Глава XI. Творчество
На основе познавательных способностей человека развертывается его творческая деятельность, раскрывается его созидательная сущность.
Творческие компоненты имеются у человека и в составе чувственных представлений, и в системе понятийных образов, как в живом созерцании, так и в эмпирическом и теоретическом. В сознании человека функционируют многие понятия типа идеального, нацеленные на будущее. Но имеются и чувственные представления, являющиеся продуктом абстрактного мышления, которые содержат образ будущего, выступают как представления-цели; они — тоже идеальное, т. е. представления-идеальное. На них замыкаются многие представления только отражательного типа; иначе говоря, чувственное отражение в немалой степени определяется практикой, будущим, теми новыми творческими представлениями, в которых воплощается будущее.
Мы разделяем мнение о том, что в познании нет двух параллельных, не зависящих друг от друга механизмов, один из которых обслуживает отражение, а другой — творчество; выделить подобные "механизмы" оказывается невозможным, поскольку творчество пронизывает весь познавательный процесс. Нельзя назвать ни одной формы познания, которая была бы "чистым отражением", копированием объекта.
Итак, творчество и отражение — разные, но взаимосвязанные феномены.
Распространенным является понимание творчества как деятельности человека, преобразующей природный и социальный мир в соответствии с целями и потребностями человека и человечества на основе объективных законов действительности.
По-видимому, последнее ("на основе объективных законов действительности") будет необязательным признаком; во-первых, он содержится в указании на преобразование природы, и, во-вторых, его включение оставляет за бортом творчества то, что имеет место в религиозных, мифологических конструкциях, в ряде областей искусства, на обыденном уровне сознания.
Иногда считают, что творчество — это создание такого нового, которое имеет положительную общественную значимость, способствует прогрессивному развитию человечества. По поводу такого определения справедливо выдвигается возражение: общественной значимости не имеет ни творчество детей, ни решение взрослым человеком головоломки; в истории известно немало случаев, когда блестящие достижения творческой мысли людей долгое время не обретали
общественной значимости. К этому нужно добавить, что если различается общественная и индивидуальная значимость, то нет сколько-нибудь веской причины (кроме желания обезличить картину творчества, безостаточно растворив индивида в "общественном") для игнорирования индивидуальных интересов и индивидуального творчества. И еще одно соображение: "привязывание" творчества только к прогрессу, как в приведенном выше определении, даже при научно-объективном понимании прогресса (а прогресс до сих пор трактуется неоднозначно и даже произвольно) дает повод для очерчивания излишне узкого круга явлений, относимых к творчеству. Даже тех деятелей науки и культуры, которые создавали новое в интересах реакционных социальных групп, вряд ли следует считать нетворческими личностями. Точнее будет избрать угол зрения на творчество, который мог бы охватить многообразные его проявления — и прогрессивное, и реакционное, консервативное, и нейтральное по отношению к прогрессу. Это скорее виды или типы творчества, нежели само его существо.
Можно принять в качестве рабочего, требующего, как мы полагаем, коррективов, следующее определение, встречающееся в философской литературе: творчество — это процесс человеческой деятельности, создающий качественно новые материальные и духовные ценности.
Творчество изучается многими науками: философией, психологией, науковедением, кибернетикой, теорией информации, педагогикой и др. В последние десятилетия встал вопрос о создании особой науки, которая исследовала бы творческую деятельность человека, — эвристики (считается, что термин "эвристика" происходит от "эврика" — "я нашел!", восклицания, приписываемого Архимеду при неожиданном открытии им основного закона гидростатики; "эврика" — слово, выражающее радость при решении какой-либо проблемы, при появлении удачной мысли, идеи, при "озарении"). Круг ее проблем широкий: здесь и вопрос о специфических чертах творческой деятельности, и о структуре, этапах творческого процесса, типах творческой деятельности, о соотношении научного и художественного творчества, о роли догадок и случая, о таланте и гениальности, стимулирующих и репрессирующих факторах творческого процесса, о роли мотивационных и личностных факторов в творческой деятельности, влиянии социальных условий на проявление творческих способностей и на творческий процесс, о творческой продуктивности возраста, роли научных методов в продуктивном мышлении, стиле мышления в науке и творчестве, диалоге и дискуссиях как средствах и формах научного творчества и т. п. Философия изучает мировоззренческую сторону творческой деятельности
человека, проблемы гносеологического и общеметодологического характера. В ее компетенции такие проблемы, как творчество и сущность человека, отражение и творчество, отчуждение и творческие способности, гносеологическая специфичность творческого процесса, творчество и практика, соотношение интуитивного и дискурсивного, социокультурная детерминация творческойдеятельности, соотношение индивидуально-гносеологического и социологического уровней творчества, этика ученых и творческая деятельность, гносеологический и этический аспекты научных дискуссий и др.
В разработке проблем творчества философы опираются на результаты других наук, на обобщение их результатов. В то же время специалисты-психологи (как и специалисты иного профиля) в своих исследованиях ориентируются на результаты исследования мировоззренческого и гносеологического аспектов творческой деятельности. Здесь — взаимодействие, аналогичное взаимоотношению философии и частных наук вообще.
Учитывая тот факт, что ряд вопросов творчества уже освещался в предыдущих разделах (о сущности идеального, о чувственно-сенситив-ном и абстрактно-мысленном, об интуиции и соотношении интуитивного и дискурсивного и т.п.), мы затронем здесь лишь несколько моментов, касающихся феномена "творчество".
Творчество неоднородно: многообразие творческих проявлений поддается классификации по разным основаниям. Отметим лишь, что существуют разные виды творчества: производственно-техническое, изобретательское, научное, политическое, организаторское, философское, художественное, мифологическое, религиозное, повседневно-бытовое и т.п.; иначе говоря, виды творчества соответствуют видам практической и духовной деятельности.
Структура творческого процесса. Все еще встречается представление, ограничивающее научное творчество нахождением решения проблемы. Но в этом случае не учтено само начало творческого процесса, начало его развертывания. Осознание потребности, постановка и формулирование проблемы — это начальные рубежи процесса поиска решения проблемы. Фиксируя конкретную проблемную ситуацию и цель исследования, проблема направляет весь творческий процесс в его сложном движении к результату. Идеальное, как центральное звено творческого процесса, рождается под непосредственным воздействием проблемности и для удовлетворения соответствующей потребности субъекта.
Техническое творчество, например, имеет следующие звенья: рас-
крытие технического противоречия, формулировка технической задачи, выработка технической идеи, создание идеальной модели, материализация идеального образа, отработка и внедрение работоспособного технического объекта, его дальнейшее совершенствование. Для характеристики этапов (или фаз) научного творчества приведем несколько близких друг к другу трактовок. Д. Маккиннон выделяет пять этапов: 1) накопление знаний, навыков и умений для четкого формулирования проблемы; 2) этап "сосредоточения усилий", который иногда приводит к решению проблемы, а иногда вызывает усталость и разочарование; 3) уход от проблемы, переключение на другие занятия; этот этап называют периодом инкубации; 4) озарение, или "инсайт"; 5) верификация. А. М. Селезнев (см.: Селезнев А. М. Место творчества в системе "Наука—техника—производство" // Диалектика и теория творчества. М., 1987. С. 100) выделяет в творческом процессе следующие фазы: 1) обнаружение научной проблемы, выбор предмета исследования, формулирование цели и задач исследования; 2) сбор информации и выбор методологии исследования; 3) поиск путей разрешения научной проблемы, "вынашивание" новой научной идеи; 4) научное открытие, "рождение" научной идеи, создание идеальной модели открытого ученым явления; 5) оформление полученных научных данных в логически стройную систему. По мнению И.Тейлора (Канада) творческий процесс имеет этапы: 1) формулирования проблемы; 2) трансформации, когда проблема трансформируется с помощью метафоры, аналогии, "реверсирования" и т.д.; 3) внедрения и использования творческого продукта, т.е. преобразования какой-то части окружающей среды.
Приведенные трактовки структуры творческого процесса фиксируют проблему как исходную фазу (или этап) творчества. Этим подкрепляется и наше представление о творчестве. Наряду с данным общим моментом приведенные трактовки творчества различаются в нескольких отношениях. С одной стороны, это показатель дискуссионное™ вопроса, с другой — сложности самого явления. Мы предлагаем студентам самим взвесить степень обоснованности каждой из приведенных точек зрения и либо принять одну из них как наиболее обоснованную, либо сформировать другое представление о структуре творческого процесса в науке.
Среди разработок по вопросам творчества большой интерес в плане их использования учеными в своей деятельности представляют исследования, посвященные стимулированию процесса научного творчества. Эти работы могут привлечь внимание специалистов-философов, стать предметом гносеологического анализа. Но они любопытны и сами по
себе, как методы или способы, приемы активизации творческих способностей в любой отрасли научного познания. Коснемся некоторых из них.
В литературе по творчеству нередки обращения к "синектике Гордона" (См.: Gordon W. J.J. Synectics. "The development of creative capacity". N. Y., 1961. ("Процесс творчества". ИНИОН АН СССР. М., 1977. С. 149—150). Сам У. Гордон определяет теорию синектики как операционную теорию, предназначенную для сознательного использования подсознательных психологических механизмов, действующих в процессе творчества. Группа ученых, которой предлагают решить задачи, пользуется, по наблюдениям Гордона, аналогиями четырех видов — прямой аналогией, когда, например, технический объект сравнивают с биологическим; символической, когда для предложенной проблемы удается дать общее определение, которое вызывает некоторые необходимые ассоциации; фантастической, когда мысленно создается идеальная ситуация, пусть даже противоречащая законам природы, в которой задача легко решается; наконец, личной аналогией, когда члены группы воображают себя элементами предложенной ситуации.
Последний момент, по-видимому, представляет собой то, что Жак Моно называет "субъективным уподоблением". Когда ученый заинтересовался каким-либо феноменом или проблемной ситуацией, пишет Ж. Моно, он пытается, не всегда осознавая это, субъективно промоделировать ситуацию, чтобы достичь внутренней репрезентации самого феномена, а затем и других составляющих данной ситуации. Недаром многие физики рассказывают, что, размышляя над своими проблемами, они воображают себя электроном или другой элементарной частицей и задают вопрос: как бы я вел себя, будь я этой частицей.
А.Осборн предложил для стимулирования научного творчества "брейнсторминг" — "мозговой штурм", или "мозговую атаку" (см.: "Научное творчество". ИНИОН АН СССР. Вып. 4. М., 1979. С. 39. (Анализ данного метода, а также "синектики" У. Гордона и изложение еще одного метода — "алгоритма изобретения" Г. С. Альтшуллера см. в кн.: Альтшуллер Г. С. "Алгоритм изобретения". М., 1973)). Суть его — в особой форме воздействия группы на индивида, решающего проблему. А,Осборн приводит примеры, когда проблемы, не поддававшиеся индивидуальным усилиям, были успешно решены во время сессии "брейнсторминга". Стимулирование творческой активности достигается, по его мнению, благодаря соблюдению четырех принципов: 1) принципа исключения критики, можно высказывать любую мысль без боязни, что ее признают плохой; 2) поощрения самого необузданного
ассоциирования: чем более дикой покажется идея, тем лучше; 3) требования, чтобы количество предлагаемых идей должно быть как можно большим; 4) признания, что высказанные идеи не являются ничьей собственностью, никто не вправе монополизировать их; каждый участник вправе комбинировать высказанные другими идеи, видоизменять их, "улучшать" и совершенствовать. В основе этой методики лежит уверенность в том, что творческое мышление требует свободы, раскрепощенности, устранения всяких внешних торможений. У каждого человека есть способность генерировать идеи и критически оценивать их. Критическая оценка тормозит генерирование идей, сковывает мысль. Поэтому желательно, по А.Осборну, чтобы в момент "рождения" идеи способность к критической оценке была отключена. Критическое рассмотрение и оценка идей должны быть отсрочены, перенесены на будущее; это следующий этап работы. Таким образом, две стадии творческого процесса — выдвижение идей и их оценка — искусственно отделяются друг от друга.
Проблема стимулирования творческого процесса имеет "выход" в широкий спектр социальных факторов. Даже приведенный исторический пример свидетельствует не только о важности сопоставления и столкновения разных идей и установок, но и о внутренней потребности творческого ума в демократизме и свободе обсуждений, толерантном отношении к оппонентам, что неотрывно от демократизма и человечности всей общественной жизни.
Изначальной сущностью человека является творчество, или, что то же, — творчество в труде. Труд должен быть не самоотчуждением, а самоутверждением человеческой личности. Слишком часто и даже почти для всех в истории труд был преимущественно средством для поддержания элементарного существования, а не проявлением творческих способностей человека. Труд должен быть не только и не столько средством к жизни, сколько ее сущностью, процессом, в котором человек полностью и всесторонне развивает свои склонности и задатки. Стимулом к труду должно быть не внешнее принуждение, в том числе и стремление к заработку, а прежде всего глубокая внутренняя потребность в творчестве. Если для какого-то отрезка исторического становления цивилизации характерно отношение к труду как к проклятию, участие в трудовой деятельности с отвращением, если от труда бегут (по Марксу), как от чумы, то при разумной организации общества он может и должен стать первой потребностью личности, источником полнокровной жизни и счастья. Если бы труд был свободным проявлением жизни, человек наслаждался бы жизнью. Творчество становится
активным фактором труда и всей человеческой жизни. В обществе будущего мерилом производимого богатства должна стать степень творчества, степень развития и применения человеческих способностей, знаний, науки. Формы собственности, с этой точки зрения, есть лишь средство; самоцелью общества становится человек, разностороннее развитие его способностей, свободный труд и творчество, т. е. самоутверждение человеческой личности, счастье человека.
Как видим, творчество является отнюдь не рядовой проблемой гносеологии, а неразрывно связано с судьбами цивилизации, со смыслом человеческой истории, это одна из центральных проблем мировоззрения; она должна рассматриваться в широком контексте общечеловеческой культуры.
Вернемся, однако, к научному творчеству, к его социальной детерминированности.
Фокусируя внимание на способах получения новых идей, представлений и понятий, мы убеждались в их индивидуальном, неповторимом характере, в их случайности и непредсказуемости. Мы видели также, что иррациональные скачки в научном познании после заполнения "логического вакуума" дискурсивными компонентами "снимались", благодаря чему процесс познания обретал вид логичности, закономерности и непрерывности. Но в еще большей мере закономерность научного познания выступает, когда с индивидуального уровня субъекта познания приходится переключаться на уровень общества, на социокультурный фон развития науки.
Спрашивается: так ли уж индивидуальны и неповторимы открытия Г.Менделя и А.Эйнштейна, что без этих личностей не было бы и соответствующих открытий? Настолько ли велика роль индивидуальной интуиции, чтобы всецело направлять движение научного прогресса?
Вопрос не из простых, если вспомнить все многочисленные факты "озарений" и случайных догадок.
Но сопоставим эти факты со столь же многочисленными случаями открытий одного и того же явления разными учеными примерно в одно и то же время. Мы говорим о Г. Менделе, но должны вспоминать также о "переоткрытии" его законов в разных местах Чермаком, Корренсом и де Фризом в 1900 г. Мы знаем открытие А. Эйнштейна, но вместе с тем знаем и аналогичные результаты А. Пуанкаре (1905). А совпадение открытий Ч.Дарвина и Уоллеса? Справедливо отмечается, что фундаментальные открытия всегда исторически подготовлены; подготовленной оказывается не только сама проблема, но и компоненты ее
решения. Этой подготовленностью и объясняются те факты, которые квалифицируются как "переоткрытия". В данной связи небезосновательно положение, высказанное психологом из Калифорнии Гоуэном: "То, что гениям открывалось в одной вспышке озарения, может прийти к менее ярким людям в результате длительных и напряженных усилий" ("Проблемы научного творчества". С. 183). Вместе с тем был все-таки и Г. Мендель, опередивший свою эпоху на несколько десятилетий. Для его открытия еще "не пришло время", хотя ряд предпосылок уже был. В целом оно не было случайным, а закономерность и логичность истории познания не настолько абсолютна, чтобы умалять заслуги отдельных личностей, творцов открытий. "Это не должно создавать иллюзию, будто авторы открытий не являются авторами. Все дело в том, что именно они устанавливают проблему, понимают ее суть, находят ее решение, воспринимая лучше других людей потребности культуры" (Купцов В. И. "Природа научного открытия". С. 22).
Итак, рассмотрение научного творчества показывает его глубоко индивидуальную природу, большое значение в нем профессионализма и таланта исследователя, его нравственных качеств, интуиции и случайностей; в то же время творчество не является таинственным явлением. Приближается разгадка механизма интуиции и роли случайных факторов. Процесс научного познания на уровне индивидов интуитивен и дискурсивен, в нем сливается необходимость со случайностью, случайность оказывается доминирующей для "запуска" механизма интуиции, вероятностный результат дополняется последующей дискур-сивностью. На уровне общества и культуры в целом доминирующей оказывается необходимость, подчиняющая себе случайность. Деятель-ностная и социальная природа познания обеспечивает его рациональный в целом характер и закономерное развитие в соответствии с логикой объективного мира.
Человечество никогда не довольствовалось случайностями и стихийностью в познании мира. Всегда, на всем протяжении развития науки шел поиск средств направленного и эффективного воздействия на научное творчество. Как показывает опыт развития науки, научным творчеством в известных пределах можно управлять. Это касается как условий проявления индивидуальных способностей исследователя, в частности, интуиции, условий, благоприятствующих встрече со "счастливой" случайностью, повышающих степень вероятности решения проблемы, так и, с другой стороны, — условий социокультурного характера, социально-экономических, политических и общекультурных предпосылок, также поддающихся (особенно при исключении соци-
альных антагонизмов) определенному регулированию. Нисколько не умаляя роли интуиции и случайности в научном творчестве, ученые ориентируются прежде всего на рациональные способы исследования, действующие относительно автономно от той же интуиции, способные давать крупные научные результаты в этой своей автономии и в то же время подводящие процесс познания к интуитивным скачкам.
Глава XII. Спор. Аргументация*
Спор как форма доказательства противоположных мнений и поиска наиболее приемлемого, наиболее верного решения вопроса зародился в самые давние времена человечества. Условия спора порой были весьма жесткими для спорящих сторон и привлекали значительное количество заинтересованных людей. Вот что рассказывает о споре в Древней Индии русский исследователь буддизма В. Васильев ("Буддизм, его догматы, история и литература". Ч. I, 1857. СПб. С. 67—68).
В Индии не видим мы, чтоб народ и правительство были постоянны в своих религиозных привязанностях; для них только та религия признавалась господствующей, жрецы которой умели доказать ее превосходство. Если явится кто-нибудь и станет проповедовать совершенно неизвестные дотоле идеи, их не будут чуждаться и преследовать без всякого суда; напротив охотно будут сознавать их, если проповедник этих идей удовлетворит всем возражениям, опровергнет старые теории; воздвигали арену состязания, выбирали судей и при споре присутствовали постоянно цари, вельможи и народ, определяли заранее, независимо от царской награды, какой должен был быть результат спора. Если спорили только два лица, то иногда побежденный должен был лишить себя жизни — броситься в реку или со скалы, или сделаться рабом победителя, перейти в его веру. Если то было лицо, пользовавшееся уважением, например, достигшее звания вроде государева учителя и, следовательно, обладавшее огромным состоянием, то имущество его отдавалось часто бедняку в лохмотьях, который сумел его оспорить. Понятно, что эти выгоды были большой приманкой для того, чтобы направить честолюбие индийцев в эту сторону.. Но всего чаще мы видим (особливо впоследствии), что спор не ограничивался личностями; в нем принимали участие целые монастыри, которые вследствие
* Глава написана проф. П.В. Алексеевым совместно с доктором философских наук А.П. Алексеевым.
неудачи могли исчезнуть вдруг после продолжительного существования... Право красноречия и логических доказательств было до такой степени неоспоримо в Индии, что никто не смел уклониться от вызова на спор.
Древнегреческая философия (конец VII в. до н. э. —IV'в. до н. э.) несколько изменила тип споров. Прежде всего, изменения коснулись проблематики: от явно выраженной ранее религиозной направленности она обозначила переход к светской проблематике — сначала с значительной дозой мифологизма и богопочитания, затем к ограничению божественного начала в природе и в жизни человека. Мировоззренческая проблематика все более перемещалась от Космоса и миро(бого) устройства к антропофилософской проблемное™, связанной с нравственностью и политикой. Споры становятся все более организованными, нередко между учениками и учителем, обсуждаются форма и добродетель, начала мира и методы познания, цель и язык философии. От бесед публичных совершается поворот к школам (пифагорейский союз, афинская школа неоплатоников, перипатетическая школа и др.) с небольшим числом последователей и даже к одиночным беседам, как у Сократа.
Середина V—IV вв. до н. э. характерна полемикой — с одной стороны, между Протагором, Горгием, Антифонтом и, с другой стороны, Платоном и Аристотелем. Эта полемика важна тем, что ее представители проявили особое внимание к систематизации приемов, умозаключений и разработали первые руководства по спору; формировалась формальная логика (прежде всего, в трудах Аристотеля). Важно было иметь такие правила, которые приводили бы к успеху в споре. Платон и Аристотель имели целью такое построение аргументации и создание такой логики, которая приводила бы к истине, ориентировалась бы на объективность познания. В школе же софистов (ее основателем считается Протагор) сначала обучали молодых людей всевозможным знаниям и красноречию, но последнее со временем стало самоцелью, превратилось в систему приемов для убеждения и доказательство всевозможных положений независимо от истинности этих положений. Протагор видел в вещах противоречивость, обнаруживал их диалектику, однако, его заключение было таково: "относительно каждой вещи можно выставить два противоположных тезиса"; "человек есть мера всех вещей". Суть его вывода, зависимость утверждений от конкретного человека можно было воплотить в установке: "Каким что является мне, таким оно верно для меня, а каким тебе — таким — для тебя".
Софисты довели эту установку до крайности, до отрицания необходимости бороться за истину в споре. Все приемы хороши, если они приводят к успеху в споре. Получалось, что спор надо вести ради спора, а не ради истины. Софисты должны были научить обратившегося к ним молодого человека убедительно защищать любую точку зрения, какая только могла понадобиться ему в делах. В "Софистических опровержениях" Аристотеля раскрываются многие из приемов, которыми пользовались софисты. Помимо тех, которые основаны на многозначности слов и зачастую являются игрой слов, были и такие уловки: "растягивание" речи, чтобы невозможно было всю ее обозреть; далее — говорить чрезмерно быстро, так, что оппонент потерял бы нить спора; эмоциональное воздействие, раздражение противника, выведение его "из себя" — и обнаружение у разгневанного противника каких-либо ошибок в рассуждениях. Софисты разработали тактику ведения спора, при которой даже слабый аргумент оказывался выигрышным, более мощным, чем сильный аргумент. Труд Протагора "Наука спора" был одним из первых в истории трудов, посвященных анализу спора.
Наблюдения над спорами тех времен дали немало материала для их обобщений и созданию руководств, нацеленных на достижение истины, на обеспечение ее победы. В этом отношении важнейшими явились работы Аристотеля: вышеназванный труд "О софистических опровержениях" (Соч. в 4 томах. Т. 2. М., 1978), "Первая аналитика", "Вторая аналитика", "Топика" (Там же), "Риторика" (антология "Античные риторики". М., 1978).
Довольно значительными по количеству публикаций оказались средние века и новое время. Спорами были охвачены не только монастыри, но и первые университеты, нарождающиеся школы в естественных науках и, разумеется, философия. В одной только России в XVIII—XIX столетиях вышло более десятка книг, либо непосредственно посвященных проблеме спора, либо в значительной мере освещающих проблему: Ломоносов М. В. "Краткое руководство к красноречию" (1748), Рижский О. С. "Опыт риторики" (1796), Сперанский M. M. "Правила высшего красноречия" (1844), Никольский А. С. "Основания российской словесности" Ч. 2.— "Риторика" (1807), Галич А. И. "Теория красноречия"... (1830), Кошанский Η. Φ. "Общая риторика" (1829), "Частная риторика" (1832) и др. Начало XX века дало, насколько нам известно, лишь один фундаментальный труд — Повар-нина С. И. "Спор. О теории и практике спора", 1918, 2 изд., 1923 (книга переиздана — см. "Вопросы философии". 1990, № 3; фрагменты из этой книги см. в "Хрестоматии по философии", М., 1996).
Насколько широко были распространены споры в науке и фило-
софии и насколько были, следовательно, необходимы для участников споров соответствующие руководства — тому свидетельство положение Д. Юма, написанное около 250 лет тому назад. "Нет ничего такого, что не было бы предметом спора, и относительно чего люди науки не придерживались бы противоположных мнений,— писал он во введении к "Трактату о человеческой природе".— Мы не обходим в наших спорах самого простого вопроса, а самый важный — не в состоянии решить сколько-нибудь определенным образом. Споры множатся — точно все решительно недостоверно, ведут же эти споры с величайшей горячностью — точно все без исключения достоверно. Посреди всей этой суматохи награда достается не разуму, а красноречию; и всякий, кто достаточно искусен, чтобы представить самую безумную гипотезу в наиболее благоприятных красках, никогда не должен отчаиваться в возможности привлечь к ней приверженцев. Победу одерживают не вооруженные люди, владеющие копьем и мечом, а трубачи, барабанщики и музыканты армии" (Соч. в двух томах. Т. 1. М., 1966. С. 79—80).
Мы не будем описывать какую-либо дискуссию последних столетий, поскольку этот материал достаточно доступен для ознакомления (см.: Огурцов А. П. "Исторические типы дискуссий и становление классической науки"//"Роль дискуссий в развитии естествознания". М., 1986; Визгин Вл. "Роль научной дискуссии в формировании теории. На примере дискуссии о теории гравитации", 1912—1913 гг. // Там же; Татаринов Ю. Б. "К дискуссии о космологической картине мира".//Там же; Соловьев Ю. И. Роль научных дискуссий в развитии химии XIX в. // Там же; Мирзоян Э. Н. От полемики — к синтезу концепций (из истории эволюционной гистологии.//Там же. И др.).
Прогрессивная, в целом, роль дискуссий (споров) в науке, философии, политике не должна закрывать нам глаза на негативные их стороны. Даже в корректно проводимых спорах имеется побежденный, который испытывает не только горечь поражения, но порой получает тяжело переживаемую психическую травму. Ю.А. Шнейдер отмечает: "Я не склонен доверять пословице: "В спорах рождается истина". Истина, как мне представляется, по сути своей вне спора: она бесспорна. Чаще в спорах рождается только склока"("Спор или диалог?" // "Роль дискуссии в развитии естествознания", С. 20). Не случайно, в истории науки под воздействием недоброжелательного спора И. Ньютон хотел вообще оставить физику, а философ И. Кант в подобной ситуации заявил: "В споры я отныне пускаться не буду". Осуществлялись ли на практике такие намерения и в какой мере — другое дело. Главное, что спор как общественное явление — вовсе не безразличный
в психологическом отношении феномен — ни для ученых, участвующих в нем, ни для развития духовной культуры в целом.
Для подтверждения этого приведем свидетельства самих ученых. Русский физик Гольдгаммер Д., 1904 год: "Переживаемая нами борьба научных течений на самом деле не мало напоминает борьбу религиозного характера" ("Наука и истина", С. 22). Профессор Калифорнийского университета Т. Шибутани свидетельствует в книге, переведенной на русский язык и опубликованной в 1969 году: "Некоторые из тех, кто занимает ключевые позиции в высоко котирующихся организациях, создают целые интеллектуальные империи... Как и во многих других кругах, честолюбивые ученые часто образуют фракции. Иногда расхождения обсуждаются открыто в достойных критических выступлениях, но рассмотрение альтернативных гипотез, особенно, когда доказательства не очевидны, часто выливается в мстительную личную ссору... Садистская критика взглядов, отличающихся от концепций лидеров данной области, часто имеет своим результатом широкое распространение приспособленчества. Те, кто защищает неортодоксальные теории, подвергаются негативным социальным санкциям,— во многом так же, как еретики в религиозном мире" ("Социальная психология". М., 1969. С. 501-502).
Несколько утопичным, хотя, если вдуматься — полезным, звучит призыв Т. Хейердала, адресованный ученым противоположных направлений: "Попробуйте научиться видеть в своих научных противниках полезных сотрудников, используйте их критику для того, чтобы продвинуться дальше вперед". ("Что зовет меня в дорогу"//"Комсомольская правда", 11 февраля, 1965). Для достижения этого требуется ученому немалая работа над собой — над развитием коммуникабельности, толерантного отношения к инакомыслящим, самокритичности.
Подлинный ученый должен помнить, что направление в науке означает только направление поиска научной истины, но не саму научную истину. Понятие "научное направление" включает в себя момент отличия одного направления от другого в пределах узкой области знания, момент противоречия между ними. Противоречия между ними неизбежны, поскольку неизбежна противоречивость познания. Противоречия между познанием сущности и явления, опытом и теорией, противоречия между двумя сосуществующими, односторонними теориями, противоречия между старой и новой, менее и более полной теориями — все это находит свое выражение в форме противоречий между научными направлениями и школами.
Но это — одна сторона проблемы, обусловливающая известную "несостыкованность" направлений и их представителей. Другая тенден-
ция действует противоположным образом и ведет не просто к толерантности, но и к углублению взаимопонимания. Наличие различных направлений в науке есть стихийно складывающаяся форма разделения исследовательского труда, обеспечивающая в конечном итоге всесторонний охват предмета изучения. Истинно научные направления, отмечает В. Н. Столетов, всегда должны сотрудничать между собой. "Коллективы, работающие в разных направлениях, при сопоставлении результатов своей исследовательской деятельности получают дополнительные импульсы к движению и вместе с тем к образованию коллектива еще более широких масштабов" (Столетов В. Н. "Некоторые методологические вопросы генетики'У/Актуальные вопросы современной генетики" М., 1966. С. 507). Необходимость взаимополезных творческих контактов между различными научными направлениями вызывает потребность в ощущении "чувства локтя" у представителей разных направлений по отношению друг к другу и создает важную объективную предпосылку к непредвзятому спору.
В споре, особенно, если он не столь широк, как дискуссии в науке, необходимо знать хотя бы некоторые обычаи и особенности поведения народа, который представлен оппонентом. Например, в Болгарии в ответ на ваш вопрос оппонент может кивнуть головой: вы можете принять это за признак согласия, между тем он будет означать прямо противоположное — ответ "нет".
В книге Цветова Д. Я. "Пятнадцатый камень сада Реандзи"обраща-ется внимание на специфику спора у японцев. Понимаемая по-японски вежливость заставляет избегать ясных, хорошо аргументированных положений. Вместо них японец пускает в ход прежде всего взгляды. Помимо взглядов, почувствовать настроение собеседника, выяснить его позицию, но не передавать ему мысли японцу помогают обрывки фраз, жесты, косвенные двусмысленные высказывания. Способность дознаться посредством такой беседы о чужих намерениях, чтобы подладиться к ним или, наоборот, им противостоять, не уронив при этом достоинства противоположной стороны, считается у японцев важным качеством. Японию считают поэтому страной, где люди не спорят.
Но главное, конечно, в том, что в любой стране — спорят, и требуется, прежде всего, понять, спорят ли из-за истины или вас пытаются втянуть в "спор ради спора". Уяснение цели спора является необходимой предпосылкой начала спора.
Весь ход спора из-за истины диктуется в дальнейшем соответствующими принципами и приемами спора.
Ведущим принципом такого спора из-за истины является объективность. Когда в середине 20-х годов в России происходил спор о существе
фрейдизма, один из его участников — философ А. И. Варьяш, отвечая автору одной из публикаций по учению 3. Фрейда, справедливо выдвинул требование, чтобы изложение системы мыслей 3. Фрейда было строго объективным, без примесей каких бы то ни было критических замечаний; оно должно отличаться такой степенью объективности, чтобы сами приверженцы и даже основоположники этой теории должны были бы признать, что это изложение правильно и дает не больше и не меньше того, что в самом деле содержится в теории.
Принцип объективности конкретизируется в нескольких требованиях. Так, недопустимо приписывать своему оппоненту какие-либо иные положения, кроме тех, которые он выдвинул. Нельзя замалчивать, обходить его аргументы, особенно основные, самые главные из них. Важным является и такой совет философа Б. Паскаля: "Если хотите спорить не втуне и переубедить собеседника, прежде всего уясните себе, с какой стороны он подходит к предмету спора, ибо эту сторону он обычно видит правильно. Признайте его правоту и тут же покажите, что если подойти с другой стороны, он окажется не прав. Ваш собеседник охотно согласится с вами — ведь он не допустил никакой ошибки, просто чего-то не разглядел, а люди сердятся не тогда, когда не всё видят, а когда допускают ошибку: возможно, это объясняется тем, что человек по самой своей природе не способен увидеть предмет сразу со всех сторон и в то же время по самой своей природе если уж видит, то видит правильно"(Б. Паскаль. "Мысли". М., 1994. С. 286).
Приведем еще несколько принципов ведения спора:
— четко сформируй свой тезис, осознай возможности и наметь план его доказательства;
— трезво оцени противника; осознай его тезис и оцени его аргументацию;
— уточни употребляемые понятия;
— не употребляй (в научном споре) "эмоциональных" аргументов;
— контролируй ход спора: тезис должен быть шаг за шагом выведен из аргументов, как решение из условий задачи;
— необходимо четко следить за тезисом соперника, не допуская его подмены;
— аргументы, приводимые в подтверждение тезиса, должны быть истинными и доказанными, т. е. бесспорными;
— для своей защиты необходимо выдвигать как можно больше аргументов; в то же время необходимо наносить главный удар по тем положениям и аргументам противника, которые он считает наиболее важными и на которые опираются другие, менее существенные;
— необходимо знать непозволительные уловки в споре, следить за
тем, чтобы ваш оппонент их не применял (например, "палочный довод", "уловку артиста"), а при их применении — немедленно давать соответствующий отпор своему сопернику;
— не рекомендуется обязательно во всем противоречить противнику; иногда полезно согласиться с некоторыми его доводами и прежде, чем сказать "нет", произнести "да"; это продемонстрирует ваше беспристрастие, стремление к деловому рассмотрению вопроса; будет подготовлена моральная основа для успешного завершения спора; согласившись с рядом доводов, надо затем уметь показать, что они не имеют прямого отношения к предмету спора и не доказывают в целом правоты оппонента.
Приведенные принципы спора не исчерпывают всей их системы. Для более полного представления о принципах спора рекомендуем познакомиться со следующим книгами:
— Шопенгауэр А. "Эвристика, или искусство побеждать в спо-рах".СПб., 1900;
— Поварнин С. И. "Спор. О теории и практике спора" (ж. "Вопросы философии", 1990. № 2; Отдел I. Общие сведения о споре. Отдел II. Уловки в споре)"
— Введенская Л.А., Павлова Л. Г. "Культура и искусство речи. Современная риторика" Ростов-на-Дону. 1995. (Раздел V. Основы полемического мастерства).
"Материалом", из которого строится спор, является аргументация.
Человек прибегает к аргументации в самых разных областях жизни — обсуждая проблемы или принимая решения в повседневной жизни, в профессиональной деятельности, в сфере науки, искусства или политики. В самом общем виде аргументация может быть рассмотрена как интеллектуально-речевой (текстовый) способ воздействия на взгляды или поведение человека, для которого характерно следующее. Субъект этого воздействия — аргументатор — рассматривает того, на кого данное воздействие направлено, как находящегося вне сферы жесткого контроля, как обладающего свободой (физической, нравственной, юридической) принять или отвергнуть адресованную ему аргументацию. Особенностью аргументационного текста является то, что в таком тексте реализуется логико-лингвистическая структура, которая может быть названа аргументационной конструкцией. Аргументацион-ная конструкция содержит множество предложений, продуцируемых (произносимых или написанных) лицом, осуществляющим аргументацию (аргументатором) и адресованных некоторому другому лицу или группе лиц (адресату, реципиенту, аудитории). При этом аргументатор надеется, что реципиент примет одно из этих предложений (тезис
аргументации) вследствие принятия им других предложений аргументационной конструкции (оснований, посылок).
Иногда выдвижение тех или иных требований в качестве правил корректной аргументации ведения спора порождает проблемы как практического, так и теоретического характера. Примером могут служить проблемы, связанные с "доводом к человеку" ("aigumentum ad hominem").
Ad hominem ("довод к человеку", "переход на личности") считался недопустимым не только в споре, но и в любой корректной аргументации.
"Доводом к человеку" в споре называют апелляцию к качествам участника спора при оценке утверждений о предмете спора, которые выдвинуты этим участником. Нередко ad hominem используется как средство вызвать недоверие к тому, что говорит данный человек.
А. Шопенгауэр рекомендовал использовать такие доводы как средство достижения победы в споре. Нужно показать, советовал он, что утверждение противника, видимость опровержения которого вы хотите создать, противоречит тому, с чем он согласился раньше, тезисам его секты или школы, и тому, что он сам делает или не делает: "Например, если противник защищает самоубийство, обязательно нужно спросить его, почему он сам до сих пор не повесился, или если утверждает, что Берлин нехороший город и что в нем невозможно жить, спроси его, почему он не уезжает оттуда с первым поездом" (Шопенгауэр А. Эвристика, или искусство побеждать в спорах. СПб., 1900. С. 35).
Доводы к человеку могут принимать вид «чтения в сердцах»: "Вы отстаиваете это положение по таким-то мотивам, потому его не следует принимать"; дискредитации утверждающего: "Он — плохой человек, потому его утверждения ложны".
Приведенные примеры показывают порочность аргументации, основанной на смещении оценок утверждений и утверждающего. Вместе с тем, строгий запрет на любые формы "довода к человеку" также не оправдан. Строго соблюдая этот запрет, мы, говоря об утверждениях какого-либо человека, не имеем право говорить о качествах этого человека; обсуждая чьи-либо слова, не должны обсуждать мотивы, побудившие его сказать эти слова; мы не имеем права разубедить кого-либо в заблуждениях, вскрывая мотивы этих заблуждений. Если мы попытаемся последовать такому правилу, то вскоре обнаружим, что дело это отнюдь не простое. Кроме того, возникает вопрос, а стоят ли тех усилий, которые мы должны затратить на проведение этого принципа во всех сферах аргументации, те результаты, которые мы в итоге получим? Ведь это должно вести к отказу от множества типов
рассуждений, которые буквально пронизывают всю нашу повседневную, да и не только повседневную, аргументацию. Получая некоторую информацию, мы часто интересуемся, каков источник этой информации. Узнавая о том, что данный человек сказал то-то и то-то, мы можем поинтересоваться, кто этот человек по профессии, где он живет, какова его личная заинтересованность в пропаганде данного утверждения, имеет ли он обязательства по его пропаганде. Возможно, мы захотим узнать, каков пол, возраст, национальность говорящего, какова его репутация, и знание всех этих фактов может оказать влияние на нашу оценку его утверждений. Правомерно ли утверждать, что всегда и везде такого рода влияние бывает лишь отрицательным и затемняющим суть дела? Ликвидировав такое влияние полностью, не ликвидируем ли мы тем самым один из естественных механизмов предосторожности, имеющий корни в истории развития человеческого общества? "Если кто-то говорит вам: "Не верьте этому человеку, у него репутация человека нечестного" или: "Это честнейший человек, вы можете следовать его советам", то всегда ли следует признавать такие доводы несостоятельными в гносеологическом плане лишь на том основании, что здесь имеется ad hominem? Нам могут возразить, что в данных случаях речь идет не об истинности или ложности какого-либо суждения, а о целесообразности или нецелесообразности совершения действия, о выработке той или иной линии поведения.
Такое возражение правомерно, однако можно привести и другие примеры. "Данный человек сказал, что произошло такое-то событие. Известно, между тем, что этот человек часто обманывает. Значит, весьма вероятно, что данное событие не имело места". В данном случае истинностная оценка утверждения обосновывается ссылками на личные качества человека, которому принадлежит это утверждение. Согласно традиционным канонам данная демонстрация порочна. Однако, посмотрев на нее непредубежденным взглядом, мы можем прийти к выводу, что она правомерна. В самом деле, если человек часто лжет, то вполне вероятно, что он лжет и в данном случае (разумеется, если данный вопрос относится к тому кругу вопросов, по которым данное лицо часто лжет). Поскольку вероятно, что человек лжет в данном случае, вероятно также, что событие, о котором он говорит, не имело места.
Даже такие сурово порицаемые доводы, как "чтение в сердцах", могут быть вполне естественны и уместны в некоторых ситуациях, возникающих в общении между близкими людьми. Нельзя считать заведомо предосудительным обращение одного человека к другому, если отношения между ними достаточно доверительные, с такими,
например, словами: "Ты видишь в этом человеке так много недостатков, потому что обижен на него. Постарайся встать выше своей обиды, это поможет тебе избавиться от преувеличений".
Определяя, правомерно ли в том или ином случае использование "довода к человеку", необходимо учитывать не только гносеологический аспект аргументации и спора — выяснение истины, но и их этический аспект. Так, если даже "чтение в сердцах" адекватно отражает реальное положение дел (например, утверждение типа: "Вы не соглашаетесь со мной, потому что самолюбие мешает Вам признать очевидную истину"), то такого рода довод, примененный в неподходящей ситуации, например, в публичной дискуссии, может быть оценен как оскорбительный и являющийся показателем низкой аргументационной культуры самого аргументатора.
Довод к личности опасен и своим психологическим эффектом. Он может настроить воспринимающего (слушателя, читателя, зрителя) против аргументации (даже когда она верна), если этот человек воспринимает довод к личности, как обидный для себя. В других случаях, когда довод к личности принимает характер, лестный для воспринимающего ("Подмазывание аргумента" в терминологии С. И. Поварни-на), это может побудить его принять ложный тезис, настроив его на некритический по отношению к аргументации лад. Аргументация такого рода обычно содержит замечания типа: "Вы как умный (проницательный, осведомленный, эрудированный, непредвзятый, благородный и т. п.) человек не можете не согласиться, что...". В этих случаях довод к личности создает условия для преувеличения степени правдоподобия рассуждения, когда стирается грань между "иногда" и "всегда", "часто" и "всегда", "иногда" и"часто"
Таким образом, известная осторожность в отношении универсального запрета на доводы к личности вовсе не означает, что эти доводы всегда оправданы. Более того, опасности, связанные с чрезмерным увеличением доводов к личности и родственными им, а также со снисходительностью к такого рода доводам, гораздо более серьезны, чем возможные отрицательные последствия излишней академичности и непредвзятости в аргументации. Человек, категорически отвергающий любые разновидности этих доводов, может казаться излишне простодушным, он тратит много сил на разбор утверждений того, кто этого не заслуживает. И все же такой человек представляется гораздо привлекательнее, чем тот, который беззастенчиво пользуется доводами к личности, "чтением в сердцах", объявляя фактически не заслуживающими доверия и не способными к истинному суждению всех, кто с ним расходится во мнении, и наделяет всяческого рода достоинствами
лишь себя и своих единомышленников. Образ такого аргументатора просматривается за заявлениями о том, что та или иная научная концепция неприемлема в силу политических или религиозных взглядов ее автора или же вследствие ассоциаций с "вредными" ("буржуазными" или "коммунистическими") философскими или мировоззренческими представлениями; образ такого аргументатора просматривается за намеками на то обстоятельство, что данное суждение не должно приниматься во внимание в силу партийной (профессиональной, возрастной) принадлежности его автора. Если мы попытаемся количественно оценить соотношение между первым (чрезмерно академичным) типом аргументатора и вторым (беззастенчиво апеллирующим к личности), то увидим, что соотношение это в действительности складывается явно в пользу последнего. Мы буквально утопаем в доводах к личности, подаваемых иногда в более или менее замаскированном виде. Такого рода доводы находят благодатную почву в политике, засоряют наше повседневное общение, могут уродовать философскую аргументацию, аргументацию гуманитарных наук, проникать в естествознание. Привычка пользоваться доводами к личности ведет к дисквалификации аргументатора — ведь использование такого рода доводов требует гораздо меньших усилий, чем рассмотрение существа дела, поиск релевантных и достаточно надежных оснований для того или иного тезиса.
Дата добавления: 2016-01-03; просмотров: 795;