Европейские божества – симфония музыки, мысли и стали 7 страница

Венский конгресс.

И все же разумные, волевые и культурные монархи частично способствовали тому, что в первой половине XIX в. землям Германии удалось добиться модернизационного сдвига. Германское государство обрело свое федеральное лицо, во многом характерное и по сей день. Тот парламент, заседавший во франкфуртской церкви Паульскирхе (ее еще называли «колыбелью германской демократии»), в 1848 г. сделал даже попытку разработать конституцию новой Германской империи. Империя мыслилась немецкими парламентариями как федеративное государство с сильной центральной властью, в которой федеральные земли, сохраняя самостоятельность, подчинялись бы центру, хотя царившие наверху порядки не очень-то помогали пробуждению республиканского и парламентского духа. При всех его достоинствах Иосиф II был почти «маньяком абсолютизма». Фридрих II ко всякого рода сеймам и совещательным собраниям, где, как он однажды выразился, бессильные депутаты «лают на луну», испытывал одно презрение. Ясно, что и вопрос единства немцев должен был решиться как-то иначе.

Заметим, что к объединению Германии практически все европейские страны относились с глубокой настороженностью и подозрением. В памяти народов Европы и России были еще свежи деяния Карла Великого и его «Священной» империи, набеги и грабежи крестоносцев, военные успехи грозного Фридриха и т. д. Против союза в той или иной мере выступали Австрия, Франция, Англия, Польша, Дания, Россия и другие. Германские племена, которые прославили себя со времен Рима дерзкими военными походами, смелыми завоевательными устремлениями, ценили военную доблесть как наиважнейшее качество. Среди немцев всегда было немало тех, кто среди богов-олимпийцев богу Меркурию предпочитал Марса, а искусному Виланду – мужественного Зигфрида-воина. Вспомним, что и вся их мифология вращается вокруг сражений, схваток за золото, постоянных свирепых битв воинов, оживающих после смерти, и т. д. и т. п. В воспитательном кодексе германцев, пусть даже и между строк, все время ощущается присутствие культа воина как всеобщего властителя (regnatoris omnium dei) и повелителя. Хотим мы того или нет, но придется и нам в данном повествовании воздать должное богу меча – Тиру!

В церкви Паульскирхе заседало германское национальное собрание (1848–1849).

«Железный» Бисмарк как-то скажет, что Германия оказалась слишком тесной для Австрии и Пруссии и что немцам в самом ближайшем будущем придется отстаивать против Австрии их право на существование. Понятно, что и Австрия старалась сохранить статус-кво. В 1859 г. умер К. Меттерних, могущественный австрийский канцлер. С ним канула в Лету и старая Австрия, которая после Венского договора 1864 г. больше была озабочена внутренними преобразованиями. Меттерних любил повторять: «Чтобы побеждать людей, нужно только одно – уметь ждать». Ждать в политике порой очень опасно. Австрия к тому времени уже не была могучей империей, державшей в страхе Европу. Время пришло – и она дождалась Бисмарка.

Кто же был этот человек, ставший легендой Германии, ее «каменным Роландом», достойным кисти Рембрандта или Дюрера? Отто фон Бисмарк (1815–1898) причислял себя к потомкам рыцарей-завоевателей, некогда основавших первые немецкие колонии на землях к востоку от Эльбы. Говорят, что их родословная прослеживалась вплоть до правления Карла Великого. Юнкерский род Бисмарков был довольно известен, хотя иные утверждают, что он происходил «от буйного портняжки из Штенделя». Прусский король называл это семейство «знатнейшим и наисквернейшим» – из-за строптивости характера. Бисмарк же особо любил подчеркивать то обстоятельство, что его предки («все до единого») исправно обнажали свои мечи в войнах против Франции. Однако отец больше внимания уделял ведению юнкерского хозяйства, нежели битвам за отечество. После первой же военной кампании он в 23 года оставил военную службу. Король даже отобрал за это у него звание ротмистра и мундир. В решающие для судеб Европы и Германии дни сражений с Наполеоном Фердинанд Бисмарк женился и, вместо того чтобы обнажить шпагу за фатерлянд, с неменьшим пылом сражался в постели.

Итогом «сладких сражений» и стало появление на свет маленького Отто. Рождение его несколько уменьшило боль от позора Йены и Аустерлица, где пруссаки были наголову разгромлены французами. Бисмарк был крепким хозяином и мирным кутилой, любившим портвейн, вишневку, кофе и гусиную печенку. Сын также признавался, что смолоду любил «длиннные сосиски и коротенькие проповеди». Со стороны же матери, Вильгельмины, в его роду были Менкены, профессора истории и права, интеллектуалы-юристы высокого уровня. Эта женщина обладала острым умом и оказала значительное влияние на судьбу сына.

Мать сделала все возможное, чтобы вдолбить в воинственную прусскую голову любовь к знаниям. Бисмарк писал, что его воспитание подчинялось принципу, согласно которому «все должно служить развитию ума и скорейшему приобретению положительных знаний». Так воспитывались многие немцы в начале XIX века. В сознании нации живы триумфы немецкой науки, литературы и философии. Бисмарки – типичная немецкая семья, которая делала упор на физическое развитие и не очень жаловала церковные проповеди. Отец не был верующим христианином, мать была теософкой, склонной к мистике (обожала Сведенборга и Месмера). Юноша предпочитал молитвам занятия гимнастикой, плаваньем и фехтованием. Уже тогда культ тела в Германии стал как-то незаметно вытеснять культ духа и мысли. В школе Бисмарк также ничем особо не выделялся, разве что пренебрежительно относился к учителям (став старше, он выскажет им слова благодарности). Он любил читать Шиллера и Гете, уважал Шекспира, но был совершенно равнодушен к истории Древней Греции или Рима. В нем совершенно не ощущалось стремления иных интеллектуалов zu den alten Gnttern (к древним богам – нем.) И тем не менее его пример лишний раз убеждает нас в том, что немецкая нация умеет «делать бисмарков», то есть воспитывать в лидерах патриотизм, дисциплину, ответственность. Можно вспомнить его слова о том, что все исторические победы Германии стали заслугой немецкого учителя.

Канцлер признавал и себя естественным продуктом государственной системы образования, относясь с уважением к этой системе, укрепляя и лелея ее. Бисмарк писал в мемуарах: «В воспитательном заведении Пламана, устроенном на основе принципов Песталоцци и Яна, частичка «фон» перед моей фамилией мешала мне чувствовать себя непринужденно в обществе сверстников и учителей. Равным образом в гимназии у Серого монастыря (zum Grauen Kloster) мне пришлось испытать на себе со стороны нескольких учителей ту ненависть к дворянству, которую сохранила значительная часть образованного бюргерства как воспоминание из времен, предшествовавших 1806 г. Но даже эта агрессивная тенденция, проявлявшаяся при известных обстоятельствах в бюргерских кругах, ни разу не вызвала с моей стороны каких-либо ответных действий». Каковы были его жизненные устремления?

В политическом плане взгляды Отто еще не оформились. Он раздвоен между республикой и авторитаризмом. Бог всерьез его не интересовал, хотя Бисмарк сохранял в отношении него должный пиетет. Вступив в пору зрелости, он перестал молиться, предпочитая поболтать с хорошенькой женщиной или же «привести в чувство» гувернантку, вдруг упавшую без чувств к нему на руки (впрочем, смерть любимой женщины и женитьба впоследствии все же вернули его в лоно Христово). Обучение в Геттингене, в самом свободном академическом центре

Германии, оставило свой след. Заносчивый и самоуверенный юноша стал членом одной из замкнутых студенческих корпораций (1832). Данный период отмечен тем, что за 9 месяцев он принял участие в 25 «поединках чести». Память о том, что отец не пожелал заслужить наград на полях сражений, видимо, лишь подстегивала его агрессивность. В остальное время он читал Байрона и Вальтер Скотта, мечтал о приключениях, битвах и был «непрестанно пылко влюблен».

Профессоров, как и все академическое сословие в целом, он терпеть не мог, хотя упорно изучал право, с интересом слушал лекции А. Герена, специалиста по меркантилизму и системе европейских государств XVIII в. И то и другое в дальнейшем ему весьма пригодится. Геттинген пришлось покинуть, и он заканчивал уже Берлинский университет, где и защитил диссертацию по философии и политической экономии. Там преподавал и Ф. Шлейермахер, у которого будущий канцлер воспринял совет из его «Монологов»: «Ты должен раз и навсегда упорядочить свою жизнь. То, чему слишком поздно научает людей старость, куда насильственно влечет их время в своих оковах, – то, в силу свободного избрания могучей воли, пусть уже теперь лежит в основе твоего отношения ко всему, что есть мир». Теперь он мог с полным правом вступить на чиновничье поприще. Что его ожидало? Карьера судебного следователя, офицера, дипломата. Бисмарка такая перспектива совершенно не привлекала. В одном из писем он делился с другом своими опасениями: «Так что я, пожалуй, откажусь от портфеля министра иностранных дел, несколько лет поиграю со шпагой, дрессирующей рекрутов, потом возьму жену, буду делать детей, пахать землю и подрывать нравственные устои моих крестьян фабрикацией непомерного количества водки. Стало быть, если тебе через десять лет доведется приехать в здешние места, ты найдешь упитанного офицера ландвера, этакого усача, который божится и ругается так, что земля дрожит, питает большое отвращение к французам и нещадно колотит собак и слуг, когда его тиранит жена». Он повторял не раз, что его вовсе не радует перспектива заполучить самый увесистый орден и самый длинный титул в Германии. Судьбе было угодно приготовить Бисмарку, как и Кромвелю, другую карьеру. Однако прежде он должен был войти в заводь хозяйственных забот, занятий сельских хозяйством, лошадьми, шерстью и навозом.^[570]

После краткого прохождения военной службы (в гвардейском батальоне егерей) он вернулся домой. Возвращение ускорила и ранняя смерть матушки, которой так и не дано было предугадать, кем станет ее сын в будущем. На его плечи тут же легли заботы о поместье. В университете ведению сельского хозяйства его не учили, ибо это был не его профиль. Но он еще в армии начал читать книги и статьи по аграрной экономике. Затем стал вникать в тайны бухгалтерии и химии, благо, что между двумя этими предметами немало родственного. С уверенностью можно сказать, что он оказался сметливым и практичным землевладельцем. Как бы там ни было, а ценность управляемых им поместий за 9 лет возросла более чем на треть. При этом он любил выпить и поиграть в карты (и даже просаживал немалые суммы). Потом Бисмарк говаривал, что «выучился своему стилю дипломатии на конских ярмарках в Померании». Если бы русские посылали иных своих премьеров, генералов и министров прежде на ярмарки и конюшни, может в этом было бы больше пользы, чем в направлении их в спецшколы и академии?

Еще одним большим плюсом сельского затворничества для Бисмарка стало то, что тут у него появилось время. Это ведь не Берлин, не Лейпциг и даже не Геттинген. Тут ни с кем не подерешься, не увлечешься сногсшибательной дамой и даже не напьешься в одиночку. Он «сменил перо на плуг», а карты на книги. Читал Бисмарк запоем как на немецком, так и на иностранных языках (Спиноза, Цицерон, Шекспир, Байрон, Гегель): «Все мое общее образование идет от того, что в те годы, когда мне еще нечего было делать, я нашел у себя в имении библиотеку, книги обо всем, что надо уметь и знать, и в буквальном смысле слова ее проглотил». Так он получил по тем временам прекрасное общее гуманитарное самообразование. А чтобы чтение шло веселее, он изредка баловался любимой смесью (шампанское и портер). Когда же им овладевала тоска, он задирал юбки всем без исключения. Как жаловался его друг Кейзерлинг, Бисмарк «следовал зову своих естественных инстинктов без каких-либо угрызений совести». Он и сам признал, что водил дружбу с дурной компанией любого рода.

С батраками он был менее покладист, чем с дамами, с соседями грубоват и заносчив, но не спесив. Иногда постреливал в потолок, чтобы возвестить о своем прибытии. При нелюбви к французам к англичанам он был очень даже расположен. Его подготовили к этому чтение английской литературы и романы с прелестными англичанками. Некая английская белокурая бестия выставила его в Висбадене на 200 фунтов стерлингов: даром что дочь священника (Лорейн-Смит). Роман был столь бурным, что он просадил все имевшиеся деньги и лишился работы. Впрочем, все это случилось еще до начала сельского уединения. Мысли о греховной страсти с англичанкой и погнали его в Англию. Тут его поразили вежливость и любезность англичан, железные дороги, туннели, кафедральный собор в Йорке и мясные порции. Немец, скуповатый, как все соотечественники, все никак не мог понять, как это можно отрезать мяса столько, сколько хочешь, и есть до отвала за ту же цену… Таков был в ту пору «дер толле Бисмарк» («бешеный Бисмарк»). Его нрав скрашивали сестра Мальвина и другие женщины.

Однако вскоре вихрь революций потряс Германию. Это был зов рыцарской плоти, клич боевого рога, услышав который Бисмарк встрепенулся и с пистолетом и четырьмя патронами в кармане ринулся в Потсдам на выручку королю. С немцами произошло примерно то же, что и с нами. Революция вскружила головы обывателям. Король Фридрих Вильгельм пошел на поводу у либералов. Консерватор-романтик Бисмарк хотел вернуть монархию в старое русло, но это было ему не под силу. «Прошлое погребено, – заявил он депутатам ландтага, – и я больше, чем кто-либо из вас, сожалею о том, что никому не под силу возродить его теперь, когда сама монархия бросила ком земли на его (короля) гроб». Бисмарк уже тогда понял суть бюрократии, с легкостью менявшей свои убеждения на противоположные («привыкнув держать нос по ветру»). По словам отца, он питал отвращение к занятиям в правительственной канцелярии.^[571] Это не помешало ему стать первым чиновником страны.

Объединение германской нации должно было стать задачей сильного, умного, волевого политика (как и объединение славян в единое государство). Немцы давно уже задавали себе вопрос «Где же отечество немца?» (Пруссия, Австрия, Северная или Южная, Западная или Восточная Германия?). Эти слова даже вошли в строки национального гимна. Многие были убеждены, что их родина – всюду, где звучала немецкая речь. Став президентом совета министров в Пруссии (1862), Бисмарк решительно взялся за дело. Он выдвинул идею единства как краеугольную идею имперской конституции (1870). Проблема укрепления единства российского государства также должна решиться «железом и кровью», но еще более – умом!

А. Дюрер. Адам и Ева.

Раздробленность немцев мешала созданию рынка, свободе передвижения, унификации права, всей будущности Германии. Во время встречи в Паульскирхе, в частности, отмечалось, что в одном только великом герцогстве Гессен-Дарм-штадт с населением в 300 тыс. человек было столько же чиновников, сколько и в Соединенном Королевстве Великобритании с Северной Ирландией. Конечно, это было неэффективно. Время настоятельно требовало создания единого немецкого союза. Трудную историческую задачу по объединению Германии судьбе было угодно возложить на Отто фон Бисмарка, заявившего: «Меня не устрашает вся Европа».^[572]

Обладая недюжинным талантом, острым умом, крепкой волей, он понял, как можно объединить германские государства: «Не словами, но кровью и железом будет объединена Германия». Точнее это заявление звучало так: «Пруссия должна собрать воедино все свои силы, выжидая благоприятный момент, который до этого вот уже несколько раз был упущен. Границы Пруссии, ограниченные Венским договором, не благоприятствуют здоровой политической жизни, и самый насущный вопрос дня будет решен не речами и не большинством голосов – кстати, именно в этом и заключалась величайшая ошибка 1848 и 1849 годов, – а железом и кровью». Ярый авторитарист, Бисмарк ненавидел революцию и кричал, что виселица должна быть «в порядке дня». «Бешеный» (так звали его соседи) приветствовал разгон парламента прусскими штыками. Эти «достоинства» были прекрасно известны прусскому королю. Поэтому Фридрих Вильгельм, когда зашла речь о включении Бисмарка в состав правительства в ранге министра, отказал и даже сделал приписку на полях: «Заядлый реакционер, от него пахнет кровью, использовать позднее». Фраза удивительная по своей четкости и определенности. Таких людей как Бисмарк судьба обычно приберегает на крайний случай.

Здесь надо было бы откровенно сказать, что у каждого времени свой сорт политиков. Во времена иллюзий и утопических надежд обычно в ходу у властей либералы. Те много всем обещают, цветисто говорят – и не берут на себя никаких твердых обязательств. На самом же деле либералы и демократы – самые никчемные и паскудные людишки на всем белом свете. Особенно это справедливо для Германии и России. Один из немецких политиков в минуту редкой откровенности так сказал о них: «Другие народы бывают часто рабами, но мы, немцы, всегда лакеи» (Берне). Подобное лакейство ни в ком так ярко не выражено как в российских демократах и либералах. Но и немцы ни в чем им не уступают. М. Бакунин говорил, что немецкий либерализм, за исключением немногих лиц и случаев, был особенным проявлением лакейства, общенационального лакейского честолюбия. Он утверждал, что немцы «никогда не нуждались в свободе», и что «жизнь для них просто немыслима без правительства, т. е. без верховной воли, верховной мысли и железной руки, ими помыкающей». И чем сильнее эта рука, тем «более гордятся они, и тем сама жизнь становится для них веселее».^[573] Это же справедливо и в отношении нас.

Немцам и русским необходим, органично и естественно, «железный кулак» (в сочетании с осознанной свободой). Для кого-то это, возможно, и неудобно и неприятно (для господ евреев, привыкших рассматривать весь мир, как одну большую кровать свального греха), но только в таких условиях наши народы смогли добиться невозможного и великого. Кажется, Гете говорил, что любит тех, кто жаждет невозможного. Таким человеком и был Бисмарк. Если бы его не было, Германия должна была бы создать его искусственно, как знаменитого Голема. Во время Крымской войны он уже стал государственным деятелем европейского масштаба.

Нам представляется знаменательным, что рождение его как государственного мужа произошло при прямом участии России. Не станем вводить вас в исторические тонкости борьбы той поры вокруг Турции, «больного человека» Европы (кстати, так и не вылечившегося), вокруг ключей от Гроба Господня и т. д. и т. п. Строго говоря, речь и тогда шла о переделе сфер европейского влияния. Картина, до боли схожая с нынешней, когда нас «мудрецы» намерены выставить из Европы. Хотя тысячи прохвостов и глупцов упорно пытаются доказать обратное (что понятно, ибо народ может попросту растерзать их за подлую капитуляцию).

Что ни говори, а только Россия и может сделать из немца «великана». Величие Бисмарка состояло в том, что он понял простую, но важнейшую истину: будущее Германии может быть обеспечено только в союзе с Россией. Хотя в самой правящей верхушке было немало тех, кто все еще мыслили категориями тевтонских набегов. Однако Бисмарка, человека образованного и начитанного, не проведешь фальшивкой типа «завещания Петра Великого», сфабрикованной в Париже в начале XIX в. Там утверждалось, что Россия якобы ведет подрывную работу против всех европейцев с целью добиться мирового господства. Либералы выступали с позиции врагов России, желая сразиться с ней (вместе с Западом). Когда принц попросил высказаться откровенно, так, как того требуют «не только европейская ситуация, но и истинные интересы дружбы к России», Бисмарк занял сторону России. В «Мемуарах» он писал: «Желая избавить принца от этих навязанных ему идей, я стал доказывать, что мы сами не имеем абсолютно никакой причины воевать с Россией и что у нас нет в восточном вопросе никаких интересов, которые оправдывали бы такую войну или хотя бы необходимость принести в жертву наши давние дружеские отношения к России. Наоборот, всякая победоносная война против России при нашем – ее соседа – участии вызовет не только постоянное стремление к реваншу со стороны России за нападение на нее без нашего собственного основания к войне, но одновременно поставит перед нами и весьма рискованную задачу… А раз наши собственные интересы отнюдь не требуют разрыва с Россией, но скорее даже говорят против этого, то, напав на постоянного соседа, до сих пор являющегося нашим другом, не будучи к тому спровоцированы, мы сделаем это либо из страха перед Францией, либо в угоду Англии и Австрии». В таком случае немцы выступили бы в роли «индийского вассального князя», который воюет за интересы Британии. В этом отчетливо прослеживаются намерения русофобско-проеврейской партии Бетман-Гольвега, желавшей столкнуть немцев и русских, а самим при этом править.^[574]

Хотя критики и бросали в его адрес обидные колкости, называя «казаком с берегов Шпрее», не стоит преувеличивать русской ориентации Бисмарка. На это он реагировал хладнокровно, говоря, что не является ни сторонником Запада, ни сторонником России. Он – немец, и к тому же пруссак. А то, что о нем говорила королева Елизавета (в дневнике она скажет о нем как об «очень русском») или тем более Энгельс с Марксом, и вовсе его не волновало (последний утверждал, что главным министром его назначили Франция с Россией).

Затем Бисмарк прошел дипломатическую школу (посол в Петербурге и Париже). О своем пребывании в Петербурге он писал как о хранении бренного тела «в холодильнике на Неве». В Париже было теплее, к тому же он увлекся графиней Екатериной Орловой. Та играла ему на рояле Бетховена, Шуберта и Мендельсона. Вероятно, его специально бросили на два решающих направления, чтобы подготовить к роли премьер-министра. Он изволил шутить: «Самим провидением мне суждено быть дипломатом: ведь я даже родился в день первого апреля».

Германия, наконец-то, получила в правители не безвольную тряпку, а мудрого и сильного политика, который не заискивал ни перед Англией, ни перед Францией, ни перед Австрией. Кстати, когда к нему перед отъездом явился еврейский банкир Левенштейн, агент Ротшильда, и предложил за 30 тысяч талеров защищать при дворе Петербурга интересы Австрии (точнее, интересы еврейского капитала), тот вывел олигарха за дверь и пинком в зад спустил с лестницы, бросив фразу: «Честные послы короля неподкупны». Объединение Германии стало результатом не речей в парламентах, не решений европейских правительств, а итогом двух победоносных войн (против Австрии и Франции, при нейтралитете России). Бисмарк прав, говоря, что война против них не более аморальна, чем предшествующие войны Австрии и Франции против Пруссии.

Каковы же итоги? Возродилась вновь Германская империя. Немец получил доселе невиданные возможности. Г. фон Бунзен сказал: «Бисмарк делает Германию великой, а немцев маленькими». Чушь. Он лишь открыл дорогу к величию страны и народа, и не его вина, что элита распорядилась не лучшим образом этим наследием.

«Железный канцлер» Отто фон Бисмарк. 1870-е гг.

К тому времени Германия резко рванулась вперед… Всякому мощному движению великой нации предшествуют серьезные успехи в промышленности и торговле. Не была исключением и Германия. К началу XIX в. страна заметно отставала от ведущих европейских стран в данной области. Изменения наметились в эпоху, как ни странно, наполеоновских завоеваний, когда в Рейнской области и на немецком побережье Северного моря в 1803–1815 гг. создаются по французскому образцу торговые и промышленные палаты (Кельн, Майнц, Любек). Позднее в результате слияния старых купеческих цеховых корпораций восточнее Эльбы возникли более крупные организации (Берлин, Данциг, Магдебург).

Успех был столь очевиден, что в 1830–1840 гг. торговые палаты создаются повсюду в немецких землях. Иначе говоря, с этого времени немецкая промышленная буржуазия получила эффективное орудие для защиты своих интересов. Крайне важно и то, что молодая немецкая буржуазия выступала в тесном союзе с промышленниками. Это сделало немецкие товары более конкурентоспособными. Первое условие успеха нации – тесное единство промышленности, капитала, торговли. Однако в условиях раздробленности у Германии не было бы никаких шансов, если бы не организовался Германский таможенный союз (1834). Он объединил почти все германские государства. На территории княжеств, вошедших в союз, были отменены все местные тарифы и установлены единая таможенная граница и общий внешний тариф.

Правда, и таможенный союз не мог действовать эффективно и в полную силу в условиях политической раздробленности страны. Все же промышленность стала развиваться более быстрыми темпами, чему способствовало установление защитных таможенных пошлин. Немецкая буржуазия имела немало светлых голов, подобных Т. Фрею, Д. Ханземану и другим. Те стали инициаторами создания Германского конгресса торговых палат (1861), куда вошли торговые и ремесленные палаты, торговые правления, отраслевые предпринимательские союзы всех государств – членов Германского таможенного союза. Важно подчеркнуть, что за 10 лет до основания единого германского государства возник общенациональный орган, работавший на единение немцев. Таким образом, экономика стала приводным ремнем политики. Здесь были установлены правила по свободному обмену товарами, судоходству и т. д. Остро стоял вопрос о том, под чьей эгидой объединится Германия – под эгидой Австрии или Пруссии. Все решала, в итоге, проблема конкурентоспособности двух промышленностей и двух армий.

Война является своего рода сочетанием и воплощением наук, искусства и воспитания. Военный теоретик Клаузевиц проводил подобные аналогии. Он называл военное искусство политикой, «сменившей перо на меч», отдавая предпочтение политике, ибо в ней в гораздо большей степени присутствует разум. Видимо, Клаузевиц все же хорошо понимал полную несовместимость начал духовных и созидающих со смертью и разрушением. «Война есть деятельность воли против одухотворенного реагирующего объекта. К такого рода деятельности мало подходит схематическое мышление, присущее искусствам и наукам…» – говорил Клаузевиц. Мы считаем иначе. Именно война по большому счету схематична и губительна для всякого живого, творческого и подлинно человечного духа. Однако к ее услугам порой приходится прибегать в тех случаях, когда бессильны все прочие способы разрешения проблем и конфликтов.

Имеет ли война какое-либо отношение к образованию и воспитанию? Бесспорно. Вся человеческая история – это история непрерывного военного воспитания. Хотя данная тема и лежит в стороне от нашего исследования, не хотелось бы, чтобы русский народ оказался среди неуспевающих учеников в этой наиважнейшей области знаний. К тому же это опасно, ибо мир держится оружием. Слова известного государственного деятеля Германии графа Шверина (1863) – Recht geht vor Macht (Право выше силы) зачастую оказывались полнейшей фикцией.^[575] Право выше силы, если та стоит за этим правом.

Экономически Германия давно уже была готова к объединению. Победа Мольтке над австрийцами под Садовой открыла Бисмарку путь к реализации давней цели воссоединения (3 июля 1866 г., в день битвы, у Бисмарка в кармане был яд, который он в случае поражения, якобы, был готов принять). Битва при Садовой, где Пруссия победила Австрию, стала лишь следствием, завершением спора экономик двух стран. Пруссия сумела с большой пользой воспользоваться периодом экономического подъема (1834–1873). Тогда в стране стали быстро создаваться новые фирмы, предприятия, акционерные общества, а главное, стремительно развивались отрасли промышленности («эпоха грюндерства»). В итоге промышленное производство в стране за 50-е годы XIX в. удвоилось, превосходя к 1860 г. почти по всем показателям французскую промышленность. Хотя пока еще немецкие товары и уступали английским. Для ликвидации разрыва в 1876 г. был создан Центральный союз германских промышленников для поощрения и защиты национального труда – ЦФДИ (Centralverband Deutscher Industrieeller zur Beforderung und Wahrung nationaler Arbeit – CVDI), куда вошли союзы, работающие в области торговли, техники, ремесел и т. д. Это был важнейший этап для судеб будущей Германии. Промышленники взяли в свои руки судьбу Отечества… Это вам не жалкие криминальные выродки, угоняющие все деньги из страны за границу, своей поддержкой антинациональной власти губящие державу. В первом параграфе Устава ЦФДИ прямо и четко сказано: «Целью союза является защита интересов промышленности страны и предпринимательства в целом, а также поощрение национального труда» (труда, а не национальной безработицы, как мы видим в современной России!). Для достижения целей союз стал мощно воздействовать на экономическое законодательство империи, на заключение договоров о судоходстве с иностранными государствами, развитие взаимоотношений с рабочими, на формирование общественного мнения в духе общности интересов производителей и потребителей, общности интересов капитанов индустрии, рабочих и инженеров. Вся политика страны фокусировалась вокруг этих важнейших пунктов (и самым главным было то, что банкиры, политики, промышленники, директора не грабили тружеников столь цинично, преступно и нагло).^[576]

Настал черед и Франции… Отношения французов и немцев еще со времен Хильдерика и Хлодвига, то есть с V–VI вв. н. э., были довольно сложными. Их можно было сравнить с взаимоотношениями единокровных братьев, между которыми идет давний спор об отцовском наследстве или первенстве в семье. Психологически эти народы (особенно пруссаки и французы) издавна испытывали друг к другу скрытую неприязнь, если не ненависть. Писал же Бакунин о том, что «французоедство сделалось повальною болезнью в Германии». А известнейший романист А. Дюма-отец, посетивший в 1866 г. Неаполь, Флоренцию, Австрию и Пруссию, привез из путешествия роман «Прусский террор», в котором далеко не лестным образом обрисовал немцев. Вот что Дюма писал по поводу царивших там настроений: «Тот, кому не довелось путешествовать по Пруссии, не может себе представить ненависть, какую питают к нам пруссаки. Это своего рода мономания, замутившая самые ясные умы. Министр может стать популярным в Берлине лишь в том случае, если он даст понять, что в один прекрасный день Франции будет объявлена война». В облике некоего Безевека нарисован образ воинственного пруссака, в самых общих чертах чем-то схожий с портретом Бисмарка.^[577]