Чувственное познание 3 страница

На основе изложенных соображений мы считаем также, что вторую познавательную способность правильнее называть не "логической", а "абстрактно-мысленной", т.е. способностью к абстрактно-логическому мышлению.

Остановимся теперь на вопросе о связи мышления с языком. Связаны ли они так, что могут существовать в отрыве друг от друга, или между ними существуют однозначно-тождественные отношения, такие, когда нет мышления без языка и наоборот? С одной стороны, имеется положение, согласно которому язык и мышление неразрывно

связаны. С другой, ряд фактов, в том числе мыслительной деятельности слепоглухонемых, говорит о существовании невербального, несловес­ного мышления.

Посмотрим, однако, на структуру самого языка под углом зрения гносеологии.

Язык в этом аспекте определяется как система знаков, имеющих значения. Считается, что знаки и их значения в языке образуют отно­сительно замкнутую и самостоятельную систему, имеющую свои зако­ны, правила и формы связи. Важно то, что язык есть не просто система знаков, не знаки сами по себе, а знаки со своими значениями.

В качестве знаков могут выступать звуки, жесты, рисунки, чертежи и т. п. Они воспринимаются органами чувств другого человека, воздей­ствуют на нервную систему и на сознание. Знаки — это сигналы, материальные явления. "Знак есть материальный чувственно воспри­нимаемый предмет (явление, действие), выступающий в процессах познания и общения в качестве представителя (заместителя) другого предмета (предметов) и используемый для получения, хранения, пре­образования и передачи информации о нем" (Резников Л. О. "Гносео­логические вопросы семиотики". Л., 1964. С. 9). Под информацией при этом понимают гносеологический, чувственный или понятийный, об­раз, которым субъект оперирует в своем сознании и который индуци­руется у другого субъекта при восприятии соответствующего знака. Благодаря замещению реальных предметов знаки позволяют опериро­вать не самими предметами, а их образами и комбинациями, комплек­сами взаимосвязанных образов.

Один и тот же образ, т. е. одна и та же информация, может быть закреплен в различный знаках. Например, "стол" в русском языке идентичен "der Tisch" в немецком и "the table" в английском языках. Иначе говоря, связь между значением и знаком неоднозначна и в этом отношении случайна, хотя исторически словообразование идет во взаимосвязи случайности с необходимостью.

Как справедливо подчеркивают многие специалисты, знак является не объектом познания, хотя и может быть таковым, а средством познания.

Гносеологический же образ, с которым связан знак, существенно отличается от материального образа и от художественного образа. Его характерные черты — бессубстратность, изоморфность (структурное соответствие образа своему оригиналу), проективность (обратное про-

ецирование структуры отображения на оригинал), аксиологичность (ценностная значимость) и др. Мы уже касались этих сторон гносеоло­гического образа в двух его формах — чувственной (сенситивной) и понятийной.

Отметим лишь, что в "семантическом треугольнике": 1) имя (выра­жение языка), 2) предмет, обозначаемый им (денотат, или десигнат), 3) смысл имени — денотат оказывается содержанием гносеологическо­го образа, соотносимого с предметом. Под смыслом же понимается индивидуальное значение слова, выделенное из объективной системы связей; оно состоит из тех связей, которые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации (Лурия А. Р. "Язык и сознание". М., 1979. С. 53). Пример — слово "уголь", его смысл для геолога, художника или домашней хозяйки. "Смысл" — это выявление специфических аспектов значения соответственно данному моменту и ситуации. В основе ин­дивидуального смысла "лежит преобразование значений, выделение из числа всех связей, стоящих за словом, той системы связей, которая актуальна в данный момент" (там же. С. 54).

Относительная самостоятельность знаков, значений и смыслов заключает в себе возможность, с одной стороны, их совместного, в единстве, функционирования, а с другой — их автономного существо­вания.

Знаки, взятые сами по себе, не несут никакого смысла и не имеют значения для познания действительности. В данном случае они пере­стают быть обозначениями чего-то, перестают быть знаками.

Существует особый род знаков, внешнее выражение которых соот­носимо с предметом отражения (в отличие от языковых или математи­ческих, химических, логических знаков, не имеющих такого сходства), вернее, с объектом, момент содержания которого представлен в его полном чувственном образе. Это — знаки-символы, например: изобра­жение льва как символа силы, заводских труб как символа урбанизации и т.п.

Символические знаки широко входили в мифологическое созна­ние; немало их в религии. Среди религиозных символов имеются такие, которые не несут в себе никакого реального содержания. Некоторые же символы, например изображение Христа, связываются у верующих с добротой в самих людях.

В научном, художественном познании и в социальной жизни на­шего времени знаки-символы так или иначе коррелируются с позна­вательным образом.

Близость знака-символа к познавательному образу отмечается мно­гими специалистами, занимающимися проблемой "знак и познание". "Чаще всего в качестве символа выступает конкретно-чувственный зрительный образ, имеющий хотя бы рудимент естественной связи с замещающим" (Уваров Л. В. "Образ, символ, знак". Минск, 1967. С. 105). Это лишь при первом приближении кажется, что знаки-сим­волы почти не имеют предметного содержания и несут только какой-то абстрактный смысл. Однако на самом деле за ними стоит также определенное понятийное или сенситивное содержание. Символизи­руемое содержание носит более абстрактный характер, чем объекты обозначения. Символы схватывают самую сущность абстрактных идей, придают им чувственно-наглядную форму. Таковы художественные и графические символы. Следовательно, символ — это материальное яв­ление, которое в наглядно-образной форме представляет абстрактные идеи и понятия (Коршунов А. М., Мантатов В. В. "Теория отражения и эвристическая роль знаков". М., 1974. С. 126). Символы являются в большей мере продуктом соглашения людей, чем знаки естественного языка. Они создаются преимущественно целенаправленно, а не сти­хийно, по существу представляя собой конвенции, принимаемые людь­ми с известной долей условности.

Большое место в символе занимает социально-ценностный, акси-ологический компонент. С символом связывается отношение индивида или социальной группы, класса, общества к тем или иным явлениям природы и общества. Голубь Пикассо, например, — это для всех наро­дов символ мира, выражающий желание избежать мировой термоядер­ной катастрофы, надежду на использование самых разнообразных каналов связи между народами для расширения и укрепления сотруд­ничества между ними.

В символе заключен обобщающий принцип раскрытия многогран­ного содержания и смысла явлений. "Как идеальная конструкция вещи — символ в скрытой форме содержит в себе все возможные проявления вещи и создает перспективу для ее бесконечного развертывания в мысли, перехода от обобщенно-смысловой характеристики предмета к его отдельным конкретным единичностям. Символ является, таким образом, не просто знаком тех или иных предметов, но он заключает в себе обощенный принцип дальнейшего развертывания свернутого в нем смыслового содержания" (Лосев А.Ф. "Символ" // "Философская энциклопедия". М., 1970. Т. 5. С. 10).

Символ — это знак, аналогичный слову языка в том плане, что он, как и любой языковый знак, закреплен за определенным гносеологи­ческим образом и обозначает его. Но символ отличается от икониче-ского знака (знака-копии) тем, что он не совпадает с предметом отражения по многим параметрам. В самом изображении-символе их может мыслиться гораздо больше, чем в том значении, которое принято с ним соотносить. Символизация (ее нужно отличать от символизма как художественного и философско-эстетического течения) является стороной процесса научного и художественного освоения действитель­ности, необходимым компонентом человеческих коммуникаций и фун­кционирования социальных структур.

Относительная самостоятельность знаков по отношению к гносео­логическим образам может доходить до такого предела, когда стано­вится в принципе возможным оперирование одними только чувственными и понятийными образами без их сопровождения слова­ми, рисунками, жестами. Мысль как процесс оперирования образами может достигать такой скорости, быстроты, что ее оформленность в знаках будет уже отягощать этот процесс, не позволять ему в макси­мальной степени развернуться; возникает известная ситуация опере­жения содержания и сбрасывания формы, замены устаревшей формы новой. Пока остается неясным, что это за новая форма; возможно, что эта новая форма есть тоже внешняя, но объединяющая в своих элемен­тах целые комплексы суждений и умозаключений; возможно, форма будет полностью сведена к внутренней форме как способу и структуре организации самого развертывающегося процесса. Ответ на этот вопрос могу дать соответствующие исследования психологов и лингвистов.

С точки зрения философской такое состояние мышления возмож­но. В пользу этого предположения говорят и некоторые факты. Так, при напряженном, глубоком продумывании проблемы с перебором многогочисленных вариантов решения имеет место резкое ускорение мыслительного процесса; наличествующая при этом внутренняя речь (или отдельные слова) может в лучшем случае демонстрировать эпизо­дическую ее совпадаемость с какими-то узловыми моментами в мгно­венном разливе мысли. Опыты, в которых наблюдались при помощи приборов процессы решения шахматных задач и последующие словес­ные отчеты испытуемых (см.: Тихомиров O.K. "Психология мышле­ния". Разд. "Невербализованные исследовательские акты"), также указывают на наличие невербальных мыслительных актов. В интуитив­ном мышлении, в котором скорость мыслительного процесса, проте-

кающего на бессознательном уровне психики, во много крат превы­шает темп мыслительного процесса, развертываемого в обычных условиях, наука вообще не может обнаружить никаких знаков или систем знаков, сопровождающих исключительно быструю смену "кадров". Факт невербального характера соответствующего мысли­тельного процесса отмечал А. Эйнштейн, говоря: "Для меня не под­лежит сомнению, что наше мышление протекает в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно" (Эйнштейн А. "Физика и реальность". М., 1965, С. 133).

Интересная идея в этом плане имеется у Д. И. Дубровского (см.: "Проблема идеального". М., 1983) — идея существования у человека информации в "чистом" виде. Он отмечает, что идеальное (с его точки зрения, это вся субъективная реальность, чувственные и понятийные образы) непосредственно связано с тремя видами кодовЛ мозговым, по преимуществу нейродинамическим кодом, бихевиорально-экспрессив-ным (двигательные акты, внешние телесные изменения, в особенности выражения глаз, лица) и речевым. Причем только первый из них является фундаментальным. Информация, данная человеку в виде явлений его субъективной реальности (как его чувственные образы, мысли, цели и т. п.), необходимо воплощена в определенных мозговых нейродинамических системах, которые являются материальным носи­телем этой информации. Но последние не отображаются в субъектив­ной реальности, "закрыты" для непосредственного отображения. Мозговые носители этой информации для человека начисто элимини­рованы, им не ощущаются. Он не знает, что происходит в его мозгу, когда оперирует всевозможной информацией. И это составляет карди­нальный факт человеческой психической организации, который и обозначается как данность человеку информации в "чистом" виде, что равнозначно данности информации в виде явлений субъективной ре­альности. Для индивида, подчеркивает Д. И. Дубровский, характерно получение и переживание информации как таковой, не отягощенной субстратной организацией ее носителя (кода). Это касается и речи. Когда я говорю "дождь идет", это "содержание" фиксируется в речевом коде, реализуется соответствующей звуковой, фонематической органи­зацией; последняя же обусловлена эквивалентной нейродинамической организацией в головном мозгу, обеспечивающей согласованную ра­боту мышц речевого аппарата. Но для меня как личности, да и для того, кто воспринимает и понимает эти мои слова, указанное "содержание" представлено в "чистом" виде, как мысль, образ.

Итак, человек обладает способностью иметь информацию, т.е. гносеологические образы, в чистом виде, и оперировать этой инфор­мацией. Признание существования информации в чистом виде, т.е. независимо и от словесного и от жестового языка, не нарушает поло­жения о том, что мышление и язык тесно связаны друг с другом. Без языка или другого аналогичного средства выражения образов и мыслей человек так и оставался бы со своей "чистой" информацией наедине, не смог бы общаться с другими людьми; более того, он не смог бы и формировать абстрактные образы и абстрактное мышление; коммуни­кативная функция языка является в этом отношении ведущей. При помощи языка устанавливается взаимопонимание. С его помощью развивается познавательный процесс, осуществляется прогресс науки, культуры, цивилизации. Язык — материальная форма мышления.

Имея в виду различные мистические концепции общения людей и субъективистские трактовки языка, материалистическая философия формулирует положение о неразрывности языка и мышления. Это положение, верное в качестве принципа, не исключает признания авербального мышления.

Вернемся теперь к чувственно-сенситивному отражению действи­тельности в связи с абстрактным мышлением. Такой аспект анализа уже позволил увидеть наличие при чувственном отражении таких форм, которые, казалось бы, не должны выходить за рамки понятий; здесь имеются суждения, связанные с оперированием чувственно-сенситив-ными представлениями. Анализ показывает, однако, нечто большее, а именно, что при чувственном отражении постоянно применяются и слова-понятия.

Что это за явление? Для его понимания опять-таки нужно обра­титься к деятельностному подходу и к социальной стороне вопроса. Приведем рассуждения, имеющиеся в книге А Р. Лурия "Язык и созна­ние" (М., 1979). Автор пишет, что если бы человек, говоря "часы", имел в виду лишь одни определенные часы, а воспринимающий это слово, не имеющий соответствующего опыта, не понимал бы обобщенного смысла этого слова, он никогда бы не смог передать собеседнику свою мысль. Однако слова "часы" и "стол" имеют обобщенное значение, и это является условием понимания, условием того, что человек, называя предмет, может передать свою мысль другому человеку. Даже если этот другой человек представляет названную вещь иначе (например, гово­рящий имеет в виду карманные часы, а воспринимающий — настоль­ные или башенные часы), все равно предмет, отнесенный к

определенному классу явлений, позволяет говорящему передать опре­деленную обобщенную информацию. И А. Р. Лурия заключает: "Значит, абстрагируя признак и обобщая предмет, слово становится орудием мышления и средством общения" (С. 43—44).

Воспринимая конкретный стол и говоря: "Это — стол", человек мыслит, т. е. утверждает, с одной стороны, в чувственно-сенситивном ракурсе, а с другой — использует форму абстрактного мышления. В целом же данное утверждение — чувственный образ. Замечательно ска­зано Гегелем, что вообще язык выражает в сущности лишь общее; но то, что мыслится, есть особенное, отдельное.

Таким образом, .при помощи слов-понятий, употребляемых в не­обходимых сочетаниях, в тех или иных комплексах, в суждениях и рассуждениях человек получает способность описывать индивидуаль­ный предмет и передавать конкретно-чувственную информацию дру­гому. Иначе говоря, несмотря на применение средств, типичных для абстрактно-логического мышления, результат по своему характеру бу­дет все-таки чувственно-сенситивным. Восприятия или представления не перестают быть таковыми при применении к их выражению средств абстрактного мышления.

Следует отметить к тому же, что, по свидетельствам психологов, опирающихся в своих выводах на наблюдения, в человеческом мыш­лении в зависимости от характера задач, попеременно "включается" то один, то другой вид мышления, причем все это происходит на фоне общего, единого мышления. О. К. Тихомиров отмечает, что наглядно-действенное, наглядно-образное и словесно-логическое мышление об­разуют этапы развития мышления в онтогенезе и филогенезе. Но "эти три вида мышления сосуществуют и у взрослого человека и функцио­нируют при решении различных задач" (Тихомиров О. К. "Психология мышления". С. 9).

Из изложенного следуют два вывода: 1. Реализация чувственно-сен-ситивной способности человека совершается посредством механизма абстрактного мышления. Рациональное — воспользуемся этим терми­ном — пронизывает содержание чувственного познания действитель­ности. 2. Реализация абстрактно-мысленной способности человека совершается посредством обращения к результатам чувственного отра­жения предметов, используемым также (в форме образов-моделей, образов-символов) в качестве средств достижения и выражения резуль­татов рационального познания. Иначе говоря, в реальном человеческом

сознании чувственное пронизано рациональным, а рациональное — чувственным.

Для понимания процесса развития познания немаловажное значе­ние имеет его разграничение на живое созерцание и абстрактное мышление с подразделением последнего при проекции на науку на эмпирическое и теоретическое.

Поясним, что такое живое созерцание. Дело в том, что в нашей литературе нередко отождествляются "эмпирическое", "живое созерца­ние" и "чувственное" (чувственно-сенситивное). "Чувственное", как мы уже видели, — это одна из познавательных способностей человека. Чувственного как знания, взятого в обособлении от рационального, нет.

Первичной клеточкой познания выступает мысль, хотя и опериру­ющая наряду с представлениями общими понятиями, но отражающая предметы, их свойства и отношения на уровне явлений (как проявлений сущности), т.е. мысль, схватывающая ситуации и вещи в их единич­ности и конкретности. Отражение действительности во всем ее внеш­нем многообразии и внешних взаимосвязях, где несущественное еще не отграничено от существенного, и дает то, что можно назвать "живым созерцанием".

От живого созерцания, соотносимого с живой действительностью, и начинается многосложный, порой зигзагообразный путь абстрактного мышления к внутренней сущности предметов; это есть путь с перехо­дами от одной стороны сущности к другим ее сторонам, от фрагмен­тарного к целостному ее воспроизведению, от менее глубокой к более глубокой сущности. Это уже не живая чувственно данная конкретность, а реальные абстракции, стороны, лишь на заключительном этапе сводимые мышлением воедино, в мысленно-конкретное, которое затем соотносится с чувственно-конкретным как сущность с комплексом своих проявлений.

При обсуждении вопроса об абстрактно-мысленном познании дей­ствительности можно столкнуться с подразделением всего этого про­цесса на два этапа: рассудочный и разумный — и выделением соответствующих способностей человека: рассудка и разума. Такое разделение имеет определенное основание и с ним мы встречаемся еще в античной философии. Большое внимание этому вопросу уделено в немецкой классической философии. По И. Канту, "всякое наше знание начинается с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала

8* 227

созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления" (Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 3. С. 340). Рассудок — это "способность состав­лять суждения", способность же суждения "есть не что иное, как способность мышления" (там же. С. 167, 175). Рассудок — это способ­ность давать правила. В отличие от рассудка разум "заключает в себе источник определенных понятий и основоположений, которые он не заимствует ни из чувств, ни из рассудка" (там же. С. 340). Разум способен давать принципы. Он не направлен прямо на опыт или на какой-нибудь предмет, а на рассудок, чтобы с помощью понятий a priori придать многообразным его знаниям единство. Если рассудок есть способность создавать единство посредством правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по принципам.

Справедливо усматривая в разуме способность схватывать единство противоположностей, взаимопереходы сторон и т. п., некоторые фило­софы, однако, несколько суживают рамки разума, ограничивая его способностью усмотрения диалектики объектов и лишь научно-теоре­тическим постижением сущности предметов. Нам представляется, что это излишне сциентизированная трактовка данного понятия.

Рассудок оперирует в пределах сложившегося знания данными опыта, упорядочивая их согласно твердо установленным правилам, и это придает ему вид "некоего духовного автомата", которому присущи жесткая определенность, строгость разграничений и утверждений, тен­денция к упрощению и схематизации; рассудок может правильно классифицировать явления, приводить знания о них в систему; рассу­док обеспечивает успешную адаптацию индивида к привычным позна­вательным ситуациям, в особенности при решении утилитарных задач. С этой точки зрения, основное отличие разума от рассудка — в выходе за пределы наличного знания и в порождении новых понятий. Речь идет не только о научных понятиях, но и о понятиях обыденного или художественного познания.

Но этого, как нам кажется, недостаточно, чтобы разум проявил себя. По нашему мнению, для разума характерны такие понятия, которые фиксируют (и это уже отмечалось выше) усмотренное созна­нием смысловое отношение объектов, закон (принцип) внутреннего строения или реальное значение предмета. Понятие в этом отношении обретает смысловое содержание, связанное с герменевтикой, интерп­ретацией, выявлением места, значения предметов в составе комплекса явлений. Погружение мышления в систему внутренних и внешних связей объекта ведет к раскрытию противоположностей, противоречий,

диалектики и порождению новых понятий, причем как на уровне явлений, так и на уровне сущности предметов. Вследствие этого и разум, и рассудок имеют место и при живом созерцании, и при абстрактном мышлении, на эмпирическом и теоретическом уровнях научного по­знания.

Рассудок и разум представляют собой особое сечение познавательного процесса, когда мышление носит либо рассуждающий и ориентировоч-но-приспособительный, либо понимающий и творческо-конструктивный характер.

С точки зрения специфичности рассудка и разума требует более строгого употребления термин "рациональный" (об этом смотри специально в гл XVIII). Иногда рациональное отождествляют со спо­собностью человека к абстрактно-мысленному отражению действи­тельности. Однако слово "рациональное" происходит от "rationalis" — рассудок, разум и означает рассудочный, разумный. "Рассудочный" охватывает и ту сферу чувственно-сенситивного, которая связана с мышлением на базе восприятий и представлений. Если и применять "рациональное" как противоположное "чувственному", то, конечно, с определенными оговорками.

Дилемма сенсуализма и рационализма существовала на протяжении всей истории философии. Сенсуализм представляли Эпикур, Локк, Гоббс, Беркли и др., рационализм — Декарт, Спиноза, Лейбниц, Шел­линг и др. Первые считали главными формами познания чувственно-сенситивные формы, пытались редуцировать все содержание познания к данным, полученным органами чувств. Основное положение сенсу­ализма: "Нет ничего в знании, чего первоначально не было бы в ощущениях". Представители рационализма, наоборот, обособляли аб­страктное мышление от чувственно-сенситивной способности челове­ка, рассматривали результаты чувственного отражения как несовершенные, вероятностные, не дающие истинного знания, а ре­зультаты абстрактного мышления — как имеющие всеобщий и необхо­димый, а при строгом следовании законам логики — и истинный характер.

Историческая дилемма "либо чувства, либо абстрактное мышление" снимается в синтезе чувственно-сенситивного и абстрактно-мыслен­ного отражения действительности. Последовательное проведение дан­ного положения становится возможным благодаря обращению к практике, к деятельностно-активному отношению человека к миру.

Современная гносеология не ограничивается отношением "инди-

вид — природа", а берет сложную систему: "индивид — общество — природа". С этой точки зрения утверждается гносеологический опти­мизм, несовместимый с агностической трактовкой познавательных способностей человека.

Интуиция

В получении нового знания большую роль играют логическое мышление, способы и приемы образования понятий, законы логики. Но опыт познавательной деятельности свидетельствует, что обычная логика во многих случаях оказывается недостаточной для решения научных проблем;, процесс производства новой информации не может быть сведен ни к индуктивно, ни к дедуктивно развертываемому мышлению. Важное место в этом процессе занимает интуиция, сооб­щающая познанию новый импульс и направление движения.

Наличие такой способности человека признают многие выдающи­еся ученые нашего времени. Луи де Бройль, например, отмечал, что теории развиваются и часто даже меняются коренным образом, что было бы невозможно, если бы основы науки были чисто рациональ­ными. Он убедился, по его словам, в неизбежном влиянии на научное исследование индивидуальных особенностей мышления ученого, име­ющих не только рациональный характер. "При более внимательном исследовании этого вопроса, — пишет Луи де Бройль, — легко заме­тить, что как раз эти элементы имеют важное значение для прогресса науки. Я, в частности, имею в виду такие сугубо личные способности, столь разные у разных людей, как воображение и интуиция. Вообра­жение, позволяющее нам представить себе сразу часть физической картины мира в виде наглядной картины, выявляющей некоторые ее детали, интуиция, неожиданно раскрывающая нам в каком-то внутрен­нем прозрении, не имеющем ничего общего с тяжеловесным силлогиз­мом, глубины реальности, являются возможностями, органически присущими человеческому уму; они играли и повседневно играют существенную роль в создании науки" ("По тропам науки". М., 1962. С. 293—294). «Благодаря этим скачкам осуществляются великие завое­вания разума. Именно поэтому человеческий ум способен в конечном счете взять верх над всеми машинами, которые вычисляют и класси­фицируют лучше, чем он, но не могут ни воображать, ни предчувство­вать. "Таким образом (поразительное противоречие!), человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания, — под-

черкивает Луи де Бройль, — лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения" (Там же. С. 295).

Мы не будем останавливаться здесь на вопросах воображения, внимания, памяти, сообразительности, некоторых других способностях человека (эмоциях, воле и т. п.); это предмет специального обсуждения. Остановимся на интуиции. Интуиция как специфический познаватель­ный процесс, непосредственно продуцирующий новое знание, высту­пает столь же всеобщей, свойственной всем людям (правда, в разной степени) способностью, как и чувства, и абстрактное мышление.

Интуиция поддается экспериментальному изучению. Из работ, посвященных исследованию интуиции посредством эксперимента, можно выделить труды Я. А. Пономарева, Олтона, К. Факуоару.

Распространенность, всеобщность интуиции подтверждают много­численные наблюдения над людьми в обычных, повседневных услови­ях; нередки случаи, когда в нестандартной ситуации, требующей быстрого решения в условиях ограниченной информации, субъект производит выбор своих действий, как бы "пред-чувствуя", что нужно поступить именно так, и никак иначе.

Человеческая культура знает немало случаев, когда ученый, конст­руктор, художник или музыкант достигали принципиально нового в своей области как бы путем "озарения", "по наитию".

Приведем несколько фактов.

В истории музыки нередки случаи, когда музыкальная мысль при­ходила к композитору в самый неожиданный момент, скажем, во сне. Например, Джузеппе Тартини однажды увидел во сне дьявола, играв­шего на скрипке восхитительную мелодию. Проснувшись, Тартини тотчас записал ее и в дальнейшем использовал для сочинения одного из своих самых знаменитых произведений — скрипичной сонаты "Дья­вольские трели" (См.: "Интуиция и научное творчество". Аналитиче­ский сборник ИНИОН. М., 1981. С. 17).

Любопытен случай, происшедший с изобретателем в области элек­тро- и радиотехники Николой Тесла (1856—1943). Однажды, во время прогулки с приятелем, ему внезапно пришло в голову решение одной технической проблемы. Американский психолог Дж. Гоуэн сообщает; он шел в сторону заката солнца и читал стихи; в это время мысль, подобно вспышке молнии, озарила его; идея электромотора на пере­менном токе пришла к нему как откровение. Он стоял, погруженный в транс, пытаясь объяснить другу свое видение. Образы, представшие перед умственным взором Теслы, были отчетливыми и осязаемыми,