Классическая социология права

Эмиля Дюркгейма (1858—1917) — выдающегося французского ученого, можно считать отцом академи­ческой классической социологии. Его восприятие общества как морального порядка, а социологии — как науки о морали — вполне соответствует взглядам Конта.

Общество для Дюркгейма — это прежде всего совокупность идей, убеждений и чувств, среди которых то, что он именует моралью, занимает первое место. Мораль ориентирована на общество, а общество является целью любого морального действия. Общество становится своего рода персоной, которой соответствует определенная мораль. «Мораль (однако)... начинается там, где начинается связь с обычной группой», и «всякая мораль представляется нам системой правил поведения».

Как и Конт, Дюркгейм дистанцируется от психологии, по крайней мере, от той психологии, которая, с одной стороны, имеет чисто индивидуалистический ха­рактер, а с другой, — считает дух функцией нервных клеток. Дюркгейм, напротив, придерживается мнения, что духовная жизнь основывается на коллективных представлениях, которые превосходят наше индивидуальное сознание, причем сами они могут и не осознаваться индивидом. Дюркгейм предвосхищает здесь понятие «коллективного бессознательного».

Общество и мораль «наличествуют» в индивидуальном сознании, однако выходят за его рамки. Моральные правила отличаются от других правил поведения, поскольку их последствия не содержатся в них самих, а лишь при их несоблюдении применяются санкции «извне» за нарушение обязанностей. Таким образом, хотя мораль уже заложена в индивидуальном сознании, она в то же время воспринимается индивидом как нечто внешнее, как авторитет, как принуждение.

Каждое общество имеет систему морали, соответствующую его структуре. Обнаружить и продемонстрировать ее — это задача «науки морали». При этом она должна использовать окольные пути, ибо то, какова мораль в определенном обществе, лучше всего становится очевидным на примере такого поведения, кото­рое отклоняется от нее и потому вызывает применение социальных санкций. Представление о том, как Дюркгейм понимал связь между общественными структурами и соответствующими им системами оценок, дает его раннее произведение «О разделении общественного труда» (1893).

В качестве связующего звена между обществом и ценностными представлениями Дюркгейм вводит понятие «солидарность» (которое, впрочем, уже встречалось у Конта) — как взаимодействие индивидуальных сознаний. Это взаимодействие создает систему общих ценностей и чувств — «коллективное сознание», которое несводимо к отдельным индивидам. Его содержание — коллективные представления — воспринимаются индивидом как обстоятельства, которые оказывают на него давление извне. В этом смысле они являются «социальными фактами» и обладают своего рода реальностью. Другими словами, Дюркгейм признает за ними их собственную подлинность бытия. Социальные факты настолько же реальны, как и действия отдельных индивидов.

Коллективное сознание и возникающая как его следствие солидарность отдельных людей являются связующим средством, без которого не существует общественного порядка. Однако его форма и действие определяются структурой общества. В просто структурированных, сегментарных обществах индивиды весьма похожи друг на друга и по своим представлениям, и по своей жизненной ситуации, и именно на этом сходстве основывается их солидарность; она является той «механикой», той действующей силой, которая поддерживает общественный порядок. Дюркгейм именует ее механической солидарностью.

В отличие от этого специализация в обществах с развитой системой разделения труда обусловливает различия в образе жизни и сознании, которые, однако, не оказывают разрушительного воздействия, поскольку люди зависят друг от друга именно в силу своей различности. Как в организме с различными функциями органов, так и в этих социумах общественное устройство основывается на разделении труда и кооперации, на функциональных связях. Дюркгейм называет его органической солидарностью. Оба типа наличествуют в конкретных обществах в смешанном виде; однако в современных обществах превалируют элементы орга­нической солидарности, а в примитивных, архаичных и традиционных обществах — элементы механической солидарности.

Дюркгейм, наряду со Спенсером, может считаться первым социологом, который рассматривал общество, особенно современное общество с его развитой системой разделения труда, как функциональную связь. Социальные конфликты своего времени он считал патологиями, отклонениями, а не структурными детерминантами этих обществ. Он считал, что возможно перейти к органическому общественному устройству, которое будет в состоянии устранять временные неполадки, вызванные классовыми конфликтами, социальными проблемами и т.п.

В «Правилах социологического метода» он объявил овеществление социальных фактов основным требованием объективного научного рассмотрения. Социальные факты следует рассматривать как вещи, которые, подобно вещам в природе, могут быть поняты объективно и эмпирически, т.е. исключив личные оценочные суждения «извне»: ценности, мораль для социолога Дюркгейма являются в первую очередь социальными фактами, а предметы, объекты изучения науки не являются целью или идеалом. Коллективное социальное пове­дение становится социальным фактом тогда, когда оно приобретает обязательный характер, т.е. когда его нарушение влечет за собой негативные санкции.

Задачей социологии, согласно Дюркгейму, является установление нормального через выявление девиантного поведения, влекущего за собой санкции. Лишь девиантное указывает на то, что всеми считается нормальным. То, что подобная социология узаконивает всеобщую данность и общественное принуждение, Дюркгейм считал положительным моментом, ибо социология должна быть полезной для общества. Как и Конта, хотя и в меньшей степени, чем Спенсера, Дюркгейма интересуют общество и его законы, которые сами себя генерируют и сами себя поддерживают.

Впрочем, он выделял различные типы общества. Некий социальный факт «нормален» всегда лишь относительно определенного социального типа на определенной фазе его развития. Определение различных типов является задачей так называемой «социальной морфологии», которая стоит у истоков любого социологического анализа. Ведущим принципом классификации обществ на различные типы является ориентация на степень организации, т.е. на степень социальной дифференциации от просто структурированных обществ, которые состоят лишь из одного сегмента, до сложно дифференцированных.

С помощью сравнительного метода Дюркгейм пытался проанализировать отражение определенных социальных фактов на всех социальных типах, которые находятся на одинаковой стадии развития. Согласно Дюркгейму, социологическое объяснение складывается из анализа фактов и функций, причем причинами всегда являются социальные факты, а не индивидуальные явления. Если бы за исходный пункт принимались индивидуальные явления, то социологии неизбежно угрожала бы опасность стать просто довеском психологии личности. Таким образом, социальные факты являются причинными факторами, нахождение которых позволяет объяснить определенные обстоятельства воздействием этих причин. Однако в то же время социальные факты всегда функциональны, т.е. полезны для коллектива, для целого, для общества, пока они носят принудительный характер. Их функциональность относится к целому и потому независима от их вклада в определенные ясные и специфические политические, экономические или религиозные цели.

То, как он представляет себе подобный социологический анализ, Дюркгейм продемонстрировал в 1897 году на примере своей работы «Самоубийство». Она стала образцом обоснования социологии как эмпирической науки.

Вначале на основании статистических данных о самоубийстве Дюркгейм показывает, что не существует однозначной связи между такими индивидуальными со­стояниями, как душевное заболевание, алкоголизм и т.п., и попыткой самоубийства; расовые и наследственные факторы, так же как климатические условия, не обязательно связаны с самоубийством. Затем Дюркгейм анализирует возможные социальные причины — вероисповедание, семейное положение и обстановку в семье, политические обстоятельства. При этом он обнаружил обратное соотношение между самоубийством и степенью интеграции индивида в религиозное сообщество, семью и государство. Ослабление социальных связей, индивидуальная изоляция, согласно Дюркгейму, являются типичной социальной причиной самоубийства в современном обществе («эгоистическое самоубийство»).

По противоположным причинам, из-за исключительно сильных социальных связей, самоубийство происходит в других формах общества, поскольку индивиду­альное существование ценится низко («альтруистическое самоубийство»). Не имеет большого значения для современного общества упомянутое Дюркгеймом лишь в сноске «фаталистическое самоубийство», которое обусловлено слишком сильной социальной регламентацией и контролем. Напротив, большое значение приобретает «альтруистическое самоубийство», социальной причиной которого Дюркгейм считает аномию в обществе. Аномия вызывает ослабление социальных рамок и принуждения, недостаток общественного регулирования и контроля.

Своим исследованием о самоубийстве Дюркгейм хотел доказать, что существуют такие социальные обстоятельства, которые могут считаться социальными причинами самоубийства, поскольку они подталкивают индивида к этому решению, обусловленному индивидуальными проблемами или ситуацией.

Исследования Дюркгейма в области социального разделения труда сыграли важную роль в развитии юридической социологии. Состояние общества и господствующий в нем вид солидарности, согласно Дюркгейму, проявляются в уровне развития права. Право — это «зримый символ», по которому легче проследить структуру общества и уровень коллективного сознания, в то время как тип социальной солидарности — вещь чисто моральной природы, не поддающаяся непосредствен­ному наблюдению. Именно институт права, согласно Дюркгейму, как магический кристалл, высвечивает все социальные отношения. В методологическом плане правовые нормы, считал он, обладают большой ценностью. Обладая более общим, постоянным и материальным характером, они говорят больше о социальных фактах, чем могут сказать чувства и мнения. В соответствии с типологией социальной солидарности Дюркгейм типологизирует и право. Репрессивный тип права характерен для обществ, в которых господствует механическая солидарность. Такой тип солидарности связан с неразвитым разделением труда, доминирующим коллективным сознанием и подчиненным положением индивида по отношению к коллективу. Чем полнее коллективное господствует над индивидуальным, тем шире сфера поступков, рассматриваемых обществом как преступления, и соответственно наказуемых. Это про­является в господстве репрессивного права, суть которого в том, что оно преследует и наказывает индивидов за поступки, не устраивающие коллективное сознание.

Для обществ с преимущественно органическим типом солидарности характерен реститутивный тип права. Реститутивное право ориентировано не столько па наказание, сколько на установление социальной кооперации, сближение людей и восстановление справедливости. Оно организует совместную жизнь и деятельность автономных индивидов.

Первоначально репрессивное право было господствующим. Древнееврейское право, к примеру, по мнению Дюркгейма, было всецело репрессивным, ориентиро­ванным на наказание. Впоследствии — начиная с римского права — господство репрессивного права нарушается, начинает развиваться семейное, договорное, процессуальное, публичное право.

Рассматривая социальный феномен преступности, Дюркгейм подчеркивает, что совершение преступлений является нормой для любого общества. Следует пояснить, что Дюркгейм называет нормальным то, что органически присуще обществу и широко распространено. Оценивать социальный факт как норму или пато­логию на абсолютном уровне нельзя: нормой или патологией его делает исторический тип общества, социальный контекст. Существование преступности есть норма: «...всегда и везде существовали люди, которые поступали таким образом, что навлекали на себя уголовное наказание». Более того, согласно Дюркгейму, наличие преступности свидетельствует о здоровье социального организма. Для нормального функционирования общества необходим определенный уровень преступности. Даже у примитивных народов, там, где ин­дивидуальное начало развито очень слабо, существует преступность: отклонения от коллективной модели поведения есть в любом обществе. Э. Дюркгейм утверж­дал, что девиация играет функциональную роль в обществе, поскольку девиация и наказание девианта способствуют осознанию границ того, что считается допу­стимым поведением, и выполняют роль факторов, побуждающих людей подтвердить свою приверженность моральному порядку общества. Дюркгейму принадлежит идея аномии — общественного состояния, которое характеризуется разложением системы ценностей, обусловленным кризисом всего общества, его социальных институтов, противоречием между провозглашенными целями и невозможностью их реализации для большинства. Люди обнаруживают, что им трудно координировать свое поведение в соответствии с нормами, которые в данный момент становятся слабыми, неясными или противоречивыми. В периоды быстрых общественных перемен люди перестают понимать, чего ждет от них общество, и испытывают трудности в согласовании своих поступков с действующими нормами. «Старые нормы» уже не представляются подходящими, а новые, зарождающиеся нормы еще слишком туманны и нечетко сформулированы, чтобы служить эффективными и значимыми ориентирами в поведении. В такие периоды можно ожидать резкого возрастания количества случаев девиации.

Рассматривая наказание в его историческом развитии, Дюркгейм объяснял его в духе функционализма как способ удовлетворить оскорбленное девиацией коллективное сознание. Изначально уголовное право и наказание были, отмечает Дюркгейм, тесно связаны с религией. Право и религия в архаическом обществе находятся в сращенном состоянии: наиболее тяжким преступлением считается осквернение религиозных святынь, кощунство, нарушение запретов. Постепенно право эмансипировалось от религии, господство коллективного сознания и механического типа солидарности уступило место индивидуализированному обществу и органической солидарности, и самым наказуемым стало преступление против личности. Величайшей ценностью индивидуализированного общества являются человеческая жизнь и неотъемлемые права каждого человека.

Французский правовед Леон Дюги (1859—1928) в своем подходе к праву исходил из основных положений социологической концепции Дюркгейма. Используя введенное Дюркгеймом понятие «социальной солидарности», он рассматривает право как один из аспектов солидарности. Согласно Дюги, право имеет социальную природу и составляет социальный факт наряду с другими институтами общества. Основываясь на принципе социологического детерминизма и объективизма, заимствованном им у Дюркгейма, Дюги провозглашает отказ от всего субъективного в праве. Здесь сказалось также влияние Конта с его стремлением избавиться от метафизических конструкций. Основное положение, сформулированное Дюги, гласит, что «публичная власть — это просто факт». Социальную солидарность он также рассматривает как факт и видит в ней только форму взаимной зависимости людей в обществе друг от друга. Особенно сильна такая зависимость между членами одной и той же социальной группы. Людей объединяет в общество не только солидарность, но и потребность в дисциплине, без которой невозможно существование общества. «Всякое общество есть дисцип­лина, — пишет Дюги, — а так как человек не может жить без общества, то он может жить только подчиняясь какой-нибудь дисциплине». Эту дисциплину выра­жают социальные нормы. Социальная норма трактуется Дюги как подлинно правовая норма, регламентирующая внешние проявления человеческой воли. Юридический порядок Дюги определял следующим образом:

«Я подразумеваю под юридическими предписаниями, или под более коротким и более удобным выражением «юридический порядок», социальное положение, существующее на данный момент в соответствии с право­выми нормами, налагаемыми на людей в определенной социальной группе, и с юридическими ситуациями, связанными с ними».

Теоретический противник Дюги Морис Ориу (1859— 1929), автор работы «Традиционная социальная наука», разработал теорию институции, базирующуюся на идее о том, что правовые отношения представляют собой систему социального равновесия, соединяющего и примиряющего индивида и общество. Критикуя устаревшие представления о предустановленном характере социального порядка, Ориу рассматривает порядок как нечто прогрессивно развивающееся. Правовые отношения выполняют функцию гармонизации противоборствующих личных и коллективных интересов. Право рассматривается Ориу как тотальный регулятор, уравновешивающий все сферы жизнедеятельности общества.

Евгений Эрлих (1862—1922), австрийский правовед, разработал концепцию, получившую название «свободного права». Будучи основоположником социологии права, он призывал искать его истоки в социальных ассоциациях и существующем в них порядке: «Чтобы понять истоки, развитие и сущность права, следует прежде всего изучить порядок, существующий в общественных союзах. Причина неудач всех предшествующих попыток объяснить право состояла в том, что они исходили от правовых предписаний, а не из этого порядка». Эрлих прямо заявляет, что право определяется социальными отношениями. Общество существует в ассоциациях, или союзах, которые Эрлих подразделяет на два больших класса — «самобытные» и «новые». К самобытным союзам он относит все естественным путем образовавшиеся социальные ассоциации: семью, род, семейную общину. Новые союзы — это ассоциации, образовавшиеся в ходе целенаправленной деятельности людей: государства, политические партии, профсоюзы, производственные объединения и т.д.

Право рассматривается Эрлихом как система самопроизвольно сложившихся норм социального порядка, регулирующих жизнедеятельность союзов. Эти нормы вытекают из «непосредственного наблюдения жизни, торговли, обычаев, привычек, организационных и уставных положений различных союзов, как признанных законом, так и игнорируемых и даже отрицаемых им». Согласно Эрлиху, существует два уровня такого порядка: первый уровень составляют нормы, формирующиеся в ходе судебной практики (нормы решений), второй — нормы, сложившиеся в повседневной деятельности людей (организационные). Такое удвоение отражает реально существующий дуализм «книжного» и «живого» права.

Живое право составляют «факты права», подразделяемые Эрлихом на четыре типа. К первому типу он относит обычай, на основе которого регулировалась жизнь в самобытных союзах. Новые союзы, в отличие от самобытных, опираются преимущественно не на обычай, а на правовые документы — договор, закон, конституцию. Второй тип — господство — это право­вые факты, связывающие правовой статус, то есть со­вокупность прав и обязанностей, индивида с его соци­альным статусом. Третий тип — владение — отражает факт обладания и свободного распоряжения материальными ценностями и благами. Из владения вырастает право частной собственности. К четвертому типу, который составляет правовое волеизъявление, относятся документальные выражения личной воли индивида: договоры, дарственные, завещания и т.д.

Эрлих подчеркивает, что предшествующее ему правоведение изучало только правовые нормы. Для социологии же изучение норм само по себе значит мало. Чтобы действительно вскрыть закономерности реальной правовой жизни, необходимо исследовать реальную жизнь общества. Он пишет: «Исследование живого права и есть то, с чего нужно начинать социологию права». Нужно обратиться к изучению конкретной правовой практики, отношений власти и права, договоров и завещаний. Важнейшим источником информации для социологии права, согласно Эрлиху, является правовой документ: «Даже единственный взгляд на современную правовую жизнь показывает, что над ней в подавляющей части господствует не закон, а деловые документы». В документах под конкретными деталями всегда обнаруживается типичное, повторяющееся содержание, из которого и можно вычленить понимание живого права.

Факты права должны рассматриваться в историческом развитии. Согласно Эрлиху, развитие фактов права шло от естественно, стихийно вырабатывавшихся форм сохранения сложившегося порядка на основе обычая к образованию «новых союзов» и связанному с ним целенаправленному нормотворчеству. Это этап, назы­ваемый им «правом юристов». Наконец, последним, высшим этапом является государственное законотворчество. Право, стихийно возникающее и функционирующее в повседневной жизни общества, Эрлих обозначает термином «право первого порядка». Право юристов, целенаправленно творимое ими для решения возникающих в обществе конфликтов и споров, — это право «второго порядка». Взаимодействие правовых норм различных уровней — стихийно-бытового, права юристов и государственного — образует ткань живого права, которое в действительности и регулирует социальные отношения.

Свободно-правовое движение, основателем которого является Эрлих, также косвенно связано с его концепцией живого права. Суть его в идее недостаточности уже разработанного законодательства для разрешения всех возможных в обществе конфликтных ситуаций. Как писал Эрлих, «желание все право какого-нибудь времени или народа поместить в параграфы законодательного уложения приблизительно так же разумно, как если бы поток попытаться заключить в пруд». Поэтому судебная практика, считает он, должна включать в себя процесс «свободного нахождения права», то есть реального правотворчества судьи в ходе принятия решения. Несмотря на то, что судья обязан руководствоваться в своих решениях уже существующими нормами права, на самом деле они лишь служат огра­ничителями и наводят его на путь самостоятельного творчества. Развитие судебной практики опережает развитие законов, будучи подлинным живым правом, растущим из практической социальной жизни. Свободное нормотворчество судьи нельзя, подчеркивает Эрлих, считать его произволом, когда речь идет всего лишь о восполнении пробелов в законодательстве. Свобод­ное нахождение права тем более необходимо, считает он, что юридическое образование, получаемое судьями, обучает только «филистерскому праву», оторванному от жизни. Изучаемое право — это всего лишь совокупность правовых норм, на основе которых судья может принять решение. В жизни же действует право другого типа, гораздо более широкое, чем норма. Поэтому Эрлих приходит к выводу: центр тяжести развития права — не в законодательстве, а в самом обществе. Юридическая практика сама по себе не выражает жизни.

Фактически Эрлих пришел к выводу о социальном характере права. Он подчеркивал, что правоведение и юридическое образование оторвались от практики, правовые нормы отстали от реальной жизни. Жизнь и поведение людей, согласно Эрлиху, гораздо больше управляются логикой развития сообщества, нежели нормами права. Поэтому любое правоведение, по Эрлиху, может быть только социологией права.

Немецкий правовед Герман Канторович (1877-1940) утверждал, что социологический подход к изучению права нуждается в признании как формального нормативного, так и «свободного» права. Под формальным он понимает право, процесс формирования которого уже завершен. Свободное же право — это право в состоянии становления, то есть просто еще не ставшее формальным, или желаемое право, то есть правовые нормы, которые субъект хотел бы видеть формальными. Согласно представлениям Канторовича, социология права — это теоретическая дисциплина, изучающая социальную действительность посредством обобщения в перспективе правовых целей. В этом контексте соци­ология права противостоит догматической юриспруденции, изучаюн1ей правовые нормы в содержательном аспекте. Социология права не касается содержания норм: она рассматривает цели права сквозь призму ценностного подхода. Правовые нормы выступают для него в качестве социально полезных целей, служащих мери­лом при оценке субъективных интересов.

Понятие «свободного права» Канторович интерпретирует как нечто родственное понятию «естественного права» в том смысле, что оно как бы стоит над государственным формальным правом. Однако он считает, что свободному праву должна быть положена и граница: оно должно быть признано государством и опираться на его силу и власть: «Если в главном отношении наше свободное право и находится в существенном родстве с естественным правом, то я должен, однако, подчеркнуть, что во всех остальных отношениях они отличаются одно от другого. Для нас же, кто может признать юридически ценные учения мыслителей 17 и 18 веков, но не принимает их метафизических заблуждений, для нас, детей 19 века, мир является постоянно изменяющимся и развивающимся, наше свободное право такое же преходящее и хрупкое, как сами звезды. Кроме того, наше понимание права отличается от естественного права с еще одной точки зрения. Историческая школа научила нас, что любое право и, таким образом, каждое свободное право является правом, только если оно носит позитивный характер; не существует права, происходящего от природы; право только тогда является правом, когда за ним стоит власть, воля, признание. Если подумать об этом, то естественное право, философия права 20 века выглядит сходной с философией права Пуфендорфа и Вольфа».

В дальнейшем Канторович обращается от исследования позитивного права к поиску источников юридических норм. В своей последней работе «Определение права» он опирается на обширный этнологический материал, Признак «юстициабельности» отличает правовую норму от других норм. Это означает, что только правовые нормы дают возможность вынесении решения. IIo юстициабельность — лишь возможность решения, но не само реальное решение. Право — это сумма предписывающих вне1ннее поведение социальных правил, рассматриваемых в качестве справедливых.

Макс Вебер (1864-1920) — классик немецкой социологии. В отличие от своих предшественников, он не считал социологию отдельной самостоятельной наукой, выводя «социологическую перспективу» из других наук, преимущественно из исторической политэкономии.

Социально-философская концепция Вебера построена на последовательном проведении идеи о том, что магистральное направление социального развития за­падных обществ составляет нарастание рациональности экономических отношений, системы социального управления, духовности и культуры. Это всеобщее движение от архаического мироощущения, основанного на традиции, к «расколдовыванию мира», то есть раскрытию в нем рациональных смыслов и связей.

Известность Веберу принесла работа «Протестантская этика и дух капитализма» (1904), в которой он исследовал культурно-мировоззренческие причины развития западного капитализма как экономической и социальной системы, основанной на принципе рациональности. Согласно Веберу, капитализм характеризуют рациональное право и рациональное управление, а также интернационализация принципов методически-рацио­нального поведения в рамках практического поведения людей. Вебер понимал современный капитализм как культуру, крепко укоренившуюся в ценностных представлениях и мотивах действий и во всей жизненной практике людей его эпохи.

Экономическая рационализация предполагает способность и склонность человека к рациональному действию на практике. Вебер понимал капитализм как социоэкономическую систему, которая коренится в общих действиях людей, а не в экономических действиях отдельных личностей (предпринимателей, политиков) или конкретных групп. Протестантская этика, особенно ее аскетическая разновидность, внесла немалый вклад в культурное осмысление современного капитализма. Особую роль сыграли такие его черты, как идеал профессионального труда и «внутримирской аскетизм» (в противоположность «внемирскому аскетизму», например, буддийских монахов), т.е. предписание скромного образа жизни в сочетании с активной деятельностью в миру и неутомимым трудом.

Эти стимулы, берущие свое начало в религии, продолжали существовать даже после того, как исчезли собственно религиозные импульсы. Вера исчезла, а методически-рациональная форма поведения осталась. Вебер рассматривал современный ему капитализм отнюдь не как основывающийся на религии, а видел в ней скорее «пустую скорлупу», которая без духовного наполнения была близка к механическому окаменению.

Работа «О категориях понимающей социологии» посвящена раскрытию принципов веберовского социологического подхода, значительно отличавшегося от подхода его современника Дюркгейма. Суть его заключается в осознании принципиального различия, существующего между социологией и естественными науками. Если современники Вебера стремились как раз к построению социальной науки по аналогии с науками о природе, то Вебер подчеркивает, что роль наблюдателя в естественных науках позволяет ему делать верные выводы, оставаясь на позициях внешнего наблюдения. В социальных науках, напротив, речь идет о субъективных действиях людей, обладающих сознанием, и потому их поведение нельзя понять «извне», а можно только «изнутри», раскрыв для себя те субъективные смыслы, которые индивиды вкладывают в свои действия. Социология, по Веберу, так же как и психология, изучает поведение индивида или группы индивидов. Но она в отличие от психологии интересуется человеческим поведением в том случае и постольку, если и поскольку личность вкладывает в свои действия определенный смысл. Следовательно, ключевым аспектом со­циологии является, согласно Веберу, изучение намерений, ценностей, убеждений и мнений, лежащих в основании человеческого поведения. Для обозначения про­цедуры постижения смысла Вебер пользовался категорией «понимание» (Verstehen). Он предложил концепцию понимания как метода, предваряющего и делающего единственно возможным социологическое объяснение. С помощью этого метода социологи мысленно стараются стать на место других людей и идентифицировать их мысли и чувства. Такой метод Вебер назвал «понимающей социологией».

Предметом «понимающей социологии» Вебера является социальное действие. Он определяет его как:

1)направленное на действие другого в соответствии с субъективным смыслом действующего;

2)определенное в своем характере благодаря этой соотнесенности;

действие, которое можно объяснить этим субъективным смыслом.

Социальное действие понятно нам на основании нашего собственного опыта, а не только как наблюдаемое и объясняемое извне. Вебер считает как понимание, так и объяснение необходимыми методологическими аспектами наук о культуре. Поэтому социология для него — это «наука, задачей которой является понять социальное поведение, объяснив его, и тем самым вскрыть его причины и следствия».

Большое значение в методологии Вебера имеет понятие идеального типа; Вебер изложил его в работе «Объективность социально-научного и социально-политического познания» (1904). Поскольку Вебер считает социальные науки науками историческими, он указывает на то, что формирование понятий в этих науках всегда является формированием типов, т.е. обобщением конкретных исторических явлений. Идеальные типы не являются отражением действительности, это нереальные, т.е. мысленные, конструкции, которые могут быть использованы в целях анализа как «типы в чистом виде», т.е. сконструированы как абстрактные понятийные образования, которые служат инструментом познания действительности, однако сами как таковые в действительности не существуют.

Такими идеальными типами являются выделенные Вебером типы социального действия и типы господства.

Согласно веберовской типологии, в истории существует три типа господства: харизматическое, традиционное и легальное. Харизматический тип господства характеризуется подчинением в силу веры в сверхъестественные качества его носителя. Такова власть колдунов и шаманов, пророков, египетских фараонов, вождей архаических племен, а также диктаторов и вождей тоталитарных режимов. Легитимность такого господства полностью основывается на магической силе вож­дя, наличие которой подтверждается чудесами, победами, благополучием подданных. Если представления о сверхъестественной силе вождя не подтверждаются и даже опровергаются практикой, например, в случае военных поражений, голода, стихийных бедствий или просто его собственной болезни и старости, ого власть и авторитет могут полностью исчезнуть.

Традиционный тип господства опирается на легитимность и традицию. В основном это патриархальная власть: отца и мужа — над членами семьи, господина над крепостными, хозяина над слугами, феодального сеньора — над вассалами, монарха — над подданными. Хотя традиционное господство опирается на корпус продиктованных традицией норм, по сути все же это свободный произвол господина. Этот тип господства основан на чисто личных, а потому иррациональных отношениях зависимости.

Харизматический и традиционный виды господства в прошлом были тотальными. Однако с модернизацией и рационализацией всех общественных отношений возникает новый тип господства — легальный, то есть основанный на законе. Здесь подчинение основано на принципе занимаемой должности в бюрократическом аппарате. Человек приобретает властные полномочия не в силу своих личных качеств или происхождения, а потому что занимает определенную должность, и утрачивает их, когда теряет должность. Право на занятие должности должно быть юридически оформлено. М. Вебер писал, что «возникновение современного западного государства, как и западных церквей, было в значительной степени делом юристов». Иррациональность харизматического и традиционного господства была побеждена на Западе юридической рациональностью. К субъектам легального господства относятся современные государственные чиновники, должностные лица, выборные носители законодательной и исполнительной власти, судьи и т.д. Их деятельность в этом качестве опирается на рационально установленные нормы (законы, предписания, директивы, правила).

Социология права М. Вебера изложена в работе «Экономика и общество» (1922). Эта дисциплина была важна для него потому, что позволяла ближе подойти к проблеме утверждения в обществе рациональности. Согласно представлениям Вебера, предметом социологии права являются социальные действия, рациональный смысл которых обусловлен содержанием правовых норм. В отличие от правоведения, исследующего объективный смысл норм права, социология права изучает их субъективный смысл, тот, который индивиды кладут в основу своих действий. Для Вебера правовое глубоко отлично от нравственного и морального. Оно связано с феноменом господства и образует особое явление — «легитимный порядок» общества. Легитимный порядок организует относительное единообразие социального поведения людей благодаря тому, что обладает «значимостью», смыслом, доступным пониманию. Такая значимость порядка, согласно Веберу, может быть эмпирической и нормативной. Нормативная значимость — это объективный смысл порядка, выраженный в нормах права. Объективность нормативной значимости подразумевает общеобязательность правовых норм для всех людей. Эмпирическая значимость порядка не тождественна нормативной, она гораздо шире, поскольку вбирает в себя все субъективные смыслы, вкладываемые в него индивидами. Именно эмпирическая значимость порядка составляет предмет понимающей социологии права.

Легитимный порядок, согласно Веберу, сохраняется и поддерживается внешними и внутренними гарантиями. К внутренним гарантиям относятся эмоциональная приверженность порядку, рациональная убежденность в необходимости нравственных ценностей, религиозная вера в освещенность именно такого порядка. Внешнюю гарантию составляют условность и право. Условность — это угроза санкций общественного мнения в случае нарушения порядка. Право является гарантией сохранения порядка благодаря системе принуждения и наличию специального контингента людей, профессионально занятых охраной порядка. Правовой персонал — особая категория людей, занятая контролем за соблюдением норм права, — является его носителем и свидетельствует о существовании его как особой реальности. Реальность права, представленная в отношениях господства, развивается исторически в направлении от иррационального к рациональному. Об этом говорит тот факт, что правовой персонал архаических обществ принадлежал к иррациональному типу (фараон, шаман), а правовой персонал современного общества — к типу рациональному (юрист, менеджер, образованный политик). Как утверждает Ж. Карбонье, «можно говорить о законе Вебера, звучащем следующим образом; прогрессивное развитие права идет в направлении его рационализации, которая включает все возрастающую специализацию и бюрократизацию»'.

Фердинанд Теннис (1855—1936), виднейший немецкий социолог, вошел в историю социологической мысли благодаря книге «Община и общество». В то же время остальные его работы, а их насчитывается около 900, мало изучены, а его огромный вклад в социологическое изучение преступности почти полностью проигнорирован.

Между тем Теннис опубликовал не менее 34 работ по проблемам преступности (22 научные статьи, три книги и девять обзорных статей) и 17 статей, анализи­рующих криминальную статистику. Идеи Тенниса о стратегии борьбы с преступностью соответствуют его основной теоретической концепции — дихотомии «общины» и «общества». Община и общество — две иде­ально-типические формы социальности, в каждой из которых можно различить «патологию» и «нормальность». Теннис выделил негативные виды поведения, порожденные условиями общества и общины. Он утверждал, что социальные изменения, вызванные эволюцией общины, ее перерождением, влекут за собой определенные формы преступления, и стремился пересмотреть определения преступления и классификацию правонарушений применительно к новым обстоятельствам, в частности, к процессу урбанизации.

С его точки зрения, обществу и общине присущи разные типы преступности, проистекающие из разных типов ориентации общественного сознания. В частно­сти, в работах, посвященных исследованию преступления. Теннис проводит дистинкцию между преступлением и правонарушением — двумя категориями наказуемых деяний. Преступление он определяет как намеренное нарушение правовых норм, а правонарушение — как намеренное или ненамеренное отклонение от норм, определенных государственным законодательством. Более того. Теннис различал типы преступлений в зависимости от психологического состояния правонарушителя и социальных условий преступления. Например, он отделял мошенников от преступников, — классификация, соответствующая различию между преступлениями, прямо или косвенно вытекающими из соци­альных условий. В категорию мошенников входят воры и жулики. Мошенники сознают материальную цель своего преступления, поэтому считают незаконные действия средством ее достижения, т.е. они совершают тип преступления, характерный для общества, движимого сознательной волей. Преступники — это правонарушители, осужденные за убийство и другие насильственные действия, поджигатели и т.п. Они действуют вне моральных норм, часто встают на путь насилия, жесто­кости, проявляя естественную инстинктивную волю, в чем Теннис видел характерную особенность общинного поведения.

Методологический подход Тенниса к изучению пре­ступления был связан с шедшей в то время дискуссией статистике — является ли она наукой или методом. Теннис считал, что статистика — это и метод, и наука. Как наука она изучает природные и социальные осо­бенности населения той или иной страны, а как метод представляет собой социографию, объединяющую ко­личественные и качественные методы эмпирического описания морального и социального состояния обще­ства.

Теннис вскрыл методологические трудности в исполь­зовании действительной статистики преступлений. Он понял, что официальная статистика обычно не соответ­ствует комплексной картине всех преступлений, посколь­ку, например, не регистрирует коммерческих махина­ций и нераскрытых преступлений, а также не делает отличий между случайными и профессиональными во­рами. Поэтому он утверждал, что эмпирико-социологическое исследование, в основу которого положена толь­ко социальная статистика, не может быть достаточным, и предлагал дополнить его наблюдениями.

Свое первое эмпирическое исследование преступ­ных действий Теннис провел на материале Гамбург­ской портовой забастовки 1896—1897 годов, доказывая, что преступления, совершенные в тот момент, обуслов­лены социально-экономическими условиями жизни ра­бочих. Вторая, наиболее интересная, часть эм­пирических исследований преступности касается пре­ступников, заключенных в тюрьму в немецкой земле Шлезвиг-Гольштейн и за ее пределами в период с 1874 по 1914 год. Здесь для сбора данных Теннис пользовал­ся методом интервью, а также полагался на официаль­ные доклады и статистику преступлений из других тю­рем. Главной целью исследования Тенниса было изуче­ние связи вида преступления с условиями жизни и про­исхождением преступника (сельским или городским) для доказательства тенденции перерастания общинного сознания В общественное. Кроме того. Теннис изучал влия­ние этой тенденции на разные типы правонарушителей — мошенников и преступников. Анализируя свои данные, он впервые рассчитал процент местных воров относительно мужского населения в рассматриваемой области. Теннис измерил и другие социальные показатели:

-благосостояние, измеренное как средний доход, выведенный из налоговых поступлений;

-жилищные условия, измеренные отношением ко­личества жильцов к размеру дома;

-уровень образования, измеренный как относитель­ное число грамотных;

-нравственный уровень, измеренный относитель­ным числом внебрачных детей.

Далее он исследовал влияние этих параметров на формирование воровских наклонностей соответственно в городе и деревне.

Теннис подчеркивал, что наказание должно соответ­ствовать тяжести преступления. Он призывал к совер­шенствованию уголовного законодательства, к созданию условий, способствовавших реабилитации преступни­ков, и подчеркивал, что существовавший в его время режим осуждения заключенных часто служит причиной морального и физического распада заключенного и появления более изощренных преступников, умело из­бегающих наказания.

Таковы основные аспекты социологии преступности Тенниса. Однако несмотря па неоспоримость его за­слуг и признанность его как классика социологии, его идеи никогда не находили восторженного приема, в отли­чие от идей Вебера, Дюркгейма или Зиммеля. Неко­торые ошибочные трактовки суждений Тенниса, в осо­бенности Сорокиным и Парсонсом, породили преврат­ное представление о его романтическом идеализме.

Очень часто против Тенниса выдвигают обвинение в том, что в основе его доводов лежит упрощенное пред­ставление о взаимозависимости индивидуальной воли и общества и что его идеально-типические понятия об­щины и общества мешали ему обнаружить негативные социальные отношения. Однако критика того, что Тен­нис не объяснил или не мог объяснить, негативные со­циальные факты, предстает особенно беспочвенной в свете исследования преступности. Теннис рассматривал преступление как явление, вызванное прежде всего социальными (прямыми или непрямыми) и частично экономическими противоречиями общества. Свою точ­ку зрения он четко выражал в статьях, посвященных «Правилам социологического метода» Дюркгейма, не соглашаясь с мнением последнего в оценке преступ­ности как нормального явления социальной жизни.

Таким образом, социология преступности Тенниса дает импульс к переосмыслению его социального про­екта в целом'.