Состояние церкви. — Великий раскол и соборное движение. — Гуситская война и конец Люксембургского дома. — Начало Габсбургов. — Конец Базельского собора 3 страница

Мехмед II

В 1451 г. Мураду, пользовавшемуся славой умеренного и справедливого властителя, наследовал его сын Мехмед II, юноша 21 года, честолюбивый, полный воинственных замыслов. Укрепив свой престол по восточному обычаю казнью казавшихся ему опасными родственников, он счел наступившим время для возвращения османами их естественной столицы.

Монета султана Мехмеда II (1451–1481).

Париж. Нумизматический кабинет.

Он почти не скрывал своих намерений: в том же году, когда он достиг власти, он начал строить крепость на европейском берегу Босфора, в наиболее узком его месте, неподалеку от Константинопольских ворот. Император Константин XI, носивший в то время корону, утратившую почти всякое значение, тщетно пытался воспрепятствовать этим работам; султан даже не принимал посольств, присылаемых по этому поводу. Вскоре открылись враждебные действия, к которым подала повод постройка этой крепости. Палеолог, сознавая их враждебность, стал мужественно готовиться к защите. Он снова обратился за помощью к западным державам, прежде всего к папе. Ожидаемая помощь со стороны последнего ограничилась присылкой какого-то кардинала Исидора, который прибыл в ноябре 1452 г. в погибавший город и стал проповедовать в пользу воссоединения церквей. Император склонился на предлагаемые формулы исповедания, но это лишь раздражило все православное население, подняло всех монахов, народ, чернь, и прежде чем пара галер, снаряжаемых папой на его личные средства или на доставленные ему другими государями, успела появиться в восточных водах, судьба города уже решилась.

Осада и завоевание Константинополя. 1453 г.

Мехмед дал осажденным время как-то приготовиться к обороне в течение зимы, но сам завладел всеми путями, по которым им могла бы подоспеть помощь. С наступлением весны 1453 г. он двинул из Адрианополя свои полчища в составе 3–4 тысяч человек, и когда эта армия опоясала город дугой, от моря до моря, с суши, то к его стенам, обращенным к морю, приблизился флот.

Карикатурное изображение турецких воинов. Рисунок XV в.

Нюрнберг. Германский музей.

Город оказал мужественное, неожиданное для султана сопротивление. Он был надежно защищен с суши двойной стеной; гавань Золотой Рог, в которой находилась маленькая эскадра из 16–20 судов, была замкнута цепью с моря. Были минуты, когда не только набожные и искренне благочестивые люди, но и сами вожди и все понимавшие военное дело надеялись на то, что и в этот раз язычники вынуждены будут отступить. Император был человеком решительным и самоотверженно предавался отчаянному делу защиты. Город надолго был обеспечен продовольствием; среди вождей находился один генуэзец, одаренный замечательными военными способностями, некто Джованни Джустиниани. Но гарнизон был слишком малочисленным для обороны такого обширного города. Он состоял самое большее из 10 тысяч человек, среди которых находилось до 3 тысяч иностранцев, большей частью генуэзцев и венецианцев, в то время как османы, при всем неумелом ведении осады, как и вообще при штурмах укрепленных городов, имели перевес в людях для ведения боя. У них были осадные орудия, несколько небольших пушек и одна громадная мортира, выбрасывавшая ядра из черного камня весом до тысячи фунтов. Она не наносила особенного вреда, и ее разорвало при одном из семи выстрелов, выпускавшихся ежедневно. Дела приняли худший для христиан оборот, когда туркам удалось благодаря огромной рабочей силе, которой они могли располагать, перетащить при помощи настеленных досок часть своих судов на сушу, приблизительно на 7 километров дальше, за цепь, ограждавшую вход в гавань. В это время то ли вследствие измены, то ли благодаря случаю осажденные не успели зажечь эти суда, хотя этот план уже был близок к исполнению. Постепенно надвигаясь, османы уже могли начать штурм. Но перед его началом Мехмед предложил императору удалиться, обещая пощадить население. Константин отклонил эту капитуляцию как невозможную. Такой героизм доказывает, что последняя искра древнеримского духа еще не угасла тогда, и, как рассказывают, сам султан не мог удержаться от изумления и объявил, что никогда не поверил бы, что эти неверные собаки, гяуры, могут обладать таким героизмом и мужеством, — не поверил бы, если бы даже ему сообщили об этом 37 тысяч пророков! 27 мая приступ был объявлен турецким войскам на 29 число. 28 мая можно было со стен видеть все приготовления к штурму, слышать восторженные возгласы, которыми приветствовалась речь султана.

Вооружение турецких воинов XV–XVI вв.

Слева представлены шлемы, богато украшенные травлением, позолотой и покрытые надписями — изречениями из Корана; верхний шлем — тип шишака, в XVI в. получивший широкое распространение по всей Европе. Справа — турецкий тяжеловооруженный воин, рисунок по доспеху, хранящемуся в Бернском историческом музее.

Император тоже созвал своих вождей и приобщился с ними святых тайн в Софийском соборе. Приступ начался еще до полного рассвета. В продолжение двух часов велся нерешительный бой у самого опасного пункта, ворот святого Романа в середине западной стены. Во время третьего приступа турок, которых было в 50 раз больше, христиане стали слабеть, и когда раненый Джустиниани вынужден был покинуть свой пост, янычары ворвались в город. Но император не прекращал боя и скоро пал, озаря славой и себя, и последние часы своего некогда великого государства. Труп Константина нашли только на следующий день. Город был взят еще до полудня, население искало спасения в храмах или на судах в гавани. Все, чего можно было ожидать после многомесячной осады города варварами, при их победе, разумеется, произошло. Число убитых на улицах приблизительно равнялось лишь двум тысячам человек — цифра весьма умеренная в данных условиях; может быть, такой пощаде способствовала корысть солдат, которым султан предоставил всю добычу и всех пленных. Последнее сопротивление было оказано со стороны гавани, но в полдень 29 мая 1453 г. сам султан уже вступил в завоеванный город.

Мечеть Баязида II в Стамбуле.

Построена в 1498 г. По фотографии конца XIX в.

Господство турок. Восточный вопрос

Таким образом, у христианства на многие века был отнят юго-восток Европы, и восточный вопрос вступил в новую фазу. Подобно тому, как уже однажды в VIII в., он теперь надолго становился вопросом о том, как далеко проникнет в Европу ислам, вторгшийся в нее на этот раз с юго-восточной стороны. Дело было, во всяком случае, не так опасно, как раньше, потому что европейская жизнь сильно развилась в течение семи столетий, прошедших со времени дней Тура и Херес-де-ла-Фронтеры, и западные государства могли утешаться мыслью, что их общая коалиция составит достаточный отпор врагу. Но такой коалиции не получилось: европейскую жизнь разъедала рознь, стремление к обособлению высказывалось всеми нациями сильнее, чем когда-либо. Сознание европейской солидарности, совпадавшее прежде с чувством христианской или церковной общности, сильно ослабло. Обе державные силы, папство и империя, ограничились в своих действиях против нового врага слабыми попытками и пустыми демонстрациями. На рейхстаге в Регенсбурге (1453 г.) Энеа-Сильвио в качестве императорского уполномоченного произнес длинную и хорошо обдуманную речь о необходимости и незатруднительности нового общего крестового похода. Не было недостатка и во влиятельных народных ораторах, говоривших о том же в воззваниях к народу. Но и папство, и императорская власть страдали истощением, своего рода старческой немощью, и ввиду разрозненности христианского мира ислам, твердо сплоченный и замкнутый, имел на своей стороне ощутимый, если не моральный, то значительный материальный перевес, обеспечивавший его укрепление на юго-востоке Европы. Междоусобицы и дворцовые перевороты временами могли ослаблять османское могущество, но, в общем, турецкий народ воодушевлялся одним ощущением и одним желанием. Религия — религия более обрядного характера, во всяком случае, весьма слабо способствующая глубоким душевным движениям, но исповедуемая с горячностью и суровым выполнением ее требований, — служила прочной связью для этого народа, сплоченного и без того уже всепроникающим военным деспотизмом и несложной организацией, обусловленной нуждами войны. Неспособность удерживать за собой с помощью плуга то, что было завоевано мечом, составлявшая впоследствии слабость этих варваров-победителей, была в первые времена источником их силы. Этот народ, не сроднившийся с землей, которую обрабатывали за него толпы безоружных рабов, обладал подвижной, всегда готовой к бою, постоянной армией, что давало ему огромный перевес над крайне неудовлетворительным еще состоянием военной части на Западе.

Попытки к отражению. Оборона Родоса

В течение последующих десятилетий турки постоянно двигались вперед, хотя христиане и одерживали временами некоторые славные победы. В 1459 г. превратилась в османскую провинцию Сербия, в 1462 г. была покорена Валахия. После переменного военного счастья попало под турецкую власть и королевство Босния с соседними областями Герцеговиной и Черногорией (1464 г.), благодаря чему господство турок простерлось до Адриатики. В одной Албании удерживал еще свое родовое княжество Георгий Кастриоти, прозванный османами «Скандербег» или «Искендер-бей». В прежние времена, когда его отец вынужден был покориться туркам, Георгий был выдан Порте в качестве аманата вместе с двумя своими братьями и воспитан в магометанстве. Он затаил жгучую ненависть к победителям до той минуты, когда ему удалось порвать свою рабскую цепь. Он бежал с 300 своих земляков, появился у себя на родине в 1444 г. и начал так успешно воевать с турками во главе своих воинственных горцев, получая иногда денежную помощь из церковного фонда на пользу крестоносцев, что сам Мехмед в 1461 г. предложил ему мир и дружбу и заключил мирный договор с Георгием, признавая его независимым владыкой Албании. Но в это время погибли последние остатки бывшего Римского государства: деспотства на Пелопоннесе и герцогство Афинское, последний памятник франкского владычества. Турецкий флот тоже не бездействовал: в 1462 г. Лесбос, важнейший из островов Эгейского моря, стал добычей османов. Положение почти не изменилось, когда Энеа-Сильвио, человек широких замыслов, достиг цели своих честолюбивых мечтаний и был избран папой под именем Пия II.

Медаль папы Пия II.

Работа Андрей Гваццалотти. Париж. Нумизматический кабинет.

Его бурное стремление к войне с врагами креста встретило лишь уклончивый отклик. Собор в Мантуе, на котором должен был быть провозглашен новый крестовый поход, дал папе повод произносить длинные речи, более для собственного, чем для чьего-либо удовольствия, но закончился все же словами и простыми обещаниями, на исполнение которых было мало надежд, потому что они касались денежной помощи. К этому пустому разглагольствованию относится и послание папы к турецкому султану: красноречивый папа-оратор старается обратить в христианство могучего воинственного властителя, указывая ему на то, как возвеличит его малость крестильной воды (aquae pauxillum). Пий умер в Анконе в 1464 г. во время военных приготовлений, предпринятых им совместно с венецианцами. Его преемник Павел II тоже достиг коалиции одних итальянских государей и правительств, как наиболее угнетаемых османами. Венеции пришлось одной вести войну за свои пелопоннесские и левантские владения. Эта война с переменным успехом продолжалась до 1479 г., когда султан и синьория заключили мир в Константинополе. По этому миру Турция получала владения республики в Морее и на островах за исключением только острова Эвбеи (Негропонта) и Скутари на Адриатическом море. В Венецию прибыл султанский посол и вручил дожу Джованни Мочениго среди других подарков драгоценный пояс, имевший своеобразное символическое значение: в случае, если бы султан потребовал его обратно, дож должен был возвратить его немедленно и знать, что с этой минуты все договоры считались уничтоженными, потерявшими всякую силу. Республика, однако, успела отстоять некоторые свои торговые выгоды и право иметь собственного судью (beilo) для лиц своей национальности в Стамбуле — так теперь назывался Константинополь.

Венгрия и Чехия

На протяжении этого времени Мехмед расширял свои владения и на азиатской стороне. Трапезундская империя была покорена в 1461 г.; малоазийская область Караман тоже досталась османам после ожесточенного сражения с туркменами (1473 г.); вся Малая Азия была теперь в их руках. Еще при Мехмеде великое азиатско-европейское государство простиралось уже от верховьев Тигра до Савы. Лишь одного места, в утешение христианству, не одолели еще великие силы: остров Родос, поступивший с 1309 г. во владение ордена иоаннитов, славно выдержал осаду в 1480 г. Турки выпустили против него 3,5 тысячи каменных ядер и, наконец, 28 июля решились на штурм.

Пьер д' Обюссон воодушевляет защитников Родоса перед турецким штурмом.

Миниатюра из рукописи Гийома Гаурсена (1430–1501), вице-канцлера ордена госпитальеров на Родосе. Париж. Национальная библиотека.

Они уже почти одерживали победу, на некоторых разрушенных стенах уже развевались турецкие знамена, но после двухчасового рукопашного боя защитники Родоса снова отбросили врага. Мехмед умер в следующем году (1481 г.). После его смерти «res orientales», как дипломаты того времени называли восточный вопрос, вступил в новую фазу, довольно благоприятную для христианских держав из-за междоусобицы, возникшей между сыновьями Мехмеда, Баязидом II и Джемом.

Бой между воинами Баязида II и Джема.

С гравюры на дереве из книги «Caorsini Obsidionis Rhodiae Vrbis Descriptio», изданной в Ульме в 1496 г.

Джем, побежденный братом, попал под покровительство европейцев, отправясь прежде всего на Родос. В 1489 г., интересуя своей личностью все державы, имевшие отношение к Оттоманской империи, он посетил даже Рим и гостил в Ватикане у папы Иннокентия VIII. Такое положение сильно тревожило султана Баязида, и он с простодушием отправил папе послание (1494 г.), в котором приглашал его по возможности скорее освободить Джема от тягот сего мира и переселить его душу в лучший мир. Папой тогда был Александр VI, которому можно было предлагать подобное и который знал, как и что выполнять. За услугу предлагалась значительная сумма — 300 тысяч дукатов «на покупку какого-нибудь поместья сыновьями папы», и, кроме того, еще всякое добро. Османский принц превратился в настоящий товар, в предмет сбыта: Александр уступил его за 20 тысяч дукатов французскому королю Карлу VIII (1495 г.). По ходившим слухам, папа сбыл товар, уже предварительно попортив его: по крайней мере, Джем вскоре умер в Неаполе, поступив во владение французского короля. В сущности, страх перед происками брата как-то подкосил энергию Баязида, и опасность, угрожавшая Европе со стороны турок, несколько ослабла в течение первых 14 лет его царствования, а политика европейских государств привыкла, между тем, считаться с османской властью на европейской территории как со свершившимся фактом.

Король Иржи

После Италии, и в такой же мере, как ей, опасность грозила Венгрии, которой в этих обстоятельствах приходилось опираться исключительно на свои силы. С 1445 г. венгерским королем стал юный Ладислав (Ласло), внук короля Сигизмунда, но он находился в руках немецкого короля Фридриха III, который его не выдавал. Лишь в 1453 г. хранитель государства Янош Хуньяди успел принудить императора к этому, и юноша стал править государством.

Печать Ласло VI, короля Венгрии.

Париж. Национальный архив.

В 1457 г. Янош умер, а через несколько месяцев за ним последовал и 18-летний король, еще не успев вступить в брак с помолвленной с ним французской принцессой. Не было недостатка в претендентах на французский престол, даже на два, потому что со смертью Ладислава (Ласло) оставалась свободной и чешская корона. Верх одержала партия, которую можно назвать национальной, и венгерским королем был провозглашен сын Яноша Матиаш, по прозвищу Корвин (1458 г.). В Чехии выбор пал на бывшего наместника Иржи Подебрада, так что в обеих значительных странах достигли высшего сана и власти лица из простых дворян. 15-летний венгерский король, юноша деятельный, одаренный государственным умом, справлялся с большими затруднениями: внутренними интригами, борьбой с императором и с турками; но когда, наконец, в 1464 г. после примирения с императором Фридрихом он достиг священной короны и был увенчан ею по обычаю в Сехешфехерваре, то обратил свои честолюбивые замыслы против своего тестя, чешского короля Иржи Подебрада. Слияние Венгрии и Чехии под одним главенством могло осуществиться ввиду опасности, исходившей от турок. Этот план не удался, а наоборот, вовлек Матиаша после смерти Иржи в 1471 г. в столкновение с Польшей, потому что чехи выбрали королем польского князя, а партия недовольных в Венгрии выбрала другого, тоже польского, князя для себя, противопоставляя его Матиашу. Все это привело к войне с Польшей, и Матиаш все время своего правления, до самой смерти в 1490 г., провел то воюя, то заключая мирные договоры с Польшей, Чехией, османами, императором, не оставив правоспособных наследников. Его корона, на которую было много претендентов, досталась чешскому королю Владиславу, и, ввиду опасности, исходившей от турок, соединение Чехии и Венгрии под одной властью было счастьем.

Положение в Чехии

Что касается Чехии, то главным моментом ее судьбы в эту эпоху был религиозный вопрос. Как уже было сказано, табориты были побеждены (1434 г.), но партия утраквистов^[48] крепко держалась за свои права и базельские компактаты, которые ей приходилось беречь от княжеских и папских посягательств и подкопов. После смерти Сигизмунда в 1437 г. католической партией был избран его зять Альбрехт Австрийский, а гуситами — 13-летний польский князь. Когда Альбрехт умер, состоялось оглашение в пользу его сына Ладислава (Постума), родившегося после кончины отца, опекуном вызвался быть император Фридрих III. Правление представляло собой разновидность компромисса между партиями: страной правили два наместника, один из каликстинской, другой из католической партии. Замечательнейшим из них был тот дворянин, который занял наместнический пост с 1444 г., принадлежа к каликстинцам, вышеназванный Иржи Подебрад. Он пошел дальше по пути, проложенному компактатами, выказывая разумную политическую сдержанность, и старался вновь соединить нацию, сдерживая крайние элементы. С 1450 г. он один остался наместником.

Заставка из чешской рукописной псалтыри XV в.

Правление короля Иржи. Трения с папским престолом

Между тем в церкви восторжествовала реакция. Папа Николай V (1447–1455) правил в прежнем духе, и ему, как и всей его партии, церковная обособленность Чехии мешала. Молодой король Ладислав, начавший править в роковом 1453 г., был тоже горячо настроен в пользу католицизма. Когда он умер после кратковременного царствования, не успев вникнуть в дела Чехии, королем был избран бывший наместник Иржи Подебрад. Он правил страной в духе, усвоенном им прежде и служившем к ее благу. При своем короновании он присягнул на верность церкви и папе, но поставил условие соблюдать компактаты. Уравнять всех перед правительством было славной попыткой: наступали времена, в которые это должно было стать в Европе государственной задачей. Великий «выскочка» встретился на первых порах с сопротивлением курии, к которой вернулось ее прежнее высокомерие. Оно воплощалось в увенчанном поэте, красноречивом и довольно легковесном юристе-богослове и карьеристе Энеа-Сильвио, достигшем папства в 1458 г. Этот Пий II объявил компактаты недействительными. Его преемник Павел II приговорил Иржи к низложению и даже дошел до мысли о крестовом походе против него. Смелый, честолюбивый замысел Иржи о достижении римской короны, — замысел не безумный при ничтожестве Фридриха III и продажности немецких князей, — не имел успеха, но в Чехии Иржи сохранил свою власть неприкосновенной до самой смерти (1471 г.). Даже благодаря упорядочению своих финансов и прекрасно организованным военным силам он пользовался в продолжение всего своего царствования ролью третейского судьи среди бесконечных споров немецких городов и князей между собой.

Король Владислав

Компактаты оставались в силе и при вновь избранном — но не одобренным папой короле — польском князе Владиславе II, и даже остатки таборитов, отделившихся от церкви под именем «чешских братьев» и возбуждавших иногда против себя новые гонения из-за своего возросшего числа, жили спокойно при его правлении: в 1504 г. и он сам примкнул к их вероисповеданию. В 1485 г. на сейме в Кутной-Горе он установил религиозный мир, по которому и каликстинцы, и католики сохраняли свои имущественные права. Соседние с Чехией земли: Силезия, Моравия и Лужица, — которыми завладел венгерский король Матиаш, после его смерти вновь были присоединены к Чехии. Состоя королем Венгрии и Чехии, Владислав умер в 1516 г.

Литва и Русь. Гедимин и Ольгерд

Из предшествующего очерка видно, с какими усилиями удалось московским князьям в XIV в. в такой степени сплотить около нового центра — Москвы — почти всю северо-восточную Русь, что даже открытая борьба с татарской Ордой стала уже возможна. Но видно также, что не вся северо-восточная Русь в течение XIV в. вошла в состав Московского великого княжества и что оно, готовясь к решительной борьбе с татарами, в то же время должно было вести постоянную борьбу и с соседними русскими княжествами — Тверским, Рязанским и Смоленским, отстаивавшими свою независимость. К тому же случилось так, что на северо-западной границе Руси в конце XIII и начале XIV в. в соседнем Литовском княжестве появился целый ряд воинственных и талантливых князей, которые сумели превосходно воспользоваться тяготевшим над Русью татарским игом и стали постепенно захватывать одну область за другой, пользуясь то раздорами русских князей, то оплошностью татарских ханов, которые не придавали особого значения утрате той или другой небольшой области или города, из сферы их влияния переходивших в сферу влияния литовских князей, которые притом старались ладить с Ордой и искусно избегали открытого столкновения с ней. Таким образом при князе Гедимине Литва без борьбы присоединила к себе Витебскую область и подчинила своему влиянию Волынь.

Развалины Тракайского замка, любимой резиденции Гедимина.

По фотографии конца XIX в.

При его сыне Ольгерде (Альгирдасе) (1345–1377) к Литве отошли Киевское, Черниговское и Новгород-Северское княжества, отделенные от Москвы независимыми Тверским и Рязанским княжествами и более тяготевшие к Галицкому княжеству, которым в это время уже владела Польша. К середине XIV в. небольшое Литовское княжество, в XII в. занимавшее лесистую и болотистую область в верховьях Немана и его притоков, вдруг раскинулось вширь и вдаль, с одной стороны до пределов Новгородской земли, Тверского и Смоленского княжеств, с другой — до берегов Ворсклы и низовьев Днепра, включив в свои пределы лучшие и плодороднейшие области древней Руси.

Герб Литвы в XV в. С фрески в Краковском соборе.

Такие быстрые успехи литовских князей в значительной степени объяснялись тонкой политикой литовских князей по отношению к русским областям, которые почти добровольно, без упорной борьбы, подчинялись им только потому, что силой исторических обстоятельств были остановлены в своем стремлении к естественным центрам. При этом литовские князья, оставаясь язычниками, управляли русскими областями чрезвычайно разумно: не теснили православия, всюду оставляли местные порядки, не касались местных законов и обычаев. При Ольгерде число русских подданных в Литовском княжестве уже превышало число коренных литовцев, и это преобладание более развитого и более способного русского племени оказывало на литовцев благотворное влияние: их дикие нравы смягчились, православие и гражданственность делали быстрые успехи, а русский язык на всем пространстве Литовского княжества становился государственным. Сам Ольгерд ревностно заботился о поддержании русского влияния в Литве и оказывал покровительство своим русским подданным, сознавая в них силу, на которую мог опираться в борьбе с Польшей и с Тевтонским орденом. И несмотря на то, что Ольгерд, как хитрый политик, то отстаивал Смоленск в его борьбе с Москвою, то помогал тверским князьям против Москвы, он сам не уклонялся от русского влияния даже в своей семье: обе его жены были из русских княжон, а многие из его сыновей были крещены в православную веру и женаты на православных. Судя по всему ходу дел, можно было и тогда уже ожидать, что оба племени — русское и литовское, уживавшиеся под властью умных и талантливых князей, со временем сольются в один могущественный народ. Но исторические судьбы сложились иначе: в дела быстровозрастающей и крепнущей Литвы вмешалась соседняя Польша, и недавним, благотворным успехам русского влияния в Литве вскоре был положен конец со стороны католичества, которое уже издавна пыталось включить Литву в сферу своего влияния, ведя миссионерскую деятельность с польской территории и из земель Ливонского ордена.

Ягайло. 1377–1434 гг.

Старший сын Ольгерда, Ягайло (1377–1434), при помощи разных ухищрений и насилий разогнал всех своих братьев и убил родного дядю Кейстута, который всю жизнь был усердным помощником Ольгерда и грозой тевтонских рыцарей. В то время, когда он таким образом захватил власть над Литвой в свои руки, ему представился случай разом достигнуть высокого и блестящего положения. Соседнее Польское королевство, ослабленное внутренними раздорами и неурядицами, досталось в это время в наследство дочери венгерского короля Лайоша Ядвиге. За Ядвигу стали свататься многие женихи, которым очень хотелось получить из ее рук польскую корону. Но польские паны и католическое духовенство, очень сильное в Польше, остановили свое внимание на литовском князе-язычнике как на самом подходящем женихе для Ядвиги. Это предпочтение Ягайлы другим искателям было вызвано тем, что Польшу, значительно ослабленную борьбой с немцами, было выгодно соединить с могущественной Литвой. Польское духовенство и польские вельможи с завистью смотрели на обширные и плодоносные земли Волыни, Подолии и Украины, которые так легко было прибрать к рукам, вводя в крае новую веру, новые порядки и обычаи. Ягайло торжественно крестился в Кракове, а затем 18 февраля 1386 г. сочетался браком с Ядвигой, из рук которой и принял польскую корону. С этой поры Литва надолго соединила свою судьбу с судьбой Польши, и сближение ее с Русью стало возможно только через три с половиной века после упорной и жестокой борьбы.

Слияние Литвы и Польши

В какой степени тесна была близость и связь русского и литовского элемента в Литовском княжестве, видно из того, что, когда после коронования Ягайлы польской короной поляки стали хозяйничать в Литве, а католическое духовенство насильно обращать население в католичество, не разбирая язычников от православных, все население Литовского княжества быстро перешло к открытому восстанию. У восстания нашелся и вождь — искусный и опасный для Ягайлы его двоюродный брат Витовт, сын Кейстута. Завязалась борьба между Витовтом и Ягайлой, и длилась так долго, и велась так упорно, что Ягайло, прискучив усобицей, согласился принять Витовта в соправители: он уступил ему Литву в пожизненное владение с титулом литовского великого князя.

Витовт. 1392–1415 гг.

Витовт (1392–1415) во время своего княжения показал себя достойным своего дяди Ольгерда и деда Гедимина. Заручившись родственными связями с московским князем Василием Дмитриевичем, который был женат на дочери Витовта, он нанес страшный удар тевтонскому Ордену в Грюнвальдской битве,^[49] где все рыцарское войско было уничтожено и сам гроссмейстер Ордена убит. Затем военное могущество и значение Витовта по отношению к соседним странам возросло до такой степени, что он, не воюя с Русью, мог присоединить к своим владениям и Смоленск (1395 г.), князья которого, ослабленные раздорами, не хотели подчиниться Москве и не могли противиться Витовту.

Витовт под Смоленском.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. Второй Остермановский том.

Но польские вельможи и духовенство сумели опутать и этого умного и могущественного князя настолько, что он решился отступить от традиций своих предшественников и по Городельскому договору (1413 г.) дал окончательный перевес католичеству и польской народности над православием и русской народностью в областях Литовского княжества. По этому злосчастному договору в управление Литовским княжеством были внесены польские порядки и обычаи, а той части дворянства, которая перешла в католичество, были даны все права и преимущества польской шляхты. Такая явная несправедливость побудила к выселению из Литвы на Русь многих родовитых литовских вельмож и князей (даже родственников Витовта), не желавших изменить православию и находивших себе весьма радушный прием у великих московских князей.