочные обмороки, он внимал советам инопланетян, практиковал лечение силой веры и испытывал видения грядущей ядер-

ной катастрофы. Он увел своих последователей в удаленный район джунглей Гайаны, где они создали общину, изолированную от остального человеческого общества. Эта община жила в постоянном страхе перед неким безымянным врагом и разрушителем. Этот враг должен был нагрянуть на их общину и безжалостно убить их всех. Массовое самоубийство произошло после визита американского конгрессмена, который приехал проверить справедливость утверждений, что людей держат в общине против их воли.

После этого массового самоубийства была обнаружена магнитофонная лента, на которой, как считается, записана последняя речь Джима Джонса. Вот фрагмент этой речи.

Джонс: Все кончено. Конгрессмен убит. Ну вот, все кончено, кончено. Какое наследие, какое наследие! В конце концов, разве хоть что-то из того, что делает “Красная бригада”, когда-то имело смысл? Они вторглись в нашу частную жизнь. Они пришли в наш дом. Они пришли за нами за шесть тысяч миль. “Красная бригада” поступила с ними справедливо. Конгрессмен мертв.

Пожалуйста, дайте нам лекарство. Это просто. Это просто. Оно не вызывает конвульсий. Это совсем просто. Но, пожалуйста, примите его. Пока не поздно. Гайанские войска идут сюда, говорю вам. Давайте, давайте, давайте.

Женщина: Сейчас же! Сделайте это сейчас же!

Джонс: Не бойтесь умереть. Вы увидите, здесь высадятся несколько человек. Они будут истязать кого-то из наших детей. Они будут истязать наших людей. Они будут истязать наших стариков. Мы не можем этого допустить.

Способность нашего мозга передавать мысли другим может не только приносить пользу, но и приводить к ужасным последствиям. Все мы знаем, как легко, хотя бы на время, поддаться

влиянию ложных представлений^[132]. Валюта нашего сознания состоит из представлений, создаваемых нашим мозгом. Но я не теряю оптимизма. Целые сообщества людей редко принимают ложные представления так искренне, как жители Джонстауна. А ценность наших представлений не так условна, как ценность денег. Наши представления — это модели реального мира, который и служит золотым стандартом для этих моделей. Рано или поздно ложные представления всегда можно отвергнуть, потому что они дают плохие предсказания.

Я считаю, что истина существует. Пока у нас есть возможность убеждаться, что одна модель материального мира работает лучше, чем другая, мы можем стремиться создавать ряд все более и более удачных моделей. В конце этого ряда, хотя он и бесконечен в математическом смысле, находится истина — истина того, как в действительности устроен мир. Достижение этой истины и есть задача науки. Наука движется вперед, создавая модели окружающего мира, делая предсказания на основе этих моделей и используя ошибки в этих предсказаниях для создания новых, лучших моделей. Теперь наука открывает нам, что наш мозг использует те же принципы в своем познании окружающего мира. Мы также начинаем понимать, каким образом наш мозг создает модели внутреннего мира других людей. Наша способность делиться этими моделями и делает возможным научный поиск истины.

“Можно было догадаться, — говорит профессор английского языка, — что вы все сведете к тому, что наука — это вершина человеческих достижений”.

Это верно. Я люблю науку. Но есть и другие вершины.

Есть нечто еще более поразительное, чем наша способность делиться своими моделями мира и создавать составные, лучшие модели. Это способность некоторых выдающихся личностей передавать нам свой опыт, преодолевая время. Передавать нам свой опыт, несмотря на то что у нас нет никакой возможности встретиться с ними лично, замыкая цикл общения.

Даже если нам никогда не узнать “правильного” перевода стихотворения Ли Шан-иня об узорчатой лютне, мы можем почувствовать его тоску по утраченной или невозможной любви.

Даже если мы никогда не попадали в бурю на море, мы можем получить представление об этом опыте, посмотрев на картину Уильяма Тернера “Снежная буря — пароход выходит из гавани, подавая сигналы на мелководье и измеряя глубину лотом” (см. рис. 7 на цветной вставке). Чтобы написать эту картину, Тернер “упросил матросов привязать меня к мачте, чтобы наблюдать за происходящим; я оставался привязанным в течение четырех часов и не надеялся уцелеть, но чувствовал, что обязан запечатлеть это, если уцелею”. Тернер не сомневался, что сможет изобразить свой опыт на картине и разделить его с нами.

“Вам никогда не проникнуть в мое сознание”, — говорит профессор английского языка.

“Я уже сделал это”, — отвечаю я.

“Мечтать не вредно”, — говорит она.

Наш мозг, создавая модели сознаний других людей (точно так же, как он создает модели материального мира), открывает нам дорогу в наш общий внутренний мир. Делясь своим внутренним миром с другими, мы также можем учиться на их опыте и брать на вооружение их модели, которые лучше наших. Эти процессы ведут нас к истине и прогрессу, но они же ведут к обманам и массовым заблуждениям.

Эпилог: Я и мой мозг

Мы встроены во внутренний мир других людей точно так же, как мы встроены в окружающий материальный мир. Все, что мы делаем и думаем в настоящий момент, во многом определяется людьми, с которыми мы взаимодействуем. Но мы воспринимаем самих себя иначе. Мы воспринимаем себя как деятелей, обладающих независимым сознанием. В этом и состоит последняя иллюзия, создаваемая нашим мозгом.

Крис Фрит и я

Когда я только начал писать эту книгу, я еще не знал, что во время моего путешествия по исследованиям мозга меня будут сопровождать спутники. Они встретились мне на той университетской вечеринке в прологе и оставались со мной на протяжении всех остальных глав. Теперь их больше нет. Моя книга подошла к концу, и профессор английского языка вместе с профессором физики, с их разными представлениями о науке, ушли обратно в небытие. Сами они и их внутренний мир не существуют

за пределами страниц этой книги, как не существует и рассказчика, чье отношение к профессору английского языка так сильно изменилось по ходу путешествия. Вопрос “А что дальше?” неуместен. Для них всех дальше нет ничего.

Но “я”, от имени которого ведется рассказ в этой книге и который затем исчезает на ее последней странице, ничем не отличается от другого “я”, Криса Фрита, который пробуждается из небытия каждое утро около семи часов и вновь исчезает каждую ночь. Я не уверен, кто из нас пишет эти последние страницы, но в любом случае это “я” создано моим мозгом.

На протяжении всей книги я следовал правилу проводить грань между мной и моим мозгом. Когда восприятие объектов и совершение действий происходит без моего ведома, я говорю, что это делает мой мозг. Но об осознанных ощущениях и сознательных действиях и решениях я говорю, что это делаю я. Однако я не дуалист. Это “я”, совершающее преднамеренные действия, тоже создано моим мозгом.

В ПОИСКАХ ВОЛИ У НАС В МОЗГУ

А есть ли в моем мозгу участок, который соответствует этому “я”? Это должен быть участок, который решает, что делать, а затем говорит остальному мозгу, как это делать. Если такое место в моем мозгу есть^[133], оно должно быть источником управляющих сигналов, которые могут, наряду с рядом других вещей, вызывать активацию области мозга, связанной с восприятием лиц, чтобы я мог представить себе, что вижу чье-то лицо, когда на самом деле никакого лица передо мной нет.

Самый первый эксперимент, который я провел, когда у меня появилась возможность исследовать работу мозга с помощью томографа, был попыткой найти в мозгу место, где сосредоточена воля. Этот эксперимент необходимо было сделать очень простым, потому что весь бюджет наших исследований был уже потрачен на покупку томографа. В большинстве наших экспериментов испытуемые просто делаютто, что им говорят — например, “Поднимайте палец каждый раз, когда к нему прикоснутся”. Мы называем такие действия вызываемыми раздражителем (stimulus-driven). Раздражитель (прикосновение) активирует систему осязания. Система связи преобразует осязательный сигнал в сигнал к действию (поднятию пальца, к которому прикоснулись). Наконец, двигательная система совершает это действие. Томограф позволяет нам отслеживать, какие участки мозга задействованы в распознавании раздражителя и осуществлении реакции.

Но в этом эксперименте мне хотелось, чтобы испытуемые действовали по собственной воле. Они должны были сами решать, что делать, а не выполнять указания экспериментатора. Мы называем такие действия волевыми (willed). В то же

время реакции испытуемых должны были ограничиваться строгими рамками упорядоченного эксперимента. Поэтому указание для испытуемых в этом эксперименте с волевыми действиями было следующим: “Когда к вашему пальцу прикоснутся, поднимайте любой палец, какой хотите”^[134]. Для выполнения этого задания мозг должен выполнить одну дополнительную операцию. Для этого недостаточно активировать систему осязания, систему связи и двигательную систему. Теперь, помимо этого, какая-то часть мозга должна решить, какой именно палец поднять. Замысел этого простого эксперимента состоял в следующем. Если сравнить мозговую активность при волевых действиях с активностью при действиях, зависимых от раздражителя, можно будет найти участки мозга, в которых и совершается свободный выбор. Удивительно, но этот эксперимент действительно выявил участок мозга (дорсолатеральную часть префронтальной коры), которая была активнее, когда испытуемым приходилось самим выбирать свою реакцию, а не просто следовать полученным указаниям.

Так значит, здесь и сосредоточена наша свободная воля? Результаты многих других экспериментов указывают на то, что этот участок лобных долей нашего мозга действительно важен для выбора, что мы будем делать. Люди, перенесшие травмы лобных долей, нередко становятся апатичными и не делают почти ничего или совсем ничего. Или же они становятся импульсивными и поддаются всякому искушению. В обоих случаях у них есть одна принципиальная проблема. Они больше не могут сами выбирать, какие действия им совершать. Они или ничего не делают, или реагируют на всякий встречаемый раздражитель.

Но в моем эксперименте есть одно несколько парадоксальное обстоятельство. Я даю лежащим в моем томографе испытуемым указание проявлять свободу воли. Испытуемый не имеет иного выбора, кроме как реагировать свободно выбранным способом. Какая же это свобода?

Где источник всего управления?

В третьей главе мы познакомились с экспериментом Бенджамина Либета, в котором испытуемые должны были поднимать палец всякий раз, когда у них возникает желание это сделать. В этом случае испытуемые решали, когда поднять палец, а не какой палец поднять, и выбор времени совершения этого действия оставался свободным. Но здесь мы вновь сталкиваемся с парадоксом указания вести себя свободно. Эта свобода отчасти иллюзорна. Экспериментатор не говорит этого, но допустимые действия испытуемых ограничены определенными рамками. Каждый из испытуемых интуитивно знал, что доктор Либет не будет доволен, если, скажем, за полчаса испытуемый ни разу не поднимет палец, “потому что желание так и не возникло”¹. Так что же следует из указания “поднимать палец всегда, когда возникает желание это сделать”? Чтобы выполнить то, что от них на самом деле хотел доктор Либет, испытуемые должны были сильно ограничить свою свободу выбора. Они должны были сами дать себе указание действовать примерно так: “Я буду поднимать палец каждый раз через разные промежутки времени (хотя и не слишком разные), чтобы экспериментатор не мог легко предсказать, когда я в следующий раз

это сделаю”¹. На самом деле испытуемые не выбирали своих действий свободно. Они играли с экспериментатором в сложную игру.

Так откуда же поступает управляющий сигнал, который и определяет выбор испытуемых в этих экспериментах с волевыми действиями? Поступает ли он из лобных долей коры, где сосредоточена наша воля? Или он скрыто поступает от экспериментатора через ограничения, накладываемые на испытуемого?

Все это зависит от нашей точки зрения. Если мы рассмотрим человека и его мозг отдельно от окружающего мира, то главным источником управления будут лобные доли коры. Но человека и мозг редко можно встретить отдельно от окружающего мира. Такое состояние для них вредно. Наш мозг тонко настроен на взаимодействия с другими людьми. Такие понятия, как воля, ответственность и даже смысл, зависят от этих взаимодействий. Каждый из нас предсказывает, что скажет другой, и корректирует свои предсказания до тех пор, пока оба не придут к согласию. В результате тот смысл, на котором оба сойдутся в итоге, будет зависеть от обоих, а значит, может немного отличаться в зависимости от того, с кем мы разговариваем. Смысл рождается из взаимодействия сознаний.

Если мы хотим понять нервную основу этих взаимодействий, нам нельзя исследовать один отдельно взятый мозг. Нужно исследовать два мозга в процессе их взаимодействия. Работа в этом направлении еще только начинается. Пока что мы даже не знаем, как сопоставлять показатели измерений, полученные для мозга двух разных людей.

Гомункулус

Рассуждая о работе нашего мозга, мы нередко невольно представляем себе еще один мозг меньшего размера внутри того мозга, в котором мы пытаемся разобраться. В моем эксперименте с волевыми действиями я предполагал, что особая часть нашего мозга — префронтальная кора — задействована в осуществлении свободного выбора. Не я делал этот выбор, а эта часть моего мозга делала выбор за меня. Но ведь это всего лишь маленький “я”, находящийся в глубине моего мозга и осуществляющий свободный выбор. Этого маленького “меня” нередко называют гомункулусом. А есть ли внутри этого “меня” участок еще меньшего размера, еще более глубокий “я”, который на самом деле совершает этот выбор?

Психологам пришлось немало размышлять, пытаясь избавиться от этого гомункулуса в глубине нашего мозга. По-видимому, решения принимает не какой-то отдельный участок мозга, а целая система участков, накладывающих те или иные ог-

раничения, которые и определяют наш окончательный выбор. Эти ограничения поступают от многих источников: от нашего тела (есть действия, которые мы физически не можем осуществить), от наших эмоций (есть действия, о которых мы можем впоследствии пожалеть), а главное — от нашей социальной среды (есть вещи, которых никак нельзя делать в присутствии профессора английского языка).

Но мы едва осознаём все эти ограничения. Нам кажется, что мы полностью контролируем свои действия. Именно поэтому нам так сложно избавиться от этой идеи гомункулуса. Над всем нашим опытом довлеет ощущение, что всё у нас под контролем. Существует материальный мир, в котором мы действуем, и в этом материальном мире есть другие деятели, похожие на нас, которые тоже сами себя контролируют.

Это последняя иллюзия нашего мозга: он скрывает все наши связи с материальным миром и социальной средой и создает у нас ощущение собственного независимого “я”.

Эта книга не столько о сознании, сколько О МОЗГЕ

Когда я писал эту книгу, друзья спрашивали меня, о чем она, и я говорил им, что она будет не о сознании. Лет после пятидесяти многим нейробиологам начинает казаться, что они накопили достаточно мудрости и опыта, чтобы взяться за решение проблемы сознания^[135]. Будучи нейробиологами, они стремятся выявить происходящие в нервной системе процессы, связанные с сознанием, и показать, как из активности нашего материального мозга может возникать субъективный опыт. Было предложено много решений этой проблемы, но ни одно из них не оказалось вполне удовлетворительным. Я знал, что у меня не выйдет ничего лучшего. Поэтому эта книга не столько о сознании, сколько о мозге.

Вместо того чтобы писать о сознании, я уделил особое внимание тому, как много известно нашему мозгу без нашего ведома. Он заставляет нас бояться вещей, которые мы видим, сами того не осознавая, и может управлять сложными движениями конечностей, о которых мы и не подозреваем. Кажется, что для сознания остается очень мало дела. Поэтому, вместо того чтобы задаваться вопросом, как субъективный опыт может возникнуть из активности нейронов, я хочу задаться вопросом: “Зачем нужно сознание?” Или, точнее, “Почему наш мозг заставляет нас ощущать себя свободными деятелями?” Можно предположить, что мы получаем некоторые преимущества за счет восприятия себя как свободных деятелей. Так что вопрос в том, в чем состоят эти преимущества. Мой ответ на этот вопрос основан пока на чисто умозрительных построениях.

Почему люди такие милые

(пока с ними поступают по-честному)

По сравнению с другими животными люди делают много странных вещей. Мы разговариваем. Мы пользуемся орудиями труда^[136]. Нам иногда свойственно альтруистическое поведение^[137]. И, что самое странное, наше альтруистическое поведение иногда проявляется даже по отношению к посторонним^[138]. Экономисты изучают это поведение на примере несложных игр с деньгами. Одна из таких игр называется “Диктатор”: один из игроков получает юо долларов и может выдать из них сколько захочет другому игроку, которого он не знает и никогда больше не увидит. Ничто не может помешать первому игроку (“диктатору”) оставить все эти деньги себе. Но обычно первый игрок выдает второму примерно зо долларов. Почему? Есть и еще одна очень похожая игра, которая называется “Ультиматум”. В ней первый игрок тоже получает юо долларов и может выдать часть из них другому игроку. Но здесь от второго игрока зависит исход этого дела. Если он отвергнет предложенные деньги, то денег не получит ни один из игроков. В этом случае игроки тоже не знают друг друга и никогда больше не встретятся. Если

второй игрок отвергнет предложенные деньги, ОН вообще Ничего не получит. Но, несмотря на это, второй игрок обычно отвергает предложенные деньги, если их меньше, чем примерно 30 долларов. Почему?

Одно из объяснений состоит в том, что у нас всех есть сильное чувство справедливости. Нам кажется несправедливым не предложить другому игроку денег, но наша собственная выгода требует, чтобы мы оставили себе немногим больше половины. Точно так же нам кажется несправедливым (нечестным), если мы получаем намного меньше половины. Поэтому в таких случаях в игре “Ультиматум” мы наказываем другого игрока, отвергая его предложение, несмотря на то что сами оказываемся в убытке. По сути, мы платим деньги за то, чтобы наказать его. Это явление называют альтруистическим наказанием.

Какие преимущества дает нам обладание этим чувством справедливости и готовность наказывать тех, кто поступает нечестно? Эрнст Фер исследовал более сложные экономические игры — разновидности игры “Общее благо”, в которой участвует много игроков. Если все они готовы сотрудничать и вносят собственные деньги в общий фонд, то каждый оказывается в выигрыше. Но всегда находятся несколько человек, которые поступают нечестно. Это так называемые “безбилетники” — игроки, которые понимают, что могут нажиться на честном поведении других людей, не внося при этом собственных денег. Если в группе появляются безбилетники, игроки постепенно перестают сотрудничать. Даже самый щедрый игрок не понимает, зачем он должен поддерживать кого-то, кто ничего не вносит в общий фонд. В результате в конце игры у группы оказывается меньше денег, чем дало бы ей всеобщее сотрудничество.

Вот где истоки альтруистического наказания. Эрнст Фер и Симон Гехтер разрешили игрокам наказывать безбилетников. Это было альтруистическое наказание, поскольку за наказание другого игрока нужно было платить один доллар, но наказыва-

Ил л. 2. Как читать сканы функционального магнитно-резонансного томографа (фМРТ)

Этот волонтер лежит в томографе и прослушивает череду простых звуковых сигналов. В ответ “зажигаются” участки на изображении слуховой коры — оранжевые фрагменты.

Но на самом деле все не так просто.

Черно-белая картинка получена обычным, анатомическим томографом. Цветные пятна наложены на это изображение — они получены на фМРТ; эти фрагменты гораздо менее четкие.

Все участки мозга постоянно активны. Цветное пятно показывает, в каких участках происходит изменение активности в момент звукового сигнала — по сравнению с моментами, когда звуков нет (не считая равномерного гудения самой установки). фМРТ, к тому же, измеряет не собственно активность нейронов — она изменяется очень быстро, а активность кровотока, который меняется медленно. Работа нейронов требует питательных веществ и кислорода, приносимого кровью в участки мозговой ткани. Исследования животных показали, что изменения кровотока в участках мозга — отличное мерило их активности.

Цветные пятна показывают не собственно работу некой зоны мозга, а сумму статистически обработанных данных о ее активности: насколько вероятно, что это действительно изменение нагрузки на ткань, а не случайное колебание. Если использовать менее строгий алгоритм расчета, пятна будут более крупными и они будут появляться и в других участках.