Глава II. Состояние Европы в 1660 г. — Вторая Англо-Голландская война — Морские сражения: Лоустофтское и Четырехдневное

В течение двенадцатимесячного периода после 1660 г. вступают в новую стадию национальной жизни, после более или менее продол­жительного периода расстройства, два государства, которые, при всем различий между собой, занимали первые места в морской истории новой Европы и Америки, т. е., в общем, в морской истории всего света. Морская история, однако, составляет только один фактор в тех последовательных успехах и усилениях, неудачах и ослаблениях наций, которые называют историей последних, и если упустить из виду другие факторы, с которыми он тесно соприкасается, то образу­ется искаженное воззрение на степень его важности — преувеличен­ное или обратно. Настоящий труд предпринят нами именно в том убеждении, что важность морской истории как фактора общей исто­рии наций низведена на несоразмерно низкую ступень, если не со­всем упущена из виду, людьми, которым чужды интересы мореходст­ва, и в частности современным населением Соединенных Штатов. Избранный нами 1660 г. отделен лишь небольшим промежутком времени от другого года, а именно от 1648, когда был заключен Вест­фальский, или Мюнстерский, трактат, формулировавший великие для Европы результаты общей войны, известной в истории под име­нем Тридцатилетней. Этим трактатом Испания признала формально независимость Соединенных Провинций Голландии, на практике обеспеченную еще задолго до того, и он, вместе с Пиренейским трак­татом между Францией и Испанией, заключенным в 1659 г., дал Ев­ропе на некоторое время внешний мир. Последнему, однако, суждено было вскоре же нарушиться целым рядом почти всеобщих войн, про­должавшихся до смерти Людовика XIV и имевших своими последст­виями существенные перемены в карте Европы. В течение этих войн возникли новые государства, некоторые из старых пришли в упадок, и все подвергались значительным изменениям в своих владениях и в политическом значении. Во всех этих результатах морская сила пря­мо или косвенно играла большую роль. <...>

В течение столетия, предшествовавшего Вестфальскому миру, стремление к расширению влияния королевской династии и забота о распространении исповедывавшейся в государстве религии были двумя сильнейшими мотивами политических деяний. Это была эпо­ха больших религиозных войн, которые поднимали нацию против нации, княжество против княжества и, часто в той же самой нации, партию против партии. <...>

Под их управлением французская политика получила определен­ное направление, сформулированное Ришелье и сделавшееся тради­ционным; его можно охарактеризовать в следующих общих чертах:

1) внутреннее единение королевства, умиротворение или подавление религиозной борьбы и централизация власти в короле;

2) сопротивление могуществу Австрийского дома, для чего настоя­тельно необходим союз с протестантскими германскими государ­ствами и с Голландией;

3) расширение границ Франции к востоку за счет, главным образом,
Испании, которая тогда владела не только современной Бельги­ей, но и другими провинциями, давно уже слившимися с Фран­цией;

4) создание и развитие большой морской силы для увеличения бла­госостояния королевства и, главным образом, для организации надлежащей вооруженной силы против .наследственного врага Франции, т. е. против Англии; для этой последней цели также
должно было иметь в виду союз с Голландией. <...>

Что касается состояния Франции в 1660 г. и степени ее готовно­сти двигаться вперед по пути, намеченному Ришелье, то можно сказать, что внутренний мир в ней был обеспечен, могущество знати всецело сломлено, религиозные несогласия успокоены, веротерпи­мый Нантский эдикт был все еще в силе, тогда как оставшиеся недо­вольными протестанты были усмирены силой оружия. Вся власть была сосредоточена на троне. В других отношениях, хотя королевст­во и пользовалось миром, условия были менее удовлетворительны: военного флота, в сущности, не было; торговля, внутренняя и внеш­няя, не процветала, финансы были в беспорядке, армия мала.

Испания, перед которою все другие державы трепетали менее, чем столетие тому назад, с тех пор давно уже была в упадке и едва ли представляла грозную силу; слабость центральной власти распростра­нилась по всем частям ее администрации. Однако по размерам своей территории она все-таки была еще велика. Испанские Нидерланды все еще принадлежали ей, она владела также Неаполем, Сицилией и Сардинией, Гибралтар не попал тогда еще в руки Англии, ее обшир­ные владения в Америке, за исключением Ямайки, завоеванной анг­личанами за несколько лет перед тем, были еще не тронуты. <...>

Голландия сделалась Финикией новых времен. Владея Шель­дой, Соединенные Провинции заперли выходы из Антверпена к мо­рю и унаследовали коммерческую силу этого богатого города, кото­рый один венецианский посланник в семнадцатом столетии сравнил с самой Венецией. Они принимали, кроме того, в свои главные горо­да рабочий люд из Нидерландов, который бежал от испанской тира­нии совести. Мануфактуры сукон, полотняных материй и т. п., зани­мавшие 600 000 душ, открыли новые источники доходов для народа, прежде довольствовавшегося торговлей сыром и рыбой. Уже одно рыболовство обогащало его. Сельдяной промысел кормил почти пя­тую часть населения Голландии, давая 300 000 т соленой рыбы и при­нося более 8 млн франков ежегодного дохода.

Морское и коммерческое могущество Республики развивалось быстро. Коммерческий флот Голландии насчитывал 10 000 судов, 168 000 матросов и кормил 260 000 человек ее населения. Голландия держала в своих руках большую часть европейской транспортной тор­говли и захватила к этому еще со времени мира всю перевозку това­ров между Америкой и Испанией и французскими портами, причем общая стоимость ее ввоза определялась в 36 млн франков. Северные страны: Бранденбург, Дания, Швеция, Московия, Польша, доступ к которым был открыт Провинциям через Балтийское море, служили для последних неисчерпаемым рынком обмена. Взамен продававших­ся ими там продуктов они покупали продукты Севера — пшеницу, дерево, мед, пеньку и меха. Общая стоимость товаров, ежегодно пе­ревозившихся на голландских судах во всех морях, превосходила 1000 млн франков. Голландцы сделались, говоря образным языком, «извозчиками» на всех морях.

Таким развитием своей морской торговли Республика была обя­зана колониям. Она имела монополию на все продукты Востока. Пряности и разные произведения промышленности из Азии при­возились ею в Европу ежегодно на сумму 16 млн франков. Могуще­ственная Ост-Индская компания, учрежденная в 1602 г., основала в Азии целую империю из владений, отнятых от Португалии. Завладев в 1650 г. мысом Доброй Надежды, который гарантировал промежу­точную стоянку для ее судов, она царила, как верховный властелин, на Цейлоне и на берегах Малабарском и Коромандельском. Она сде­лала Батавию резиденцией своего правления и распространила свою торговлю до Китая и»Японии. Между тем Вест-Индская компания, более быстро развивавшаяся, но менее прочная, снарядила 800 ко­раблей, военных и торговых. Она воспользовалась ими для захвата остатков португальских владений на берегах Гвинеи, а также и в Бра­зилии.

Соединенные Провинции сделались таким образом складочным местом для произведений промышленности всех наций.

Голландские колонии в то время были рассеяны по всем восточ­ным морям — в Индии, в Малакке, на Яве, на Молуккских островах и в различных частях обширного архипелага, лежащего к северу от Австралии. У голландцев были владения на западном берегу Афри­ки, и колония Новый Амстердам тогда еще оставалась в их руках. В Южной Америке Голландская Вест-Индская компания владела почти тремястами лигами берега в Бразилии, к северу от Бахии, но многое недавно ускользнуло из ее рук.

Соединенные Провинции были обязаны значением и силой сво­ему богатству и своим флотам. Море, которое, подобно остервенело­му врагу, бьется об их берега, было покорено и сделалось их полез­ным слугой; земле суждено было привести их к разорению после долгой и суровой борьбы с врагом, более жестоким, чем море — с Ис­панским королевством; успешный конец с его обманчивым обеща­нием покоя и мира прозвучал похоронным звоном по Голландской Республике. До тех пор, пока могущество Испании не было поколеб­лено или, по крайней мере, было достаточно велико для поддержа­ния страха, долгое время внушавшегося ею остальной Европе, инте­ресы Англии и Франции, которые обе страдали от угроз и интриг ее, требовали, чтобы Соединенные Провинции были сильны и независимы. Когда же Испания пала и повторявшиеся унижения ее показа­ли, что ее слабость была действительной, а не кажущейся, другие по­буждения заняли место страха. Англия начала добиваться отнятия у Голландии ее морской торговли и морского владычества, Франция заявила желание овладеть Испанскими Нидерландами. Соединенные Провинции имели основание сопротивляться и той и другой. <...>

Остается еще заметить, что правительство, довольно слабое уже вследствие вышеизложенных причин, было еще слабее от разделе­ния народа на две большие партии, горячо ненавидевшие друг дру­га. Одна партия купцов (бургомистры); бывшая в рассматриваемую эпоху в силе, чувствовала расположение к конфедеративной респуб­лике, как она охарактеризована выше, другая желала монархическо­го правительства под скипетром Оранского дома. Республиканская партия добивалась союза с Францией и сильного флота, Оранская партия тяготела к Англии, с королевским домом которой принц Оран­ский был в тесном родстве, и желала сильной армии. При этих усло­виях и при малочисленности населения Соединенные Провинции в 1660 г., с их огромным богатством и внешней деятельностью, походи­ли на человека, поддерживаемого возбуждающими средствами. Ис­кусственная сила не может поддерживаться бесконечно, но достоин удивления факт, что это маленькое государство с народонаселени­ем во много раз меньшим, чем Англия или Франция, выносило напа­дения каждой из этих держав отдельно, а два года — и обеих вместе, не только не будучи уничтожено, но и не потеряв своего места в Ев­ропе. <...>

Англичане и голландцы, принадлежа к одной и той же расе и на­ходясь в подобных между собой условиях приморского положения, были явными соперниками в вопросах первенства на море и в тор­говле; и так как Голландия занимала в рассматриваемую эпоху пер­венствующее место, то чувства упомянутого соперничества со сторо­ны Англии были особенно страстны и горячи. Еще особая причина неудовольствия между этими державами лежала в деятельности Гол­ландской Восточно-Индийской компании, «которая требовала моно­полии торговли на Востоке и обязывала отдаленных князей, с кото­рыми заключала договоры, закрыть двери торговли в их владениях другим нациям, исключенным таким образом не только из голланд­ских колоний, но и со всей территории Индии». Сознавая превосход­ство своей силы, Англия желала контроля над политикой Голландии, и в дни, когда была республикой, даже добивалась союза между своим и ее правительствами. Сначала поэтому народное соперничест­во и народная вражда вторили желаниям короля, тем более так, что Франция в течение нескольких лет не была грозна для других дер­жав на континенте. Как только, однако, наступательная политика Лю­довика XIV была всюду понята, английский народ, как высший, так и низший класс его, почувствовал большую опасность для себя со стороны Франции, подобно тому, как столетие назад они были напу­ганы Испанией. Передача Испанских Нидерландов (Бельгии) Фран­ции повела бы к порабощению ею остальной Европы и особенно бы­ла бы ударом для морской силы и Голландии, и Англии, так как нель­зя было предположить, чтобы Людовик согласился тогда продол­жать признавать закрытие Шельды и Антверпенского порта — усло­вие, на которое обязалась ослабевшая Испания по вынужденному у нее Голландией договору. Восстановление же торговой деятельности этого большого города было бы одинаково тяжелым ударом и для Амстердама, и для Лондона. С пробуждением наследственной оппо­зиции против Франции начали сказываться узы родства между Анг­лией и Голландией, память о прошлом союзе против тирании Испа­нии проснулась, и сходство религиозных верований, представлявшее тогда все еще сильный импульс, заставило оба государства действо­вать заодно. В то же самое время энергичные и систематические уси­лия Кольбера создать во Франции торговлю и флот возбудили к ней ревность обеих этих морских держав; соперницы между собой, они инстинктивно обратились против третьей стороны, посягавшей на их господство на море. Карл не был в состоянии сопротивляться дав­лению своего народа при всех этих мотивах; войны между Англией и Голландией прекратились, а после смерти Карла сменились даже тес­ным союзом.

Хотя в 1660 г. торговля Англии и была менее обширна, чем тор­говля Голландии, но флот первой превосходил флот второй, — осо­бенно по стройности, организации и силе. Суровое, до энтузиазма религиозное, правительство Кромвеля, основывавшееся на военной силе, наложило свою печать и на флот, и на армию. <...>

При вышеописанном состоянии Европы пружина, которая долж­на была приводить в движение различные ее колеса, была в руках Людовика XIV. Слабость его непосредственных соседей, большие ре­сурсы его королевства, только ожидавшие развития, единство на­правления, являвшееся следствием его абсолютной власти, его соб­ственный практический талант и неутомимая деятельность, которой помогало в течение первой половины его царствования счастливое соединение министров исключительных способностей, — Все это способствовало тому, чтобы все правительства Европы стали в большую или меньшую от него зависимость и считались с направлением политики Франции, если не следовали ей. Величие Франции было целью Людовика, для достижения которой ему предстояло избрать один из двух путей — сушу или море; не то, чтобы один путь совсем, исключал другой, но Франция, как ни была могущественна она то­гда, все-таки не имела силы для следования одновременно по обоим путям.

Людовик решился добиваться своей цели путем расширения су­хопутных владений. <...>

А. Мэхэн

Стратегический разбор действий на море

На характер и направление первых действий Соединенных Шта­тов, при столкновении их с Испанией, влияли как случайные обстоя­тельства, так и объявленная открыто цель начала неприязненных действий. Эти последние, как часто бывает, начались раньше фор­мального объявления войны, так как главная цель и повод наших действий не имели сначала предметом удовлетворение наших жалоб против Испании, а стремились лишь к тому, чтобы заставить испан­цев очистить остров Кубу. Вполне было логично, что этот остров и сделался объектом наших военных действий, ибо освобождение его от притеснений было целью войны.

Если бы на положение дел мы взглянули с более общей точки зрения, т. е. мы осознали бы несомненный ущерб, какой терпят Соединенные Штаты от того состояния, в котором находились тогда испанские колонии благодаря действующим в них несправедливым законам и порядкам, и если бы это осознание послужило причиной объявления войны, то стратегические соображения заставили бы нас, быть может, выбрать совсем другой объект наших операций. В этом случае нашей главной целью явилось бы не оказание помощи острову Куба, а стремление силой принудить Испанию признать те требования, какие бы мы ей предъявили. Например, может быть мы сознали бы, что Порторико, находясь на расстоянии 500-600 миль от восточной оконечности острова Куба и в расстоянии приближенно вдвое большем от двух самых важных портов на этом острове (от Га­ваны на севере и Сиен-фуегоса на Юге), прямо неоценим для Испа­нии как промежуточная морская станция и база для снабжения и подкрепления как ее армии, так и флота; что, не оспаривая у испан­цев обладания этим островом, мы позволяем им пользоваться теми же преимуществами близости к театру военных действий, какое име­ют Соединенные Штаты благодаря своему географическому поло­жению; что поэтому первым объектом военных действий должно служить завладение этим островом. В результате Испания из-за под­держки операции на Кубе сразу была бы отброшена к своим евро­пейским берегам, и ей пришлось бы пользоваться линией сообщения громадной длины, легко уязвимой по всему протяжению, в особен­ности со стороны мелких крейсеров, опирающихся на гавани острова Порторико, который лежит на фланге этой линии сообщения и кото­рый, по нашему предположению, находился бы в наших руках.

Для какой-либо из европейских наций причины такого образа дей­ствий являлись бы еще более обоснованными. Действительно, для та­кого государства, находящегося от Кубы в таком же удалении, как Испания, а вероятно даже и в большем, такая промежуточная база в руках противника представила бы неодолимые трудности в произ­водстве военных операций и настолько же явилась бы она драгоцен­ной, если бы могла быть вырвана из рук неприятеля.

Эта оценка военного значения Порторико не должна нами упус­каться из виду, пока мы прямо или косвенно будем считать себя от­ветственными за безопасность и независимость Кубы. Порторико, с военной точки зрения, по отношению к Кубе, к будущему каналу че­рез, перешеек и к нашему Тихоокеанскому побережью имеет то же значение, какое имеет (или может иметь) Мальта по отношению к Египту и лежащим дальше берегам. Насколько важно Англии удер­жать Мальту для безопасности ее позиции в Египте, для возможно­сти пользоваться Суэцким каналом для обеспечения пути в Индию, настолько же важно и для нас владеть Порторико и быть сильными, как на этом острове, так и в омывающих его водах. Какой-либо евро­пейской державе чрезвычайно трудно будет действовать против анг­личан, флот которых будет опираться на Мальту. Точно так же очень трудно будет какому-либо заатлантическому государству вести опе­рации против нашего флота в западном Карибском море, если по­следний будет иметь своими базами Порторико и окружающие его острова.

Французская школа

П. Видаль де па Блаш (1840-1914)