Научная рациональность

Познавательная деятельность человека сформировалась задолго до возникновения науки как специфического способа духовно-практиче­ского освоения действительности. Когнитивный элемент органически вплетен и во все вненаучные способы духовной деятельности человека. Наряду с научно-теоретическим можно также говорить о художествен­ном, религиозном, моральном и др. способах духовного освоения и познания мира и самого человека. Как уже отмечалось ранее, и фило­софия представляет собой специфический вид познавательной деятель­ности, не совпадающий полностью с наукой. Однако, если в других формах духовной деятельности когнитивная компонента является лишь одной из составляющих процесса освоения мира, в науке эта компо­нента является основной и доминантной, подчиняющей себе все другие стороны духовной деятельности. Поэтому особенности именно позна­вательной деятельности выступают в науке наиболее рельефно и их изучение позволяет составить наиболее полную картину познаватель­ной деятельности человека в целом.

В самом общем виде рациональность понимается как постоянная апелляция к доводам разума и рассудка и максимальное исключение эмоций, страстей, личных мнений при принятии решений, касающихся судьбы познавательных утверждений.

Традиционно в истории философии рационализм противопостав­лялся эмпиризму и сенсуализму. Различие между этими концепциями было связано с вопросом об источнике познания; является ли таким надежным источником познания разум или чувственная познаватель­ная способность человека, чувственный опыт? Но применительно к характеристике научного познания такое противопоставление разума, интеллекта чувственному опыту не имеет смысла, ибо для ученого результаты опыта и эксперимента имеют не меньшую доказательную

силу, чем доводы разума и рассудка. Поэтому можно согласиться с предложением английского философа науки К. Поппера называть тра­диционный рационализм "интеллектуализмом", а в определение раци­онализма и рациональности включить ссылку на опыт. Как он пишет: "Я использую слово "рационализм" для того, чтобы обозначить, грубо говоря, позицию, которая стремится решать как можно больше проблем посредством апелляции к разуму, т. е. ясному мышлению и опыту, а не посредством апелляции к эмоциям и страстям" (Popper К. "The Open Society and its Enemies". L., 1973. P. 224). Предпосылкой научной рациональности является тот факт, что наука осваивает мир в понятиях. Научно-теоретическое мышление прежде всего характеризуется как понятийная деятельность, в то время как, например, в искусстве основной формой освоения мира является художественный образ. Именно оперирование понятиями и позволяет выполнять науке основ­ные познавательные функции: описание, объяснение и предсказание явлений определенной предметной области. И именно поэтому каждая наука имеет собственный язык, собственную предметную область ис­следования и собственный метод. В плане рациональности научное познание характеризуется еще двумя чертами — это доказательность и системность. Эти качества отличают научное познание от обыденного. В основе системности и доказательности лежит логическая взаимоза­висимость научных понятий и суждений.

В истории философского мышления можно выделить ряд этапов в развитии представлений о научной рациональности. На первом этапе, начиная с античности, господствовала так называемая дедуктивистская модель научной рациональности. В этой модели научное знание пред­ставлялось в виде дедуктивно упорядоченной системы положений, в основании которой лежали общие предпосылки, истинность которых устанавливалась внелогическим и внеопытным путем. Их истинность как бы непосредственно усматривалась "очами разума" после его опре­деленной подготовки к этому. Все же остальные положения выводились из этих общих посылок дедуктивно. Рациональность ученого в этой модели заключалась в доверии авторитету разума при принятии исход­ных предпосылок и жестком следовании правилам дедуктивной логики при выведении и принятии всех остальных суждений. Можно сказать, что в этой модели рациональность в значительной степени сводилась к логической детерминированности мышления ученого. Эта модель лежит в основании метафизики Аристотеля, физики Декарта и наиболее яркое и триумфальное свое воплощение она получила в "Началах

геометрии" Эвклида, которые до XIX века рассматривались как эталон научной рациональности.

Однако, с зарождением экспериментальных наук в XVII—XVIII веках, обнаружилось, что только доводов разума и логической прину­дительности научного мышления недостаточно для понимания научной рациональности.

В рамках научной рациональности пришлось искать место "доводам опыта и эксперимента". Такая попытка была предпринята в рамках индуктивистской модели научного знания и научного метода, основы которой были заложены Ф. Бэконом и развиты в работах Д. С. Милля. В этой модели определяющим фактором доказанности или обоснован­ности научного знания выступает опыт, факты, полученные в ходе наблюдения и эксперимента, а функции логики сводятся к установле­нию логической зависимости положений различной общности от фак­тов. Но поскольку дедуктивная логика не может транслировать истинность в индуктивном направлении (от фактов к общим положе­ниям, к законам), была поставлена задача создания индуктивной ло­гики, правила которой позволяли бы это делать. В этой модели научной рациональности последняя отождествлялась с эмпирической принуди­тельностью научного мышления, с апелляцией к "доводам опыта". Но уже во второй половине XIX века обнаружилось, что индуктивная логика не имеет надежного логического обоснования и поэтому выво­ды, полученные на ее основе, не имеют доказательного значения.

Еще ранее это понял Д. Юм. Он признавал тезис, что эмпирическое естествознание базируется на индуктивных рассуждениях, но в то же время полагал, что последние не имеют надежного логического оправ­дания. Из этого он делал вывод, что все наше опытное знание является разновидностью "животной веры". Тем самым неявно признавалось, что опытное познание является в своей основе иррациональным. В последующем был предпринят ряд попыток преодоления парадоксов индуктивистской модели с помощью использования понятия вероят­ности. Другой путь выхода заключался в разработке так называемой гипотетико-дедуктивной модели научного знания и научного метода. Но все эти попытки успеха не имели, хотя и обогащали представления о научной рациональности.

В 50-х годах XX века проблема научной рациональности оказалась в центре внимания научной общественности. Внимание к этой пробле­ме привлек К. Р. Поппер. Он поставил задачу преодоления иррациона-листической интерпретации научного познания Д. Юмом. Вместе с тем он подчеркивал, солидаризируясь в какой-то степени с индуктивиста-

ми, что доводы опыта в эмпирическом естествознании должны иметь решающий характер. Но парадоксальность его подхода к решению проблемы рациональности заключалась в том, что он с самого начала в принципе отвергал возможность доказательства истинности научных положений на основе фактов. Он считал, что мы просто не располагаем для этого необходимыми логическими средствами. Дедуктивная логика транслировать истинность в индуктивном направлении не может, а индуктивная логика является "мифом". В нашем распоряжении, соглас­но Попперу, есть только один способ дедуктивного рассуждения, ко­торый позволяет ставить нам судьбу законов и теорий в зависимость от опыта — это modus tollens дедуктивной логики, известной со времен Аристотеля. Применительно к научному знанию это означает, что если из принятой нами теоретической гипотезы "Т" выводится эмпирически проверяемое следствие "в" и при проверке оказывается, что оно опро­вергается, то с логической необходимостью считается опровергнутой и проверяемая теория. И это, согласно Попперу, единственный надежный логический механизм, позволяющий принимать во внимание опытные данные при решении судьбы теории. Опора на этот "механизм" является единственным шансом спасения науки как рационального предприя­тия.

Основным критерием научной рациональности является не дока­зуемость и прдтверждаемость знания, а его опровергаемость. Только та теория является научной, и соответственно рациональной, которая допускает такие мыслимые эмпирические ситуации, которые она за­прещает и актуальная проверка которых могла бы ее опровергнуть. Класс таких потенциально мыслимых эмпирических ситуаций называ­ется классом потенциальных фальсификаторов теории. Научная дея­тельность сохраняет свою рациональность до тех пор, пока сохраняется фальсифицируемость ее продуктов в виде законов и теорий. Но послед­нее возможно только в том случае, если в науке сохраняется постоян­ное критическое отношение к выдвигаемым теоретическим гипотезам, и готовность отбросить теорию в случае факта ее актуальной фальси­фикации.

Свою концепцию Поппер именует как "критический рационализм", в которой рациональность отождествляется с критическим отношением к результатам научного исследования. Такая модель научной рацио­нальности предполагает и определенную гносеологическую трактовку научного знания. У Поппера она выражается в двух базисных тезисах: тезис гипотетизма и тезис фаллибилизма. Первый утверждает принци­пиально положительный, гипотетический характер научного знания, а

второй принципиальную подверженность научного знания ошибкам, которые в ходе научного познания должны элиминироваться.

Соответственно и свою модель научного метода он именует методом "догадок и опровержений".

Издержки попперовского подхода к сохранению рациональности велики. Первое, пытаясь преодолеть иррационализм юмовской трак­товки научного знания как "животной веры", Поппер вынужден при­знать принципиально предположительный характер научного знания

— знание только догадка. Но разница между утверждением, что знание

— разновидность живой веры, и утверждением, что оно является до­гадкой, не особенно существенная. Во-вторых, та модель рациональ­ного поведения, которую Поппер предлагает науке, настолько жесткая и упрощенная, что ни один реально работающий ученый не может ей следовать. Как замечал неоднократно ученик Поппера И.Лакатос, в реальной науке не всякое опровержение ведет к отвержению теории. Каждая великая научная теория, как замечает Лакатос, "зарождается, развивается и умирает в океане эмпирических аномалий". Можно также добавить, что хотя критическое отношение к получаемому знанию является одним из характерных признаков рационального научного мышления, в реальной науке присутствует и догматический элемент, который позволяет ученым, вопреки обнаруженным эмпирическим опровержениям и логическим противоречиям, продолжать сохранять приверженность теории, надеясь на успешное преодоление этих про­тиворечий в будущем. Это означает, что кроме эмпирической и логи­ческой детерминанты научного мышления в нем действуют и другие детерминанты, которые логико-эмпирической моделью рационально­сти не принимаются в расчет.

В 60—80-х годах в философии появился ряд работ, которые значи­тельно обогатили наше представление о научной рациональности. В этом отношении примечательны работы Т. Куна и И. Лакатоса. Т. Кун в своей книге "Структура научных революций" развивает так называе­мую "парадигмальную модель" научного знания, в рамках которой научная деятельность является рациональной в той степени, в которой ученый в своей деятельности руководствуется определенной дисцип­линарной матрицей, или парадигмой, принятой научным сообществом. Парадигму он определяет как "одно или несколько прошлых научных достижений, которые в течение некоторого времени признаются опре­деленным научным сообществом как основа для развития его дальней­шей практической деятельности" ("Структура научных революций". М., 1975. С. 27).

По мнению Куна, научный этап в развитии той или иной области исследования и начинается с момента принятия научным сообществом определенной парадигмы, которая упорядочивает научную деятель­ность.

Английский философ И.Лакатос связывает новое понимание на­учной рациональности с понятием "исследовательской программы", которая имеет сходство с куновским понятием парадигмы. Согласно Лакатосу ученый действует рационально, если в своей деятельности придерживается определенной исследовательской программы, даже вопреки возникающим в ходе ее развития противоречиям и эмпириче­ским аномалиям. Однако возникает вопрос: насколько рационален сам процесс принятия "парадигмальных образований" в науке?

Согласно Куну, процесс принятия и смены парадигм полностью рационального объяснения не имеет. Этот процесс имеет социально-психологическую природу и согласно Куну смена парадигм имеет сходство с религиозным переворотом. И. Лакатос трактует принятие исследовательской программы как конвенцию, в основе которой лежат рациональные соображения логико-методологического и эмпириче­ского характера. Однако в той степени, в какой любая конвенция является актом свободного выбора между альтернативами, говорить о логико-эмпирической детерминированности акта принятия исследова­тельской программы нельзя. Здесь содержится иррациональный мо­мент.

С точки зрения внутреннего совершенства и концепция Куна, и концепция Лакатоса далеко не безупречны. По этому вопросу сущест­вует большая критическая литература. Но идея выделения парадигмаль­ных образований в научном познании имеет внешнее оправдание, а именно, она находит свое подтверждение в реальной истории науки; в настоящее время влиятельность этой идеи в современной философии не вызывает сомнений.

Такой подход к описанию структуры научного познания меняет и наши представления о научной рациональности. Представление о научной рациональности как логико-эмпирической детерминирован­ности процесса научного познания становится явно недостаточным. В свете идеи парадигмальности науки, рациональность приобретает кон­текстуальный характер. Судить о рациональности действий ученого можно только в контексте принимаемых в данный исторический пе­риод научным сообществом парадигмальных установок. Сам же акт принятия этих установок не может быть объяснен соображениями логико-методологического характера и требует апелляции к историче-

ским и социокультурным соображениям. Такой подход сближает про­блему научной рациональности с рациональностью других видов чело­веческой деятельности.

Подводя краткий итог развития представлений о научной рацио­нальности, можно констатировать, что рациональность ученого в рам­ках его профессиональной деятельности характеризуется апелляцией к доводам разума и опыта, логической и методологической упорядочен­ностью научного мышления, регулятивным воздействием на научное мышление идеалов, норм и стандартов, заложенных в дисциплинарной матрице, имеющей частично историческую и социокультурную обус­ловленность.

Другим важным вопросом, связанным с научной рациональностью, является вопрос о соответствии целей и средств в научном исследова­нии. Для рациональной деятельности является характерным соответ­ствие выбираемых средств поставленным целям. Но что является целью науки? Ответов на этот вопрос может существовать столько же, сколько существуют различных трактовок природы научного познания. Для тех, кто сводит все задачи науки к описанию, средства достижения будут одни, для тех, кто придерживается инструменталистской трактовки науки — другие и т.д.

Создание какой-либо абсолютистской, окончательной модели на­учной рациональности невозможно. Скорее всего, сама научная раци­ональность является своего рода исторически эволюционирующим идеалом, к которому наука должна стремиться, но который в ней никогда не реализуется полностью. Наука, как и другие виды духовной деятельности человека, является человеческим предприятием и несет на себе печать его исторической ограниченности и несовершенства. При всем определяющем влиянии в научном мышлении доводов разума и доводов опыта, в нем остается место интуиции, ошибочным сужде­ниям, персональному выбору альтернативных ходов мысли, конвенци­ональных решений, которыми пронизано все научное познание, и даже мистическим озарениям. Другими словами, в реальной истории науч­ного познания присутствует и иррациональная компонента. Но это, однако, не дает основание уравнивать науку с другими видами челове­ческой деятельности: мистикой, магией, религией, искусством или идеологией, как это пытался сделать современный американский специалист по философии науки П. Фейерабенд. Иррациональный элемент присутствует во всех видах человеческой деятельности, но в науке доминирует рациональное начало, а иррациональные моменты

имеют локальное значение, и не они направляют весь ход научного прогресса.