Скандинавия – волшебный край саг и фиордов 4 страница

Великий датский астроном Тихо Браге

Особо стоит сказать о роли Уранибурга – первого истинно научного учреждения не только в Дании, но и во всей Европе. Оно выполняло одновременно роль таможни. Тут собирали налоги за проход торговых судов через пролив. Это являлось одним из самых заметных источников богатств Дании. Браге считают пионером использования прикладных достижений и возможностей науки. Собственный вклад ученого в науку не ограничился открытием новой звезды в созвездии Кассиопея. Изыскания с помощью специально изготовленных приборов помогли сделать точные наблюдения о положении звезд и планет, что превзошло все сделанное ранее в этой области. Немало сделано им и для уточнения законов движения планет. По словам английского ученого Бернала, научная работа Браге разнесла вдребезги всю прежнюю систему Аристотеля.

Это самый авторитетнейший астроном второй половины XVI в. Будучи убежден, что Земля неподвижна, он стал основным оппонентом доктрины Коперника. Заслугой его можно считать приведение доказательств отсутствия материальных сфер, по которым, как считали многие, и движутся планеты.

«Движением комет доказано, – писал он Кеплеру, – что небесная машина – это не твердое тело, непроницаемое, составленное из различных реальных сфер, как до сих пор думали многие… Таким образом, нет никаких сфер: они не существуют реально на небесах, но допускаются только в целях облегчения преподавания и изучения». Он усовершенствовал технику наблюдений и измерений, ввел практику наблюдения планет во время движения, ведя наблюдения невооруженным глазом. Т. Кун в книге «Коперниковская революция» отмечал: «Наблюдения, осуществленные с помощью современных телескопов, показывают, что результаты наблюдений Браге по определению положения неподвижной звезды имеют степень точности до 1 или даже еще большую; это выдающийся результат для наблюдений невооруженным глазом». С его именем связывают начало естественнонаучного образовании. Он читал лекции по астрономии в университете Копенгагена.^[32]

После смерти короля, пользуясь молодостью наследника, враги начали настоящую травлю ученого. Это привело к тому, что он был вынужден покинуть родину. Перед отъездом Браге писал: «Всякая земля – отечество для сильного; а небо есть везде» («Omne solum forti patria et coclum undique supra est» – лат.). В последние годы вместе с Кеплером он работал в алхимико-астрологическом институте в Праге (у императора Рудольфа II). Осуждать его за это было бы нелепо. То была переходная эпоха. Кеплер по этому поводу говорил: «Бог обеспечил всякое животное своими средствами существования – астрономов же он обеспечил астрологией». Сам факт существования субсидируемых научных исследований в Дании на заре научной деятельности свидетельствовал о том, что эта страна по сути дела шла в ногу с самыми передовыми странами Европы.^[33]

Специфика любых научных исследований такова, что вчерашние успехи и победы вовсе не гарантируют вечного лидерства. Если во главе страны вдруг на ее беду окажутся недалекие люди (попросту говоря, олухи), на том месте, где вчера еще был прекрасный град науки, могут остаться лишь руины. Печальной оказалась и судьба научного центра Урания, созданного Браге. Правительство бросило этот великий памятник его славы на произвол судьбы. Оставаясь без надзора, здание постепенно разрушалось. Жители и рыбаки камень за камнем растащили его полностью. Когда же через 74 года после отъезда отсюда Тихо Браге Парижская академия наук послала экспедицию на остров Гуэн для точного определения широты обсерватории, выяснился грустный и позорный факт: от дворца не осталось и следа, и надо было сделать обширные раскопки, чтобы отыскать фундамент здания. И все-таки, как сказал о нем Г. X. Андерсен в сказке «Хольгер-Датчанин» словами одного из своих героев, Тихо Браге тоже владел мечом, но употреблял его не затем, чтобы проливать кровь, а затем, чтобы прокладывать верную дорогу к звездам небесным!

Толчок развитию наук дали и другие ученые Дании. Так, Томас Бартолин (1616–1680) открыл лимфатическую систему человека. Николай Стено (1638–1686) стал одним из основателей геологической науки. Изучая геологию Тосканы, части Апеннин и ее равнины, сравнивая отдельные пласты, он обнаружил сходства окаменелостей с ныне живущими организмами. Благодаря ему геология стала увлекательной и живой книгой, по которой можно читать события миллионнолетней давности. Велик вклад в науку и других ученых. Оле Ремер (1644–1710) измерил скорость света, X. Эрстед (1777–1851) обнаружил электромагнетизм и элемент «алюминиум», Н. Финсен (1860–1904) впервые применил лечение световыми лучами болезней кожи, И. Фибигер (1867–1928) искусственно привил рак животным в лаборатории, Р. Раск (1787–1832) основал науку, известную как компаративная лингвистика, Нильс Бор (1885–1962) стал отцом современной ядерной физики. Н. Бор был сыном профессора Копенгагенского университета Кристиана Бора, его деды и прадеды руководили школами. Мать принадлежала к банкирской еврейской семье, давно натурализовавшейся в Дании. Имя Н. Бора стоит в одном ряду с именем Э. Резерфорда, получившего Нобелевскую премию за открытие природы радиоактивного распада как естественного превращения элементов (1908 г.).^[34]

Однако если вы спросите любого человека, кого из датчан он помнит, кто из них наиболее знаменит, с уверенностью можно сказать, что он назовет имя писателя-сказочника Ханса Кристиана Андерсена (1805–1875). Сказки не только принесли ему лично мировую славу, но и закрепили за Данией титул своеобразного королевства сказок. Дети всего мира по сей день вырастают на них. А сколько радости и слез, сколько нешуточных переживаний, сколько неподдельного счастья доставляют герои его сказок о снежной королеве, стойком оловянном солдатике, Оле-Лукойе и др. По популярности их, видимо, можно сравнить с героями сказок Пушкина, Ершова, Перро, братьев Гримм, Киплинга, знаменитых арабских сказок «Тысяча и одна ночь»… Родился Андерсен в старинном датском городе Оденсе, городе резчиков, лежащем на острове Фюн. Эта обитель, где родился и жил великий сказочник, и в самом деле больше всего напоминала «игрушечный город, вырезанный из почернелого дуба». И дед и отец его были резчиками по дереву. Интересно, что из такой же семьи резчика вышел один из самых известных скульпторов девятнадцатого столетия, датчанин Бертель Торвальдсен. Хотя отец Андерсена и был бедным башмачником, но его бедность компенсировалась добротой. Сына своего он безумно любил, позволяя ему заниматься тем, что ему нравится. Истинными воспитателями Кристиана стали природа, сказки отца и театр. Единственный ребенок, он с первых лет жил в атмосфере чуда. Все способствовало тому, чтобы в его душе поселилась муза поэзии – корабли, устремляющиеся в неведомые дали, сказки, возникающие бог весть откуда, истории, пленяющие воображение (ему рассказывали, что якобы прямо под мельницей, на другом конце земного шара, расположен Китай и что китайцы уже ведут подземный ход и, возможно, вскоре появятся и в Оденсе). Увидев однажды спектакль, он был так им очарован, что устроил свой театр на дому, в котором выполнял одновременно роли автора пьес, актера, музыканта, певца и художника-декоратора. Это увлечение даже отвлекло его от учебы. Грамотой он овладел позже, чем одногодки, и до пожилых лет делал порой орфографические ошибки. Писатель К. Паустовский, у которого нами взяты эти сведения, писал, что первые сказки мальчуган услышал от отца и старух из соседней богадельни. Весь день старухи пряли серую шерсть и, сгорбившись, бормотали свои нехитрые рассказы. Мальчик затем переделывал услышанные им рассказы, на свой манер украшая их и расцвечивая свежими красками, и в неузнаваемом виде рассказывал их богаделкам (уже от себя). Те ахали и шептались, что маленький Кристиан слишком умен и потому вряд ли долго заживется на свете.^[35]

Первые годы Андерсена в Копенгагене отмечены борьбой с нищетой и холодным безразличием датского света и интеллигенции. Господа советники и профессора травили его талант как только могли. Ему не желали простить его бедности и в особенности полной непохожести его воззрений на взгляды филистеров и собственников-обывателей. Позже сам он с горечью говорил: «Все хорошее во мне втоптали в грязь». Однако истинно мудрый, талантливый и доброжелательный человек все же никогда не позволит злым обстоятельствам взять над собой верх. Он оказывается сильнее дурных обстоятельств… Так было и с писателем Х.К. Андерсеном. До конца дней он любил простой народ и как мог старался защищать его. Он вошел в «Рабочий союз» и первый из датских писателей «пошел в народ» (стал читать ему свои сказки). В отместку жадным богачам и пустым правителям он сочинил сказку о голом короле. Когда умер его друг, сын бедняка, скульптор Торвальдсен (1844), Андерсен вывел на похороны всех детей Дании. Те спели написанную им самим и посвященную скульптору кантату.^[36]

Семена творчества рассеяны всюду. Он и находил их везде. Поэт Ингеман однажды сказал: «Вы обладаете драгоценной способностью находить жемчуг в любой сточной канаве». Но, как известно, истинный жемчуг не растет в канавах. Жемчуг творчества пребывает в морских глубинах, омываемый потоками воображения и впечатления. Андерсен любил путешествовать. В одной из своих сказок устами студента он высказал и заветное желание: «После смерти мы будем перелетать с одной звезды на другую». Андерсен побывал в Риме, Париже, Афинах, Константинополе, Лондоне и Амстердаме, где встречался с Гюго, Бальзаком, Дюма, Гейне, Листом, Вагнером, Шуманом, Мендельсоном, Россини, Диккенсом. Он объездил Европу, посетил Малую Азию и Африку, на что философ С. Киркегор несправедливо заметил, что ему «скорее подошло бы проехаться в почтовой карете и посмотреть Европу, нежели обозревать историю сердец». Одно другому не помеха. С помощью воображения Андерсен смог донести до детей сам феномен фантазии. Описывая его творчество, Г. Брандес сказал, что никто иной как Андерсен «открыл дитя» в Дании. Нам кажется, что гораздо более важным было то, что он открыл детям чудную землю любви и волшебства!^[37] Если в мире поэзии и фантазии царил Х.К. Андерсен, областью скульптуры безраздельно завладел Б. Торвальдсен (1768–1844), то в царстве мысли правил философ, писатель и теолог Срен Киркегор (1813–1855). Выделяя избранных, боги заботятся о том, чтобы те не переходили черту человеческих возможностей. Андерсена вот обвиняли в излишней простоте. Торвальдсен признавался, что ему легче изваять статую, чем написать письмо (литературное наследие его невелико). Киркегор в начале творческого пути как философ и писатель более всего страдал от несовершенства языка и стиля. По мнению Г. Брандеса, именно Киркегор во всех отношениях оказался самой «индивидуализированной частью датской истории культуры».

Домский собор в г. Оденс (Дания) и «Сад сказок»

Киркегор оказал заметное влияние на формирование мировоззрения деятелей западноевропейской и русской культуры, став предшественником экзистенциализма. В его лице мы видим некоего «мирового звонаря» абсолютного духа. Появление философа такого ранга не частое явление в небольших странах. Это случалось редко и в Европе, где преклонение перед наукой, культурой и образованием вполне обычное явление. Киркегоры не были богачами. В молодые годы отец философа даже проклинал Бога за постоянно преследовавший семью голод. Все, кто смог, тогда уехали из деревни. Позже отец с помощью торговли разбогател. Будучи весьма образованным человеком, он любил вести умные беседы с сыновьями. Сам Киркегор в воспоминаниях отмечал, что детство его было счастливым, ибо оно обогатило его этическими впечатлениями, а память об отце стала «самым драгоценным» из его воспоминаний. Воспитание в семье было строгим, но умным. Отец перед ним поставил задачу – стать в классе третьим к концу года, но не давал никаких наставлений, не проверял уроков. Вс решал сам ребенок. Таким образом мальчик постигал чувство долга и ответственности. В их доме бывали умные и почтенные люди (епископ Мюнстер и другие). К тому времени отец был уже богатым человеком, владея в Копенгагене шестью домами и получая немалые суммы за их аренду. Казалось, жизнь семьи складывалась вполне благополучно. Брат Сеена, Петер, получил в 1829 г. диплом доктора теологии, стал епископом в 1856 г., а затем и министром (1867). В 1830 г. уже сам С. Киркегор сдал экзамены и поступил на теологический факультет Копенгагенского университета. К тому времени и относится пробуждение в нем интереса к философии. Все сходили с ума от Гегеля. Говоря словами одного писателя, тот был «на столах и в головах». Дания, как и Россия, узрела в нем пророка откровения. Киркегор вступил в борьбу с гегельянством, резонно посчитав, что нельзя все многообразие бытия втиснуть в систему. Но прежде чем бороться с Гегелем, ему предстояла жестокая и тяжелая борьба с жизненной философией отца, задача тем тяжелее, что он любил и глубоко уважал отца. Что же произошло? Где пролегла трещина в их взаимоотношениях?

Отец был человеком верующим и высокоморальным. Но жизнь приготовила и ему суровое испытание. Женившись, он вскоре потерял жену, не успевшую стать матерью. Год спустя он женился на служанке. Отношения складывались непросто. Говорили, он взял ее силой. Вдаваться в детали не будем. Ясно одно: это нанесло травму семейству. С. Киркегор в дневниках ни разу не упоминает о ней, хотя отца вспоминает часто. Заключенный между супругами брачный контракт ущемлял право жены. Опекунское ведомство даже заявило протест. А ведь она рожала ему детей и воспитывала их, скользя «подобно тени» по жизни. Отец ушел от дел и жил на ренту, проводя время в размышлениях и чтении. В принципе, чтобы понять эту ситуацию, не нужно никаких Фрейдов. Отец на словах учил сына одному, а сам в жизни поступал иначе. Таких семейных конфликтов в любой стране мира пруд-пруди… Естественно, что сын обозвал отца лицемером. Когда Киркегор стал готовиться к получению степени по теологии, в его сердце уже поселилась пустота. И тогда вера дала трещину. Он заявил всем, что более не видит идеи, ради которой можно было бы жить и умереть. И, действуя сообразно с популярным у датчан девизом: «Тот человек не молодец, кто сроду не был пьян», пустился в развеселую жизнь. Вместо скучных лекций на отвлеченные теологические темы он бродил по улицам, проводя часы в гуще веселых компаний в кафе, легко залезая в долги. Учебой он себя не перегружал, зато его частенько можно было видеть на оперных спектаклях в театре. Он обожал слушать и музыку Моцарта. Затем (кроме женщин) его стали привлекать и занятия философией.

В споре христианства с жизнью он предпочел последнюю, считая, что и у нее есть свои права на человека. В то же время это не значило, что он стал безбожником. В те времена в богобоязненных и приличных семействах такой вопрос вообще не ставился. Он усомнился не в существовании Бога, а в том, является ли Бог Богом любви (П. Роде). В его дневнике за 1835 г. находим такие слова: «Когда я внимательно рассмотрел большое количество человеческих феноменов из христианской жизни, то мне начало казаться, что христианство, вместо того чтобы даровать им силу, да-да, христианство лишило этих индивидов, если сравнить их с язычниками, их мужского начала, и соотносятся они сейчас, соответственно, как мерин и жеребец». В молодости бывает такая пора, когда университет начинает напоминать злачное заведение, а то и чего доброго, Господи спаси и помилуй, даже публичный дом. Вот и Срен посетил заведение, где запомнилось «звериное хихиканье» дам.

На этой площади в Копенгагене жил датский философ Срен Киркегор

Нет наслаждения без расплаты. Его отец некогда (еще подростком) проклял Бога. И потом в нем всегда жило предчувствие того, что его дети не переживут возраста Христа… Странно, но ни один из них так и не перешагнул за эту черту. Когда отец был в преклонном возрасте, среди его детей (а их было семеро) начался настоящий повальный мор. От семи детей в живых осталось двое сыновей. Отцом овладела жуткая меланхолия. Каково ощущать себя Иовом на пепелище надежд. Увы, крайняя степень меланхолии привела сына к безумию, а затем и к преждевременной смерти. Есть некий трагизм в том, что оба брата прожили менее 34 лет. В такой вот мрачной атмосфере страхов и сомнений рос Киркегор, словно ощущая нависший над ним безжалостный рок. Свои отношения с отцом философ впоследствии назвал «крестом, установленным на могиле желаний». Это отразилось на впечатлительном уме молодого человека. Ему стало казаться, что их семья «должна исчезнуть, должна быть стерта могучей Божьей дланью, должна быть забыта как неудавшаяся попытка». Разумеется, и Бог делает попытки, которые не назовешь удачными, но не в этом случае.^[38]

После смерти отца С. Киркегор вошел в пору умственной зрелости. Он стал-таки кандидатом теологии. Вскоре он анонимно опубликовал критическую работу «Из бумаг еще живущего», где укорял Х.К. Андерсена, говоря, что это «несчастный бедолага» и что в его сказках «совершенно отсутствует какая-либо жизненная философия». По некоторым свидетельствам, он, как и Достоевский, страдал припадками эпилепсии, что по датским законам считалось тогда опасным и позорным. Киркегор влюбился в Р. Ольсен, которая была моложе его на десять лет, но за помолвкой последовал его отказ от свадьбы. Жестокий удар для девушки, искренне его любившей. П. Роде пишет о них так: «Она была дитя природы, юное и невинное, вдохновляемое само собой разумеющейся самоотверженностью. Он же был артефактом, высокоценным искусственным продуктом, тысячу лет выводимым в пробирке; он был человеком, переполненным сознанием греха задолго до свершения самого греха; одним словом, как биологическое существо он был калекой». Тем не менее этот вагнеровский продукт может увлечь, ранить или даже убить живую душу. «Он пожертвовал мною ради Бога», – скажет его возлюбленная. Он так объяснил свой поступок: «Немало мужчин стали гениями благодаря женщине… но кто в действительности сделался гением, героем, поэтом, святым благодаря той, которая стала женой? Если бы я женился на Регине, то никогда не стал бы самим собой». Любовь не разрубила гордиев узел философии, как и отказ от нее. Возможно, он просто не мог любить и быть мужем. Это лишь пустое оправдание своих собственных несовершенств, которые раскрываются им в его же псевдониме, который он принял, – «Иоганнес Климакус». Возможно, тут большая часть ответа.^[39] Все это, разумеется, не могло не отразиться самым негативным образом и на творчестве философа.

Философские взгляды он выразил в работе «Или – или», написанной им в 1843 году. Киркегор считал необходимым не только обосновать кредо своей жизни, но и воплотить его в реальность. Его мятежный ум обрушился на церковь, общество и государство. Спасение он видел в установлении некоего этического идеала, которому надо следовать в этой жизни вопреки всем превратностям судьбы. В «Или – или» есть строки: «Дон Жуан, следовательно, – это воплощение демонического начала, определяемого как чувственное; Фауст – воплощение того же начала, определяемое как интеллектуальное или духовное, что исключается христианским духом».^[40] Возможно, сам Киркегор – охладевший Дон Жуан, ставший в конце жизненного пути Фаустом. Не случайно, два начала (дух и плоть) жили в нем рядом, переплетаясь, то и дело вступая друг с другом в непримиримую, смертельную вражду. Что же до его таланта, то иные даже утверждают, что «как психологу ему был равен лишь Достоевский» (Р. Касснер). Не хотелось бы винить датское общество в том, что оно отнеслось без должного почтения и пиетета к философу. Тем более что все общества одинаковы как в счастье, так и в несчастье. Правда, в его наследственности видны черты жестокости, как и в его отце. Но данная черта кажется вообще характерной для западной цивилизации. Запад – это общество масок, двойных и тройных стандартов, постоянного и узаконенного лицемерия. Оно в нравственном и умственном отношении являет собой триумф вульгарности, несмотря на дипломы Оксфордов, Кембриджей, Геттингенов, Копенгагенов. Впрочем, философ, по крайней мере, был честен, говоря: «Я не думал, что вульгарность – это единственное общественное мнение Дании, но теперь могу успешно доказать, что дело обстоит действительно так». И читаем: «Того, что здесь, в Копенгагене, господствует жуткая тирания грубости и вульгарности, – всего этого не замечают вследствие того, что каждый в отдельности вносит в это сравнительно малую лепту. А если немногие лучшие, печально-умудренно заботясь о собственном благополучии, постоянно уходят в сторону, укрываясь в материнском подоле или в лоне семьи, находя убежище в немногих сравнительно благородных кружках и компаниях, – то этого никто никогда не в состоянии заметить. Поэтому я и не хочу отступать и хорошо знаю, что я делаю, в то время как всякие умники почитают меня за сумасшедшего. День, когда чернь этого города начнет бить меня по голове (а день этот, видимо, не за горами), и станет днем моей победы. Тогда-то увидят, во что, в какие мерзости все это вырождается, и одновременно поймут, в чем именно заключается моя вина: в том, что я одиночка, что у меня хватило мужества правым делом заслужить самого себя. Датчане – трусливейшие бабы, и быть может не столько даже на войне, сколько тогда, когда речь заходит о неприятностях. Скоро датский народ перестанет быть нацией и превратится в стадо, подобное евреям; Копенгаген – это вовсе не столица, а истинное местечко».^[41]

Его целью стал поиск истины, но истины для себя. Эгоизм индивидуалиста? Ведь он считал, что чем больше развивается личность, тем меньше она заботится о всемирно-историческом. Ради человека он замахнулся на Бога. Тезис его прост и по-своему даже гуманен: утрата Бога или его смерть равносильны нахождению и обретению утраченного смысла жизни. Верна мысль о том, что мир, взбудораженный слишком большим количеством знания, нуждается в новом Сократе! Киркегор не уставал прославлять простого человека, его труд. Многие герои оказались сброшены им с пьедестала, и их место занял обычный труженик! Вот она, экзистенция будущего! Он призывал смотреть на труженика, как «на самого почетного члена общества». Его борьба за обретение собственного «я» и за кусок хлеба имеет высокое воспитательное значение.^[42]

Голос его поражал «ужасом, как вздох гигантов», поражал тех, кто не желал взглянуть в глаза правде. Самое популярное сочинение Киркегора «Страх и трепет» написано в 1843 г. Привлечем внимание лишь к одной высказанной в нем мысли, к мысли о том, что самое чудовищное – это бездуховность… Бездуховный человек – это говорящая машина, даже если он с успехом обучался «философским высокопарностям или же знанию веры и политическому речитативу». Глубокий смысл, на наш взгляд, имеет и его фраза о том, что зло нашего времени – в «заигрывании с реформаторскими вожделениями». Главная же ложь заключается в том, что нельзя реформировать этот несправедливый мир, не пробудив «себя самого». А еще он учил ни за что на свете не предаваться отчаянию. Отчаяние – это великий грех и смертельная болезнь. Хотя и нет никого, кто не сталкивался бы с ним. Наш святой долг уметь противостоять ему. Философ говорит: «Итак, бесконечным преимуществом является то, что мы можем отчаиваться, и, однако, отчаяние – это не просто худшее из страданий, но наша гибель… Похоже, что подниматься – это не быть отчаявшимся». Киркегор призывал нас взять на себя всю ответственность за наши жизненные успехи и неудачи (за свое Я). Если этого не сделаем сами, не докажем делом и трудом права на жизнь, никакой Бог нам не поможет. И Киркегор хочет помочь слабому люду, чья «религиозность составляет его несчастье».^[43] Таков был этот философский «принц одиночества» датчан.

Памятник Киркегору в саду Королевской библиотеки

Специалисты увидели в нем предтечу нашей жестокой эпохи, говоря, что он «визионерски вычислил нашу эпоху и пригвоздил ее к позорному столбу». К. Ясперс (1883–1969), представитель экзистенциального направления мысли, писал в книге «Смысл и назначение истории»: «Эта экзистенциальная философия не может обрести законченного выражения в каком-либо произведении или окончательного завершения в существовании какого-либо мыслителя. Свои истоки и одновременно ни с чем не сравнимое расширение она обрела у Киркегора. Киркегор, который в свое время стал сенсацией в Копенгагене, затем был вскоре забыт, получил большую известность незадолго до начала Первой Мировой войны, но оказал значительное воздействие лишь в наше время. Шеллинг вступил в своей поздней философии на путь, на котором совершил экзистенциальный прорыв в немецком идеализме. Однако так же, как Киркегор, напрасно искавший метод сообщения и пытавшийся найти выход в технике псевдонимов и в «психологическом экспериментировании», Шеллинг похоронил свои подлинные импульсы и видения в им самим созданной идеалистической систематике, которой он в юности держался и не мог преодолеть. В то время как Киркегор сознательно занимался самой глубокой философской проблемой, проблемой сообщения и, стремясь к непосредственному сообщению, пришел к поразительно неудачному результату, который тем не менее потрясает каждого читателя, Шеллинг как бы пребывал в бессознательности и может быть открыт, только если идти к нему от Киркегора. Из другого корня, не зная обоих мыслителей, вступил на путь экзистенциальной философии Ницше».^[44] Всеми ими двигало одно чувство – отчаяние. Он не одинок среди тех, кто отринул буржуазный миропорядок. Жизнь на Западе у многих вызывала ощущения бессилия, страха, безнадежности. Запад демонстрировал полный абсурд миропорядка. Неужели философ не видел выхода в век триумфа науки, культуры, образования?! Откуда столь мрачные мысли в век позитивизма? И. Гарин воплотил в своеобразной поэтической форме предполагаемый образ мыслей датского философа С. Киркегора:

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу спеша.

Мое единое отечество —

Моя пустынная душа.

В число просветителей Дании входят многие славные имена: историк, философ, создатель национального театра Л. Хольберг (1684–1754); фигура европейского масштаба, профессор эстетики в Копенгагенском университете, представитель датского романтизма А. Г. Эленшлегер (1779–1850); поэт и педагог Н. Ф. Грундтвиг (1783–1872), создавший «высшие народные школы» и ратовавший за единство скандинавских народов; выдающийся критик и литературовед Г. Брандес (1842–1927), чьи работы мы часто и с удовольствием цитировали.

Что касается собственно образования, то первые датские учебные заведения (кафедральные школы) оформились в эпоху Средневековья в Виборге, Рибе, Росквилле в XII веке. В XVII–XVIII вв. начальное образование все еще «влачило жалкое существование», но после принятия в 1814 г. закона об учреждении начальной массовой школы (первый подобный закон в Западной Европе) ситуация меняется в лучшую сторону. Заметим, что хотя идеи равенства в начале XIX в. распространились повсюду, одна лишь Дания первой законодательно обеспечила реальные возможности для получения всеобщего образования (после принятия в XIX в. важных законов «О начальном всеобщем обучении в городах» и «О начальном всеобщем обучении в сельской местности»). Ученые школы затем были трансформированы в самостоятельные учебные заведения гуманитарной ориентации. Гуманитарии практически подготовили цвет датской элиты, которая в дальнейшем вывела страну в культурные лидеры. В наши дни В. Рогинский писал: «В XIX в. Дания оказалась на первом месте в Европе по уровню грамотности: с 1814 г. впервые на континенте здесь было введено обязательное начальное образование. Во второй половине века создаваемые повсеместно по инициативе великого датского просветителя, философа и епископа Николая Грундтвига так называемые «народные университеты», то есть школы для взрослых, где можно было получить образование по многим отраслям знаний, способствовали дальнейшему повышению уровня культуры всего населения страны. В этом Дания стала образцом, которому потом последовали страны Северной Европы, а также другие европейские государства».^[45]

В педагогике, помимо Н. Грундтвига, следует назвать Кристена Кольда (1816–1870). Он организовал в середине XIX в. независимую школу и среднюю народную школу. Начинал он с работы подмастерьем сапожника в магазине отца, но в 1836 г. закончил педагогический колледж. Хотя он и не создал ничего фундаментального по вопросам образования (лишь один трактат «Om Bomeskolen», 1850 г.), его влияние на эту область велико. Даже сегодня о нем ходят легенды. Стоит напомнить, что его «пробуждение» состоялось в том же 1834 г., что и у Киркегора. Если философия Киркегора мрачна, то идеалы Кольда радостны и светлы. Он говорил о жизни так, используя примеры в виде педагогическо-дидактических притч: «Прежде я думал, что Бог – это полицейский или строгий учитель, который наблюдает за нами и дает затрещину, когда мы плохо себя ведем. Теперь я понял, что Бог любит и человечество, и меня, и я тоже почувствовал любовь к человечеству – и, в меньшей степени, к себе самому – и почувствовал радость от того, что Бог любит меня. Я внезапно наполнился жизнью, энергией, радостью, силой, чего раньше не было. От этого открытия я буквально был готов прыгать от счастья». Вначале друзья решили, было, что он сошел с ума. Но самое главное, на наш взгляд, то, что в итоге он понял-таки, как «силой слова можно сделать людей счастливыми». Наибольшее распространение взгляды Кольда получили среди фермеров и крестьян. Он считал, что образование только тогда даст прекрасные результаты, если оно сочетает в себе патриотизм как основу воспитания и религиозные чувства, и если оно раскрывает светлые и духовные начала в человеке. В 1838 г. публикуется его работа «Школа жизни и академия в Соэре», а с 1851 г. начала работать средняя школа Кольда. Методы обучения были демократическими: отсутствовали обязательные домашние задания, самостоятельно изучались лучшие авторы, вместе трудились. Учителя жили и ели вместе с учениками. Начали создаваться независимые школы (в том числе в Далуме). В основе его педагогической концепции лежал гуманистический взгляд на природу и человека. Ум и профессиональные знания, бесспорно, он считал важными, но не это главное. Важнее стать на путь истины и справедливости. Лишь требования истины, правды, справедливости, культурности делают людей истинно гуманными и просвещенными. Надо обеспечить такие условия для развития твоей страны и народа, чтобы жизнь нации продолжалась.^[46] Высокую оценку состояния образования в Дании встречаем в дневнике французского писателя Эдмона де Гонкура. Описывая свою встречу с Г. Брандесом, он отмечал: «Брандес очень интересно рассказывал о разных учрежденных им на родине обществах, призванных дать образование людям из народа, которые продолжают оставаться там крестьянами и рабочими, не то что французский крестьянин или рабочий; этот едва вбив себе в голову крупицу школьной поэзии, считает, что правительство должно обеспечить ему место служащего» (1896).^[47]